11

Гуаякиль. Дон Педро. Я учусь парусным гонкам.

Я заметил, что, стоит мне очутиться памятью на море, как пряжа моя разматывается куда спокойнее. Должно быть, это связано с самой жизнью на парусном корабле. Однообразие вахт, мерный ритм волн — все это настраивает душу на покой и умиротворенность. К чему спешить и суетиться? Корабль идет, были бы ветер да погода. Три дня раньше, месяц позже — какая разница? Пусть капитан волнуется: это его заботы. Да и его-то, собственно, все это трогает лишь потому, что надо думать об отчетах, которые требует от него компания. А уж парню с бака и вовсе, чем дольше рейс, тем меньше треволнений. Лишь в самом конце рейса, когда вот-вот предстоит ступить на земную твердь, он вновь с головой окунается в мирскую суету и в который уже раз пускается во все тяжкие.

Недалек был и наш порт назначения. Уже несколько дней «Дора» ходко бежала вдоль западного побережья Южной Америки. Тяжелые, холодные дни у мыса Горн давно позабылись. Солнце экваториальных широт снова сияло над нашей палубой. Перед полуденным счислением кэптен Вульф и герр Янсен долго совещались между собой. Мы тут же засекли их переговоры и, работая, то и дело поглядывали вперед. Но нет, бушприт, как и прежде, то плавно вздымался в синее небо, то снова целился в самое подножие волны, и ничегошеньки впереди не маячило. Одни только темно-синие валы с белоснежными вершинами.

Вечером команда собралась на баке, и пошла травля — о Гуаякиле, о его гаванях, о местных красотках и о «вино тинто» — терпком черном вине.

Даже герр Янсен и тот снизошел до нас:

— Что, никак не дождетесь?

— Когда же мы придем, герр Янсен?

Янсен рассмеялся:

— Если ничего не случится, то утренняя вахта может заработать по стаканчику.

Стоит ли говорить, что на следующее утро вахта и впрямь чуть глаза не проглядела. Однако первой приметой земли оказались не горы и не дома, а маленькая неприметная птичка, спустившаяся на камбузную крышу.

— Парни, гляньте — птичка!

Мы изумленно смотрели на прилетевшего к нам посланца Нового Света. Это был счастливый знак: без малого четыре месяца не видели мы берега, но не затерялись, оказывается, не заблудились, вышли, куда надо. Вот он, берег-то, рядом. Есть еще на свете кое-что и кроме воды.

— Эй, вахта, выпивку прозевали! — крикнул Янсен со шканцев.

И в самом деле, покуда мы колготились вокруг усталой птички, покуда крошили ей сухарь да умилялись, на горизонте всплыли какие-то темные плоские тени. Это была Южная Америка. Ветер приносил ароматы, щекотавшие нам ноздри. Я никогда и не подозревал, что у земли такой характерный, ни с чем не сравнимый запах.

В более поздних рейсах случалось иной раз, что я «унюхивал» землю даже прежде, чем обнаруживал ее глазами. У каждого побережья свой, не поддающийся описанию аромат. Большой город пахнет иначе, чем лесистая местность или, скажем, марши. Однако покуда не существует книги со впечатанными в ней субстанциями ароматов, описать все это просто невозможно.

— Фосс, приготовьте бот и оснастите его.

Капитан Вульф стоял возле корпуса нашего бота. Господи, до чего же давно это было, когда я увидел его в первый раз у Пагензанда на Эльбе. Оснастить бот — что ж, этому меня в Эльмсхорне у Кремера обучали. Только вот такого типа боты прежде мне видеть не доводилось, мы таких не строили. Этот был длиной метров около восьми. Носовую его часть закрывала палуба. Позади мачты была маленькая каюта.

Ни под тропическим солнцем, ни в штормы у мыса Горн ладное это суденышко почти не пострадало. Требовалось только еще разок проконопатить кое-какие швы.

Капитану Вульфу, похоже, просто не терпелось с этим ботом. Который раз уже спускался он со шканцев, желая самолично убедиться, что работа у меня спорится. Тем временем к «Доре» подошел лоцманский бот. Вульф приказал брасопить марсели, и корабль сбавил ход. Лоцманский бот впритирку скользнул вдоль нашего борта, и тут же к нам перепрыгнул мужчина в широкополой шляпе из панамской соломки, в легком синем форменном сюртуке и некогда белых штанах. Сейчас эти штаны были почти столь же грязны, как и его босые ноги. Ну и фигура! Мне сразу же вспомнились солидные, исполненные достоинства эльбинские лоцманы… Со временем я разобрался, что безукоризненный мундир вовсе еще не свидетельство высокого мастерства. Вульф принял босоногого лоцмана очень сердечно и сразу же затарабарил с ним по-испански. Оба прогуливались рядком взад и вперед по шканцам и вроде бы целиком были поглощены беседой. Однако Вульф то и дело бросал нетерпеливые взгляды на свой бот, а лоцман глаз не спускал с рейда.

— Фосс, продолжайте работать с ботом. Бойк, якорь к отдаче изготовить!

Повсюду стояли на якорях океанские парусники — барки, баркентины, шхуны, а между ними — прибрежные суда и лодки всех сортов. Лоцман осмотрелся, потом что-то сказал капитану. Вульф кивнул.

— Прикажите становиться на якорь, герр Янсен, и приступайте к приборке.

— Отдать якорь!

Цепь с грохотом побежала из клюза, взметая в воздух облачко бурой пыли от поржавевших звеньев. «Дора» развернулась к ветру. Вот и все, теперь мы стоим. В нескольких кабельтовых от нас — Южная Америка, тропики, знаменитое Западное побережье, мечта всех моряков.

Однако пока что о береге и помышлять не приходилось. Герр Янсен и Фьете Бойк абсолютно одинаково представляли себе, что такое прибранный корабль. В море влажный ветер смягчал жар лучей тропического солнца, и оно казалось нам ласковым и приятным. Здесь же, в бухте, ветра почти не было. Все обливались потом. Один лоцман блаженствовал под сенью необъятных полей своей соломенной шляпы. Мы с завистью посматривали на него. А они с Вульфом, позабыв обо всем на свете, не отрывая глаз, следили за ботом, медленно приближавшимся к нам с полощущимися на слабом ветерке парусами. Минут через десять бот пришвартовался к «Доре». В нем сидел всего один человек, управлявшийся и с румпелем, и со всеми парусами. «Глянь-ка, Ханнес, — сказал я сам себе, — а ботик-то точь-в-точь как наш, что стоит на палубе „Доры“.

Перегнувшись через релинг, Вульф поговорил о чем-то с пришедшим на боте, потом тот поднялся на палубу. Надо же, какой шикарный парень — широкополая соломенная шляпа, белоснежный костюм, белые туфли. Вульф и незнакомец бросились Друг другу в объятия. Куда девался столь сдержанный с нами и скупой на слова Вульф! Болтая по-испански, он и сам обратился в темпераментного испанца. Впрочем, я потом частенько замечал, что, переходя с одного языка на другой, люди меняют и свое поведение.

Вульф приостановил все работы на корабле, потому как люди потребовались ему для спуска бота на воду.

— Фосс, пойдете со мной, поможете с оснасткой.

А дальше от удивления я чуть было не упал. Это надо же — наш кэптен, который даже в самый свирепый шторм никакой работой рук не пачкал, теперь самолично ставит мачту на боте и обтягивает снасти!

Испанец (звали его, как оказалось, дон Педро) помог мне с оснасткой, а затем перешел на свой бот. Вульф отослал меня обратно на «Дору», и вечерний бриз помчал оба бота к берегу.

— Фьете, что это за чудо-юдо такое? Кэптен — и вдруг сам работает?

— Это спорт, Ханнес. Не нашего с тобой ума дело. Это еще что. Поглядишь вот, как кэптен будет работать, когда они устроят парусные гонки. Когда делаешь что-то за деньги — это работа, а если то же самое ради развлечения — это уже спорт, что вполне приличествует джентльмену.

Путешествуя вокруг света на «Тиликуме», я заделался почетным членом многих яхт-клубов. Приходилось мне, понятно, читывать и их уставы. В них говорилось, что зарабатывающий на жизнь физическим трудом членом клуба стать не может. Рабочий человек по тогдашним английским меркам в джентльмены, стало быть, не годился. Вот и мне в те давние времена, на «Доре», до джентльменства было куда как далеко, почти так же, как и до профессии миллионера, прельщавшей меня с самого детства. Двадцать пять лет спустя, войдя на «Ксоре» в Гуаякиль, я сделал последнюю, увы, тщетную попытку овладеть этой почтенной профессией. Однако как член различных яхт-клубов и Британского Королевского географического общества в Лондоне, и прежде всего как капитан, тем, кого по-английски называют джентльменом, я все же стал. С другой стороны, я не знаю, приличествует ли джентльмену моя нынешняя деятельность в качестве владельца автобуса. Жизнь на суше такая сложная… Однако, стоп, Ханнес, мотай свою пряжу обратно, в Гуаякиль 1877 года.

На следующее утро мы начали разгрузку. Под палящим солнцем на руках вытаскивали из трюма огромные ящики. Рядом с «Дорой» стояли два маленьких лихтера. Каждый из них принимал несколько ящиков, потом четверо эквадорцев садились на весла и гребли к берегу.

— Раньше чем через час не вернутся, — Фьете бывал в Эквадоре и прежде. — Натягивайте тент, парни, а не то хватит нас всех солнечный удар.

Между фок-мачтой и вантами растянули старый брезент. Теперь лебедка оказалась в тени, и работать возле нее стало полегче. Для тех же, кто трудился в трюме, защиты никакой не было. Легкий бриз обдувал палубу, но в трюм не проникал.

Фьете предложил план разгрузки, по которому каждый должен был хотя бы по разу поработать в трюме. К счастью, лихтеры приходили лишь трижды в день. В остальное время мы собирались в кружок и глядели на берег.

На в горой или третий день Вульф вызвал меня:

— Фосс, на боте надо многое переделать. Возьмите свои инструменты, пойдете со мной.

Я быстро сложил в сумку самые необходимые вещи и вышел на палубу.

— Есть у вас соломенная шляпа?

У меня аж челюсть отвалилась. Что он, шутит? Откуда мне здесь взять соломенную шляпу?

— В боте лежит одна, можете ее надеть.

Надо же, какое человеколюбие, просто удивительно. Я стремглав понесся к релингу и подтянул бот к лоцманскому трапу, давая дорогу капитану. Однако Вульф покачал головой:

— Старший садится последним.

Тогда я спрыгнул в бот сам и уже оттуда подтянул его к трапу «Доры». Довольный Вульф спустился по трапу и сел за румпель.

— Грот ставить!

Я немного замешкался с грота-фалом и дирик-фалом, но потом все пошло как по маслу.

— Отдать носовой. Правый кливер-шкот выбрать!

— Стаксель ставить!

Мы уже порядочно отошли от «Доры» и взяли теперь курс к берегу. Вульф потравил шкоты. Я нахлобучил свою новую шляпу. Со свежим бризом мы резво побежали вверх по реке Гуаяс.

Через несколько миль с обеих сторон нас обступили густо поросшие мангровыми лесами болотистые берега. Шаткие деревянные мосточки вели через мангровые заросли к маленьким хижинам, покрытым банановыми листьями. Но вот стали встречаться и домики побольше. Вскоре мы поравнялись с маленькой пристанью. Капитан Вульф растравил шкоты. Долговязый, иссиня-черный негр принял передний швартов и ловко закрепил его на пал.

— Фосс, следите, чтобы прилив не затянул бот под пирс.

Вульф скрылся в направлении домиков. Великан-негр спрыгнул ко мне на борт и помог убрать паруса.

— Мануэль, — ткнул он себе в живот указательным пальцем.

Тем же жестом ответил и я:

— Йоханнес.

— Ах, си, си, Хуаннес.

Так началось мое обучение испанскому. Мануэль был боцманом у дона Педро и заботился о его боте. Дон Педро и Вульф (здесь его называли дон Альфредо) в тот же вечер определили все, что надо было заменить на обоих ботах.

Превратить боты в близнецов — такова была главная цель моей работы. К счастью, работа эта оказалась не особенно трудной. Все работы мы выполняли вместе с Мануэлем. Мануэль при этом, не переставая, болтал со мной. Слова свои он дополнял отчаянной жестикуляцией и гримасами да еще рисовал вдобавок на досках разные штуки плотницким карандашом или чертилкой. Судостроение от этого в скорости отнюдь не выигрывало. Зато я быстро выучил множество испанских слов и выражений и вскоре уже владел всей корабельной терминологией и важнейшими ругательствами.

Несколько дней спустя дон Педро и дон Альфредо еще раз сравнили свои суда и, видимо, остались довольны, потому как в последующие дни каждое утро оба отправлялись куда-то на своих ботах, а после обеда вместе возвращались обратно. Пришвартовавшийся первым встречал другого отменно вежливой улыбкой, после чего следовала долгая дискуссия, почему один из них оказался быстрее, а другой — промедлил. Убирая паруса, мы с Мануэлем невольно вслушивались в эти разговоры. Что я не понял, Мануэль растолковывал потом по второму кругу.

Вечерами я выбирался иной раз в город, ходьбы до которого было примерно полчаса.

Впрочем, чаще всего я оставался на боте, ложился на палубе, укрывшись брезентом. С берега слышалось кваканье лягушек, стрекотание цикад, зудение комаров, бренчание гитар и прочие многочисленные шумы пестрого тропического мира. Я лежал, глядел на огромные яркие звезды, и сна у меня не было ни в одном глазу. Когда я засыпал, не знаю, но спал крепко, без сновидений и пробуждался только в шесть утра, когда на небе уже сияло солнце, а Мануэль кричал мне с берега:

— Амиго…

Я быстренько выливал на голову ведро воды и бежал к нему в дом. Его старшая дочь Мария ставила передо мной чашку горького горячего кофе и тарелку мучной каши-затирухи. Потом мы с Мануэлем готовили оба бота и ждали наших яхтсменов.

— Завтра мы с доном Педро хотим провести регату вдоль побережья. Продлится она весь день. Собирайте инструменты, пойдете со мной.

— Си, си, сеньор!

Вульф изумленно посмотрел на меня.

— Есть, капитан!

Мы с Мануэлем занялись ботами. На следующее утро мы вышли в море вместе со своими донами. Мария стояла на пирсе и махала платочком. Капитан Вульф старался не упустить ни единого дуновения ветра и замучил меня на шкотах. В бухте дул, как обычно, легкий бриз. Однако, судя по небу, Расмус[35] припас нам еще кое-какие сюрпризы. Над водой стояла сизая дымка, солнце подернулось тусклой вуалью.

— Старт между маяком и барком, — сказал Вульф, — с последним ударом соборного колокола. Сейчас без пяти десять.

Оба бота курсировали взад и вперед перед стартовой линией. Капитан то и дело поглядывал на часы и прикидывал на глазок, не очень ли до нее далеко. Мы с Мануэлем, каждый на своем боте, сидели, скрючившись, возле кофель-планок, готовые по первому сигналу травить, выбирать, а если потребуется, то и раздергивать стаксель и кливершкоты.

— Еще три минуты — выбрать кливер-шкот!

Вульф сам обтянул потуже гика-шкот. Бот накренился и круто к ветру понесся к линии старта. Метрах в девяноста от нас с подветра шел дон Педро. Мы выигрывали ветер, зато он на добрых два десятка метров обгонял нас.

— Еще минута…

Стартовая линия приближалась. Не прийти бы только на нее слишком рано. Нет — с суши донесся первый удар колокола. Треугольник барк — наш бот — маяк стремительно сжимался в одну прямую линию. Шестой удар, седьмой, восьмой. Бот дона Педро уже у самой линии. Делать нечего, приходится ему вставать в левентик и терять ход: иначе — фальстарт. Девятый удар, десятый! В то же мгновение мы оказываемся в створе между «Дорой» и маяком.

— Ноль… старт! — крикнул Вульф на другой бот, успевший уже снова набрать ход. Но теперь дон Педро отставал от нас метров на двадцать.

О спортивных гонках представление у меня было тогда самое расплывчатое, а о регатах я и вовсе не слыхивал. Но стартовая лихорадка охватила меня мгновенно. Сейчас-то я думаю, что самое лучшее было бы, пожалуй, развивать только те виды спорта, где нет ни победителей, ни побежденных. Но это, наверное, всего лишь несбыточные фантазии старика, глубоко противоречащие человеческой сути. Я и сам очень долго грешил против этой столь поздно открывшейся мне истины, если только она вообще истина. Да и сейчас еще стоит другой машине пойти на обгон, как моя правая нога тут же начинает зудеть и глубже вдавливает педаль акселератора.

Стоп, стоп, Ханнес, опять ты перепутал свою пряжу. Мотай ее скорее назад и помни, что ты еще во цвете юных лет (господи, звучит-то как приятно!), в Гуаякильской бухте и водителем автобуса в Виктории (Британская Колумбия) станешь еще не скоро.

Поначалу мы с капитаном Вульфом изо всех сил старались оторваться подальше от бота дона Педро, а дон Педро, друг Вульфа, и Мануэль, мой друг, прилагали все усилия, чтобы доказать нам, что и они тоже не лыком шиты.

И доказали: спустя некоторое время им удалось-таки догнать нас, и вот мы уже потихоньку начали отставать. Краешком глаза я увидел, как, стремясь еще туже обтянуть кливер-шкот, Мануэль даже сел на него. Рассмотреть этот прием как следует я не мог: Вульф не давал мне передышки ни на секунду.

— Потравить кливер-шкот!

— Много, выбирай! Еще чуть! Так, хорошо!

— Откренивай с наветренного борта! Да ложись на него, ложись! Так, еще чуть вперед!

И вот я лежу на палубе возле каюты как живой балласт. Резанет бот носом волну — и меня тотчас обдает облаком мелких брызг. Но солнце на экваторе жгучее, минута — и рубашка опять сухая.

— К повороту оверштаг!

Да, конечно, надо поворачивать. Берег-то вот он — все камушки на пляже можно пересчитать. Того и гляди врежемся. Самое время ворочать.

— Есть, к повороту!

— Поворот!

Вульф перекладывает руль и крепко зажимает румпель коленями.

Бот послушно разворачивается к ветру.

— Проклятье, Фосс, они нас обгоняют!

И в самом деле, на повороте дону Педро удалось вырваться на несколько метров вперед. Еще бы — Мануэль ведь куда опытнее меня. Но теперь боты уже снова мчались круто к ветру поперек бухты, и наш оказался быстрее, хотя и не очень: всего по нескольку метров на каждую милю выигрывал. Однако за час это набегало уже метров на пятьдесят, а регата, как я понял, предполагалась многочасовая. Кое в чем я успел уже немного разобраться, хотя Вульф меня во все не посвящал. Конечно, совсем иным он был на боте, чем на шканцах «Доры», но все равно он оставался капитаном, а я плотником. И разъяснять мне суть своих маневров он считал совершенно излишним. Капитан приказывает, а матросы отвечают: «Яволь, кэптен!», или «Йес, сэр!», или «Си, сеньор!»

Если Вульф работал сейчас, как дьявол, на грота-шкотах, и даже руки себе при этом порезал, то делал он это во имя спорта и для собственного развлечения; что же касается меня, то я занимался этим, потому как назначили. Нравилось мне это или нет, нисколько его не волновало.

Еще за несколько дней до регаты Вульф и дон Педро долго и обстоятельно обсуждали условия гонок. Моего испанского и контуров карты, которую оба чертили на досках пирса, вполне хватило, чтобы уяснить самое важное о предстоящем маршруте. С утренним бризом мы должны были выбраться из бухты и, держась как можно ближе к берегу, пробежать десяток миль до одного из маленьких островков, лежащих близ берега, и обогнуть его. После долгих споров Вульф и дон Педро пришли к соглашению, что огибать остров будут по часовой стрелке. К финишу боты, по условию, должны были прийти до наступления вечернего штиля.

Следующий поворот удался нам уже лучше. Сократить разрыв между ботами дон Педро так и не сумел. Обгоняли мы их теперь довольно солидно: над волнами виднелись только паруса, а сам бот вынырнет на секунду и опять скроется за водяными холмами. Расстояние расстоянием, но и сами волны тоже стали куда выше, потому что из бухты мы уже выскочили и качались теперь на широкой груди открытого Тихого океана. Вульф озабоченно поглядывал на небо. Тучи клыкастой черной стеной ходко надвигались на солнце. Тропические грозы со штормовыми шквалами здесь, на экваторе, — явление в общем-то обычное, но сейчас над облачными башнями развевались длиннющие флаги, а это признак сильного ветра. Да и сами тучи, как мне казалось, заволакивали небо быстрее, чем обычно.

Мы сделали последний галс, выбрались наконец из бухты и шли теперь параллельно открытому берегу прямо к острову, удаленному от нас примерно на десять миль.

Метрах в ста позади пенил море бот дона Педро. Шел он с сильным креном, зеленая вода лизала палубу с подветренного борта, бушприт задирался прямо в небо. Потом бак до самого форпика окунался в воду, пенные брызги взлетали над вантами.

Кэптен Вульф еще раз посмотрел на небо, потом на наши паруса и наконец на дона Педро.

— Ничего тут не поделаешь, — покачал он головой, — убирайте кливер.

Я метнулся на бак. Экая дьявольщина, здесь качало куда сильнее, чем в кокпите. Ну вот теперь кливер-фал раздернуть, так, пошел кливер-фал. И кливер-шкот пошел — это Вульф сработал. Кливер сполз до половины и, подхваченный ветром, заколотился, как сумасшедший. Бот медленно взбирался на волну. Теперь два прыжка вперед — и намертво вцепиться в бушприт. Ай да Ханнес, молодец, успел! В самый раз успел: бот уже покатился вниз, под гору, зарываясь носом в волны. Водяная струя подхватила мои ноги и вынесла их за борт. Снова в гору. Не зевай, Ханнес! Подтянулся, собрался, раз — и ты уже верхом на бушприте. Ногами держись, руками работай. Тяни на себя этот кливер, скручивай. Ну и кливер! Не парус — парусок. Особливо против тех, что на «Доре». И убирать его — детская забава, хоть и в воде сидишь до самого пупа.

Ну вот, дело сделано. Теперь назад к мачте, остается только фал обтянуть. Занятый работой, я и не заметил, как резко испортилась погода. Солнце скрылось, ветер крепчал с каждой минутой, но направления своего, однако, не менял. «Доре» бы такой ветерок — самое милое дело. А вот боту ее приходилось туго. Вульф изо всех сил налегал на румпель, не давая нашему суденышку приводиться. В кокпите уже плескалось порядочно воды, еще сильнее кренившей бот на подветренную сторону.

Вульф показал рукой на грот. Я кивнул. Понятно: надо брать рифы. Не успел я с этим покончить, как Вульф крикнул что-то еще, но, что именно, я не понял. Ветер стал сильнее и срывал его слова прямо с губ. Левой рукой он указывал на второй ряд рифов, а правой удерживал бот круто к ветру.

Я кивнул. Все ясно, еще надо рифы брать, второй ряд. Ну что ж, при такой погодке самое время. Вот так, теперь порядочек! Вульф потравил шкоты. Бот снова набирал скорость. Ну и ну, у меня аж спина взмокла. Моя шикарная шляпа из панамской соломки плавала в набравшейся в кокпит воде. Вся она расплелась и взъерошилась, словно старое воронье гнездо. «Нора откачивать воду», — подумал я и полез в каюту за ведром.

Занимаясь любой механической работой, я привык считать.

— Пятьдесят…

С наветренного борта прибыло почти столько же воды, сколько я вычерпал с подветренного.

— Сто…

Вот теперь уже и днищевые доски видать. Остальное откачаем ручной помпой. Теперь можно было и осмотреться. Дон Педро исчез с горизонта. Впрочем, и горизонт-то сузился едва ли не до сотни метров.

Вульф сидел на приподнятом наветренном борту и ухмылялся. «Если это и есть спорт, — подумал я, — то не очень-то он, прямо скажем, отличается от работы на „Доре“. Только на „Доре“ куда как надежнее». Впрочем, грех жаловаться, и теперь нам в общем-то тоже ничего не угрожало, даже при сильном ветре мы оставались практически сухими. Я убедился, что, покуда площадь парусности соответствует силе ветра, ничего с нами не случится.

Расмус взъярился на балл выше, принялся посвистывать в вантах.

— Штормовой стаксель! — крикнул Вульф.

Через каюту я пробрался в форпик[36]. Здесь, под палубой, рывки и толчки судна ощущались резче и казались более нерегулярными, чем наверху. От самого люка я со всего размаха хлопнулся на подветренную койку. Вода так и брызнула из мокрого матраса. И тут же меня швырнуло на другой борт так, что я резанулся бедром о край стола. Столешница не выдержала моего натиска и сорвалась с крепежных болтов. Осколки разбитых чашек посыпались на упавшую со стола одежду. Разжиженная трюмной водичкой мука из лопнувшего пакета превратилась в клейстер. Посреди этой липкой лужи плавал капитанский выходной сюртук. Господи, как хорошо, что у меня, скромняги плотника, всей одежки с собой — рубаха да штаны, и те на мне!

Я выдернул из-под койки парусный мешок со штормовым стакселем.

Покуда я спускал большой стаксель и ставил маленький, штормовой, штаны мои промокли выше колен. Но в общем-то ничего сложного в этой работе не было. Парусность поубавилась, ветровые нагрузки уменьшились, и бот больше не заливало.

Каждые полчаса мне приходилось откачивать помпой трюмную воду. Вода проникала в трюм частью в виде дождя и брызг из кокпита, а частью сквозь швы обшивки. При хорошей погоде, на солнышке, швы выше ватерлинии потрескались и разбухнуть как следует пока еще не успели. А может, из-за качки судна раздалась конопатка и кое-где в подводной части корпуса.

Итак, парусность мы сократили до минимума, однако скорость от этого почти не убавилась, потому что ветер разыгрался теперь до настоящего штормового. Дул он все еще со стороны суши, так что оказаться выброшенными на берег нам не грозило.

Только вот кренило нас очень уж сильно. Я посмотрел на Вульфа. Лицо — довольное, значит, непосредственной опасности нет.

— Стаксель налево!

Я послушно травлю подветренный шкот и выбираю наветренный. На крохотный лоскуток наваливается колоссальное давление. Вульф сейчас же приводится, покуда стаксель не заполаскивает. Еще чуток подвыбрать шкот, так, можно закладывать. Все, стаксель стоит с наветра.

Вульф травит гика-шкот и перекладывает руль до упора под ветер. Бот резко разворачивается и, почти потеряв ход, дрейфует лагом. Прямо на нас катится огромный вал. Пена клочьями срывается с его гребня. Перед самой пузырчатой дорожкой, тянущейся вслед за дрейфующим судном, вода успокаивается. Удивительное явление! До нас и позади нас бегут огромные, гороподобные волны с длинными, обрушивающимися гребнями. Но стоит им приблизиться к нам, и они сразу смиряют свой нрав, обращаясь в спокойную зыбь.

Много нового открылось мне тогда. Оказывается, маленькое судно куда надежнее большого, надо только по-умному подобрать паруса и сноровисто управлять ими.

А пока я наводил порядок на боте, откачивал трюмную воду и оттирал мокрой тряпкой остатки клейстера в каюте. Капитанский сюртук я снова запихнул в шкаф, откуда он выпал.

Качать нас теперь стало как-то помягче. В бот не поступало больше ни капли воды. Дождь прекратился, а ветер утихать не хотел. Напротив, он становился еще сильнее.

Вульф позвал меня с собой в каюту, и мы предались главнейшему занятию яхтсменов — ожиданию. Любой человек, ходящий под парусами, целиком зависит от природы и ее сил, и ежели ветру и погоде не угодно, не помогут ни проклятия, ни молитвы — одно только терпеливое ожидание. К счастью, у нас было чем занять время вынужденного простоя. Мария приготовила нам с собой целую корзину всевозможной снеди и две бутыли «вино тинто».

Снаружи бушевал шторм, свистел в снастях, срывал с волн пенные гребешки. Медленно стекала вода со штанов и рубашки, на подушках, уложенных поверх сидений, образовались маленькие лужицы. В остальном же все шло самым наилучшим образом. Вино согрело тело и душу. И все же, на мой вкус, здесь, в каюте, явно недоставало еще печки, маленькой печурки с конфорками. На малых судах, где команда вечно мокрая, такие печурки особенно необходимы — и обсушиться надо, и горячую пищу приготовить. Тропики? И в тропиках печка вовсе не помешает, потому как тело там куда чувствительнее к охлаждению, чем, скажем, в зоне с умеренным климатом.

В последующих плаваниях у меня постоянно булькало что-нибудь в котле, и по меньшей мере раз (а чаще — два раза) в день я ел горячее. Но у Вульфа на боте никакого нагревательного устройства, разумеется, не имелось: это было сугубо спортивное судно, рассчитанное лишь на однодневные выходы.

Время от времени Вульф выглядывал из люка.

— Кажется, поутихло немного, — с надеждой в голосе сказал он.

Я в ответ только широко улыбнулся. Однако неожиданный рывок бота вывел нас из этого приятного заблуждения.

— Нет, если и утихло, то самую малость…

Ветер все еще дул от берега. Ничего страшного, стало быть, случиться с нами не могло. Мы схарчили второй (или, может, уже третий) завтрак и еще раз проверили уровень жидкости в бутылках.

— Погода малость получше, только вот темнеть уже начинает.

Тропическая ночь наступила, как всегда, в шесть часов, и сразу, почти без сумерек. Ну и темень, ни одной звездочки на небе. Когда глаза не видят, слух обостряется. Вот и сейчас отчетливо слышно, как волны рушатся с плеском, с шипением. До чего же гнетущие звуки… На душе у меня было неспокойно.

Вульф положил на колени оторванную столешницу и огрызком карандаша начертил на ней карту.

— Вот здесь мы легли в дрейф. Сносит нас в этом направлении, примерно узла два делаем. Если ветер уляжется, где-нибудь в час ночи попытаем счастья. Повезет — к утру будем возле острова.

Нам повезло. К полуночи ветер и в самом деле утих, и около часа мы легли на крутой бейдевинд и пошли встречь ветра. Перед тем Вульф определил направление ветра по своему карманному компасу. Компас хранился в сюртучном кармане, так что пришлось доставать из шкафа сюртук. К счастью, густых клейстерных разводов на нем капитан в темноте не разглядел. Он безмятежно накинул сюртук на плечи, и я облегченно вздохнул, решив, что до утра соленые брызги успеют смыть с него всю мучную кашу. На мне были только рубаха и штаны, и я отчаянно замерз. Делать нечего, пришлось мне закутаться в сырой стаксель. По крайней мере хоть ветром не продует.