Если имя человека может влиять на своего хозяина, как утверждают, то несомненно, представители семейства Уэйлов с каждым поколением становились все более китообразными: тела их становились все больше и глаже, глаза все меньше а кожа толще. И сэр Джеральд далеко обошел всех предыдущих Уэйлов. В нижнем белье весил сто двадцать пять килограммов, двигался величественно, как дирижабль, и как и он, требовал большого свободного пространства, чтобы развернуться, - по крайней мере, так утверждали злые языки. Эти качества с детских лет предназначили его для министерства иностранных дел.
      Поскольку жены его уже не было в живых, хозяйство вела старшая дочь Тесси, отличная хозяйка и потомок своих предков до мозга костей, кое в чем помогала младшая дочь Элизабет, которая была совершенно иной и своими светлыми волосами, голубыми глазами и мальчишеской фигуркой напоминала отпрыска совсем другой семьи.
      - Это у неё от Трауэров, - пояснял сэр Джеральд, - семьи моей тети. И добавлял, что Трауэры - из графства Шропшир, словно это все объясняло.
      Синьор Трентануово, мэр Флоренции, согласно кивал. Он совершенно ничего не знал о Шропшире, но достаточно было, что так говорит сэр Джеральд. По его мнению, сэр Джеральд был дипломатом милостью Божьей, чего нельзя сказать о нескольких его предшественниках. Те английские консулы были никчемными, потрепанными и скупыми модниками, торопливо миновавшими Флоренцию как заурядный железнодорожный полустанок на пути к станции назначения. Но сэр Джеральд явно осел здесь надолго, собираясь, вероятно, остаться и после завершения своих консульских функций, влившись в любопытное собрание бывших консулов в Тоскане.
      Общество собралось в большой гостиной. Элизабет наливала отцу и мэру уже по второму аперитиву. Тэсси сидела на краешке дивана, занимая мисс Плант, Тома Проктора, юриста из Англии, и американца Харфилда Мосса, о котором говорили, что он сказачно богат и весьма интересуется римскими и этрусскими древностями.
      Сэр Джеральд взглянул на часы и сказал:
      - Надеюсь, Брук о нас не забыл. Иначе за столом останется пустое место.
      - Обещал прийти, - оправдывалась Элизабет. - Я ему напомнила ещё запиской.
      Последнее время он такой рассеянный…
      - Позвони домой. Не можем же мы заставлять мисс Плант ждать без конца, она уже съела целую тарелку соленых сушек. Нет, никуда не ходи и не звони. Кажется, это он.
      Вошедший Брук, ужасно извиняясь, бормотал что-то о навязчивом заказчике, явившемся в последнюю минуту. Элизабет это казалось неубедительным и она правильно догадалась, что, совершенно забыв о ней, он как обычно отправился домой на обед, откуда его завернула только Тина.
      Его представили всем. Мисс Плант подала ему руку для поцелуя. Харфильд Мосс заявил, что он рад и горд возможностью познакомиться с автором «Пяти столетий этрусской терракоты», а мэр, взиравший на Брука с нескрываемым интересом, вдруг подошел к нему, схватил за руку и начал трясти её, восклицая «Капитан Роберто!»
      Брук уставился на мэра, наморщив лоб, потом, наконец, улыбнулся («Господи Боже, он улыбнулся!» - сказала себе Элизабет) и воскликнул: - Марко! Черт возьми! Как здорово, что мы встретились! Ты растолстел и просто пышешь здоровьем!
      - Ну да, ну да, - ответил мэр, - Молодость ушла, и юношеская фигура - следом.
      Когда мы виделись последний раз, я был худ и голоден. И счастлив. Не затронут цинизмом зрелого возраста. Искатель приключений с мечом в руке…
      - Полагаю, это было во время войны? - спросил сэр Джеральд.
      - Осенью 1943, - ответил Брук. - У Валломброзы. Я бежал из лагеря военнопленных на север. Тогда Марко… Кстати, тебя в самом деле зовут Марко?
      - Партизанская кличка. Но мне очень приятно услышать её снова…
      - Марко командовал отрядом добровольцев и несколько недель я пользовался его гостеприимством.
      - Гостеприимством! - воскликнул мэр. - Да уж! И тогда же мы устроили горячий прием этим немцам - очень горячий! И теперь есть что вспомнить.
      - Кажется, гонг, - сказал сэр Джеральд. - Пойдемте за стол, пожалуй? Иди вперед, Тесси. Так, все в порядке. Синьор мэр, будьте любезны, садитесь напротив меня.
      Между моими дочерьми.
      - Как жрец, окруженный весталками, - пробормотала Элизабет.
      - Мисс Плант - по правую руку от меня. Том, идите сюда, садитесь по левую руку.
      Брук и Мосс сядут посередине, так. Надеюсь, все едят омара? Я их обожаю.
      - Я перестала есть омара ещё ребенком, когда потонула «Лузитания», - заявила мисс Плант.
      - Я предвидел, что кто-то может их не любить, - с готовностью предложил консул, - и на замену распорядился приготовить пирожки с мясом.
      Мисс Плант пригорюнилась. Ей уже не раз удавалось испортить настроение за столом, заявив, что не ест главное блюдо, но и пирожков ей не хотелось.
      Тут же перестроившись, она сказала:
      - Но моя дорогая мамочка мне всегда говорила, что за столом привередничать не следует. Я тоже буду омара.
      Бруку стало любопытно, действительно ли у сэра Джеральда в резерве были пирожки, или он просто мастерски сблефовал в этом гастрономическом покере.
      - У нас в штате Мэн омары - излюбленная еда, - сказала Харфильд Мосс. - И ещё устрицы.
      - Вы приехали прямо из Англии, мистер Проктор? - спросила мисс Плант. - Наша английская публика тут, во Флоренции, вам, обитателю шумного Лондона, покажется слишком старомодной.
      Том Проктор, жизнь которого проходила между фермой в Херфордшире, адвокатской конторой на Бедфорд Роуд и консервативным клубом «Атенеум», был несколько удивлен, но ответил, что Флоренция представляет для него приятную перемену.
      - Она приятна не в сезон, - сказал сэр Джеральд. - Но теперь сюда заявились не меньше двадцати тысяч туристов. В большинстве своем - британские граждане, и не меньше половины из них потеряет паспорта и примчатся ко мне за помощью. Я уже думал, что стоило татуировать туристам номер их паспорта на руках.
      - Все равно потеряют, - заметила Элизабет.
      Мисс Плант за свою долгую жизнь усвоила почти королевские манеры. Следила за тем, чтобы всем её подданным досталось от неё внимания поровну, и никогда не задавала вопросов, скорее, константировала факты. Повернувшись к Харфильду Моссу, она сказала:
      - Вы приехали из Америки и интересуетесь коллекциями античных древностей.
      - Да, но не всех, - ответил Мосс. - Это было бы слишком широкое поле деятельности. Я лично интересуюсь римскими и этрусскими антикварными изделиями.
      Преобретаю их для собраний Фонда Мосса.
      - Что за совпадение!
      - Совпадение, мисс Плант?
      - Ну, вас зовут Мосс и вы занимаетесь собраниями Фонда Мосса.
      Американец, улыбнувшись, ответил:
      - Не такое уж совпадение, если учесть, что это я его основал. Это моя частная благотворительная организация.
      - Чему я всегда завидовал, так это вашему законодательству, - заметил Том Проктор. - Насколько я знаю, если вы закупаете что-то для художественной или благотворительной организации, то освобождаетесь чуть ли не от всех налогов. Это так?
      Хапфильд Мосс с удовольствием пустился в объяснения сложностей американского налогового законодательства и мисс Плант пожалела, что вообще затронула эту тему.
      Решив перенести огонь через стол, она начала:
      - Ваша галерея, должно быть, любопытное место, мистер Брук. Такая уйма книг! От одной мысли о них у меня начинается мигрень.
      - Но я не обязан их все прочитать, лишь продать, - сказал Брук. Его заинтересовало кое-что из рассказа Мосса. - Вы сказали, что в вашей области появилось нечто сенсационное. Я полагал, находки в Каэре были последними…
      - Не хочу утверждать, что уже обнаружено, скорее нужно сказать - ожидается.
      Некоторые наши организации были предупреждены - тут Мосс сделал драматическую паузу, намотал спагетти на вилку и отправил их в рот, оставив слушателей в напряженном ожидании, затем спокойно прожевал и продолжал, - предупреждены, чтобы были наготове.
      - Наготове? Из-за чего? - спросила Элизабет.
      - Знай я это, мисс Уэйл, владел бы информацией, за которую большинство коллекционеров готово отдать что угодно. Может идти речь о серебре или драгоценностях. Последняя крупная находка, попавшая на американский рынок - тот серебрянный шлем, что в чикагском музее. Я случайно узнал, сколько отдал за него музей, и можете поверить, это весьма немало.
      - Как же эти вещи попадают в Америку? - спросила Тесси. - Я полагала, итальянцы не разрешают вывоз…
      - О таких вещах лучше не спрашивать, - заметил сэр Джеральд.
      - Если честно, - ответил Мосс, - то я не знаю. Я просто плачу - то есть плачу из средств фонда - какой-нибудь известной фирме в Риме, и они устраивают все как надо. Подробности меня не интересуют.
      - Но если груз не дойдет?
      - Мне будет очень жаль, - серьезно ответил Мосс. Но все же решил переменить тему.
      - Это правда, мисс Плант, что вы пережили во Флоренции всю немецкую оккупацию? - спросил он.
      - Естественно. Я не считала нужным срываться с места изза кучки надутых дураков в сапогах. В Винцильяте во время первой мировой войны был лагерь немецких военнопленных; мы видели их. Те, по крайней мере, были джентельменами, чего никак нельзя сказать о военных Гитлера. Вульгарные выскочки, не имеющие никакого понятия, что такое воспитание и приличное поведение.
      Брук вспомнил о том, что джентельменами немцы и точно не были, но чертовски здорово воевали. Он вспомнил патруль, который они атаковали в предгорьях Аппенин.
      На рассвете их окружило человек тридцать партизан. Немцев было семь или восемь, они спали в сарае, выставив часового. Гвидо, бывший мясник, который хвастал, как он ловко обходится с ножом, часового снял, но что-то сделал не так и тот успел вскрикнуть. Через несколько секунд немцы в сарае уже были на ногах и начали палить в ответ. Через несколько секунд! Все залегли, дожидаясь, пока те не начнут выскакивать из сарая. Раненый пытался уползти, а партизаны были настолько слабыми стрелками, что добили его только десятым выстрелом.
      Кто, собственно, выпустил решающие пули? Не Марко ли, нынешний благополучный политик? Но кто-то это сделал, и через пять минут сарай был объят пламенем.
      Немцы предпочли сдаться, а в сарае нашли молодого солдата, совсем мальчишку, с простреленными ногами, на котором горела форма и тело. Он был как этот омар на блюде, с красной скорлупой вместо кожи, местами обугленной дочерна… К счастью, умер он очень скоро, ведь врача не было…
      - Брук, вам плохо?
      - Я о нем позабочусь, - сказала Элизабет. - Ешьте, пока омар не остыл, он дивный.
      А мою тарелку поставьте в духовку.
      Элизабет здорово вела машину. По дороге домой он уже отошел. Прошлое исчезло и он снова осознал себя в сегодняшнем дне.
      - Извините меня. Давно такого не было. Доктора придумали для этого какое-то название, что-то связанное с кровообращением в мозгу. Это психосоматическое явление.
      - Что это значит?
      Машина стояла перед его домом, но ни один из них не спешил выходить.
      - Врачебный жаргон. Это значит, что приступ вызван не физическим воздействием, а просто мысли о прошлом одолевают меня и уходят в разнос, и я вдруг вижу, что не могу их остановить…
      - И в результате - авария. - Оба рассмеялись. - В чем же дело на этот раз? Или не помните?
      - Разговор о немцах, - и встреча с мэром - да, и этот омар…
      - Омар?
      - Не хотелось бы объяснять. Это страшно.
      - Лучше не надо, - согласилась Элизабет. - Не хочу до конца дней своих содрогаться при виде омаров, я их обожаю. С вами уже все в порядке?
      - Конечно. Когда приступ проходит, я как огурчик, - в доказательство он шустро выскочил из машины. - И есть хочется.
      - Тогда возвращайтесь к нам.
      - Если не возражаете, лучше нет. Тина мне что-нибудь найдет.
      Тина встретила его у двери, вся в не себе.
      - Что случилось? Почему вы так рано вернулись? Вам нехорошо?
      - Да, мне стало нехорошо, - признался Брук, - но не стоит беспокоиться.
      Тина расплакалась.
      - Ну ладно, Тина, - повторял Брук, - ничего не случилось. - Неловко похлопал её по плечу. - Что станет с моим обедом, если вы будете поливать спагетти слезами?
      - Вы голодны? - Она тут же повеселела. Сию минуту все будет готово. Поешьте салат, пока сварятся спагетти.
      «- Еда, - подумал Брук, - вот женское средство против всякого зла. Устал - ешь!
      Неприятности - ешь! Умираешь - так умри с полным желудком.»
      Элизабет домой не торопилась. Когда вернулась, все уже вышли из-за стола и пили кофе.
      - Омар в духовке, - сказала Тесси.
      Элизабет содрогнулась.
      - Вы меня простите, если я не буду? Только чашечку кофе.
      - Как там Брук?
      - Уже хорошо, папа. Эти приступы у него с тех пор, как умерла жена.
      - Печально, конечно, в его возрасте потерять жену, - заметил мэр. - Но он молод, женится снова. Он из тех, кто не может без женской заботы.
      Сэр Джеральд спросил:
      - Что случилось с его женой? Я слышал о каком-то несчастном случае?
      - Это было вот как, - начал Том Проктор. - Однажды вечером она возвращалась домой в машине и в неё врезался грузовик. Не было никаких сомнений, что грузовик превысил скорость, какой-то фермер, ехавший поблизости, говорил, что гнал как сумасшедший. Я думаю, водитель просто спешил домой, чтобы успеть к своей любимой телепрограмме. На повороте выехал на середину, - дорога была неширокой, слишком поздно увидел машину и даже не успел затормозить. Миссис Брук скончалась через двадцать четыре часа в больноце, с водителем ничего не случилось. - И Том Проктор добавил голосом, звучавшим удивительно бесцветно: - Она была беременна.
      - Надеюсь, он получил по заслугам, - сказал мэр.
      - В Англии такого не бывает. Его профсоюз нашел ему хорошего адвоката.
      Свидетелей катастрофы не было, только следы на шоссе и разбитые машины, а это всегда можно толковать по-всякому. Его оштрафовали на двадцать пять фунтов за опасную езду, деньги внес профсоюз. А Брук решил, что в Англии он жить больше не сможет.
      - Это ужасно, - сказала Элизабет, склонившись над чашкой кофе. Она едва сдерживала слезы.
      - Это было нелегким решением, - сакзал Проктор. - Брук - англичанин до мозга костей. Собственно, он - живой анахронизм, точно таким европеец девятнадцатого века представлял английского джентельмена. Неразговорчивый, убежденный, что англичанин во всех отношениях на двадцать процентов превосходит всех остальных вместе взятых, до отвращения честный, прямой, упрямый и несимпатичный.
      - Вы не справедливы, - возразила Элизабет.
      - Обижаете, дорогая мисс Уэйл, - сказал адвокат. - Я не говорил, что Брук таков, я сказал, что он производит такое впечатление. У этой медали есть и обратная сторона. Недаром его дедом был Леопольд Скотт…
      - Его я знала, - сказала мисс Плант, как раз пробудившись от дремоты. - Маме он нарисовал трех терьеров. Они висели в детской.
      - Он был очень известным художником, - сухо сказал Проктор, - и передал изрядную сумму денег и часть своего художественного таланта дочери - матери Брука. Та поддерживала у Роберта художественные наклонности. Вы знаете, что он исключительный скрипач?
      - Признаюсь, он никогда не производил на меня впечатления человека искусства, - сэр Джеральд выслушал Проктора с интересом знатока людских душ. - Правда, у него книжный магазин и картинная галерея, но я всегда считал его скорее коммерсантом, чем художником.
      Мэр сказал:
      - Может быть, это потому, что вы не знали его до кончины жены? Такое может серьезно изменить человека. В каждом таятся два «я», и иногда такая трагедия выносит на поверхность одно из них - и, может быть, надолго.
      Элизабет начала собирать пустые чашки. Отец её удивленно вытаращил глаза. Обычно это оставляли Энтони, помогавшему в кухне. Когда за ней закрылась дверь, сказал:
      - В людских характерах постоянного мало, синьор мэр.
      - Вы читаете д Аннунцио, - заметил мэр. - Он тоже утверждал, что в жизни нет ничего вечного, только смерть.
      - Один мой дедушка в 1890 году повернулся лицом к стене и никогда уже больше не улыбнулся, - сказала мисс Плант.
      - А почему он так сделал?
      - Подробностей я уже не помню, - сказала мисс Плант, - это как-то было связано с крикетом.
 

***

 
      Лейтенант Лупо прочитал донесение, которое держал в руке. Удовольствия оно ему не доставило.
      «К рапорту от понедельника, принятого в 21. 15, относительно двух мужчин, прибывших на Главный вокзал. Во всех отелях и пансионах произведена проверка и контроль всех прибывших. Лиц, соответствующих указанным приметам, не обнаружено.
      Считаю возможным обратить ваше внимание, что в тот же вечер отправлялись поезда в Болонью, Милан, Фаэнцу и Ароццо, не считая поездов обратно в Рим. Скорее всего, оба вышеупомянутых лица прибыли во Флоренцию для какой-то встречи и по её окончании продолжили свой путь».
      Лейтенант Лупо ещё раз внимательно прочитал рапорт. Потом зачеркнул «скорее всего» и поставил «возможно». Это не так обязывающе. Теперь предстояло решить, что дальше. На полу у его стола была большая папка с надписью «Разное».
      Лейтенант решил, что там рапорту самое место. Аккуратно вложил его туда и вернул папку на полку.
 

      Подобно животным, которые, перебравшись в чужие края, быстро протаптывают собственную тропу к воде, устанавливают время еды, водопоя и определяют охотничьи угодья и места отдыха, руководствуясь отчасти инстинктом, отчасти опытом, оба приезжих приспособились к жизни во Флоренции, установили режим места и времени.
      Поселившись в пансионе «Друзилла», вставали они поздно, заботливо занимались своим туалетом, не жалея масла для волос, лосьона после бритья и одеколона.
      Одевшись и причесавшись, неторопливо шли в кафе у Понте Веккьо, где пили аперитив, а оттуда в другое кафе, где обедали. Потом отдыхали. В сумерках поднимались снова, и снова столь же заботливо занимались своей внешностью - бриться им приходилось дважды в день. Потом отправлялись в ресторан, где пили и ужинали допоздна. Перед ужином здоровяк скупал все газеты, которые были под руками, раскладывал на столе и подчеркивал текущие курсы на римской бирже, иногда их даже комментировал. Напарник тем временем изучал результаты скачек.
      Их программа после ужина зависела от того, была ли назначена встреча с Марией или Диндони в кафе на Виа Торта, или были они свободны и могли поразвлечься.
      У обоих уже были подружки. Выбрали они их из тех, что были в наличии в борделе на Виа Сантиссима Чара, который посетили сразу после приезда в Флоренцию. С их сутенером возникли разногласия о комиссионных, и произошел скандал. Одному из приезжих это не понравилось. Выйдя на улицу, где стоял новенький «Фиат 1200», принадлежавший сутенеру, он пинком открыл капот и перочинным ножом перерезал все шесть проводов, ведущих к свечам. Когда разъяренный хозяин хотел на него броситься, тот одним ударом выбил ему коленную чашечку, а когда альфонс упал, корчась от боли на тротуаре, присел возле него и неторопливо и отчетливо, словно разговаривая с ребенком, сказал:
      - Машину можно починить, человека - нет. Капито? Понял?
      И все было решено.
      Когда небо начинало светлеть, мужчины возвращались в пансион, потихоньку и порознь, потому что у обоих были ключи от черного хода, и засыпали, когда Флоренция начинала пробуждаться.
      Этим вечером в четверг они пришли в кафе на Виа Торта около одиннадцати.
      Оказалось, что Диндони ещё нет. Сев за стол, они начали ждать.
      Около получаса назад по Виа Торта шла Тина. Она провела вечер в гостях у дяди, жившего неподалеку от Римских ворот, племянники и племянницы пошли её провожать и простились с ней на углу, откуда было рукой подать до её переулка.
      У тротуара стояла спортивная машина с поднятым тентом. Когда Тина шла мимо, дверца открылась и кто-то сказал:
      - Привет, Тина!
      - Добрый вечер, - ответила Тина, - и доброй ночи!
      - Подожди, так не разговаривают со старыми друзьями! - сказал Меркурио. - Я жду тебя здесь целый час.
      - Значит тебе нечего делать, вот и все.
      - И да, и нет. Но я кое-что знаю, что может тебя заинтересовать.
      - Сомневаюсь.
      - Касается это не тебя, а твоего отца.
      - Да? Тогда говори, только побыстрее.
      - Ничего я тебе не скажу, пока не подойдешь ближе. Садись сюда, не бойся, никуда я тебя не увезу.
      - Только попробуй, - сказала Тина. - Я тебе руль выверну и так и въеду твоей колымагою в стену.
      - Верю, верю. Тогда тем более нечего бояться, иди садись, поговорим спокойно. - Он распахнул другую дверцу, и Тина, поколебавшись, села рядом с водителем.
      Меркурио остался за рулем.
      - Теперь ты своего добился, говори.
      Меркурио, барабанивший пальцами по рулю, нервничал ещё больше, чем она. Наконец сказал:
      - Твой отец несколько последних лет работал на моего. Как резчик и реставратор.
      - Синьор профессор был к нему очень добр, - подтвердила Тина. - И к тебе тоже, насколько я слышала.
      - Да, сердце у него доброе, - признал Меркурио, - но все имеет свои границы.
      Неделю назад, когда твой отец занимался прекрасной этрусской чашей - кратером, которая нуждалась в починке, упустил её и она разбилась, да так, что теперь восстановить её невозможно. А потом он резал прекрасный кусок алебастра, резец соскочил и алебастр треснул, и теперь тоже ни на что не годен. Отец твой не виноват, это ясно. Но ясно и то, что глаза и рука у него уже не те.
      - Зачем ты это мне говоришь? И какое тебе до этого дело?
      - Бруно меня любит. Слушает меня, уважает мое мнение. Если я приду к нему и скажу, что Мило Зеччи работал на него многие годы, работал хорошо, и заслужил того, чтобы теперь выплачивать ему пенсию на уровне его бывшего заработка - он бы признал, что я прав, и согласился.
      Тина подумала, что как ни странно, ситуацией владеет она. Сказала:
      - Ты верно рассуждаешь. Я уже давно вижу, что отцу не по себе. Ему нужно бы бросить работу и отдохнуть.
      - Я об этом и говорю.
      - И ты мог бы это устроить?
      - Наверняка.
      - И что ты за это хочешь?
      Меркурио повернулся к ней, не пытаясь придвинуться. Голос его зазвучал почти просительно.
      - Я хотел бы как-нибудь вечером пойти куда-нибудь с тобой.
      - Куда?
      - В кино. В ресторан, поужинать, потанцевать. Куда захочешь.
      - А чем это кино, или ужин, или что-то кончится? - В её голосе ясно звучала ирония.
      - Я отвезу тебя обратно.
      - Куда?
      - Домой, куда же еще.
      - Рассчитываешь ли ты, что мы займемся любовью?
      - Если ты этого захочешь, - покорно согласился Меркурио.
      Тина расхохоталась.
      - Если ты этого захочешь… - наконец выговорила она. - Вот это здорово! Я ещё не слышала, чтобы девушке принадлежало решающее слово. Просто необычайно здорово! - Выходя из машины, она ещё смеялась. - Я об этом подумаю, уважаемый синьор Меркурио!
      Услышав, как за её спиной рванула с места машина, она снова тихонько рассмеялась.
      Дома скандал был в разгаре. Тина попыталась ускользнуть, но мать повелительным жестом призвала её обратно.
      - Может быть тебе удастся уговорить отца взяться за ум! Попытайся!
      - Если он тебя не слушает, то меня тем более.
      - А ты попробуй! Может быть и справимся общими усилиями. Он просто зациклился на двух мыслях. Во-первых, ему ужасно хочется, чтобы синьор Брук помог ему советом.
      Тина удивилась.
      - Как это? - спросила она. - Он же вчера здесь был?
      - Верно. Синьор Брук пришел к нам, согласился поговорить с отцом. Это было очень мило с его стороны, видно сразу, он джентльмен, и к тому же, сразу видно, у него столько работы, - головы не поднять. Он выказал большую любезность, что пришел.
      - Ну так…
      - Подожди. Синьор Брук отправился с отцом в мастерскую, помнишь? Они были там вместе, чуть ли не весь вечер. И о чем говорили? - Аннунциата сделала паузу, чтобы достичь большего эффекта, потом победоносно взмахнула рукой и процедила два слова: - Ни о чем.
      Мило открыл рот, словно хотел что-то сказать, но закрыл его снова.
      - Они торчали там битый час и не поговорили ни о чем, ни о чем существенном.
      Только о гробницах, и керамике, и бронзе, о вине и о погоде, и о том, что все дорожает.
      Тина повернулась к отцу.