Продолжая хвастаться и фантазировать, он рассматривал их и пытался понять. Они были элегантно одеты, хорошо жили. Ничто в их внешнем виде, одежде не наводило на мысль о левой политике или терроризме. Никаких плакатов на стенах, никаких причудливых украшений, никакой богемной небрежности в одежде. Наоборот, все у них было подчеркнуто немецким, буржуазным. Быть может, скорее из соображений безопасности, чем в силу личных вкусов.

Конечно, они жили практически совершенно изолированно от остального мира, от нормальных людей, даже от этих неорганизованных движений зеленых и левых студентов. Их организация постоянно находилась на военном положении, вела нелегальное существование, была нацелена на смерть и разрушение, видела в окружающих врагов - все это был их естественный способ существования. А значит, и в Карле они не видели ничего особенно странного. Наоборот, он был совершенно таким же, как и все в этой комнате. Он был одним из них.

Это единственное объяснение, пришедшее Карлу в голову. И если оно действительно верно, то его задача значительно облегчалась. Он задумался над тем, что могло присниться только в кошмарном сне: чисто шведский террорист, к тому же одиночка, даже где-то и Робин Гуд. Его познания в военной технике были несравнимы с их уровнем знаний, и это было неотразимой приманкой. Пока, значит, он был вне опасности.

Казалось, иерархическая дисциплина в группе ослабла. Мартин Бер и Вернер Портхун задали ряд вопросов технического и военного характера, дав Карлу дополнительную возможность расширить рекламу потенциала шведского флота в диверсиях и малой войне. Компания разделилась. Чем больше вопросов задавали господа об оружии, тем все более нетерпеливыми становились дамы. Это было не совсем то, чего можно было ожидать. В конце концов Моника Райнхольд демонстративно сменила тему разговора.

- А что если мы ненадолго оставим шведский флот, конечно, при всем уважении к нему, - начала она с иронией. - Мне хотелось бы уточнить то, о чем ты сказал минуту назад. Ты говоришь, последовал за нами из чистого любопытства? Как ты можешь это объяснить?

Карл выругал себя за то, что не сдержался в этом приливе хвастовства. Ведь говорил же он себе, что нельзя переигрывать, иначе все будет выглядеть неправдоподобно. Фактически у него за спиной были только газетные статейки - ужасный Рэмбо-Грабитель и тому подобное. Всю остальную информацию о нем они получили с его собственных слов. К тому же что-то беспокоило Карла в улыбке Моники Райнхольд. Он чувствовал, что она его привлекает, и это тоже беспокоило.

- М-да, было так, - начал он осторожно, - ты и вот он (Карл во второй раз чуть было не назвал вслух имя Мартина Бера) стояли подле дома, и она (он кивнул в сторону Евы Сибиллы Арнд-Френцель) ждала в машине на заднем сиденье. Когда он... как тебя зовут?

- Мартин, Мартин Бер, - ответил тот, застигнутый врасплох.

- Итак, когда Мартин зашел сзади и приставил мне пистолет к спине, а ты направилась к водительскому месту, в то время как вот она открыла заднюю дверь, не так ли? Ну, так бы не сделал ни один полицейский в мире. Если бы вы были из полиции, то окружили бы меня с трех сторон, держась на расстоянии в несколько метров, и каждый направил бы на меня свой пистолет, заставив лечь на асфальт с раскинутыми руками. После этого вы бы меня обыскали и забрали все оружие, заметьте - все оружие. Но вместо этого вы быстренько затащили меня на заднее сиденье - и вперед. Так не работает ни одна полиция. С другой стороны, ни одному грабителю не придет в голову мысль кричать, что он из полиции, и брать с собой жертву ограбления. Когда я поборол изумление, то решил просто следовать за вами. Так что вы сглупили. И я бы вас всех прикончил, если б я действительно решил, что вы из полиции. Кстати, нет ли у вас еще этого замечательного пива?

- Каким же образом? - спросил с нотками враждебности в голосе Мартин Бер, Отвлекающий маневр Карла насчет пива не прошел.

- Ну, в это не стоит углубляться, - он попытался снова увильнуть, но почувствовал, что опять не удалось.

- Да, мне тоже любопытно. Так как же? - спросила с неизменной улыбкой Моника Райнхольд.

Карл вздохнул.

- Тривиальным полицейским приемом, - начал он как бы нехотя. - Поднимаешь левую руку и бьешь вниз, выбивая пистолет или револьвер из рук нападающего. Если он и выстрелит, пуля уйдет в сторону. Затем, поскольку ты уже развернулся, в ход идет вторая рука - в данном случае я бы ударил по горлу. Обычно это смертельный удар. По крайней мере, потребуется немедленное врачебное вмешательство, чтобы образовавшийся отек не привел к удушью. Когда ты обходил машину с этой стороны, а вот она была на заднем сиденье, а у меня как-никак с собой имелись и револьвер, и пистолет. Да, это наверняка вышло бы красиво.

- Куда, ты сказал, ты бы ударил? - спросила Моника Райнхольд, впервые совершенно не улыбаясь. Английского слова "горло" она не поняла.

- Kehlkopf, - ответил Карл одним немецким словом, подкрепив его жестом. Парадокс был в том, что он знал, как звучит по-немецки это малоупотребительное слово, благодаря самой Монике Райнхольд, из ее полицейского досье, которое он запомнил наизусть: "...рост 170 см, две родинки (бородавки) над левым углом рта, родимое пятно на шее слева от горла Kehlkopf, иногда носит темные очки..."

И действительно, у нее было родимое пятно на том самом месте, слева на шее. Чтобы не смотреть на него слишком пристально, он сделал над собой некоторое усилие.

- Кстати, мое имя - Карл Густав Гильберт Хамильтон, - продолжил он, вновь предпринимая попытку перевести разговор в другое русло. Карлу казалось, что он рискует, зная их имена и не имея возможности произнести их вслух. - Надеюсь, вы не обидитесь на мой вопрос, но я знаю имя только одного из вас - Мартина Бера. Так как же вас зовут?

Все взгляды автоматически устремились к Фредерике Кункель - еще одно подтверждение того, что она у них что-то вроде босса. Та сначала заколебалась, но потом решилась.

- Меня зовут Фредерике Кункель, - сказала она кратко. Карл бросил вопросительный взгляд на Вернера Портхуна, сидящего рядом с ней.

- Вернер, - пробормотал он едва слышно. Карл вопросительно вскинул бровь, но фамилии так и не дождался.

Он окинул взглядом Мартина, а затем посмотрел в упор на Монику Райнхольд.

- Меня зовут Моника Шрам, - сказала Моника Райнхольд.

- Сабина Ледерс, - представилась Ева Сибилла Арнд-Френцель.

Черт побери, подумал Карл: два правильных имени и фамилии, одно правильное имя без фамилии, правильное имя с фальшивой фамилией и фальшивая фамилия с фальшивым именем. Было бы лучше не слышать некоторые имена, чтобы рано или поздно их не перепутать.

- А теперь вернемся к делу и попытаемся продолжить наш разговор, - начала Фредерике Кункель таким тоном, как будто хотела дать понять, что даже теперь парадом командует она. - Мы... э-э... не только для того тебя пригласили, чтобы вести политические беседы. Дело в том, что мы хотели бы воспользоваться твоими знаниями.

- Простите, но мысль не совсем ясно сформулирована, - ответил Карл с явной иронией. - Что вы имеете в виду? Я должен для вас открыть тренировочный лагерь в Шварцвальде или что?

- Нет, вопрос в другом - могли бы мы с твоей помощью осуществить крупную операцию?

- В таком случае я отвечаю "нет", просто - "нет".

- Почему?

- Думаю, это ясно. В отличие от вас, я не занимаюсь отдельными убийствами. Считаю это дело вредным и неизбежно ведущим к поражению. Так что само предложение - мне взяться за подобное - просто абсурдно.

- Но если предположить, что речь идет об ударах по одному или нескольким американским и западногерманским посольствам, например в Стокгольме, причем таким способом, какой сам предложил. В одиночку ты не сможешь это сделать.

Теперь Карл был вынужден притвориться, что ему надо подумать. Его "поймали" на собственных словах. Итак, он не мог просто отклонить предложение, но не хотел и слишком быстро менять свое решение.

- Все, что я знаю о ваших делах, по большей части прочитал в газетах, - начал он как бы извиняющимся тоном. - Примерно каждый второй раз вы попадаетесь. Вы бросаете ручные гранаты друг в друга, ваши бомбы не взрываются, вы совершенно безрассудно стреляете в народ. Вот так, то одно, то другое. И мне совершенно не импонирует быть втянутым в это. Если уж мне суждено умереть, так я хочу, чтобы это было по воле случая или по моему собственному решению, а не по вине сумасшедшего полутроцкиста, который бросит мне под ноги ручную гранату или устроит дурацкую ловушку, как это сделали вы, когда хотели поймать меня на Хафенштрассе.

Никто в комнате и виду не подал, что обиделся. Фредерике Кункель надолго задумалась, прежде чем задала следующий вопрос.

- Как получилось, что ты сам начал грабить банки?

- Мне кажется глупым сидеть здесь и отвечать на вопросы, как будто я на допросе в полиции.

- В первый раз нас сравнивают с полицейскими. Но вопрос так же интересен, как и сам предмет нашей беседы, не так ли?

- О'кей, ты выиграла. Ты спрашиваешь, почему мои налеты на банки совсем иного характера, в отличие от ваших. Так вот, я вернулся домой в Швецию после пяти лет пребывания в Калифорнии. Да, я вернулся с университетским образованием, изучал компьютеры как основной предмет. В Калифорнии с этим обстоит лучше всего, что бы там вообще ни говорилось о США. Можно сказать, я провел в брюхе хищника целых пять лет. Когда я вернулся домой в Швецию, марксистско-ленинские левые группировки в основном прекратили свое существование. Я не знаю, было ли что-либо подобное у вас, в Германии. В Швеции же остались только дурацкие защитники природы и сумасшедшие борцы за мир. Вся антиимпериалистическая борьба свелась на нет. Существуют только незначительные группы внутри старой ревизионистской и связанной с Москвой коммунистической партии. Они вроде бы ведут антиимпериалистическую борьбу, но эта борьба больше касается, например, Центральной Америки.

Но не дай Бог даже сказать что-нибудь плохое о Советах. Это ясно. Ну и конечно - ни слова об Афганистане. Никакой борьбы, собственно, больше не велось, с ней было покончено, или она приняла социал-демократический оттенок. А эти чертовы социал-демократы в Швеции очень ловко овладели искусством брать на себя инициативу и действовать в собственной реформистской манере, делая все для укрепления поддержки партии и государственной линии. Почти то же, что и здесь, как я понял. Поэтому я решил поселиться на Хафенштрассе, чтобы наверняка избежать полицейских. Оккупанты брошенных домов были просто куплены социал-демократами по цене всего 100 марок за дом и с гарантией избавления от полицейских, так ведь?

- Извини, что прерываю, но не мог бы ты перейти непосредственно к ограблению банка. Все остальное, конечно, интересно, но по меньшей мере общеизвестно, - сдержанно, но с заметным нетерпением сказала Фредерике Кункель. Но Карл решил все же, что необходимо еще раз отклониться от темы.

- Я был в движении "Палестина", которое тоже исчезло за эти годы с лица земли, и вы знаете почему? Да, мы всегда делали ставку на чисто реформистскую деятельность, классические методы формирования общественного мнения, без всяких военных акций. Мы хотели доказать, что Израиль - агрессор и экспансионист, что сионизм - это расизм и что Израиль - почти то же самое, что ЮАР, и все в том же роде. Кто же разрушил основу всей этой деятельности? Да, это был Менахем Бегин. После него все это было доказано, нам не надо было заниматься никакой пропагандой. Вопрос приобрел религиозную окраску; имели ли право евреи приносить мучения арабам только потому, что сами много выстрадали? Да, вы знаете. Извините, но я хочу, чтобы вы поняли, поскольку нахожу, что это довольно важно. Итак, однажды, когда я находился дома достаточно долго, чтобы осознать ситуацию, которую вам только что описал, я встретил одного из моих старых друзей по движению "Палестина" - палестинца Абделя Салам Махмуда Он работал в "Макдональдсе" и продавал гамбургеры. Мы поговорили немного об этом мрачном месте, он рассказал, что был вынужден пойти работать на американское предприятие, вкладывающее каждый год сотни тысяч крон в Израиль и различные сионистские кампании только в Швеции. Но я, сказал он, по крайней мере, всем старым друзьям просто раздаю гамбургеры. Такие, как ты, всегда могут поесть здесь бесплатно. Мы возьмем да немного и уменьшим их прибыль, сказал он. Я сначала ответил, что это романтический, индивидуалистический способ борьбы, и он со мной согласился. Но, сказал он, что я могу поделать? Я - один, и единственное, что умею, это таскать гамбургеры. Конечно, мой вклад не особенно большой, но я все же что-то делаю. Я не смирился, не отказался от своих идей и не стал социалистом, чтобы поддерживать Израиль и сионизм прямо или косвенно, как сделали это другие товарищи, точнее, бывшие товарищи. Я, по крайней мере, хоть что-то делаю, а вот что делаешь ты? - спросил он меня. Я граблю банки и перевожу деньги различным кампаниям, поддерживающим движение "Палестина", во все мире, в шутку ответил я. Моего друга Абделя Салам Махмуда привел в неописуемый восторг такой блестящий, простой и эффективный способ решить проблему, как можно действовать в одиночку в Швеции. Спустя две недели я действительно впервые ограбил банк. Совершить такое преступление не трудно, и если ты раньше не попадался, то тебя не опознают: они ищут среди уже известных грабителей. А таких, как я, полиции схватить очень сложно. Так что мои ограбления - это не средство для финансирования убийств, как ваши нападения на банки, а способ перераспределения капитала, передачи его от эксплуататоров эксплуатируемым.

Вы, конечно, можете думать, что это слишком незначительная цель. Но мне на это наплевать. Я считаю, что ваши цели - безумные, например вот эта - впятером вести войну против всей Западной Европы.

В комнате наступила тишина. История Карла на них подействовала. Поскольку все это было правдой, кроме самих налетов на банки, она и казалась такой убедительной.

У Фредерике Кункель было две возможности: начать атаку и попытаться защитить свою собственную политику или отступить и предложить заняться практическим делом. Она выбрала второй путь.

- Какие у тебя планы в Гамбурге?

- Еще два банка. В основном я уже изучил объекты. Поскольку я работаю один, это всегда самое важное, как вы понимаете. Но я не вполне уверен в одном из них. Возможно, я возьму другой и затем уеду из Гамбурга, - ответил Карл. Он выглядел растерянным, ибо понял, что сейчас явно переиграл. Но Фредерике прямо нанесла удар.

- А что если мы поможем тебе взять оба банка и разделим прибыль пополам? - кратко и деловито спросила она. Карл сделал вид, что задумался, и легкое напряжение повисло в воздухе.

- Ясно, что, когда много народу, дело надежнее, - сказал он в конце концов очень медленно и снова сделал паузу, прежде чем продолжить. - Но при условии, что мы работаем только по моим планам. Я командую, плюс кто-то из вас достаточно хороший шофер, поскольку я должен быть в банке один, чтобы никто из вас не провалил все дело... М-да, тут, возможно, есть над чем подумать. В банках, которые я наметил, один человек может чувствовать себя почти уверенно. А если будет несколько, то вообще никаких забот. Хотя не знаю... Во всяком случае, мне нужно время на размышление.

Они дружелюбно, но настойчиво попросили его остаться в квартире. Вначале он пытался острить. Сказал, что лично для него это, без сомнения, самое приятное место, где ему когда-либо приходилось жить. Но то же самое нельзя сказать о полиции. Конечно, благодаря известным мерам социал-демократов полиции нечего делать на Хафенштрассе. Но она может появиться, когда речь идет о серьезных эксцессах, таких, например, как поимка террористов. И находиться в их обществе, оцененном в двести пятьдесят тысяч марок, по пятьдесят тысяч за голову, да еще высоко в многоэтажном доме, не так уж приятно. Другими словами, спать так же спокойно, как на Хафенштрассе, ему не придется.

Рядом с входной дверью в квартире стояло специальное взрывное устройство с начинкой в один килограмм тротила. Следовательно, они были готовы добровольно принять смерть, которая повлекла бы за собой неизвестное число жертв из соседних квартир сверху и снизу. Карл прикинул, что хаос, который при этом, скорее всего возникнет, даст ему шанс спуститься на пару этажей вниз, взять заложника и потом уже вести переговоры. Маловероятно, что так могло произойти: они не хотели сдаваться, не захватив с собой в ад хотя бы небольшую компанию полицейских.

Карлу не нравилась эта идея, ведь войти могут не только полицейские, в любое время суток может появиться, например, слесарь в поисках протекающей трубы. Это лишь привлечет излишнее внимание, правильно? Кроме того, могут пострадать ни в чем не повинные люди, которых товарищи, очевидно, ни о чем не предупреждали.

А если действительно нагрянут полицейские, то они наверняка начнут со слезоточивого газа, а потом ворвутся в бронежилетах, так ведь? Да, но главное, несмотря ни на что, только одно: не впустить полицию.

Большая квартира, расположенная высоко в многоквартирном доме, была двухэтажной. Наверху - две спальни и просторная гостиная с балконом. Карл получил одну из спален.

Они возражали против того, чтобы он сам отправился на Хафенштрассе расплатиться и забрать свои вещи. Сказали, что пошлют кого-нибудь, кто хорошо ориентируется в квартале и кто уже, между прочим, был в его комнате. Он, наверное, это заметил? Карл счел уместным ответить на этот вопрос отрицательно.

Спустя несколько часов в тот же вечер Карлу вручили его вещи - рюкзак, стереоплейер и кассеты, а также шесть-семь тысяч марок, спрятанных им под линолеум. По его просьбе было заплачено по счету в гостинице.

Итак, его оставили в покое, дав время "немного подумать". Причиной тому была встреча с другой группой в городе. Они решили не позволять Карлу никаких контактов, но как этого достичь - пока единого мнения не было. Все это Карл понял из намеков Фредерике Кункель.

Следовательно, в Гамбурге действуют две группы террористов. Это было логично - представители этих групп переговаривались по телефону, и их разговор был прослушан недалеко от Сент-Паулис, когда звонили из телефона-автомата в ресторан "Кунео". И теперь Карл под арестом у одной из групп. Проблема была в том, что они могли решить использовать его для ограбления банков с участием обеих групп.

В гостиной стояла стереосистема фирмы "Sony", стоившая, вероятно, несколько десятков тысяч марок. Так что маловероятно, что они могли держаться только за счет краж. Карл послушал одну из своих кассет - фортепьянную сонату Бетховена, стоя рядом с балконной дверью и смотря на Гамбург и Эльбу. Он отчетливо видел отель "Шмаальс" и Хафенштрассе. Прямо напротив, на другом берегу Эльбы, находился сухой док с надписью белой краской на внешней стороне: "Blohn + Voss Dock S.".

Карл размышлял над своим сценарием ограбления банка, о том, как он сам себе это представлял. Он был против совместного ограбления еще и потому, что будет совершенно невозможно контролировать ситуацию, когда к делу подключатся трое или четверо террористов, которые наверняка не дадут себя арестовать без перестрелки. Как он сам должен вести себя в ситуации, если на месте окажется полиция или кому-нибудь придет в голову захватить заложника? Должен ли он тогда стрелять в других грабителей или нет?

Решение, без сомнения, от него не зависело. Ведомство по охране конституции уже взяло все ответы на себя, только непонятно, удовлетворятся ли они тем, что он уже попал в западню. Или он должен ждать и играть свою роль до тех пор, пока не появятся следы второй группы террористов? А если ему не удастся связаться с ними через камеру хранения на Центральном вокзале, прежде чем произойдет ограбление? Не исключено, что террористы продержат его под своего рода добровольным арестом по крайней мере до тех пор, пока все не станет ясно с налетом на банк.

С другой стороны, существовало еще два банка, выбранных уже почти наверняка Ведомством по охране конституции. Если одно ограбление означало пять обнаруженных террористов, то два могут уже стоить десятерых.

Кто-то поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Это была Моника, держащая в руках бутылку вина и два бокала.

- Ты полагаешь, что ре-минор - подходящая тональность для размышлений? - спросила она вместо приветствия, подходя к журнальному столику рядом с диваном, затем села и начала откупоривать бутылку вина. Это было мозельское, судя по форме бутылки и зеленоватому оттенку.

- У тебя прекрасный слух, как ты узнала, что это ре-минор? - спросил Карл, садясь рядом с ней на диван.

- Да, у меня хороший слух, но не абсолютный. Я знаю, что это соната номер 17, опус 91, то есть ре-минорная.

Она наполнила оба бокала, один подвинула к нему и подняла свой. Это было самое настоящее мозельское.

- Я сам никогда не запоминаю тональность и номер опуса, ты молодец, - сказал Карл, пробуя вино, неожиданно оказавшееся сухим.

- Нет, не молодец. Я хотела стать пианисткой, играла семнадцать лет.

- А теперь бросила?

- Да.

- Почему?

- Потому что музыка, можно сказать, входит в мое полицейское описание. Если кто-нибудь из соседей что-нибудь заподозрит, да еще один из нас целый день будет играть на фортепьяно... Ну, ты понимаешь.

- Из пианистов в террористы, следовательно. Звучит, собственно говоря, как смена направлений в жизни. Почему ты стала террористкой?

- Почему ты употребляешь это слово?

- Так почему ты стала террористкой?

Она рассказывала спокойно, почти беспечно. Она участвовала в антиимпериалистических акциях, прежде всего против апартеида. Была влюблена в некоего Дитера, бывшего руководителем движения, организовавшего захват одного из предприятий, торговавших с Южной Африкой. Они писали ругательства, вскрывали коробки, пока не ворвалась полиция, выбив дверь и пустив слезоточивый газ. Их били палками и чем-то тяжелым, отвезли в полицейский участок, сфотографировали и так далее. Дитер был связан с РАФ, хотя он об этом не рассказывал, а затем было объявлено, что и он и она разыскиваются как террористы. И они ушли в подполье. Это было шесть лет тому назад. А через два года после акции на предприятии Дитера схватили и посадили в Штамхайм, осудив на пятнадцать лет за членство в "криминальном объединении". А поскольку она считалась его напарницей, то тоже могла получить срок. Пятнадцать лет за протест против расизма в ЮАР. Это был ее единственный путь. Другой - отбиваться, оказывать сопротивление и, возможно, также получить пятнадцать лет.

Карл пытался возразить. Нельзя кого бы то ни было осудить на такой долгий срок, не имея доказательств. Это невозможно в западном государстве.

Она снисходительно покачала головой, удивляясь его наивности. Большинство террористов (она произнесла это слово с явной иронией), осужденных в Германии, получили различные сроки по коллективным обвинениям. Для этой борьбы не годятся обычные законы, сложно осудить какого-то преступника за отдельное преступление. Например, тех, кто ограбил или похитил ребенка с целью получения выкупа или, возможно, кого-то убил. Поэтому их объединяют в группу, подозреваемую в одном или нескольких преступлениях, и судят всех вместе по всем обвинениям. Но в любом случае это не имеет уже никакого значения. Она давно выбрала этот путь и уже давно не играет на пианино. Бетховен может навлечь на нее подозрение в связях с террористами.

- Но я хочу перейти в другую тональность, потому что рада твоему появлению, - сменила она тему разговора.

Он отпил глоток вина, не решаясь задать вопрос. Карл чувствовал себя сбитым с толку ее неожиданными признаниями. Да и смотрела она на него со столь многозначительной улыбкой, что он смутился.

- Почему, - наконец спросил он и вынужден был откашляться, прежде чем закончить фразу, - почему ты рада тому, что я оказался здесь? Ты же, наверное, хорошо понимаешь, что у меня с вами нет ничего общего.

- Да, но с твоим появлением открываются новые возможности. Ты в состоянии восполнить наши военные пробелы, ибо умеешь то, в чем мы слабы. Достань свою кассету, давай послушаем что-нибудь еще.

Она сменила кассету и принесла новую бутылку вина. Пока ее не было, он вышел на балкон и стал рассматривать другой берег Эльбы с большой группой беспорядочно стоящих зданий, снова вернулся взглядом к домам на Хафенштрассе. Они были хорошо видны отсюда, невероятно близко по расстоянию и невероятно далеко, если говорить о людях там, внизу: татуированных пьяницах из команды Штортебеккера, от тех, кто здесь, наверху, жил в комнатах с английскими охотничьими мотивами на стенах. Он размышлял и о другом. Ему было сложно понять, как он мог почувствовать себя настолько очарованным ею.

Когда он вернулся в комнату, Моника сидела на диване.

- Я живу здесь, как и ты, на втором этаже, - сказала она, наполнив бокалы тем же сухим мозельским.