Одних этих памятников перечислять - язык устанет. Первым делом - это Эйфелева башня, ее сразу видно. Ну, дальше там Лувр, Дворец Шайо, Тур Монпарнас - это новый небоскреб, его тоже отовсюду видно. Ну и там - разные соборы Парижской Богоматери, отель Инвалидов, Пантеон... Между прочим, в соборе Парижской Богоматери очень рекомендую обратить внимание на химер - это такие хреновины, что с крыши свисают, а рожи у них - как бы это точнее обрисовать, - ну вот, если вы двенадцать дней подряд с утра до вечера будете глушить водяру, а потом на себя в зеркало посмотрите, вот, точная химера! А отель Инвалидов - это вроде нашего Мавзолея, но малость повыше и получше, там они своего товарища Наполеона держат, не живого, конечно, и не мумию, а прах, даже часть праха, какую именно часть - не помню. Но вообще в отеле Инвалидов - военный музей, а в боковых пристройках - общежитие самих инвалидов, по-нашему это - "отставных военнослужащих". Нет, ребята, я в архитектуре не спец, но кое в чем разбираюсь. Например, когда я впервые попал в Сан-Шапель - это церковь такая на территории Дворца Правосудия, и туда, заметьте, без пропусков пропускают, - так вот, в этой самой Сан-Шапели такие витражи цветные, что меня даже слеза прошибла! Однако с этими памятниками архитектуры надо держать ухо востро. Решил я как-то пойти в Оперу. Здание нарядное, ничего не скажешь, - крыша зеленая, скульптуры, балюстрады... Но билет там стоит - ахнете! Да за эту цену можно фирменные "Левис" купить, и их около любой московской комиссионки за двести рэ у тебя с руками оторвут. Нет, подумал я, пускай лучше французы повесятся на своей опере. Я лучше в Москве в Большой театр пойду, все равно наш балет - лучший в мире...
      И все-таки Париж хорош. Будь я вольным туристом да имей в кармане пачку валюты - гулял бы да гулял по Елисейским полям и по Большим бульварам. Да ведь, ребята, мы тут на службе находимся, особо не погуляешь. И потом, не положено нам поодиночке шляться. Официально такого запрета нет, но уйдешь раз, уйдешь два, а на третий тебя к парторгу вызовут и вежливо скажут: "Что же это вы, Эдуард Иванович, от коллектива отрываетесь?" Гулять с коллективом, оно, конечно, сподручнее, да как собьешь этот коллектив? Кто у телевизора сидит, кто в зале Посольства кино смотрит, а если соберется тройка мужиков, то, ей-богу, глупо тащиться куда-то, поллитра сама в руки просится, и как приятно раздавить ее в теплой компании... В воскресенье и в субботу - гуляй где хочешь, но ведь потащат тебя на организованную экскурсию или в культпоход - в большой универмаг "Галери Лафайетт", "Самаритен" или "Тати". В "Тати", кстати, самые низкие цены, там за десять франков пять пар женских колготок можно купить. Но народу - как в нашем родном ГУМе, не протолкнешься! Негры, арабы, азиаты - бегут они из всех развивающихся стран, из своего "третьего мира", - и прямиком в "Тати"! Однако после "Тати" можно как бы ненароком, вроде бы случайно прошвырнуться на Пигаль. А там - на каждом углу, у каждого подъезда, в каждой подворотне - словом, на каждом шагу такие архитектурные сооружения стоят! Закачаешься! Юбка выше пупа, ноги загорелые, подмигивают, зазывают, глазки строят... И еще там секс-шопов видимо-невидимо! - и все это в огне реклам, а аппетитные бабы на фотографиях в таких позах!.. И зазывалы буквально силой внутрь тащат. Но мы народ ученый, знаем, как отбиваться. Скажешь ему - "я совьетик", и он от тебя отпрыгивает, как ошпаренный... В общем, ребята, как сказал Владимир Маяковский: "Я хотел бы жить и умереть в Париже...", если бы Москва нам побольше валюты давала.
      - Эдуард Иванович, - не выдержал я, - простите, вы, кажется, отвлеклись от темы. Ведь разговор шел о парижской архитектуре.
      - Да что архитектура! Вот, например, витрины магазинов - они тоже, можно сказать, к архитектуре относятся. Витрины! - слов нет, завлекательные, но посмотришь на цены - жить не хочется!.. Ну да ладно, вернемся к архитектуре. Вы знаете, чем меня Париж разочаровал? Копают его, гады, как в Москве, - то одна улица перекрыта, то на другой строительный забор. Нет, это великая иллюзия, будто только Москву перекапывают. И Париж тоже! Правда, канавы быстро зарывают - это уже не в пример нам. И потом - опять же прав Владимир Маяковский, который писал: "Архитектура - она разная, какая пролетарская, какая - буржуазная". В рабочих кварталах - улицы узкие, белье с окон свисает. Правда, настоящие рабочие в "ашелемах" живут, это такие специальные дома-новостройки. А в бедных кварталах - опять же Азия, негры, арабы. Нам туда ходить не рекомендуется. Подальше, говорят, от этих французских коммунистов - все они чистые евреи... пардон, оговорился, не евреи, а еврокоммунисты, да еще с каким-то там непроверенным лицом.
      - Эдуард Иванович, снова вы от темы отвлеклись...
      - Нет, ребята, я все время об архитектуре талдычу. Архитектура в Париже первое дело. Без понимания архитектуры в Париже пропадешь. Допустим, занесет вас в квартал - солидные, респектабельные дома, с гарсоньерками и узорными решетками, лепные украшения, круглые балкончики... - мой вам совет, ребята: ноги в руки и бегом! Не дай Бог вам в лавку или продмаг заглянуть - там не цены, а грабиловка. А вот там, где дома попроще, без всякого выпендрежа, - там все: яблоки, помидоры, масло, - все значительно дешевле. Да если повезет - и дубленку почти задарма достанешь.
      Но если уж говорить совсем начистоту, то больше всего мне нравится новое здание нашего советского Посольства. Хороша архитектура - строгая, выдержанная, прямо как в Кремлевском Дворце съездов. А главное - наше Посольство занимает важное стратегическое место. Ведь с одной стороны - бульвар Переферик, ихняя окружная автомобильная дорога, а с другой стороны Маршальские бульвары, тоже основная транспортная артерия Парижа. Ежели заварушка какая случится и начнем поливать из окон, то весь город вмиг закупорим!..
      * * *
      Нас поселили в доме, который я назвал "общежитие советского торгпредства". В нем жили только сотрудники советских торговых фирм и представительств, и хотя у каждой семьи была своя отдельная однокомнатная или двухкомнатная квартира, порядок сохранялся, как в обыкновенном советском общежитии студентов или строителей. На ночь входная дверь запиралась, внизу круглосуточно сидела дежурная, которая отвечала на телефонные звонки, соединяла по коммутатору с городом, а также фиксировала в журнале время прихода и ухода всех жильцов. Посторонних, то есть французов, я ни разу в общежитии не видел.
      Мы с Женей как будто снова оказались в привычной уже для нас комнате подмосковного "спортлагеря" - те же две кровати, две тумбочки, шкаф, небольшой письменный стол, но плюс к этому мы имели душ, туалет и кухню с электрической плитой, достоинства которой мы оценили впоследствии, когда стало плохо с деньгами. В этой плите, в духовке, мы зажаривали курицу (самую доступную по нашим средствам еду), вернее, курица жарилась сама, надо было лишь нажать соответствующие кнопки, а получалось весьма вкусно.
      Однако на ипподром мы попали не скоро. Эдуард Иванович объяснил, что нам надо иметь "крышу", то есть какое-то приличное занятие. Мы числились как консультанты от Министерства сельского хозяйства, и нас возили на какие-то выставки тракторов, комбайнов, крупного рогатого скота, приглашали на вечерние коктейли, где мы вели глупые разговоры о погоде с представителями французских фирм.
      Рабочий день начинался с того, что мы приходили в Посольство или торгпредство и направлялись прямехонько в буфет пить пиво. Потом туда заглядывал Эдуард Иванович и сопровождал нас в очередной кабинет, хозяин которого задавал нам дурацкие вопросы о чем угодно, только не о деле! У меня создалось впечатление, что к нам продолжают присматриваться или еще не прибыли окончательные инструкции. Во всяком случае, никто (кроме, естественно, Эдуарда Ивановича) решительно не хотел знать, зачем мы сюда приехали.
      Однажды в кабинете Первого секретаря Посольства Женя не выдержал и перевел разговор на ипподромную тему. Лицо Первого скривилось, как от зубной боли, а Эдуард Иванович сделал страшные глаза. Женя заткнулся.
      Вечерами, как и большинство советских товарищей, мы смотрели французские и американские фильмы в кинозале Посольства, бесплатно. И все меньше гуляли по парижским улицам. Витрины лавок, огни ресторанов и кафе светились заманчиво, однако мы очень быстро поняли, что товары нам не по карману, а от кафе мы держались подальше. В один из первых дней мы имели несчастье там поужинать, и счет, который нам дали, протрезвил нас надолго.
      Конечно, мы пили, но поздно вечером, закрывая на ключ дверь нашей комнаты.
      - Как же можно жить в Париже при таких ценах? - спросил я Эдуарда Ивановича.
      - А кто вам сказал, что в Париже легко жить? - ответил он.
      Я не мог определить - прикидывается ли Эдуард Иванович дурачком специально, или таким является в действительности.
      * * *
      Но вот кто явно не был дураком - так это Борис Борисович. Даже внешне полная противоположность Эдуарду Ивановичу. Эдуард Иванович - круглая добродушная русская рожа, колобок, облаченный во французский костюм. Борис Борисович - западный деловой человек с властными манерами директора банка. Он словно сразу и родился в рубашке от Пьера Кардена. Подтянутый, элегантный, чем-то напоминающий инструкторов из "спортивного лагеря".
      - Ну что, - спросил Борис Борисович, как только мы появились на пороге его кабинета, - давите втихаря водяру?
      - А что нам еще остается? - ответил я. - Как же можно жить в Париже при таких ценах?
      - В Париже жить можно, - усмехнулся Борис Борисович, - и весьма припеваючи. Французы-гады, вы их так называете? - (мы с Женей переглянулись) так вот, французы получают ежегодно "поправку на вшивость", то бишь прибавку в зарплате, равную проценту инфляции. А мы не получаем этой прибавки вот уже много лет. Ни в Посольстве, ни в торгпредстве. В нашей стране плохо с валютой. Попробуй французам не плати - они сразу объявят забастовку. У них профсоюзы очень свирепые. А наш профсоюз ни мычит ни телится. Так, Эдуард Иванович?
      - Зато у нас полная свобода, - ответил Эдуард Иванович. - Недоволен можешь возвращаться в Москву и подыскивать работу получше.
      Я покосился на Эдуарда Ивановича. За добродушной маской колобка угадывалось сейчас нечто другое. Пожалуй, он дурак-дурак, а совсем не дурак.
      - Но я еще не слыхал, - продолжал Борис Борисович, - чтоб кто-либо из посольских по собственной инициативе торопился из Парижа к родным березкам.
      По тону беседы чувствовалось, что между ними продолжается какая-то игра, в которую я предпочел не втягиваться. И Женя (надо отдать ему справедливость) тоже уловил некий подвох или напряженку. Он помалкивал.
      Наше молчание было оценено. Не знаю, по какой шкале, но какую-то оценку нам выставили.
      - Эдик, - сменив тон, сказал Борис Борисович, - пускай ребята отоварятся в палатке. Отведи их в наш распределитель. А то у ребят финансы поют романсы.
      - На кого ссылаться? - бесстрастно спросил Эдуард Иванович. - Ведь они не штатные. Им не положено.
      - А сошлись на меня, - сказал Борис Борисович. - Чай, не обеднеем, если ребята приобретут виски и сигареты со скидкой. А потом возвращайтесь, я вас жду.
      - Что это за "палатка"? - спросил Женя у Эдуарда Ивановича, когда мы оказались в коридоре.
      - Палатка? - Эдуард Иванович многозначительно хмыкнул. - Палаткой Боря называет наше Посольство. А чтобы попасть в распределитель, надо подняться на второй этаж.
      * * *
      Однако вернулись мы к Борису Борисовичу только через два с половиной часа. Дело в том, что в этом закрытом распределителе толпилась уйма народу, в основном бабы - как мы поняли по разговорам, - сотрудницы Посольства и жены посольских работников. Впустить-то нас впустили - Эдуард Иванович долго шептал что-то на ухо суровому товарищу, караулившему двери, пока тот наконец не смилостивился. Но выходить обратно мы боялись. Эдуард Иванович смылся, а кто нас без него снова впустит? На полках за прилавком сверкали бутылки виски, водки, коньяка, блоки американского "Мальборо", "Уинстона", французские духи, но бабы покупали трусики, бюстгальтеры, ночные рубашки - покупали пачками. Мы пытались протыриться без очереди, объясняя - благо кругом были свои, русские, что нам этого добра не надо, нам лишь виски и сигареты, но бабы подняли такой крик! - прямо как в Москве, в каком-нибудь овощном отделе, - что мы подумали: сейчас нас вытолкают в шею. Пришлось честно выстоять. И дали всего по блоку сигарет и по бутылке виски на рыло. Но скидка была в два раза.
      - Где вы так застряли? - раздраженно спросил нас Борис Борисович и, присмотревшись, добавил: - Случайно, не из бани?
      Мы устало плюхнулись на стулья.
      - Из бани, женской.
      Борис Борисович все схватывал на лету:
      - Что же там сегодня выбросили?
      - Женское нижнее белье, - ответил Женя.
      - Видимо, в Париже дефицит трусиков и бюстгальтеров, - добавил я.
      Борис Борисович развеселился:
      - Да, опозорились наши бабоньки перед московскими гостями. - (В другом, резком тоне.) - Мешочницы вонючие! Тишинский рынок по ним плачет. - (Прежним, веселым тоном.) - Это, ребятки, поступили сольдированные шмотки из фирменных магазинов. Кстати, французские дамы тоже выстраиваются в очередь, когда объявляют дешевую распродажу. - (В другом, резком тоне.) - Но те хоть сотни выгадывают, а наши - копейки. За франк удавятся. - (Прежним, веселым тоном.) С таким народом мы коммунизма не построим!
      Мы с удивлением внимали этому театру одного актера. После заключительной глубокой паузы Борис Борисыч перешел на спокойный, деловой тон:
      - Ладно, товарищи, как говорится, - ближе к телу. Вам ваше пребывание в Париже пока что кажется идиотизмом. Но и настоящие (слово было подчеркнуто) командировочные проводят время не лучшим образом. Пользы от их поездок - кот наплакал. Кроме, конечно, подарков родным и близким. Командировочная загранка в капстрану в большинстве случаев является наградой за примерное поведение. Мы это знаем, и французы это знают. Поэтому вы должны быть похожи на всех. Ваша деловая активность кой-кого бы насторожила. А я не хотел, чтобы на вас обратили внимание.
      - Борис Борисович, - прервал его Женя, - я хорошо усвоил уроки спортивного лагеря. Может, я ошибаюсь, но клянусь, слежки за нами я ни разу не обнаружил.
      ...Гляди-ка! Женька отличился! А я, признаться, и позабыл про такие тонкости!
      Борис Борисович выслушал, подумал и продолжил, не меняя голоса:
      - Если верить продажной французской прессе (разумеется, я ей не верю), то, по подсчетам специалистов, в Париже на сегодняшний день находятся четыре с половиной тысячи разведчиков из СССР и стран социалистического лагеря. У них всех различное официальное прикрытие, но для французского ДСТ* род их деятельности загадки не представляет. Таким образом, число людей, которых французская разведка подозревает, превышает личный состав французской службы безопасности. Кроме того, в Париже резвится огромное количество ливийских, палестинских, израильских, латиноамериканских и прочих агентов. Прибавим к ним еще корсиканских и баскских террористов. Все они причиняют французскому ДСТ больше головной боли, чем так называемые шпионы из восточноевропейских стран. Я не завидую французским "товарищам", при такой нехватке кадров им главное успевать следить друг за другом, чтобы кого-нибудь из их коллег не завербовали. Для вас удостоиться персональной слежки - великая честь. Для этого надо, по крайней мере, громко по-французски объявить в кафе, что вы готовите покушение на жизнь президента республики. И то могут не поверить. Позвонят мне и спросят, не сумасшедшие ли господа и не лучше ли вас по-тихому вернуть в столицу нашей родины. Короче говоря, гуляйте, ребята, привольно по Парижу и не поправляйте шнурки у зеркальных витрин. Но... (пауза на полминуты!) каким-то чудом они многое узнают. Вроде бы разведка ни при чем, но желтенькая газетенка типа "Франс суар" или "Либерасьон" вдруг напишет о ваших подвигах, с фотографиями крупным планом. Страшного ничего не произойдет, но мне будет как-то неуютно. В воскресенье ваш первый рабочий день на Венсеннском ипподроме. Штудируйте прессу. Я вам выдам по тысяче франков для пробы. Вопрос чисто личный - вы можете не отвечать, - сами-то верите в ваши грядущие подвиги?
      - А иначе зачем мы приехали? - пробурчал Женя.
      Борис Борисович посмотрел на Женю, потом на меня. Никаких эмоций на его лице не читалось.
      - Лично я вам не верю. То есть я абсолютно не верю в успех вашего абсолютно безнадежного дела. Французы не дураки, чтобы не поднять деньги, если они валяются. Однако я высказал только свое персональное мнение. Кашу с вами заварил другой отдел. Им и расхлебывать. Мое дело - обеспечить вам прикрытие. Всегда к вашим услугам.
      глава четвертая
      Значит, так: Венсеннский ипподром, конечно, больше нашего, вполне ничего, но какой-то неуютный.
      Мы пришли за час до первого заезда и долго бегали по этажам, разбирались в лабиринтах ипподрома. Важно было изучить заранее, где какие кассы, а их было много, и все они разные. В одних играют только экспресс или пару, в других можно ставить на лошадь, взявшую одно из первых мест или выигравшую заезд. Еще одна касса, где принимают ставки на трех первых лошадей, называется трио, но трио играется не в каждом заезде.
      Купили мы пачку специальных билетов и металлические щипцы. Нам объяснили, что щипцами отмечаешь номера выбранных тобой лошадей, а потом билетики протягиваешь в кассу. Иначе ставки в паре, экспрессе и трио не принимают. Каждая ставка стоит десять франков. Таким образом, в переводе на наш привычный язык, мы имели каждый по сто рублей - сто ставок. С такой огромной суммой я на ипподроме никогда не играл.
      Заездов было всего восемь. Это - по 12 ставок на заезд. Казалось, вскоре все деньги французских банков перейдут в мой карман. Да хватит ли карманов? Не послать ли Эдуарда Ивановича за мешком? Впрочем, это успеется, Эдуард Иванович - вот он, хвостом ходит за нами, почтительно посапывает - понимает: профессионалы вышли "на дело"!
      С поля дул холодный ветер. Французы на трибуны почти не высовывались, стояли в залах у касс, изучали газеты. Газеты эти мы проштудировали утром. Конечно, кое-какие интересные подробности в газетах имелись, и французы дураки будут играть, следуя напечатанным прогнозам. Однако, рассудили мы, наездники тоже прочли газеты и заранее знают, на кого будет ставить публика. А если публика разбила лошадь вдрызг, стоит ли наезднику ее трогать? Ехать на фаворите за полтора франка? Короче, мы решили придерживаться нашей испытанной московской системы - играть против фаворитов! Публика верит напечатанному слову, а мы своему глазу. Мы на разминке все увидим.
      Странно было лишь то, что лошади на разминку не выезжали. Проплелись несколько упряжек без номеров (кто? из какого заезда? - поди угадай!), и на дорожке медленно двигались машины, ровняя боронами гаревое покрытие.
      Женя был, как всегда перед игрой, холоден и сосредоточен, но что-то таинственное мелькало, весело плясало в его глазах. Я же чувствовал радостное волнение, чуть ли не дрожь, которую с трудом сдерживал.
      - Старик, - сказал я, - Хемингуэй был прав, когда назвал Париж праздником, который всегда с тобой!
      - Хемингуэй имел в виду ипподром, - подмигнул мне Женя.
      - Говорят, Хемингуэй тоже выигрывал на бегах, - осмелился вставить Эдуард Иванович.
      Я фыркнул. Мне больше всего в этой фразе понравилось "тоже". Но Женя сурово одернул Эдуарда Ивановича:
      - Сбегай лучше в кассы, посмотри, кого там бьют!
      И тут Эдуард Иванович поразил нас своей информированностью.
      - Мальчики, - миролюбиво ответил наш спутник, - видите вот эти циферблаты со стрелками, вон там, на другой стороне дорожки? Над каждым - номер лошади. Чем меньше цифру показывает стрелка, тем больше играют лошадь. Здесь автоматика, все продумано.
      Мы быстро достали бинокль. Стрелки на третьем и восьмом циферблатах сделали почти полный круг и застыли на цифре "два". Один к десяти показывали стрелки одиннадцатого и тринадцатого номеров. Стрелки на остальных циферблатах лишь чуть-чуть сдвинулись. Сразу стало ясно, как идет игра. Разбили тройку и восьмерку (один к двум), подыгрывают одиннадцатого и тринадцатого. Остальных не трогают.
      - Гады французы! - присвистнул Женя. - Облегчают себе жизнь.
      Я даже несколько расстроился. Действительно, если игра как на ладони, если можно выбирать любые варианты ставок - пару, экспресс, победителя, - если ставки на темноту сразу будут замечены (стрелка покажет), то спрашивается: ну как, как люди умудряются проигрывать на Венсеннском ипподроме?! А если никто не проигрывает, то кто же выигрывает?!
      Однако нас ждал удар. По темени. Наконец-то выехали участники первого заезда и... спокойненько укатили на другую сторону бегового круга. Перед трибунами никто не разминался. Засечь же резвость на таком расстоянии не представлялось никакой возможности. Мы остановили свои секундомеры. Главное наше оружие было выбито из рук. Строго говоря, как честные люди мы должны были бы немедленно покинуть ипподром и сегодня же вечером вылететь в Москву.
      Но...
      Можно пропустить этот заезд и приготовиться к следующему. Вдруг там кто-то сразу выделится?!.
      Но.
      Если ипподром прав и только эти четыре лошади имеют реальные шансы? Если специалисты-прогнозисты, которые целыми днями ошиваются у конюшен, знают точно, кто поедет? В конце концов, за что им деньги платят? Ведь не за обман почтенной публики!
      Я взглянул на часы и поспешно помчался к кассам. Лишь бы успеть. До старта три минуты. Почему-то половина касс не работает. У других окошек хвосты. Я нагло ввинчиваюсь в середину очереди. Лихорадочно работаю щипцами. Связать четырех лошадей в паре - это шесть билетов, и повторить четыре раза фаворитную игру 3-8. Итого, на сто франков. Даже в случае прихода фаворитов я остаюсь в некотором выигрыше. За 3-8 заплатят хоть по тридцать франков?
      Удивляюсь, как лениво и неторопливо движется очередь. Успеваю сунуть билеты в кассу перед самым звонком (и вот что любопытно: месье, перед которым я влез и который из-за меня не смог сыграть, так вот, этот месье, вместо того чтобы дать мне по шее или обматерить, - еще и извинился, когда я его нечаянно толкнул, отваливаясь от окошка!..).
      Когда я появился наверху, лошади кучно проходили перед трибунами, спускаясь в тартарары, в преисподнюю Венсеннского ипподрома, на "просторы родины чудесной"... Огромное поле Венсенна! И открывается вид на дальние пригороды Парижа. А над лесом повисли два аэростата. Синий и зеленый.
      Женя стоял угрюмо и недвижимо, как на Волге утес. Хотелось пощупать, не зарос ли он мохом.
      - Утопился? - процедил он, не поводя глазом в мою сторону.
      - Ага, а ты?
      - Женя пропустил заезд! - почти торжественно объявил Эдуард Иванович.
      Что тараторил диктор по радио - я не понял. К тому же я не запомнил имена лошадей, на которых поставил. Теперь заезд подымался по дорожке на другом конце ипподрома. Номера я не различал даже в бинокль. Кто-то усилил пейс и возглавил бег. Наездник в красном камзоле. А какие камзолы у моих наездников? Даже этого я не знаю. Кто-то, возглавляющий бег, первым вырулил на финишную прямую. Шел с отрывом. Его догоняли сразу пять упряжек. Кто-то, возглавляющий бег, имел номер восемь! (Наконец-то я увидел.) Рядом подтягивались третий и тринадцатый.
      Ну!
      По бровке выскочила какая-то серая сволочь!
      Восьмой удержал первое место, тринадцатый приехал на третьем, а серая сволочь (второе место) оказалась номером 10.
      В паре вывесили: 8-10.
      Ста моих франков как не бывало. Сто франков! Это - два мужских свитера. Три кофточки для Райки - если их, конечно, купить в "Тати", но в Москве и они сойдут как дорогой подарок. Однажды в кафе я заплатил 25 и целый день ходил как больной. Сто франков - разом - кобылам под хвост! Опомнись! Нельзя так играть!
      А как?
      Если бы я поставил на восьмерку как на победителя, я бы получил 15 франков за 10. Если бы играл его в числе первых трех - 12 франков. А вот 10-й потянул на 200 франков! И в паре платят 500!! А ведь просто было угадать: вязать восьмого со всем заездом - 13 ставок, 130 франков ставишь - 500 получаешь. Разве плохо? И что же я на старости лет стал гоняться за фаворитами?
      Второй заезд разыгрывался на более короткую дистанцию. Жокеи сидели в седлах. (У нас верховая езда на рысаках почти не практикуется.) Разминались поближе к трибунам. Пятый номер крутился у финишного столба. Несколько раз заезжал весьма резво. Правда, не с кем было сравнивать - остальные, приближаясь к финишному столбу, переходили на шаг. Я развернул газету. По прогнозам специалистов (мать их за ногу!), пятый номер был в шансах. Циферблаты показывали, что ипподром разбил второго и седьмого. Но и стрелка пятого прошла полкруга.
      Решено. В заезде двенадцать лошадей. Связываю пять со всеми и добавляю еще два билета ко второму и седьмому. Касса меня облегчила на 150 франков.
      Женя по-прежнему исполнял роль утеса из русской народной песни.
      - Утопился?
      - Угу. А ты?
      - Пропускаю.
      "На вершине его не растет ничего". Мне показалось, что Эдуард Иванович глянул на меня неодобрительно, как на потенциального расхитителя народного имущества.
      И ведь угадал, почти угадал! Если бы пятый номер не запрыгал на последней прямой и не прошел финишный столб галопом...
      А пришли седьмой и четырнадцатый. С седьмым я бы отыгрался, а за 5-14 получил бы маленький мильончик...
      - Кто победит на парламентских выборах? - спросила кобыла Алиса у жеребца Арчибальда. - Утверждают, что у оппозиции хорошие шансы.
      В сущности, Алисе было глубоко плевать на политику, однако она давно косилась на Арчибальда с приязнью, и вот судьба их свела в третьем заезде, нельзя было упустить случай завести знакомство. На конюшне поговаривали, что Арчибальд - горячий сторонник социалистов.
      - Положение сложное, - покачал головой Арчибальд, - давай пробежимся до финишного столба, я тебе объясню обстановку.
      Резво заехали одиннадцатый и двенадцатый. Причем Алиса (одиннадцатый номер) все время опережала двенадцатого на шею да еще весело крутила хвостиком. Я всадил на Алису 150 франков, опять же связав ее со всеми в паре плюс по дополнительному билету к фаворитам и к Арчибальду. Ни одиннадцатого, ни двенадцатого номеров ипподром не трогал; стрелки на их циферблатах чуть-чуть качнулись, но весь мой прежний опыт мне подсказывал, что так просто у финишного столба не прикидываются. На ипподроме пахло завалом. Алиса должна была принести мне состояние.
      - Понимаешь, - продолжал Арчибальд, - настоящие противники социалистов не голлисты, а коммунисты. Опрос общественного мнения дает социалистам преимущество, и в случае победы у них будет парламентское большинство. А если так, то коммунистам придется нюхать хвост Миттерану. Избиратель переметнется к социалистам...
      - Может, усилим пейс? - робко предложила Алиса. - Плетемся последними, еще пойдут разговоры...
      - Ерунда! - заржал Арчибальд. - Хозяин меня готовит к призу Бретани. Займи я сейчас платное место, пришлось бы давать двадцать пять метров форы. А поедем на приз Бретани - держись плотно за мной. Я тебя выведу в люди! Кстати, тебе нравится мой шаг?
      После четвертого заезда (мои лошади притащились, естественно, во втором эшелоне) Женя отвел меня в сторону:
      - Сколько продул?
      - Пятьсот.
      - Твою мать! Ты с ума сошел, Учитель! На сегодня для тебя игра кончена.
      - Но ведь нам дали по тысяче!
      - На игру - да, но не на проигрыш. Эдуард Иванович мне посоветовал остановить тебя. Он же следит за тобой и понимает, что ты горишь. Если мы продуем все деньги сразу - Борис Борисович отправит нас в Москву. Для посольских мы - дополнительная головная боль. Потеря двух тысяч в первый же день даст им повод отделаться от нас. Такая сумма на кого хочешь произведет впечатление. Если же мы сохраним хотя бы по пятьсот франков и объясним, что сегодня нам не повезло, не наш день, - у нас будет шанс прийти сюда еще раз, в следующее воскресенье. Эдуард Иванович дело говорит, он нам зла не желает.
      - А ты почему не выступаешь?
      - Я никого не вижу, - и помолчав, Женя с нескрываемой злостью добавил: Четырнадцать - двенадцать лошадей в заезде. На разминке ничего не показывают. Утопить тут можно миллионы.
      Азарт игры меня оставлял. На смену пришел ужас от сознания проигранной суммы. В горле пересохло. Я старался не смотреть ни на дорожку, ни на табло выдачи, ни на гадов-французов, которые неторопливо, с удовольствием просаживали свою, никому не подотчетную валюту, так необходимую для страны победившего социализма.
      Потом я предложил Эдуарду Ивановичу выпить пива. Мы спустились в буфет, и я заплатил, причем подчеркнув, что это из моих личных денег.
      Страсти кипели вокруг нас, тысячи ног топали по лестницам и коридорам, змеились хвостами очередей у касс, взрывались густым ревом на трибунах. Мы пили пиво. И пятый заезд наблюдали в зале, по телевизору.
      Эдуард Иванович уже не смотрел на меня как на классового врага. Может, ему понравилось, что я нашел в себе силы резко прекратить игру или что я расщедрился на пиво. (Разумеется, мы заказали еще по бутылке.) Он стал более откровенен и осторожно, полунамеками, обрисовал мне ту, другую картину - схему игры, которая шла вокруг нас с Женей.
      Посольство было категорически против всей этой затеи. Настаивали Органы из Москвы. Однако местные, то есть посольские кагэбэшники, тоже не были в восторге. Тем более что содержало нас в Париже Посольство. Выписали нам по тысяче франков из посольских представительских сумм. Таким образом, мы были лишней статьей расхода. Деньги из Москвы для нас еще не поступали. Если мы все профукаем, Посольство умоет руки и быстренько закроет нам командировку. В наших интересах подольше держаться, то есть практически не играть на ипподроме. Чтобы не играть (то есть присутствовать, но не играть), можно найти десятки причин. Пока эти две тысячи окончательно не растаяли - нас вынуждены будут терпеть.
      Какую же подлянку кинул нам интеллигентнейший Борис Борисович, выписав всю сумму сразу!
      - Парни вы хорошие, - заключил Эдуард Иванович, допивая пиво. - Да и мне с вами приятно... Ведь воскресенье на ипподроме для меня засчитывается как рабочий день. Потом получу отгул. А на ипподроме мне не то что в "палатке" благодать! Дыши свежим воздухом, пей пиво, вот только из-за вас расстраиваюсь. Скажи Жене, чтоб не ставил ни сантима.