12

Последний визит к «Шюдеру и Кремеру». «Дж.У.Паркер». Капитан Педерсен. Я добиваюсь признания. Сломанные ноги.

По окончании военной службы я мог сразу же, в любое время уйти в море. В Африку или Америку — куда пожелаю. Но только как пассажир, за свои любезные. В гамбургском порту, у причальных свай, обрастая мидиями и водорослями, стояли без фрахта десятки парусников. Зато пароходов на Эльбе заметно прибыло. Из их высоких труб валил густой, жирный дым. На железо, сталь и пар перестраивался не только флот его кайзеровского величества. Коммерческие компании тоже отдавали явное предпочтение судам, которые почти не зависели ни от ветра, ни от погоды.

В матросах теперь нужды почти не было, зато всюду не хватало кочегаров и триммеров — подносчиков угля от бункеров к топкам. Меня это не соблазняло. На кайзеровской верфи мне довелось побывать несколько раз в кочегарке одного из кораблей. В скудном свете керосиновой коптилки и раскрытых топок в грязи и пыли надрывались полуголые кули[37]. Они ползали между горячими трубами и продувочными клапанами, волоча за собой мешки с углем. Кочегары совковыми лопатами швыряли уголь в топку. Из соседних топок выгребали горячий шлак и ссыпали его в кучу подле котлов. Жар от этих куч шел невыносимый, люди защищались от него мокрыми тряпками. Я думал, что задохнусь. Примерно так я представлял себе ад. Во всяком случае с подачи нашего старшего учителя Ниссена на уроках закона божьего. Шлаковую гору окатывали водой из шланга. Она шипела, наполняя помещение плотным горячим туманом. Я, пошатываясь, поплелся в направлении, где предположительно был трап к люку, ведущему на палубу. Из вентилятора, разгоняя пар, со свистом дул ледяной ветер. Возле лампы у нижней скобы трапа стоял обермаат[38] Гейер.

— Ну что, Фосс, воздушок-то не такой, как на бом-брамрее?

Я только кивнул. Гейер великодушно «не заметил» нарушения строгого военного артикула.

— А теперь представь себе бой. Наверху рвутся снаряды, а бедные «духи» — на три метра ниже ватерлинии, и из оружия у них — одни лопаты…

«И всего один выход на всех пятнадцать человек…» — думал я, карабкаясь вверх по скоб-трапу мимо шипящих паропроводов.

С кочегарками и пароходами я дела иметь не желал. Лучше уж еще разок попытать счастья у «Кремера», покуда не подвернется подходящий парусник. И вот опять передо мной Эльмсхорнская гавань. Как все знакомо, и берег тот же, и эверы… Только вот музыка какая-то незнакомая: к привычному визгу блоков и выкрикам грузчиков добавились какие-то новые звуки. С верфи доносились удары заклепочных молотков. На берегу Крюкау стояли чуть не целой артелью мои старые знакомцы — плотники и поглядывали на верфь.

— Эй, Ханнес, тоже ищешь работу?

Я кивнул и поздоровался с каждым. На эллинге стоял почти готовый корпус стального судна.

— Старых плотников они поувольняли, молодежь переучивается на клепальщиков. Валяй, Фосс, попробуй и ты, не хочешь?

Железные корабли я строить не хотел. Даже временно, покуда не устроюсь на парусник.

Несколько недель я помогал отцу по хозяйству.

— Ханнес, а может, совсем останешься дома? Мы-то с матерью стариками становимся…

Нет, оставаться мне не хотелось. Слишком тесна стала для меня Германия.

— Но ты же всегда хотел сделать из меня миллионера, отец, — отшутился я. Да и что было еще говорить? И он был прав, и я не виноват, и все равно бы он меня не понял.

— Хотел, сынок, хотел, — рассмеялся отец, — да уж больно дорого это нынче стоит.

В воскресенье я поехал в Гамбург. Денег хватило только на билет. Спасибо, мать харчей в дорогу припасла.

В порту я обошел все корабли.

— Не найдется ли местечка для опытного моряка?

Я был согласен на любую должность. К вербовщикам обращаться не имело смысла — они посредничали только своим должникам.

— Ханнес, старина, ты ли это?

— Дружище Фьете, откуда? Надо же, какая встреча!

— Мир тесен, братец, и старые друзья обязательно встретятся, надо только терпеливо ждать.

В ближайшем кабачке мы поведали друг Другу о своих приключениях. Оказалось, Фьете заделался старшиной грузчиков в нашей старой компании.

— Может, смогу тебе чем помочь.

Фьете направился к стойке и потолковал о чем-то с хозяином.

— Моя артель здесь частенько харчится, так что, считай, хозяин мне кое-чем обязан.

Толстый хозяин подошел к нашему столу с клеенчатой тетрадью.

— Ну вот, здесь у меня… — ногтем большого пальца толстяк постучал по густо исписанной странице, — здесь у меня, кажется, кое-что есть. Вот, пожалуйста, «Дж.У.Паркер», корабль с полным парусным вооружением, капитан Педерсен, рейс в Сан-Франциско. Требуется матрос. За посредничество с вас пять талеров.

— Два, — укоризненно сказал Фьете.

— Ладно, пусть будет три, — нехотя процедил хозяин.

Вот так я и попал на «Дж.У.Паркер», капитан Педерсен, флаг шведский, компания канадская.

Прежде чем явиться с сундучком на борт, я хорошенько рассмотрел свой новый корабль с берега. Да, это вам не добрая старушка «Дора». Совсем иной коленкор. «Дж.У.Паркер» сошел со стапеля в Бостоне всего два-три года назад. Какие острые обводы, наверняка хороший ходок. Четыре высоченные мачты. А парусов-то, парусов: несколько тысяч квадратных метров, никак не меньше.

Я поднялся на палубу. Все разумно, все основательно. Брасы, с которыми мы на «Доре» корячились до полусмерти, на «Паркере» выбирали лебедками. «Надо же, матросские кости берегут», — умилился я. Однако стоило спуститься в кубрик, как пыл мой сразу охладел. Ржавая керосиновая коптилка еле светила, зато дьявольски воняла. Сквозь открытый входной люк в помещение узкой полосой врывался яркий дневной свет. Остальной же кубрик от этого казался еще темнее. Я невольно остановился, вцепившись в поручень трапа.

Постепенно глаза привыкли, и кубрик стал прорисовываться четче. Весь он плотно, одна к одной, был заставлен двухъярусными койками, на которых сидели и лежали жующие, курящие и спящие люди. Те, что ели и курили, молча оглядывали меня. Я пробормотал слова приветствия и представился:

— Меня зовут Ханнес Фосс.

В ответ что-то недружно пробурчали, а один из лежащих указал ногой:

— Койка пока свободна.

Сверху послышались какие-то гавкающие выкрики. Люди повыскакивали из своих коек и рванули вверх по трапу. Я бросил сундучок на койку и поспешил за ними. У люка стоял боцман и костерил всех на чем свет стоит по-английски и по-норвежски. Я вылез на палубу последним, поэтому в основном его проклятия пали на мою голову. Потом боцман пролаял, видимо, какие-то распоряжения. Какие именно, я не понял. Впрочем, как мне показалось, не совсем понимало его и большинство моих коллег. Сопровождая слова тумаками и пинками, боцман сумел-таки разъяснить нам, куда бежать и что делать. Ах, вот оно что — мы должны ставить паруса. Теперь все стало ясно.

За работой я нет-нет да и поглядывал на боцмана и на команду. Норвежца-боцмана Йохансена хоть в балагане показывай — настоящий орангутан, одетый в синюю робу. Ходили слухи, что волосы у него не растут лишь на ладонях да на ступнях. Все остальное тело густо покрыто черным, как смоль, мехом. Ярко-красные губы едва просматривались сквозь заросли бороды и усов. Цвета глаз я так никогда толком и не разобрал, потому что они постоянно прятались под бровями. Да и неблагоразумно это было — Йохансена в упор разглядывать или, того хуже, исследовать цвет его глаз. Один из новичков, не понимая лающих звуков, испускаемых Йохансеном на смеси английского и норвежского, задержал было на нем вопросительный взгляд. В тот же миг боцман, словно шквал, обрушился на растерявшегося матросика и одним ударом кулака сбил его с ног. Потом схватил парня за воротник и снова поставил на ноги. Пошатываясь, побитый поспешил за остальными.

«Ханнес, Ханнес, — с тоской думал я, — куда ты попал, хоть бы уж все добром обошлось!» Кайзеровский флот казался мне отсюда настоящим санаторием. Команда «Дж.У.Паркера» состояла из англичан, шведов, норвежцев и немцев. Коком служил нью-йоркский негр — единственный американец на борту. Капитан Педерсен, чиф и второй штурман были шведы, боцман — норвежец, плотник и парусный мастер — финны. Команды и распоряжения отдавались по-английски.

И мы, в команде, тоже говорили между собой по-английски. В первый день мы с Францем (тем, кто указал мне свободную койку) заговорили было по-немецки. В кубрике сразу же угрожающе забухтели.

— Ага, не хотите, чтобы мы поняли, о чем вы договариваетесь?

В английском я был не силен и слов толком не понял, но по тону догадался, что мной недовольны.

— Заткнись или говори по-английски, — шепнул мне Франц.

Деваться некуда, пришлось заниматься английским. Впрочем, теперь-то я понимаю, что это был за английский, не язык — жалкое подобие. Однако выученных слов вполне хватало для понимания, особенно когда Йохансен подкреплял свои речения тумаками. С командой я почти не разговаривал. В большинстве своем это были дельные моряки, однако, оказавшись на «Дж.У.Паркере», они быстро обратились в бандитскую шайку. Террор сверху способствовал развитию террора внутри команды, когда физически более сильные держали в страхе тех, кто слабее. Действовали почти по той же схеме, что и Йохансен. Любой самый незначительный повод — и тот, кто считал себя сильнее, тут же волком набрасывался на другого. Удары ураганным огнем сыпались на голову жертвы.

Сопротивляться атакованный, как правило, даже не пытался. Задирался всегда более сильный, и нападение обычно было столь стремительным, что слабачку самым надежным было как можно скорее повалиться на палубу.

Лежачего не бьют — это тоже было правилом. Правда, на иных судах, как я выяснил, оно не соблюдалось. Драка прекращалась лишь после того, как поверженный терял сознание или просил пощады.

Я понимал, что рано или поздно придется схватиться с кем-нибудь и мне. В кубрике у нас было несколько парней, только и ждавших, как бы кого отдубасить.

Стоп, Ханнес, опять ты забежал вперед. Давай-ка лучше по порядку. Итак, мы поставили паруса. Потом буксир потащил нас вниз по Эльбе. Вскоре где-то за Бланкенезе Йохансен высвистал всю команду на палубу. Мы собрались возле шканцев. Капитан Педерсен озирал сверху подвластный ему корабельный люд. На нижних ступеньках левого и правого трапов стояли оба штурмана. Они по очереди отбирали людей в свои вахты.

— Миллер!

Миллер отходил налево.

— Ларсен!

Ларсен шел направо.

— Ты, длинный, там (чиф не знал еще всех по именам).

— Снарк!

Где-то в серединке второй штурман выкликнул и меня.

Теперь, когда вся команда была в сборе, я увидел, что народу-то у нас совсем немного. Конечно, лебедки на брасах и другие технические новинки облегчили труд, однако стоили денег, и компания с лихвой возмещала затраты, выгадывая на людях. Матросов на «Дж.У.Паркере» было почти столько же, как и на значительно меньшей «Доре».

Штурмана переписали нас и распределили по местам для различных маневров. Рядом со мной оказался Ларсен и тут же исподтишка пнул меня ногой. Я чувствовал, что стычки не миновать: не сегодня, так завтра он затеет драку.

Я слегка отступил и, взглянув со стороны на Ларсена, прикинул свои шансы. Ростом он был лишь чуть повыше меня, но куда шире в плечах и тяжелее. Нет, дожидаться, покуда он нападет, никак нельзя, надо действовать первому. Правда, по правилам игры драку всегда начинает тот, кто сильнее… Но почему, собственно, следует соблюдать эти самые правила, которые на руку сильнейшим!

Масла в огонь подлил Хайнц, второй немец в нашей вахте. Он заметил, что Ларсен задирается, и, когда команду распустили, подошел ко мне.

— Ну, берегись, задаст тебе Ларсен взбучку.

— Это мы еще посмотрим.

— Да что смотреть, слабо тебе против Ларсена!

Я ничего не ответил, но сердце в груди запрыгало.

Терпение, Ханнес, терпение. Нет, братцы, старого плотника так вот, за здорово живешь, не схряпать. В ученичестве у «Кремера» мы частенько отрабатывали приемчик, как бросить противника на землю. Мне бы только момент подходящий, а там уж с божьей помощью я этого Ларсена так приделаю! Остаток дня я старался держаться от него подальше, чтобы не дать повода для нападения. Ларсен вроде бы это заметил. Каждый раз при встрече он провожал меня недобрым косым взглядом, но с атакой не спешил. Да и зачем ему было спешить? С корабля мне все равно деться некуда.

К утру мы вышли в открытое Северное морс. «Дж.У.Паркер» под всеми парусами шел в крутой бейдевинд. Свежий ветерок насвистывал в такелаже свою заунывную мелодию. Бак стал мокрый и скользкий.

Наша вахта сменилась, и мы потянулись к кубрику, где нас ожидал уже горячий кофе. Как всегда, у люка возникла толкотня, и завзятые драчуны, раскидав тех, кто послабее, прорвались к столу первыми. Сесть раньше всех за стол означало возможность первым зачерпнуть пориджа из общего котла. Корабль наш был канадский, а кок — американец, поэтому по утрам мы всегда получали поридж — овсяную кашу. В самой середке пориджевой горки кок продавливал лунку, в которую вливал добрую порцию масла и всыпал большую ложку сахарного песку. Предполагалось, разумеется, что эту сахарно-масляную смесь размешают затем равномерно со всей овсяной массой.

Однако на борту «Паркера» повелось так, что Ларсен первым запускал свою ложку в кашу, и большая часть масла доставалась в результате ему одному. Робкие протесты немедленно подавлялись кулаками. На этот раз я успел скользнуть вниз по трапу следом за Ларсеном. За стол мы уселись почти одновременно. Ларсен ожег меня сердитым взглядом. Напряженность между нами достигла предела: самая маленькая искорка — и разразится гром. Ложка Ларсена погрузилась в масляный кратер, только маслица зачерпнуть ей на сей раз не пришлось. В тот же миг моя ложка отшвырнула ее в сторону и принялась размешивать масло. Остальная команда оцепенела. Сейчас Ларсен ринется на меня. И точно, он хрипло выкрикнул по-шведски какое-то ругательство и занес кулак для удара. На это я и рассчитывал. Моя полная масляной каши ложка сорвалась со стопоров и, словно катапульта, метнула в Ларсена свое содержимое. Горячий комок угодил ему точнехонько промеж глаз.

Не успел ошарашенный Ларсен стереть поридж с лица, как с моей ложки вылетела уже новая порция и опять влепилась ему прямо в лоб. Остальные парни вышли из оцепенения и начали смеяться. Раздались выкрики:

— А ну-ка, добавь ему еще пару зарядов!

Симпатии определенно были на моей стороне.

Ларсен вытер наконец лицо и, тяжело ступая, направился в обход стола ко мне. Сразу же все раздались в стороны, очистив место для боя.

Я чувствовал, что довел Ларсена до белого каления, и очень надеялся, что от ярости он потеряет осторожность. Так оно и вышло. Ларсен очертя голову ринулся в драку. Правая его рука изготовилась к свингу, а левая все еще терла заляпанное кашей лицо. Лучшего я и желать не мог. Я нырком уклонился от удара, обхватил ляжки Ларсена и бросил его через свое левое плечо. Как я и ожидал, Ларсен хряснулся рожей прямо об окованные медью ступени трапа. Обалдевший, он медленно поднялся на ватных ногах и выплюнул изо рта кровь и два зуба. Ну, теперь только не дать ему прийти в себя. Я как попало принялся молотить его — левой, правой, левой, правой. Ларсен зашатался, повалился навзничь, треснулся затылком о ступеньку и затих.

Я вытер о штаны окровавленные руки и поднял свою ложку. Теперь, когда все уже кончилось, меня вдруг затошнило. «Полно, полно, Ханнес, — сказал я себе, — соберись и даже виду не показывай».

Я уселся на свое место и старательно перемешал остатки масла с овсянкой.

— Впредь всегда сперва будем размешивать масло, а потом уже есть поридж.

— Отлично, Джон!

Мы приступили к завтраку. О драке и посрамлении Ларсена никто даже не вспомнил. Вскоре и сам он, постанывая, поднялся на ноги. Держась за край стола, чтобы не упасть снова, он ощупал пальцами свою распухшую физиономию. Теперь оставалось закрепить достигнутое.

— Ларсен, ты заплевал кровью всю палубу. А ну, прибери за собой дерьмо!

Ложки замерли в воздухе, парни прекратили жевать. Подобных требований здесь никогда еще никому не предъявлялось.

— Ну, скоро ты? Или хочешь быть умнее нас всех?

На всякий случай я отодвинул подальше банку[39]. Однако Ларсен подчинился. Чертыхаясь вполголоса, он снял с крючка возле входа швабру и принялся возить ею по палубе. Кровь при этом, правда, не смывалась, только еще больше размазывалась, но, главное, возражать он и не пытался.

— Присаживайся к нам, Ларсен, и выпей кофе.

Он послушно сел.

— Я полагаю, что в нашей вахте драк больше не будет, — сказал я. — На прежнем моем корабле, «Доре», такого не водилось. А это был отличный корабль.

С той поры в нашей вахте наступил покой. Ларсен утратил свою самонадеянность и избегал любой ссоры. Большая часть обитателей кубрика пресечению террора и воцарению мира откровенно радовалась.

Спустя несколько дней установился порядок и в вахте правого борта. В Гамбурге наняли трех шведов: Мадсена, Эриксена и Веннарда. В первый же день Мадсена дважды поколотили. Сперва кто-то из своей же вахты, а потом боцман. Мадсен был сильным и опытным моряком, да только куда ему было против привычных к дракам записных забияк.

Вскоре после моей стычки с Ларсеном во время обеда Эриксен заявил, что он и оба его друга не намерены больше терпеть побои от сотоварищей по вахте. И сразу же тройка главных драчунов ринулась на шведов. Остальные парни примкнули кто к обиженным, кто к обидчикам, и вахта разбилась на две партии, яростно сцепившиеся друг с другом.

Мы, вахта левого борта, стояли у люка и глазели на весь этот бедлам, учинившийся в узком кубрике. Кто против кого здесь сражался, разобрать толком было невозможно. То одно, то другое тело валилось на палубу или отлетало на койку; руки, ноги так и крутились клубком, так и мельтешили. Наконец стало ясно, что победу одержали шведы и их приверженцы. Страсти понемногу остыли, и Эриксен, новый лидер кубрика, толкнул своей вахте небольшую речь о товариществе и всеобщем равенстве внутри команды.

— Мало вам, что ли, издевательств Йохансена? — сказал он.

— Ладно тебе, — прервал его Мадсен, стирая кровь с разбитых губ, — зачем зря болтать, о чем не следует.

Эриксен тут же повел разговор о чем-то другом. Однако многие смекнули, что шведы не иначе как затеяли что-то против боцмана. «Втроем им на Йохансена лучше не выходить, — подумал я. — Сейчас же вмешаются штурмана…» Ведь тут как выходит? Получи он, к примеру, пару добрых тумаков от единственного противника, штурмана, пожалуй, и не отреагировали бы, как «не замечали» они, когда боцман сбивал с ног кого-нибудь из матросов. А вот выступи совместно против боцмана или кого еще из начальства сразу несколько человек — и это считалось бы уже натурально бунтом. Судовые офицеры (и конечно же унтер-офицеры) обязаны в таких случаях применять любые средства вплоть до оружия, чтобы подавить бунт в самом зародыше. Кроме того, я был твердо уверен, что офицеров поддержит и большая часть команды. Одно дело — дать сдачи боцману, а вот групповое неповиновение корабельному начальству — это уже совсем другое.

Большинство команды (и я вместе со всеми) с любопытством ожидало, что же все-таки предпримет шведская тройка. А пока они усердно исполняли свою работу и залечивали синяки и шишки. Ворча и поливая черными словами нас и всех наших ближних и дальних родственников, Йохансен хрипло вылаивал на всю палубу свои команды. Бодрячок «Дж.У.Паркер» неутомимо бежал по Северному морю к Английскому каналу. В канале нам потребовалось довольно часто менять галсы. Команде приходилось туго. Днем и ночью непрерывной чередой один парусный маневр следовал за другим. Новомодные лебедки, конечно, дело неплохое, только и при них основная работа держалась на матросских костях. Настроение команды падало от галса к галсу. Конечно, идти на паруснике в узкости, да еще круто к ветру — это вам не в санатории загорать. Клацаешь зубами на холодном ветру, усталый, сонный. Попробуй вздремни, когда свободную вахту то и дело высвистывают наверх к каждому повороту. Тут и без сильного шторма небо с овчинку покажется, а уж о душевном настрое и говорить не приходится — гаже не бывает.

Но вот и канал позади. Волны стали длиннее. «Дж.У.Паркер» мчится уже по Бискаю. Ветер неспешно набирает силу. К вечеру капитан Педерсен самолично появился на шканцах. Обычно он не часто показывался команде, целиком вверяя управление кораблем обоим штурманам. Кэптен посмотрел на небо, на паруса, на компас, поговорил о чем-то с вахтенным офицером и снова скрылся в своей каюте.

— Пошел все наверх!

Опять парусные маневры, да, чего доброго, не на один час. Мы остервенело тянем шкоты и брасы. Из-за большой парусности корабль часто зарывается носом в волны, и тогда вода неистовым потоком несется по палубе. Пенистые струи сбивают с ног. Не вцепишься мертвой хваткой в какую-нибудь снасть — пиши пропало. Уф, слава богу, водяная гора прокатилась мимо. Опять ноги твердо стоят на палубе. Теперь можно и дух перевести.

— А ну, шкоты обтянуть! И еще разок, и еще! Полундра, держись!

По палубе катится очередной водяной вал. Озлоблению нашему нет предела. Лаются и богохульствуют даже самые выдержанные парни. К чему вся эта живодерня? Приубавить слегка парусов, и корабль станет послушнее в управлении, и водой его заливать не будет. Вот и штурман, кажись, того же мнения. Пошел к кэпу в каюту. Через несколько минут он выскочил оттуда как ошпаренный, с красным лицом и трясущейся челюстью. Задал ему, видно, старикан перцу.

— Йохансен, прикажите натянуть штормовой леер[40].

Боцман пролаял слова команды, и мы принялись за дело. Я стоял у фок-мачты и держал конец троса, чтобы продернуть его, как только Франц закрепит другой конец на баке.

Йохансен стоял на фордеке и наблюдал за Францем. И тут вдруг кливер и стаксель резко стрельнули под ветер. Шкоты, что ли, порвались? И конечно же паруса потянули за собой подветренные шкоты, до той поры свободно провисавшие. Вместе со шкотами мотнулись к подветру и их блоки, один из которых что есть силы треснул Йохансена по макушке. Боцман, как подкошенный, рухнул на палубу и мешком покатился к релингу. В тот же миг, как будто специально, корабль врезался штевнем в очередную водяную гору. Я судорожно вцепился в фока-фал. Долго, бесконечно долго тянулось время, покуда «Паркер» не высвободился наконец из объятий моря. Слава богу! Из схлынувшей волны вынырнул Франц. Он надежно держался за оковку, которой бушприт крепится к палубе. А вот и боцман! Его обезьянья фигура была придавлена водяным потоком к самому фальшборту. И тут же на фордек рванула вся тройка шведов.

— Шкоты, шкоты подберите! — орал Эриксен.

— Шкоты! — вторил ему Мадсен, спотыкаясь о голову Йохансена.

Раздернутые шкоты хлестали на ветру как плети. Эриксен с Веннардом работали, казалось, не за страх, а за совесть. Словно одержимые, метались они по палубе, безуспешно пытаясь поймать непослушные снасти, и, словно невзначай, то и дело пинали и топтали Йохансена тяжелыми морскими сапогами.

— Полундра, держись!

Очередной вал с головой накрыл всю троицу пенной водой. Кливер-шкоты в струнку: парни успели-таки уцепиться за их концы. Любой моряк знает, что взбесившуюся снасть лучше всего хватать за ходовой конец. Стекающая вода протащила шведов вдоль релинга, слегка покувыркала, но ущерба не нанесла. Тело Йохансена беспомощно каталось по палубе. Должно быть, он потерял сознание.

Франц поднял руку. Я понял, что свой конец леера он закрепил. Я тут же выбрал леер втугую, заложил снасть на утку и бросился на помощь боцману, чуть не столкнувшись лоб в лоб с Францем, подоспевшим с другой стороны. Новая водяная гора едва не смыла всех нас за борт, но вот прокатилась и она, и мы поволокли тяжелого Йохансена на корму. Оба передних паруса парни наконец укротили и шкоты закрепили. Вот те на: тросы-то, значит, не лопнули. Как же это они вдруг сами раздернулись? Закреплены плохо были, или, может, специально кто сработал?

— Давай, давай скорее! — подгонял нас штурман.

Ну что ж, все правильно: прежде всего — дело докончить, а уж как там оно приключилось — после обмозгуем. Кряхтя от натуги, мы с Францем взгромоздили Йохансена на шканцы и уложили возле самого трапа. Что другое, а вода его здесь не достанет. Нахлебался он ее, видать, преизрядно. Я перевернул его на живот — пусть водичка вытекает.

Йохансен тихонько застонал. Ну, значит, не помер, и то ладно. Франц побежал за капитаном. Из каюты появился Педерсен с бутылкой джина в руке и, подойдя к нам, молча уставился на распростертого перед ним боцмана. Что и говорить — зрелище не из самых красивых. Лицо залито кровью и обезображено, левая нога неестественно подвернута. Педерсен ухватился за ногу, пытаясь развернуть ее как полагается. Йохансен отозвался отчаянным криком.

— Скажите плотнику, пусть принесет две тонкие планки, а у парусного мастера возьмите ленту из самой тонкой парусины.

— А про жидкую смолу плотнику тоже напомнить, сэр?

— О, да вы, оказывается, в этом разбираетесь, — согласно кивнул Педерсен.

Франц принес лубки и бинт. Я стянул с Йохансена сапоги и штаны. К счастью, матросские штаны широкие, а сапоги моряки носят обычно размера на два больше. Ноги у Йохансена густо поросли волосами, как у обезьяны.

Он пришел в сознание и едва слышно лаялся. Несмотря на жалкое свое состояние, ругался он по-прежнему виртуозно, в выборе выражений нисколько не затрудняясь, и замолкал лишь в те мгновения, когда Педерсен всовывал ему в рот горлышко бутылки с джином. Быстренько упоив боцмана до бесчувствия, Педерсен скомандовал:

— А ну, Восс, держите его покрепче за плечи.

Раз, два, и нога развернута, как ей и положено. Я крепко прижимал к палубе туловище пациента, а тот лишь слабо сопротивлялся да слегка постанывал. Педерсен прочно стянул лубками поломанную голень. Пришел парусный мастер с котелком разогретой смолы и старательно пропитал ею бинт. Закончилась операция как раз под команду:

— Свободная вахта, разойдись!

В кубрик, конечно, никто не пошел. Все сгрудились у шканечного трапа и ждали, что будет дальше.

— Кто знает, как это случилось? — обратился к команде Педерсен.

Парни переглянулись.

— Должно быть, не поостерегся он, сэр.

Кто это сказал, в наступивших сумерках сверху было не разглядеть.

— Ну ладно, прикажите отнести боцмана в его каюту, штурман.

— Иес, сэр.

— Запишите о несчастном случае в вахтенный журнал.

В кубрике происшествие не обсуждалось. Каждый держал свои думы про себя.

Пошумев немного, свободная вахта залегла в койки. «Дж.У.Паркер» выиграл у Атлантики очередной раунд.

По простоте душевной все мы полагали, что теперь-то уж от боцмана избавились. Избавились? Как бы не так! Всего через несколько дней, кряхтя и сквернословя, он снова вылез из своей берлоги. Плотник сделал ему пару костылей, в нижние концы которых вбил острые шипы, чтобы не поскользнуться на мокрой палубе. Йохансен медленно доковылял до шканцев, ухватился могучими ручищами за поручни и подтянулся. Из широкой штанины высунулась наружу смоленая нога. Покряхтывая от натуги, он уселся, свесив ноги, на шканцах, возле самого трапа. Он сидел там словно злой, старый орангутан и зыркал сверху на нас своими глазками-буравчиками. Эту позицию Йохансен занимал теперь каждое утро. Глаза его зло посверкивали из-под кустистых бровей и недоверчиво ощупывали каждого, кто показывался на палубе.

Несколько дней спустя боцман, не сходя со своего места, начал уже отдавать распоряжения. Штурмана его не пресекали, и нам оставалось их исполнять. Дело свое Йохансен знал безупречно, так что, покуда кулаки в ход пускать он был неспособен, мы против него ничего не имели.

Особенно внимательно следил Йохансен за мной и тремя шведами. Определенно подозревал, что злосчастные кливершкоты раздернулись не святым духом. А мы четверо были теми самыми парнями, что пресекли террор и насилие внутри вахт.

Спустя несколько недель боцман, видимо, пришел-таки к определенному выводу. Случилось так, что Веннард работал как раз неподалеку от Йохансена, а тот выкрикивал ему свои приказания и все время подгонял. По тону или еще как, только Веннард почуял, что Йохансен замыслил что-то недоброе, и старался поэтому не выпускать боцмана из поля зрения. И не напрасно, как оказалось. Не отреагируй он мгновенно да не бросься плашмя на палубу, с силой пущенный костыль угодил бы ему не в голову, так в спину. Тяжелая палка с острым шипом на конце — оружие грозное, что твой дротик. Короче говоря, костыль просвистел мимо и с грохотом покатился по палубе. Веннард кошкой бросился к костылю, схватил его и выбросил за борт.

— Ваше приказание выполнено, боцман. Больше он вам не нужен? Второй тоже за борт?

Йохансен взревел от ярости, однако второй костыль метать не стал. Вахтенный штурман с подчеркнутым равнодушием взирал на небо. Не заметил ничего, значит, и вмешиваться не надо.

Вечером боцман еле добрался с одним костылем до своей каюты. Там он закатил грандиозный скандал нашему плотнику. Тот отказался делать ему новый костыль.

— Не имеешь права мне приказывать, — орал плотник. — Скажет штурман — сделаю, а так не буду!

Плотник был швед и норвежца-боцмана недолюбливал.