Названия этой и последовавшей за ней книг Кориэта показались мне весьма странными для трудов о путешествиях: "Coryat's Crudities" ("Кориэтовы Нелепости") и "Coryat's Crambe" {В оригинале в обоих случаях апостроф отсутствует. Crudities можно в контексте всего заглавия перевести как "нелепости", "незрелости", "непереваренности" и даже "экскременты", так как cruditas (лат.) - несварение желудка. Crambe (греч. и лат.)- капуста, но crambo - старинная игра в отыскание загаданного слова по рифмам к нему, косвенным намекам или мимике.} ("Кориэтова Капуста", но также и "Кориэтова игра в слова"). Странную смесь из безмерных восхвалений, многозначительных и не всегда поддающихся расшифровке намеков и грубо-гротескного высмеивания представляют из себя и сами обращенные к Кориэту панегирики. А ведь смысл публикации панегирических обращений к авторам заключался именно в том, чтобы воздать им хвалу, рекомендовать их произведения читателям. Очень трудно представить, чтобы какой-то автор, рассказывающий от своего имени о путешествии за границу, мог дать собственным трудам такие издевательские названия и поместить в них такие материалы, как джонсоновские "комментарии" к рисункам на титульном листе "Нелепостей", развязно высмеивающие якобы незадачливого путешественника. Однако эти двустишия Джонсон почему-то назвал "ключом, которым можно открыть тайну Кориэтовой книги".
      Джон Донн, говоря о Кориэте и его книге, прибегает к таким эпитетам, как "величайший", "неизмеримый", "превосходящий и удивляющий весь мир", "Гигант Ума" и даже "Великий Лунатик"! Донн отмечает глубину Кориэтовой мысли, его ученость, точность его описаний, которые могут служить образцом для любого писателя. Творение Кориэта не уступает лучшим созданиям античности, ему суждено великое будущее! Но критикам грядущих времен будет нелегко постигнуть его смысл, ибо, по словам Донна:
      "Книга Кориэта мистична, она подобна Сивиллиным,
      И каждая ее часть не менее ценна, чем целое".
      Непохоже, чтобы Донн просто иронизировал, - в книге совершенно не известного тогда писателя о его первом и заурядном по маршруту путешествии на континент есть что-то очень значительное даже для такого поэта философского склада, как Джон Донн. Но что именно? От ответа на этот вопрос Донн демонстративно уходит, прикрываясь двумя макароническими (склеенными из разноязычных слов) двустишиями.
      Майкл Дрейтон идет еще дальше; от имени всех поэтов он обращается к "дорогому Тому":
      "Ты наш наставник, который учит нас петь,
      И мы все лишь твои дзанни {*}, твои послушные обезьяны".
      {* Слуга просцениума в итальянской комедии масок.}
      Все эти многозначительные намеки, а также участие в книге беспрецедентного числа других поэтов, в том числе Томаса Кэмпиона, Генри Гудиа, Хью Холланда, Джона Дэвиса, Кристофера Брука, Джона Харрингтона, требовали изучить тщательнейшим образом все о Томасе Кориэте и его сочинениях.
      Однако, приступив к изучению необыкновенного явления, которое называется "Томас Кориэт", я довольно скоро обнаружил, что оно сравнительно мало исследовано и удовлетворительно не объяснено. Его "Нелепости" за прошедшие без малого четыре века были переизданы в Англии лишь два раза без комментариев, а первая и единственная монографическая работа о нем книга англичанина Майкла Стрэчена {1} - появилась уже в наше время, в 1962 году. На русском языке о Кориэте никогда не писали.
      Первые сведения о Кориэте в XVII столетии сообщил Томас Фуллер в своем сочинении о достопримечательностях Англии (1662) {2}. Фуллер писал, что Кориэт был чем-то вроде шута и посмешища для окружения наследного принца Генри, причем обладал уродливой формой головы ("перевернутая сахарная голова") и "сама его физиономия носила отпечаток глупости, которую снисходительные люди называли веселостью". Еще через двести лет, в 1887 году, в британском Национальном биографическом словаре была напечатана обстоятельная статья А. Джессопа {3}, содержавшая, однако, ряд неточностей и трактующая все рассказываемое о Кориэте от его имени в "Нелепостях" и "Капусте" наравне с исторически достоверным биографическим материалом. Наш современник Майкл Стрэчен тоже не полностью свободен от этого недостатка, хотя он располагал несравненно большим сводом фактов и не мог не заметить более чем сомнительную достоверность многих рассказов Кориэта о самом себе, к тому же постоянно подчеркиваемую целым поэтическим хором, вовсю потешающимся над злополучным автором на страницах его собственной книги.
      И Джессоп, и Стрэчен не могут преодолеть непостижимое противоречие между тем, что они сообщают о его унизительном положении нищего шута-придурка, служившего посмешищем, безответной мишенью для придворных остроумцев и их литературных друзей, и обширной и глубокой эрудицией, демонстрируемой его книгой во многих областях. политике, истории, географии, архитектуре, классической филологии (особенно латынь), и незаурядным литературным талантом. При этом шутки над ним (как видно из некоторых "панегириков") носили далеко не безобидный характер. Так, во время представления при дворе одной из джонсоновских масок, его под хохот зрителей извлекли совершенно мокрого и съежившегося из какого-то сундука, и обливали его, похоже, не только водой...
      Что же известно о нем достоверно? Современник Шекспира Томас Кориэт (1577-1617) родился в местечке Одкомб в графстве Сомерсет в семье местного священника, бывшего одно время капелланом графа Пембрука. Обучался в Оксфорде, но курса не закончил. Каким образом бедный недоучившийся студент оказался среди блестящего окружения наследного принца, точно неизвестно; в списках прислуги его нет (лишь однажды казначей принца выдал ему 10 фунтов).
      Принц Генри проявлял активный интерес к другим странам, к иностранной политике, давал поручения британским послам о направлении ему подробной информации о событиях в местах их пребывания. Интересовался он также рассказами и письмами из-за границы своих приближенных Его окружение всячески поддерживало в нем такой интерес - многие из этих людей связывали с принцем свои надежды на будущее (не осуществившиеся в связи с ранней смертью Генри осенью 1612 года). В 1606-1609 годах на континенте путешествовало несколько близких к принцу людей, в том числе юный граф Эссекс и Джон Харрингтон, регулярно писавший для своего патрона подробные отчеты о всем виденном {4}. В 1608 году посылал своего слугу по имени Нэн Делето во Францию и Италию для уточнения каких-то сведений граф Рэтленд...
      И вот именно в это самое время, в мае 1608 года, как сообщает Томас Кориэт в своих "Нелепостях", обуреваемый охватившей его страстью к путешествиям, он тоже пересек пролив, проследовал совсем налегке и с тощим кошельком через всю Европу в Венецию (где гостил довольно долго), откуда, преодолев такое "пустяковое" препятствие, как Швейцарские Альпы, возвратился домой. Все путешествие заняло, по его словам, менее пяти месяцев - уже 3 октября 1608 года он опять был в Лондоне.
      А 26 ноября 1610 года два влиятельных члена Компании печатников - уже знакомый нам Эдуард Блаунт и его партнер Уильям Баррет - официально зарегистрировали книгу, поименованную "Кориэтовы Нелепости, спешно наглотанные во время пятимесячного путешествия..." {5}.
      Книга форматом ин-кварто, очень большого объема (950 страниц), отпечатана на редкость тщательно: ошибок и опечаток очень мало, качество гравюр исключительно высокое, первоклассная бумага с водяным знаком большой короной. Вначале - несколько двустиший Бена Джонсона, долженствующие, по его словам, служить ключом к тайне "Нелепостей". Но, кроме того, они "являются лечебными припарками на опухоли и прыщи, выступившие на лице Кориэта, когда он пыхтел над своими "Нелепостями", из которых поднимаются пары невероятностей".
      Далее - послание Кориэта принцу Уэльскому с пространным изложением мотивов, побудивших одкомбианца совершить путешествие и написать о нем книгу. Безродный Кориэт то шутит вполне непринужденно с наследником престола, то обращается к нему в самых изысканных и высокопарных выражениях Тринадцать страниц занимает многословное пародийное обращение к читателю, подписанное "Одкомбианский Скороход" {Ниже подписи - "трагическая маска" та же эмблема, что и в "Поэтической рапсодии", в изданиях 1600 г. двух шекспировских пьес и в гросартовском переиздании "Жертвы Любви" (на шмуцтитуле).}, после чего Джонсон предлагает еще одно свое сочинение, озаглавленное "Характер знаменитого одкомбианца, описанный его искренним другом". Учитывая, что речь идет о никому доселе не известном писателе, эпитет "знаменитый" может быть воспринят только как комический. Оказывается, одкомбианец - человек, одержимый непреодолимой страстью к путешествиям (хотя до этого нигде не был). Увидев на обложке книги слова "Франкфурт" или "Венеция", он "готов разорвать на себе одежду и заполняет помещение своим бормотанием". Он помешан также на веселье и - не менее того - на греческом и латыни.
      Кориэт, по Джонсону, - великий и смелый мастер слова (Carpenter of Words) или, "если сказать на его собственный манер - Логодедал {Дедал - в греческой мифологии строитель Лабиринта на Крите.}", то есть мастер словесных хитросплетений. Он, оказывается, превосходит по своим знаниям целый колледж, и в любой компании его подают "как самое изысканное блюдо". Но, "если попытаться сказать главное о нем, то это такой Автор, который всегда будет стоять сам по себе, отдельно от своей книги, не нуждаясь в том, чтобы ее соединяли с ним". Звучит очень многозначительно, но как это понимать? Прозаическая "Характеристика" завершается "Характеристическим акростихом", выдержанным в том же духе и начинающимся такими словами:
      "Роджер было истинное имя,
      Но теперь правдивый Том заместил Роджера..."
      Что это за таинственный Роджер, которого "заместил" Томас Кориэт, комментаторы-джонсоноведы определенно сказать не могли. Но сегодня я могу предложить их вниманию одного хорошо знакомого Бену Джонсону Роджера, близкого к принцу Уэльскому и его окружению, странного человека, всегда прячущего свое лицо под одиозными именами-масками, начиная с "парнасского" шута Галлио и его шекспировской ипостаси. Этот странный человек - Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд...
      Особое предисловие громогласно объявляет, что виднейшие умы королевства написали для книги Кориэта похвальные стихи. Эти "панегирики" занимают целых 120 страниц и подписаны именами 56 авторов, среди которых действительно "виднейшие умы" и крупнейшие литераторы тогдашней Англии. Впечатление, которое остается после знакомства с этим разделом книги, трудно охарактеризовать иначе как ошеломляющее; вероятно, сходное впечатление произвела бы на нас книга Рабле, узнай мы о ней и прочитай ее сегодня впервые. Ничего подобного этому собранию мы не находим в английской - и не только в английской - литературе ни до, ни после; это не просто блестящий фейерверк гротескного остроумия, но настоящее карнавальное празднество смеха, разыгрываемое вокруг главной смеховой, шутовской фигуры - Томаса Кориэта из Одкомба.
      Появлению каждого автора предшествует объявление: "Incipit... (то есть "Начинает такой-то..."), а после последней строки "панегирика" следует: "Explicit..." (то есть "Заканчивает такой-то..."), подобно сценарию некоего представления. Уже первый автор, скрывающийся за греческим псевдонимом, который можно перевести как "Друг путешествующих за границей", приглашает господ повеселиться над этим Томасом, "появившимся на свет из колодца мудрости". Он-де владеет "магазином ума" и секретным ключом от него, который, однако, доступен не для всех.
      "Его имя Кориэт, я полагаю,
      Но мясо он или рыба, я еще не смог решить..."
      Состав авторов "панегириков" удивляет не только количеством: третья часть из них связана с королевским двором, столько же - с лондонскими юридическими корпорациями, роль которых в культурной жизни эпохи нам уже известна. Биографии половины участников можно сегодня найти в британском Национальном биографическом словаре. Перечислю наиболее известных авторов: Бен Джонсон, Майкл Дрейтон, Джон Донн, Генри Гудиа, Роберт Коттон, Ричард Мартин, Джон Оуэн, Хью Холланд, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Томас Кэмпион, Джон Дэвис из Хирфорда, Джон Харрингтон, Генри Пичем, Иниго Джонс - целое поэтическое созвездие! Из них Джонсон и Холланд позже приняли активное участие в издании шекспировского Великого фолио, Ричард Мартин защитил в суде интересы актерской труппы "слуг Его Величества", Кристофер Брук является автором "Призрака Ричарда III", содержащего шекспировские аллюзии. Рукой Джона Дэвиса (он учил каллиграфии наследного принца) написан "нортумберлендский манускрипт", он же - автор двусмысленного стихотворения "К нашему английскому Теренцию, мистеру Уильяму Шекспиру" (1610 год незадолго до Кориэтовой книги) - того самого удивительного обращения, где утверждается, что Шекспир "не только играл иногда для забавы королевские роли, но и бывал компаньоном короля". Генри Пичем известен своим рисунком (в манускрипте) с изображением сцены из "Тита Андроника". Это единственная иллюстрация к Шекспиру, выполненная его современником.
      Чего только нет в этих "панегириках", иногда почти непереводимых! Стихи на английском и латинском, древнегреческом, французском, итальянском, испанском, фламандском, валлийском, а также на фантастических "языках" макароническом, утопическом и антиподском. Есть стихи, переложенные на музыку, с приложением нот, акростихи, сонеты, вирши, образующие на бумаге форму яйца! О стихотворениях Джонсона, Донна, Дрейтона я уже упоминал. Другие авторы якобы "превозносят" Кориэта, хохоча над ним во все горло, изощряясь в издевательских каламбурах, нисколько не заботясь о чувстве меры. Хью Холланд называет его "Топографическим и Типографическим Томасом" и проводит параллель между "Доном Улиссом из Итаки" и "Доном Кориэтом из Одкомба". Но "...если Одиссея воспел один Гомер, то Кориэта - все поэты наших дней". Сравнение с Гомером (не в пользу древнего грека) встречается и у других авторов. У Дэвиса совсем просто: "Он наставил нос самому Гомеру". Некто под псевдонимом "Гларианус Вадианус" сравнивает Кориэта с Амадисом Галльским, знаменитым героем испанского рыцарского романа, и даже с Орлеанской девой. Есть многословные сравнения с Юлием Цезарем, Ликургом, Солоном, Пифагором, Дон Кихотом, Пантагрюэлем, Колумбом, Магелланом, Меркурием, Протеем и т.д. и т.п. Хью Холланд именует его Князем Поэтов. Джон Харрингтон:
      "О ты, знаменитейший Гусь, поддерживающий славу Капитолия,
      Подари мне хоть одно перо, чтобы я мог
      Вписать им еще одну похвалу
      Среди других, принадлежащих столь выдающимся умам".
      Неоднократно на все лады издевательски обыгрывается и само имя Кориэта, и название его родного местечка Одкомб. Тот же неведомый Гларианус Вадианус демонстрирует незаурядные познания в языках и медицине в стихотворении, озаглавленном "Скелет и чистая анатомия всех точек и сочленений Томаса Кориэта из Одкомба", сплошь окруженном на боковых и нижних полях пародийными наукообразными комментариями и отсылками к авторитетам. Кориэт опять "ни мясо, ни рыба, ни маринованная селедка, и его родной Одкомб мог бы вдоволь потешиться, увидев своего питомца, вытащенного из рассола в сундуке", - это о том же эпизоде во время представления маски. Есть еще "Декларация о пророчестве Нерея, сделанная двумя рыбами относительно падения значения Гластенберийского аббатства {Один из древнейших монастырей Англии.} и возвышении Одкомба", где уточняется, вполне по-раблезиански, что пророчество это было сделано "в таверне, знаменитой тем, что мимо нее когда-то пробежала собака, преследовавшая медведя, и при этом они забежали на север так далеко, что оба животных вмерзли в лед", и тому подобная чепуха.
      Или такие "комплименты":
      "Из всех, носивших когда-либо имя Том,
      Том Кориэт - самый знаменитый...
      Том-осел может шествовать важно,
      Но не для его длинных ушей такие бриллианты,
      Которые украшают нашего Тома".
      Завершают это необыкновеннейшее собрание макаронические стихи "самого Кориэта", показывающие, что он нисколько не обиделся на издевательское отношение к его книге и его собственной персоне со стороны тех, кого он "так простодушно пригласил принять участие в издании своего труда". Такая его реакция может удивить серьезного историка - ведь только законченный дурак не увидел бы, что из него делают посмешище! Более того, он взял на себя роль исполнителя заключительного комического танца в этом гротескном полиграфическом представлении. Автор подтвердил, что он выступает как главная смеховая фигура, как шут - активный участник разыгрываемого вокруг него карнавального фарса; смех амбивалентен, всеобъемлющ. Но слишком многое говорит за то, что здесь не автор исполняет роль шута, а наоборот - шут, буффон представлен в роли автора.
      Значение вступительного "панегирического" материала для постижения смысла удивительного издания и всей истории вокруг него исключительно велико; но даже и само по себе это уникальное собрание остается наиболее ярким раблезианским явлением в истории английской литературы, причем явлением непонятым и неоцененным.
      Галопом по Европе
      Посмотрим теперь на сами Кориэтовы путевые заметки. Сначала, в качестве еще одного вступления, в книге помещена речь, приписанная ученому немцу Герману Киршнеру - "О пользе путешествий", длинное (40 страниц) сочинение, явно, но без гротескного шаржирования пародирующее нудные "труды" тогдашних любителей наукообразного пустословия.
      Описание хождения Кориэта по Европе открывается подсчетом расстояний (в милях) между местечком Одкомб и важнейшими европейскими городами, пройденными Кориэтом, - до Венеции включительно:
      между Одкомбом и Лондоном - 106 миль;
      между Лондоном и Дувром - 57;
      между Дувром и Кале - 27;
      между Кале и Парижем - 140 и т.д. Всего, если верить Кориэту, он преодолел, передвигаясь на чем придется, но часто на своих собственных ногах через всю Францию, Италию до Венеции, потом обратно - через Швейцарские Альпы, Верхнюю и Нижнюю Германию, Нидерланды в Англию, расстояние в 1 975 миль. Поскольку в книге даются точные даты (а то и часы) его нахождения в каждом пункте, можно высчитать, что он находился в движении не более 80 дней (наиболее длительная остановка - в Венеции, кроме того - остановка в Париже, Падуе и других городах). Таким образом, он двигался по чужим, незнакомым странам, по плохим дорогам, в том числе через Альпы, посетив 45 европейских городов, внимательно осматривая их достопримечательности, списывая иноязычные надписи на памятниках, ведя систематические записи обо всем увиденном и услышанном, включая массу географических, исторических и культурных фактов, составивших потом огромную книгу, - он двигался со средней скоростью 35-40 км в сутки, уступая в быстроте разве что Пантагрюэлю.
      Ясно, что такая скорость является еще одной фарсовой деталью, недаром и сам Кориэт, и его "панегиристы" не раз с откровенными ухмылками обыгрывают вопрос: как это одкомбианский пешеход умудрился за такой короткий срок обойти столько стран и городов, столько увидеть и записать - и все это с пустым брюхом и без гроша в кармане, и что делать с теми, кто будет сомневаться в правдоподобности Кориэтовых подвигов?
      Финансовое обеспечение путешествия остается загадкой: такое хождение по чужим странам было делом недешевым, Кориэт же неоднократно подчеркивает свое безденежье. Да и Бен Джонсон сообщает в "Ключе к тайне "Нелепостей"":
      "Старая шляпа, рваные чулки, дырявые башмаки
      И сумка, кишащая вшами, были его единственным достоянием".
      Как же он жил, как расплачивался хотя бы за питание и ночлег? К тому же он, оказывается, иногда позволял себе останавливаться не на захудалых постоялых дворах, а в самых дорогих и престижных гостиницах. Так, в Лионе он живет в лучшей гостинице города "Три короля" вместе с такими людьми, как брат герцога Гиза и французский посол в Риме (с молодым графом Эссексом, тоже останавливавшимся в "Трех королях", Кориэт, оказывается, разминулся на один день), и с этими людьми нищий и поистрепавшийся за дорогу одкомбианец беседует на превосходной латыни; в других местах он тоже позволяет себе дорогие удовольствия, пробует изысканные блюда и вина. Таких "несоответствий" очень много на всех этапах его путешествия - там, где он говорит о себе, элементы вымысла, пародии, шутовства встречаются на каждом шагу, свидетельствуя, что эта сторона его повествования сугубо литературна и далека от достоверности. Можно добавить, что для путешествия за границу тогда необходимо было иметь разрешение от властей, где оговаривались сроки и другие вопросы, однако ни о чем таком обычно словоохотливый Кориэт не сообщает. Зато маршрут путешествия Кориэта совпадает (но в обратном порядке) с тем, которым за двенадцать лет до него проследовал в Падую Роджер Мэннерс, граф Рэтленд.
      Если говорить о научно-познавательной и литературной ценности описаний европейских стран, то она исключительно высока, и элементы фарса, буффонады ее не слишком снижают. Это подлинно уникальный труд, к тому же ощутимо передающий атмосферу жизни тогдашней Европы. Каждому важному городу отводится специальный раздел, излагается его история, дается общее описание; рассказывается о народных обычаях, детально и со знанием дела описываются важнейшие архитектурные сооружения, воспроизводятся надписи на памятниках и склепах. В ряде случаев затрагиваются вопросы государственного управления, межгосударственных отношений, войн, дипломатии, династические проблемы - и все это вполне компетентно.
      Особенно интересны - и это отмечает М. Стрэчен - разделы об архитектурных памятниках; многие из этих сооружений нигде до книги Кориэта не описывались. Например, он буквально открыл англичанам многие работы Палладио, первым не только в Англии, но и в Европе обратил внимание на такие его творения, как базилика и ротонда в Виченце.
      Великолепны панорамы Ломбардии, Рейна, Швейцарии. Особенно трогательно восхищение англичанина солнцем и красками Италии - он сравнивает ее с раем. Одну шестую часть книги занимает глава о Венеции, о которой до этого на английском языке существовали всего две книги, по своей познавательной и литературной ценности не идущие в сравнение с книгой Кориэта. Красочность, полнота, точность рассказа о Венеции таковы, что Стрэчен считает его самым совершенным из всех, когда-либо написанных о жемчужине Адриатики на любом языке, и, вероятно, это - не преувеличение.
      Рассказывая о быте и обычаях венецианцев, Кориэт не забывает ни гондол, ни устриц, ни денежной системы, ни положения женщин, иностранцев и иноверцев. В театре его внимание привлекли, конечно, актрисы - ведь в Англии все роли исполнялись мужчинами. Но в целом Кориэт оценивает уровень венецианского театрального искусства ниже, чем английского, что в устах современника Шекспира звучит сегодня вполне естественно. С явным интересом описываются венецианские клоуны, фокусники и всякого рода шарлатаны, рассказывается о могуществе и влиянии куртизанок, одну из которых - богатую (и очень дорогую!) Маргариту Эмилиану - нищий Кориэт посетил, оказывается, в ее доме. И превосходная гравюра Уильяма Хоула изображает вдруг оказавшимся изысканно одетым, модно подстриженным Кориэта и венецианскую жрицу любви, устремляющихся навстречу друг другу. Можно, конечно, отнести изысканный костюм одкомбианца на счет фантазии иллюстратора, хотя здесь, как и в других случаях, дело, похоже, обстоит не так просто.
      Большая глава отведена Падуе, ее памятникам, ее знаменитому университету. С особым чувством путешественник вспоминает о том, что отличает Падую от многих других городов, - о длинных крытых галереях для пешеходов вдоль улиц (такая галерея изображена на портрете молодого лорда, которого я выше идентифицировал с графом Рэтлендом, возвратившимся в 1597 году из Падуи).
      Везде, где он побывал, Кориэт общается с выдающимися учеными, знатоками филологии, риторики, философии, например, с известным швейцарским полиглотом и ориенталистом Гаспаром Вазером, с богословами Буэлером, Хоспинианом и другими; посещает лекции по богословию и древнегреческой литературе, сравнивает их с лекциями в английских университетах. В конце книги даже помещены пространные письма Кориэта к этим ученым и их не менее пространные и бессодержательные ответы - вся эта "переписка" на латыни и греческом носит шутливо-пародийный характер, но установлено, что эти ученые действительно переписывались с некоторыми англичанами; Гаспар Вазер, как мы знаем, состоял в переписке с графом Рэтлендом.
      Подробно описывается знаменитая Франкфуртская книжная ярмарка, где Кориэт побывал в сентябре 1608 года; в это же время (по счастливой случайности, конечно) там был и молодой граф Эссекс, которого одкомбианец почему-то называет кузеном четвертой степени родства. Объявлять себя родичем - пусть и дальним - знатного аристократа, воспитывавшегося вместе с наследным принцем, для безродного одкомбианца было несомненной дерзостью, бестактной шуткой, за которую можно было и поплатиться. Вот если бы речь шла о ком-то из родственников Елизаветы Сидни, сестры юного Эссекса, например о ее платоническом супруге графе Рэтленде, то такое шутливое обозначение степени и качества их родства было бы вполне уместным...
      Количество фактов, дат, имен, сообщаемых Кориэтом, огромно, это подлинная энциклопедия. В ряде случаев в книге использовались существовавшие уже труды по соответствующим темам, причем не только на английском и латыни, но и на итальянском языке, которого одкомбианец тогда, по его собственным словам, еще не знал.
      Литературные достоинства книги не могут не броситься в глаза - они очевидны. Очень большой словарный запас, латинские и греческие слова, выражения и целые страницы - на каждом шагу. В Кориэтовых "речах", являющихся пародиями на заезженные штампы университетского красноречия, обнаруживается превосходное знание классической риторики. Автор много и охотно оперирует эвфуизмами, гиперболами, яркими и неожиданными метафорами, его повествование содержит множество новых, чрезвычайно смелых словообразований, в том числе и на латинских и греческих корнях (ряд этих новообразований сохранился с тех пор в английском языке); в этих экспериментах часто чувствуется рука мастера, подлинного Логодедала.
      В самом конце книги, после отдельного шмуцтитула, помещены стихотворные опусы, главным образом на латыни, приписанные покойному отцу Томаса Кориэта {Как тут не вспомнить приложенные к сочинениям Козьмы Пруткова опусы его покойного деда Федота Кузьмича! Ведь создатели "Пруткова" наверняка "Кориэтовых Нелепостей" не читали.} - преподобному Джорджу Кориэту; обращены они к уже умершим, но когда-то всесильным елизаветинским вельможам - лорду Берли, графам Лейстеру и Пембруку (деду графа Пембрука и графа Монтгомери) и другим знатным персонам. Есть и обращение к самой королеве Елизавете скромный пастырь, оказывается, настоятельно советовал ей побыстрее выйти замуж! Поэтические упражнения предка Кориэта носят малозамаскированный пародийный характер и не имеют к содержанию книги никакого отношения. Завершает книгу обширный алфавитный указатель, делающий ее похожей на сегодняшние научные издания с их детальным справочным аппаратом.
      И в самом конце - две страницы - список опечаток, сопровождаемый специальным обращением автора к читателям. Опечаток совсем немного (хотя Кориэт и утверждает, что на самом деле их гораздо больше, и предлагает читателям включиться в их поиск). Среди отмеченных Кориэтом опечаток несколько раз кстати и некстати фигурирует слово "Manners" - и с маленькой и с большой буквы. Так, он рекомендует читателю на странице 297 вместо напечатанного там слова "лордство" (Lordships) читать "Manners"! Такого слова - "лордство" - в указанном Кориэтом месте вообще нет, а если бы оно там и было, то представить себе такую опечатку очень трудно. Но все становится на свои места, если мы вспомним, что Мэннерс - родовое имя графа Рэтленда, того самого Роджера, которого, по утверждению Джонсона, "заместил" Томас. И имя "Мэннерс" обыгрывается здесь довольно открыто, так же, как оно обыгрывается в шекспировских сонетах и нескольких произведениях Джонсона, о которых мы будем говорить дальше.
      И еще одно "совпадение". В этом же последнем своем обращении к читателям Кориэт кокетливо извиняется за то, что он якобы "слабо, поверхностно владеет латынью и греческим" (хотя вся книга изобилует превосходными латинскими и греческими текстами). Буквально то же самое повторит потом Бен Джонсон о Шекспире, произведения которого, однако, свидетельствуют о том, что Великий Бард хорошо владел этими языками! Ясно, что Джонсон не случайно взял эту фразу из Кориэтовой книги, в создании которой он - так же, как и в создании Великого шекспировского фолио, принял активнейшее участие.
      Тираж книги точно неизвестен - вероятно, он был невелик, около 100 экземпляров; до нашего времени дошло 40. К работе были привлечены крупнейшие издатели и печатники Блаунт, Баррет, Стэнсби, художник-график и гравер Уильям Хоул, не имевший равных среди современников. По своим полиграфическим данным - качеству бумаги, набора, печати и особенно уникальных гравюр "Нелепости" имеют мало аналогов в ту эпоху. Для каждого члена королевской семьи были изготовлены специальные подарочные экземпляры. Так, хранящийся теперь в Британском музее экземпляр наследного принца переплетен в красный бархат, обрез и застежки вызолочены, гравюры тщательно раскрашены; краски и позолота не потускнели до сегодняшнего дня. Учитывая характер издания, привлеченные силы и явно незначительный тираж, затраты на него были очень велики, а выручка мизерная. Поэтому неоднократные заявления о том, что нищий Кориэт-де издал книгу за свой собственный счет, носят явно шутовской характер - такими огромными суммами одкомбианец никогда в жизни не располагал; издание финансировалось окружением наследного принца, и в бумагах одного из инициаторов, Лайонела Кренфилда, имеются тому подтверждения.
      Вскоре Кориэт расскажет в "Капусте" комическую историю о том, как он хлопотал о разрешении на издание "Нелепостей", а для пущей "убедительности" его письмо секретарю лорда-казначея будет даже приклеено к роскошному экземпляру, подаренному наследному принцу, - оно и сейчас там! Письмо, конечно, пародийное, и вообще никакой необходимости кланяться незначительному чиновнику не было - книга создавалась под личным покровительством принца, при участии многих влиятельных людей из его окружения и не содержала ничего предосудительного. Письмо, включая подпись Кориэта, написано тем же каллиграфическим почерком, что и подписи к гравюрам Хоула, так что рассматривать его в качестве кориэтовского автографа (притом единственного) нет особых оснований.