Пролог

Вдова смотрителя погоды из Лабаца заказала Ульрику резной ларь для муки с фигуркой богини плодородия на крышке. Хотя у столяра осталась всего одна рука, с работой он справлялся ничуть не хуже прежнего. Только маленькие фигурки теперь вытачивает Шенвэль. Они закончили ларь как раз к обеду, и подмастерье отнес заказ. Обратно Шенвэль решил пойти не по главной дороге, связывавшей Рабин с Лабацем, а по тропинке. Эльф не боялся заблудиться, несмотря на то что был слегка под хмельком, – Шенвэль родился и вырос в горах. А до встречи с Тенквиссом оставалась еще уйма времени.

Шенвэлю нужно было побыть одному.

Он не задумывался, куда идет, и скоро оказался в незнакомой долине. Через неделю эльфы собирались отмечать Мидаёте, праздник середины лета, но в горах лето не спешило сменить затяжную весну. Сочная трава не доходила Шенвэлю и до щиколотки. В тени утеса доживал ноздреватый сугроб. Серебристо-зеленые листочки чуть выглядывали из готовых распуститься почек ивы, словно любопытные глаза. Из-под скал выходил источник. Заполнив собой естественную каменную чашу, в которой поместился бы человек, поток пересекал лужайку и скрывался под завалом в восточном конце долины. Ручей вымыл почву под ивой, обнажил корни, и теперь дерево напоминало старую прачку с узловатыми, набухшими пальцами, согнувшуюся над бесконечной стиркой.

Шенвэль повалился на траву и захохотал, как безумный. «Небольшое дело, – повторял он про себя. – Небольшое дело». По лицу эльфа текли слезы, отраженный скалами смех звучал просто отвратительно. Шенвэль почувствовал резь в животе, но уже не мог остановиться.

Направляясь в Лабац, Шенвэль заглянул в портовый трактир промочить горло. Хозяин заведения, один из немногих эльфов, рискнувших вести дела на человеческой половине Рабина, не взял денег с соплеменника. В оплату пива трактирщик попросил Шенвэля сыграть на флейте для его маленькой дочки. У эльфов не было принято отказывать детям, которых в Рабине росло совсем немного, а с флейтой Шенвэль не расставался никогда. После этого к эльфу подошел маг, похвалил игру и предложил выпить еще по кружке пива за столиком в углу, подальше от любопытных взглядов. Маг назвал себя Тенквиссом, и говорил он слегка чудно, словно давно не пользовался мандречью. Между второй и третьей кружками Тенквисс начал намекать на небольшое дело, в котором ему нужен компаньон. Шенвэль отказался, не дослушав. Последним совместным предприятием людей и эльфов стал мирный договор между Мандрой и Фейре пятилетней давности, который закрепил раздельное существование разумных рас.

И тогда маг, гадко улыбаясь, показал Шенвэлю небольшую полоску пергамента.

– Что это? – спросил Шенвэль, хотя уже увидел зеленый полумесяц и узнал гербовую печать известного экенского банка.

– Аккредитив, – сказал Тенквисс. – Поддельный, разумеется. На основании которого один мой приятель, уважаемый банкир из экенских гномов, закрыл счет своего самого крупного вкладчика. Банкир выдал все деньги агенту-сидху, предъявителю аккредитива. Увозить слитки пришлось на лошади, сам сидх не мог все унести.

Шенвэль запустил руку под стол. Маг, увлеченный своей речью, не обратил на это внимания. Эльф стиснул флейту.

– А потом клиент заявился собственной персоной, и оказалось, что агент – настоящий, а документ – поддельный, – продолжал Тенквисс. – Дело удалось замять. Банкиру, чтобы не потерять репутации, пришлось вложить свои средства.

Шенвэль отхлебнул из кружки, расслабленно откинулся на спинку скамьи, расчищая себе пространство для замаха.

– У себя на заднем дворе гном установил чучело со светлыми волосами и каждый день упражняется на нем во владении боевым топором, – доверительно продолжил маг. – После чего куклу заменяют на новую. Чи вора сохранилась в этом клочке дубленой кожи, и...

Шенвэль ударил Тенквисса флейтой по голове так, что инструмент сломался пополам. Маг, не издав ни звука, упал лицом в тарелку с копчеными осьминожками, которых заказал под пиво. Предосторожность Тенквисса обернулась против него самого – никто не заметил, что в темном углу зала происходит что-то странное. Эльф проворно перегнулся через стол и выхватил документ из ослабевших пальцев. Однако аккредитив исчез с тихим шелестом, едва Шенвэль прикоснулся к нему. Эльф застонал от разочарования, поняв, что это была всего лишь магическая копия объекта. Шенвэль поднял Тенквисса, плеснул в лицо пивом из кружки. Маг открыл глаза.

– Тех денег у меня уже нет, – угрюмо сказал эльф. – Я купил себе дом здесь и кое-что по мелочи. Но дом сейчас заложен...

Тенквисс обтер лицо рукавом, усмехнулся.

– Я не за этим тебя искал, – сказал маг. – Мне показалось, что звон монет ласкает тебе слух больше, чем большинству сидхов. Я просто хотел уточнить, так ли это.

– Так-то оно так, да только редко я эту мелодию слышу, – мрачно сказал Шенвэль.

– Приходи часа в четыре пополудни на обзорную площадку, что над Рабином, на полпути к Лабацу, – сказал Тенквисс. – У меня есть к тебе предложение. Если дело выгорит, ты будешь слышать эту сладкую музыку постоянно.

– Хорошо, – сказал Шенвэль.

Он чувствовал, как в нем поднимаются пузырьки издевательского смеха, и поспешно вышел.

Тенквисс был абсолютно уверен, что сам выбрал эльфа, нашел его и шантажом принудил к участию в авантюре. Шенвэль даже догадывался, пай в каком именно рискованном предприятии хочет предложить ему маг.

В Рабине находился замок, бывшая резиденция Черного Пламени – дракона, долгое время управлявшего Мандрой. Дракона изгнал Верховный маг Фейре Лайтонд, но сокровища Черного Пламени остались в замке, опутанном чарами. Среди заклятий присутствовало и такое – люди могли войти в замок только вместе с эльфами. По оценкам различных историков, эта клаузула продлила жизнь дракону на пятьдесят-шестьдесят лет. Тенквисс хотел наведаться в сокровищницу и не мог обойтись в этом предприятии без компаньона – эльфа.

Подняться на ноги Шенвэль уже не мог. Хихикая, он дополз до ручья. «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», – неосторожно подумал Шенвэль и расхохотался снова. Эльф зачерпнул воды и обтер лицо. Вода в ручье оказалась теплой, и не слишком-то помогла ему успокоиться. Шенвэль глубоко вдохнул и осмотрелся. Эльф узнал место. В соседней долине из слияния двух безымянных потоков брал свое начало ручей, который люди называли Росным, а эльфы просто Рос. Росный впадал в Куну недалеко от Рабина. Для того чтобы вернуться в город, Шенвэлю нужно было идти вниз по течению ручья. Взглянув на солнце, эльф понял, что уже не успеет вернуться в Рабин и купить себе новую флейту до встречи с Тенквиссом. Шенвэль встал, перешагнул через ручей, вытащил нож и срезал ветку ивы. Побег хрустнул под ножом, по срезу потек сок. Эльф прищурился, пробормотал заклинание, чтобы кора не высохла до того момента, когда он обстучит ее и сделает себе дудку. Ему доводилось играть и на серебряных флейтах, но, как говорил учитель Шенвэля, инструмент не имеет значения. Жрец Ящера не уставал повторять своему ученику, что значение имеет только музыка.

Шенвэль не знал, получится ли дело, которое задумал маг. Но предчувствовал, что сегодня город загорится точно. Эльф знал, что услышит ласкающую слух музыку.

Но это будет совсем не пошлый звон золота, на который намекал Тенквисс.

С неба раздался чудовищный хохот, на долину легло черное пятно тени. Шенвэль вздрогнул и вскинул голову. Силуэт небесной всадницы стремительно уменьшался.

Боевая ведьма заходила на посадку.

Глава I

Волна с шумом ударилась о берег, с криками пронеслись потревоженные чайки. Адриана взяла из корыта отжатую простыню, встряхнула тугой жгут и повесила сушиться.

Михей, ее сын, сидел на завалинке у дома. Мальчик развлекал свою грудную сестру, потряхивая облезлой погремушкой. Наташа гулила в ответ и тянула ручки из своей корзинки. Радагаст, отец семейства, спал в доме. И мать, и сын искренне надеялись, что Радагаст не проснется до вечера, а потом, как всегда по вечерам в пятницу, пойдет «прогуляться» с друзьями. Возвращался отец обычно в таком состоянии, что остальным домочадцам приходилось ночевать в госпитале, где работала Адриана. Ее начальник, главный хирург рабинского госпиталя Поджер Эохам давно знал старшую медсестру и разрешил ей с детьми жить в госпитале во время запоев мужа.

Пауза между позвякиваниями затянулась. Адриана покосилась на сына. Михей смотрел на замки сидхов, и по лицу его было ясно, что мальчик забыл и о сестренке, и об отце. Впрочем, Наташа уже нашла себе другое развлечение. Поймав рукой свою ножку, она засунула ее в рот и теперь с наслаждением сосала.

Женщина перевела взгляд.

Сидхи пришли в Рабин первыми. Дети Старшей Расы бежали от буйства зимних штормов своей родины к ласковому морю юга. Но нет и не будет места краше того, где родился. Сидхи поселились на скалистом западном берегу залива, оставив людям пологий восточный. Дворцы сидхов Рабина только цветом отличались от домов их родичей в Фейре. По преданию, сидхи севера вырубали свои жилища из черного льда[1], а не из белоснежного мрамора. Дом Адрианы стоял в нескольких саженях от залива, и мальчику казалось, что он может дотронуться рукой до ажурного причала на другом берегу. Дворцы, облицованные внизу синей и зеленой плиткой, казались облаками, что на миг прилегли отдохнуть на суровых утесах и улетят с первым порывом ветра.

Но они не улетали. Вот уже шесть веков.

Крыша же дома Михея покосилась так, что забавная фигурка на коньке теперь смотрела в землю перед порогом. Наличники окон, украшенные затейливой резьбой, почернели от времени и сырости. Штукатурка на стенах отвалилась целыми кусками, обнажая черно-красные камни, из которых был сложен дом. Но даже в лучшие времена добротность их дома казалась отвратительно пошлой по сравнению с изяществом замков на противоположном берегу.

– Вот за это сидхов жгут и в землю втаптывают, – сказала Адриана.

Михей очнулся от грез.

– За что за это? – переспросил мальчик.

– Они слишком прекрасны, – отвечала мать. – Рядом с сидхами люди ощущают себя выродками, ошибкой богов.

– А учитель Святовит говорит, что это как раз сидхи – выродки, – сказал Михей задумчиво.

Адриане удалось пристроить сына в приходскую школу при храме Хорса, бога солнечного диска. Матери очень хотелось, чтобы Михей выбился в люди. Но всех сбережений Адрианы не хватило бы на обучение сына в университетском лицее. А в храме захудалого бога учили бесплатно. Грамота, счет и история Мандры давались мальчику легко. Если бы способности паренька произвели впечатление на Святовита, волхва Ярилы, Михей мог бы стать послушником при храме самого бога солнца. Император Мандры Искандер считал Ярилу своим покровителем, и волхвы этого бога были самыми холеными среди священнослужителей. Михей знал, что мать спит и видит на нем тунику волхва Ярилы, скрепленную бронзовым солнцем.

– Красота их порочная, мудрость – неверная, а кровь – порченая, – продолжал мальчик. – Магия – это ж ведь сидхов дар, чистокровные люди этой мерзкой способностью не владеют. Чем сидхи и воспользовались в свое время, захватили всю Родину нашу. Да только сластолюбивы они сверх всякой меры, что мужчины, что женщины, за что и поплатились.

Михей повторял заученное на уроке, не особенно вдумываясь в смысл гладких слов. Мальчик заметил, как мать скривилась от отвращения.

– А ты что думаешь? – спросил он.

Адриана повесила последнюю пеленку и села на завалинку.

– Это тебе Святовит поручил разузнать? – спросила она.

Адриана вытащила металлический портсигар с выгравированным на крышке медведем, вставшим на задние лапы. Когда-то очень давно изображение было покрыто серебром. Адриана прошла всю войну медсестрой при полевом госпитале дивизии Серебряных Медведей, Михей родился и провел большую часть жизни там же. Казенная обстановка медицинских учреждений до сих пор казалась мальчику уютнее и милее домашней.

Михей отрицательно покачал головой.

– Ты тоже волшебница у меня, но ты же хорошая, – сказал он.

Мать достала папироску, чуть щелкнула пальцами. На кончике папиросы сама собой вспыхнула алая точка – Адриана призвала силу Огня. Для магов Воздуха курение было самоубийством, для магов Воды – просто невозможной вещью. А магам Огня было свойственно сжигать себя, так или иначе.

– Сидхи – они очень, очень другие, – сказала Адриана. – Хотя внешне они и похожи на людей.

– А сластолюбивые, это что значит? – спросил Михей. – Что сидхи сладкоежки?

Адриана усмехнулась и ответила:

– Можно и так сказать. Дар магии передается по наследству, и когда у людей и сидхов стали рождаться общие дети, то маги появились и среди людей. Вы уже проходили бунт Детей Волоса?

– Проклятые полукровки вступили на путь Нави и изгнали северных выродков, – кивнул Михей.

Мать поперхнулась дымом и закашлялась.

– Однако, как изменилась история с тех пор, как я ее учила, – сказала Адриана, и Михей почувствовал иронию в ее голосе. – Дети Волоса действительно были полусидхами, почти все. Но слугами Нави они не были. Дети Волоса призывали мертвую силу при помощи Пальцев Судьбы. И после бунта они отказались от своей власти, вернули артефакты в храм Моготы.

– Какая разница, Нави, Прави, – сказал Михей небрежно, – если вся магия – темный дар Хаоса, которым боги зла стараются отвлечь людей от предначертанного пути?

– Да, – сказала мать. – Император Искандер и жрецы Ярилы хотят отказаться от магии. А как это сделать? Только запретить общие браки людей и сидхов.

– Да понял я, – ответил Михей. – Вон, в позапрошлом году сидха застукали в Хельмутовом гроте в обнимку с сестрой нашего князя и руку ему за это отрубили. Мы тогда еще ходили смотреть...

Мать кивнула, хотя и удивилась тому, что Михей до сих пор это помнит. Она взяла мальчика с собой потому, что сын очень хотел посмотреть на «папину работу». Адриана и Михей наблюдали за казнью с балкона КПП. Место в тени и два стула для жены и сына городского палача любезно предоставили солдаты. Воины старались находиться в хороших отношениях с Радагастом – рубить руки приходилось не так уж часто, а вот двадцать-тридцать плетей в исполнении городского палача кому-нибудь из них прописывали чуть ли не каждый день.

На помосте, возведенном напротив ворот замка, находились осужденный – сидх Ульрик, Поджер, который должен был зашить рану после казни, бледный князь Иван и сам Радагаст. Михей сначала не узнал папу в форменном алом капюшоне с прорезями для глаз, но потом увидел татуировку на плече – день был очень жаркий, и Радагасту разрешили работать без рубашки. Рядом с городским палачом стоял невысокий мужчина, который, наоборот, даже свою кожаную куртку не снял. На черном рукаве был вышит яроцвет, фиолетовый колокольчик с четырьмя лепестками. Этот милый цветок Чистильщики, отдел Имперской Канцелярии по борьбе за чистоту расы, выбрали своей эмблемой. Солнечные зайчики дюжинами разлетались во все стороны от серебряной пентаграммы на правом погоне мужчины. Пятый магический класс являлся высшим возможным для человека уровнем владения магией. Среди сидхов встречались волшебники и седьмого класса.

Это был имперский маг Крон, главный Чистильщик, личность неоднозначная и жуткая.

Вытатуированная на плече Радагаста обнаженная женщина похабно вильнула бедрами, коротко тенькнул топор, и окровавленный обрубок ударился о помост. Сидх не издал ни звука – за него громко ахнула толпа. Радагаст отошел в сторону, уступая дорогу врачу. Именно в этот миг Михей встретился глазами с имперским магом. Крон смотрел на них с матерью и улыбался. Михей увидел вместо его лица морду рыси с окровавленной пастью и поспешно отвел глаза. Но рассказывать матери об этом видении он постеснялся. В конце концов, Михей был уже большим мальчиком.

– Только одного не пойму я, – сказал Михей. – При чем здесь рука? Надо было писюн ему отрубить тогда.

Адриана улыбнулась:

– Но тогда у Ульрика больше никогда не будет деток, даже от женщин своего народа. А что тебе на завтра задано, кстати?

Михей сразу поскучнел.

– Про свержение Черного Пламени, – сказал он. – Песню сложить надо. Для малышей, простую и понятную.

– Сложил? – спросила Адриана.

Михей неохотно кивнул.

– Ну, рассказывай.

– На память, что ли? – смутился мальчик.

Взглянув на лицо матери, он сказал просительно:

– Ну можно я хоть на колени свиток положу?

Адриана нахмурилась и пытливо посмотрела на сына. Последнее время матери все чаще казалось, что Михей унаследовал ее способности управлять Чи. Магу третьего класса, для того чтобы уловить смысл текста, достаточно было лишь прикоснуться к свитку. Адриана кивнула, и Михей побежал в дом.

– Отца не разбуди только, – негромко сказала Адриана ему вдогонку.

Михей прихватил в доме еще и писало. Эльфийский стержень был одним из трофеев матери, привезенных с фронта. Стержень писал сам, его не надо было обмакивать в чернила, и с него никогда не соскакивали кляксы.

– Вдруг что-нибудь поправить надо будет, – деловито сказал Михей и уселся на завалинку.

Наташа оставила надоевший палец и загукала. Адриана дала дочери погремушку.

– Посреди Рабина стоял замок, черный-пречерный, и жил в нем черный-пречерный дракон, – торжественно, нараспев начал мальчик. – И люди звали его Черным Пламенем, а сидхи – Морул Кером, то есть Черным Кровопийцей. С одной стороны замка была глубокая пропасть, а с другой – огненный ров. Никто не знал, откуда он пришел.

– Кто пришел? – перебила сына Адриана. – Огненный ров? Глубокая пропасть? Замок?

Наташа заворочалась в корзинке и захныкала. Адриана взяла ребенка на руки, спинкой к себе, чуть развела ножки девочки. Курица, на хохолок которой упала горячая струйка, с кудахтаньем бросилась прочь.

– Дракон, конечно, – пробормотал Михей.

– Так и напиши, – сказала Адриана, усаживая дочку к себе на колени.

Она вдруг ощутила горький запах миндаля, предвестник пророческого транса. «Как некстати», – подумала Адриана и устроила дочь в корзинке. Михей внес новые поправки и продолжал, крепко сжимая свиток в руках:

– Дракон держал в страхе Рабин и всю Мандру. И все, кто населял нашу землю – и гордые люди, и волшебники-сидхи, и искусники гномы, – все подчинялись ему. Но сломлены были духом люди, не пели своих прекрасных песен сидхи, а угрюмые гномы вообще не показывали носа из своих глубоких горных нор. Дракон был жесток, и жить под его владычеством было очень грустно. Никто не жил хорошо при драконе, даже его слуги и стража, которым он хорошо платил. Все ненавидели дракона, но еще больше боялись его.

Мать пристально смотрела на него, но не видела колебаний ауры мальчика, свидетельствующих о том, что он проникает своей Чи в текст. И это обрадовало Адриану. Если бы из Михея полезли магические способности, с мечтой о карьере жреца Ярилы пришлось бы распрощаться.

Миндалем пахло все сильнее. Адриана бросила окурок.

– Ну что ты все мусолишь: сломлены, носа не показывали... – морщась, сказала она. – Ненавидели, плохо жили...

– А разве не так? – спросил Михей. Мать пожала плечами.

– По-разному, – сказала она. – Многие и сейчас тоскуют по тем временам. По-настоящему ненавидел Черное Пламя только Лайтонд, Верховный маг Фейре. Никто не знает почему, правда.

Михей развернул свиток, но мать остановила его руку.

– Оставь как есть, – сказала Адриана. – Вас ведь так сейчас учат?

– Ну да, – сказал Михей. – Учитель Святовит так и сказал: ненавидели, мол, все, мучились, но терпели, потому что не след против верховной власти бунтовать, грех это...

– Понятно, – усмехнулась мать. – Вот ты ему так и ответь. Но помни, что я тебе сказала.

– У дракона был магический жезл, который обладал могучей волшебной силой Объединения, и поэтому все были вынуждены повиноваться чудовищу, – вернулся к своей песне Михей. – Люди называют его Жезлом Единства или Жезлом Власти, а сидхи – Эрустимом. Но однажды пришел конец терпению. Люди и сидхи, самые мудрые из сидхов и самые смелые из людей, сговорились между собой, ворвались в замок к дракону. Вел их Искандер, наш любимый император. Больше никто не осмелился возглавить столь опасное дело. Ведь не изнеженные сидхи же...

Адриана взглянула на замок. Черная спица протыкала ярко-синее небо. Бывшая резиденция дракона располагалась на высоком утесе в самом центре Рабина, в той части залива, где море глубже всего вдавалось в сушу.

– Что было дальше, никто не знает, – продолжал Михей. – Люди слышали звуки жестокой битвы, замок шатался от бросаемых сидхами заклинаний, как былинка под ветром, а затем на двор выкатились головы дракона.

– Ничего не выкатывалось, – с усилием сказала Адриана. Перед глазами женщины все плыло, голос сына доносился, как из глубокого колодца. – Вообще никто не видел Черное Пламя мертвым. Но и живым тоже.

Михей уже не стал ничего поправлять.

– Однако из замка так никто и не вышел. Ни люди, ни сидхи, ни дракон, ни его слуги. Страх перед бывшим повелителем был так силен, что никто не решился зайти внутрь замка, где, судя по всему, лежало его мертвое тело. К тому же магический огненный ров погас. Все решили, что дракон погиб, и смелые освободители тоже...

Но Адриана уже не слышала сына. Не видела хмурого, помятого Радагаста, остановившегося за спиной Михея. Тело Адрианы обмякло.

...Замок полыхал в ночи, как огромный факел. Раздался треск ломающегося камня. Половина утеса величаво подалась вперед и рухнула в воду. Длинная лента пламени упала в залив вслед за изуродованным, но все еще узнаваемым телом дракона, похожим на раздавленную ящерицу...

Радагаст сделал шаг вперед и вырвал свиток из рук Михея. Мальчик в ужасе сжался. Когда отца охватывали такие вспышки гнева, успокоить его могла только мать. Но сейчас на ее помощь рассчитывать не приходилось. Адриана лежала с закрытыми глазами, по расслабленному лицу то и дело прокатывались волны тика. Михей знал, что это. С матерью говорила богиня врачей – Парвата, исцеляющая раны.

– Что за бред ты несешь? – яростно воскликнул отец. – Все было не так! Нас вел не Искандер, а Лайтонд!

Радагаст развернул свиток, пробежал глазами по строчкам.

– И почему ты не сказал ни слова о бунте Танцоров Смерти, о том, как сидх приходил сюда в первый раз? Если бы не Королева Без Имени, Лайтонд бы прикончил Черное Пламя еще тогда!

– Но учитель Святовит... – пискнул Михей.

Радагаст кратко и грязно высказался насчет учителя Святовита, смял свиток в руках. Михею показалось, что отец сейчас разорвет его. Мальчик снова посмотрел на мать, но та все еще была в трансе – глазные яблоки ее бешено вращались под сомкнутыми веками.

...Михей вложил в руку деревянного солдатика игрушечную сабельку и улыбнулся. Жилистая рука схватила маленькую детскую ручку, резко вывернула ее. Раздался хруст...

Радагаст захлебывался в собственной блевотине, а рядом стояли два сидха. По лицу одного из них текла кровь. Второй улыбался. И у смешливого была только одна рука...

Наташа испуганно заплакала. Радагаст увидел лицо Адрианы и осекся.

– Опять, – сочувственно пробормотал он.

Сунув свиток в карман, Радагаст поднял жену на руки. Михей поспешно вскочил и распахнул дверь.

– Успокой сестру, – сказал отец и скрылся в доме.

Мальчик взял Наташу на руки, покачал.

– Привет, Михей, – раздался голос от калитки. – А где папанька твой?

Михей увидел соседа Толяна, бывшего шахтера. Толян очень дружил с соседом, поскольку у того всегда водилась денежка на выпивку.

– Спит, – неприязненно соврал мальчик, но в этот момент Радагаст вернулся на крыльцо.

– Твой дед четвертовал тех экен, которые остались в живых после штурма замка Черного Пламени, – сказал отец, обращаясь к Михею. – И это была утомительная работенка! Четвертовать двести человек – это тебе не чернила переводить! Так вот, твой дед сам видел, как дракон помиловал Лайтонда уже на эшафоте. А ты что пишешь? «Изнеженные сидхи», «великий Искандер...».

– Брось горячиться, Радик, – сказал Толян. – Так совсем замучишь пацана, а ему ведь отдохнуть надо. Да и сам-то не хочешь пойти прогуляться?

Отец задумчиво посмотрел на свиток, и на лице Радагаста мелькнуло хорошо знакомое сыну выражение. Михей мысленно застонал. Мальчик знал, о чем думает отец. Идти «прогуливаться» без денег смысла не имело. Пергамент стоил не так уж дорого, но денег на пару бутылок вина за него можно было выручить. В отличие от бумаги, которой пользовались сидхи, с пергамента можно было бесконечное количество раз соскоблить ненужные слова и записать поверх новые.

– Только зря пачкаешь пергамент, а он денег стоит! – сказал Радагаст. – Так что он тебе ни к чему! Матери скажи, что к вечеру буду, – сказал отец на прощание и вышел со двора.

Зимой и большую часть весны крылья не брали заказов. Снежный буран или весенняя гроза на высоте пятидесяти саженей над землей означали верную смерть для того, кто в них попадал. Первый раз в этом году ведьма поднялась в небо за неделю до Купайлы. Карина надеялась, что эйфория от полета притупит боль. Но веселая зелень полей Нудайдола, по которым прокатывались волны от ветра, только усилила отвращение ведьмы к себе. А острые, обглоданные ветром и лавинами вершины Черных гор превратили страдание в острый черный клинок, все глубже погружавшийся в душу Карины.

Осколок Льда.

Так Светлана, вторая целительница крыла «Змей», назвала артефакт, блуждающий в теле подруги.

Первая целительница крыла, Анастасия, погибла в битве за Долину Роз, так и не заметив ничего подозрительного в отношениях старшей крыла «Змей» с мужчинами. После физической близости ведьму охватывало необоримое отвращение к объекту страсти. Сила отвращения была прямо пропорциональна испытанному наслаждению. Ум Карины становился странно искаженным, ведьму охватывало безудержное желание высмеять, оскорбить бывшего властелина своего сердца и тела. Карина с самой первой влюбленности, закончившейся постыдно и горько, списывала такую перемену в чувствах на свой скверный характер. Светлана смогла распознать Проклятие Ледяного Сердца, но только после того, как Карина убила своего очередного любовника, первого и последнего сидха, с которым ведьма была близка. Светлана увидела в теле подруги артефакт, наполненный мертвой силой. Именно этот артефакт искажал внутренние жизненные каналы Карины, каналы разума и чувственности. Снять проклятие мог только тот, кто владел магией Подземного мира. Или тот, кто проклял Карину. Ведьма давно уже догадалась, кто это сделал. Способности самой Карины к магии были ниже среднего. Буровей, создатель Горной Школы, не хотел брать Карину в боевые ведьмы даже по протекции своей старой подруги Кертель. Наставница передала Карине свой дар – вместе с проклятием – и умерла.

Карина не побоялась бы вызвать духа Кертель. Но у боевой ведьмы не осталось ни одной вещи, в которой бы сохранилось Чи ее наставницы, без чего ритуал был невозможен. Искать другого мага, владеющего мертвой силой, было опасно. Люди с такими способностями рождались редко и обычно вставали на путь Нави.

Карина смирилась с тем, что ей придется носить проклятый артефакт в себе до самой смерти. Ведьма стала сторониться мужчин, а сидхов особенно. Мужчины и так гибнут слишком часто, чтобы приносить их в жертву похоти и проклятию. Когда начался роман Светланы и Ивана, князя Рабина и Черногории, целительница познакомила Карину с Владиславом, бароном Ревена. Барон осыпал Карину подарками и знаками внимания. Пожилые мужчины не нравились ведьме. Однако барон сумел быть настойчивым без навязчивости. И Карина рассудила так: «Если тот, кто нравится мне, утром становится противен до омерзения, то, может быть, тот, кто отвратителен мне до постели, станет мил после?» И трюк сработал. Ведьме удалось обмануть чары, обойти проклятие, испортившее ей всю жизнь. Владислав оказался приятным и верным кавалером, не без недостатков, конечно, но у кого их нет. С тех пор барон был единственным любовником Карины.

И ведьма самонадеянно полагала, что если ей один раз удалось обмануть проклятие, то теперь оно утратило власть над ней. Но этой весной в ночь после праздника возвращения Ярилы Карина узнала, что жестоко ошибалась. «Все отдала бы, – мрачно думала ведьма, поворачивая рога управления метлой. – Мою магическую силу, мою свободу, все сбережения мои, тому, кто вытащил бы из меня этот проклятый артефакт. Да, видно, не судьба...»

Карина так погрузилась в невеселые мысли, что пролетела мимо долины, где ее крыло всегда собиралось перед первым заказом в сезоне – искупаться в горячем источнике, обменяться последними новостями и просто поразмять языки. Только увидев впереди синюю громаду моря, ведьма выругалась и повернула обратно. Ловко маневрируя в узком ущелье, Карина громко расхохоталась. Отразившись от скал, звук превратился в чудовищный лай. Как ни странно, это взбодрило ведьму. «Назло врагам, на радость маме, – яростно подумала она. – Не буду я размазывать сопли! А Тенквисс пусть радуется, что живым ушел...»

После обжигающего холода высоты воздух долины казался теплым, как парное молоко.