I

– Боун тратит слишком много времени на разговоры с этим полицейским, заметил мистер Бёрли.

– Каким полицейским?

Мистеру Крейну казалось, что контора так и кишит полицейскими. Ему уже пришлось отменить визит одного епископа и двух не столь важных клиентов.

– С тем, который все время всех расспрашивает.

– А, вы имеете в виду старшего инспектора?

– Старшего инспектора? Но ведь этот человек отнюдь не джентльмен? Сам мистер Бёрли был выпускником Шербона.

– Ну что вы, – примирительно протянул мистер Крейн. – Я полагаю, он, как говорится, гм… начал с нуля, или с чего там начинают в полиции. Не нужно так воспринимать его распросы. Он выполняет свои обязанности.

– Да по мне пусть выполняет свой долг, – фыркнул мистер Бёрли, – но мне не нравится, что Боун с ним проводит столько времени. Если ему что-то нужно, почему не спросит у меня? Боун вообще не может ничего толком знать. Он у нас меньше недели.

– Вы правы.

– Ведь мы так много платим ему не за то, чтобы все время развлекался с полицейскими.

– Конечно нет, – сказал мистер Крейн. – Я с ним поговорю. А кстати, сколько мы ему платим?

– Четыреста пятьдесят в год, – сказал мистер Бёрли, не краснея.

II

– Проблема ваша в том, – сказал инспектор Хейзелридж, – что вы читаете слишком много детективов.

Он медленно покачивался во вращающемся кресле Хорнимана.

– Как вы это узнали?

– Признайтесь, – продолжал Хейзелридж, – вы думаете, что я буду просиживать тут целыми днями и задавать тысячи вопросов. Что буду тихо, по-кошачьи расхаживать по конторе, внезапно появляясь именно там, где люди что-то обсуждают или сплетничают, что буду поднимать любую бумажку и незаметные глазу волоконца; и что все время буду пыхать трубкой, или играть на губной гармонике, или цитировать Фукидида, чтоб заслужить у критиков репутацию оригинала.

– Но.

– Пока наконец, примерно на двухсот пятидесятой странице, не соберу вас всех в одну комнату и затею какую-нибудь словесную игру в шахматы, во время которой буду на цыпочках расхаживать за спинами всех подозреваемых, периодически их пугая. И наконец, когда все, включая читателей, устанут до предела, достану револьвер, признаюсь, что убийство совершил я сам и на глазах у вас застрелюсь.

– Ну, не считая столь мелодраматического финала, – заметил Боун, примерно этим вы и заняты, не так ли?

– Как практический метод это было бы ничуть не полезнее, чем расстелить на берегу реки сеть и ждать, пока рыба туда не выпрыгнет сама.

Задумчиво почесав нос, инспектор полюбовался девочкой, которая играла с кошкой на противоположном тротуаре, и продолжал:

– Насколько я понимаю, есть два метода лова. Один – бросить в воду бомбу; я бы назвал это методом шока. Второй метод куда труднее, но более надежен. Сплетите сеть и прочешите ею пруд взад и вперед. (Проблема в том, что по большей части у вас нет под руками достаточно мощной бомбы). Вначале не поймаете ничего, но если сеть достаточно густая и забирает в глубину, в конце концов все извлечете на поверхность.

– Теперь я понимаю, – сказал Боун, – почему авторы детективов не избирают ваш метод. Такого никто бы не стал читать.

– Вы правы, – согласился Хейзелридж. – Тоскливое это дело.

III

Пока Хейзелридж высказывался подобным образом, ловля живца уже началась. Распоряжения, которые он накануне вечером дал своим сотрудникам, были недвусмысленны. Хофману он сказал:

– Мне нужно, чтобы вы проверили все дела и счета в этой адвокатской фирме. Прежде всего выясните их платежеспособность. Признаю, выглядят они весьма солидно, но никогда не знаешь. И если это так, хочу знать, каковы их сегодняшние доходы по сравнению… ну, скажем, с доходами десятилетней давности. И не ограничивайтесь только финансовой стороной дела. Взгляните шире. Не пропускайте любой мелочи, которую найдете в документах, и которая покажется вам хоть чем-то странной; любого изменения, необъяснимого само по себе; все, что хоть чуть не так.

Хофман кивнул. Он был финансовым экспертом из отделения по борьбе с мошенничествами и растратами, человеком, который вылавливал факты с наслаждением собирателя насекомых и столь же хладнокровно раскладывал их по коробочкам. Последние полгода провел, расследуя дело двух поляков, чьей специальностью было балансирование на узкой грани между банкротством и выгодными расчетами с поручителями. Хофман отправил обоих предприимчивых господ в свою коллекцию на прошлой неделе, так что по счастью был свободен и мог помочь Хейзелриджу.

– Я дал указания, – продолжал старший инспектор, – чтобы к вам относились как к обычному ревизору. Вам покажут все документы и счета, какие пожелаете. Конечно, если обнаружите, что нечто важное от вас утаивают – это нам тоже поможет.

Хофман снова кивнул.

Другим сотрудниками Хейзелридж поручил дотошно изучить образ жизни, привычки, прошлое и настоящее всех сотрудников фирмы по списку Колли номер два.

Прошлое Уильяма Хэтчарда Бёрли, бакалавра права Оксфордского университета, проживавшего в огромном доме на теневой стороне бульвара Сент-Джордж в квартале Пимлико и тратившего невероятно большую часть своих доходов на всевозможные пилюли, порошки и микстуры.

Настоящее Тристрама Крейна, кавалера Военного Креста, отца двоих детей и владельца дома в Эпсоме.

Образ жизни Роберта Эндрю Хорнимана, выпускника Харроу и отставного офицера флота Его величества, единственной страстью в довольно нудной жизни которого было плавание на маленькой яхте в небезопасных водах.

И что за темное пятно лежит на прошлом Эрика Даксфорда, который носит галстук колледжа, чьи цвета способны поставить в тупик лучших экспертов по этой части, и чьи расходы удивительным образом превышают доходы, нисколько не снижая при этом уровень банковского счета.

Безумные приключения Джона Эмбри Коу, которого в 1935 году дирекция колледжа с прискорбием известила, что сыта им по горло, который провел следующие три года, прежде чем поступить в фирму «Хорниман, Бёрли и Крейн», в попытках устроиться в Соединенных Штатах, Канаде и Японии, и который пережил войну относительно успешно перебираясь из штаба в штаб, всегда на шаг опережая Провидение и отдел кадров министерства обороны.

Жизненный путь Юстаса Коккерила, бывшего сержанта королевской артиллерии, члена Союза конторских служащих, который так заботливо пестует фуксии в своем садике в Масвелл Хилл и который, как позднее оказалось, имеет ещё и другое, куда более удивительное хобби.

Не позабыли и про дам.

От Элизабет Корнель из Севенокса, той самой участницы чемпионата по гольфу, Анны Милдмэй, дочери славного отца, и Сисси Читтеринг, жившей в Далвиче и заполнявшей вечера народными танцами и выжиганием по дереву, до Флоренс Беллбейс, которая жила в Гольден Грин и явно не имела никаких увлечений.

Сержанту Пламптри, вполне доверяя его нестандартным методам, Хейзелридж поручил важную часть расследования.

– Мне нужно, чтобы вы узнали как можно больше про Смоллбона, – сказал он. – Хочу понять, что это был за человек. Сейчас один портрет дают люди, которые встречались с ним в конторе, и совершенно иной – его квартирная хозяйка. Конечно, вы это заметили. Который из них верен? Выясните. Поговорите с его друзьями, родственниками.

– Мне кажется, родственников у него нет.

– Если копнуть поглубже – века до двенадцатого-с серьезным видом заверил Хейзелридж, – то выяснится, что все англичане-родственники, причем не меньше чем по ста тридцати пяти разным линиям.

– Сделаю, – пообещал не слишком твердо Пламптри.

Начал он с того, что ещё раз побывал на Веллингборо Роад; но кроме очередной чашки крепкого чая ничего нового от мисс Таккер не добился. Сержанту она предложила поинтересоваться в музеях – ведь мистер Смоллбон был большой их ценитель. Мог пропадать в музеях целыми днями.

Идея была не слишком привлекательная, но за неимением лучших сержант Пламптри отправился в путь по крупным музеям, образовывавшим компактный пояс вдоль южной границы Гайд Парка и Кенсингтон Гарден. Особе внимание уделял коллекциям фарфора и керамики. Но нигде ему помочь не смогли. Оказалось, что все музеи кишмя кишат серьезными субтильными старичками, которые целыми днями бродят по длинным мраморным коридорам от экспоната к экспонату.

К концу дня, уже изрядно устав, сержант Пламптри на своем маршруте с запада на восток добрался до последнего и самого большого музея – и там ему наконец хоть немного повезло. Зайдя в читальню, он представился и тут же приглашен был на беседу с главным библиотекарем. У того карточки порхали так быстро, что любой последователь Хорнимана побелел бы от зависти, и наконец выплыло имя Маркуса Смоллбона.

– Каждый, кто сюда приходит впервые, должен записаться, – сообщил библиотекарь. – Для порядка. Мы ведь не можем позволить, чтоб тут шатался кто попало. И требуем имя хотя бы одного поручителя. Знаете, осторожность никогда не мешает.

В соответствующей графе на карточке мистера Смоллбона сержант Пламптри с удовольствием обнаружил имя Абеля Хорнимана и преподобного Юстаса Эвандера, викария собора святого Катберта у миноритов в восточном Лондоне. Библиотекарь нашел новейший альманах духовных лиц. Сержанта на миг охватили опасения, что преподобный Юстас мог умереть или получить назначение епископом в Гонолулу. Но оказалось, что все в порядке, что преподобный все ещё на своем месте. И Пламптри сел в автобус, идущий в Сити.

Вечернюю мессу в соборе святого Катберта служили рано, что отвечало интересам немногих обитателей Сити, которых вообще можно затащить в церковь, и когда сержант Пламптри туда добрался, месса как раз кончалась.

Преподобный Юстас, полный краснолицый мужчина, который в 1908 году привел свою восьмерку к победе тем, что решительно перевернул две других восьмерки, которые преграждали им путь, и который с тех пор таким же образом обращался с силами зла, приветствовал сержанта Пламптри ошеломляющим по силе рукопожатием и пригласил его к себе домой на чашку какао.

Через десять минут они уже сидели в уютной гостиной, богато разукрашенной групповыми фотографиями и перекрещенными веслами, над которыми возвышалась голова водяного буйвола, неосторожно попавшегося на пути преподобному Юстасу, когда тот был на отдыхе в Южной Африке. Потягивая горячий какао, сержант Пламптри сумел тайком извлечь блокнот и пристроить его на колене, чтобы незаметно делать пометки.

– Прежде всего, – начал священник, – в чем, собственно, дело?

Сержант Пламптри отнюдь не видел причин замалчивать факты, а потому изложил собеседнику в общих чертах, что случилось, и сообщил, какую информацию ему поручено собрать.

– Но я Смоллбона уже год не видел, – сказал священник. – И сразу вам скажу, почему. Если хотите знать, что он был за человек, могу вам рассказать лучше, чем кто бы то ни было. Я знал Маркуса Смоллбона больше тридцати лет. Впервые встретился с ним в университете – мы вместе учились в Анжело. Интересы у нас были разные, но жили на одном этаже и был случай, преподобный Юстас усмехнулся, – когда я спас его от купания в фонтане. Мне перевес шесть на одного показался чрезмерным, поэтому я вмешался, ну и… короче говоря, помог. Но это было так давно! По окончании учебы мы некоторое время переписывались. Когда я получил место в Лондоне, то разыскал его, и пару раз мы вместе поужинали.

Преподобный Юстас встал, согнал булльтерьера с дивана и продолжал:

– Главная проблема Маркуса была в его постоянном доходе. Достаточном, чтобы не заботиться о куске хлеба, но не настолько большом, чтобы с ним что-то предпринять. У него было слишком много свободного времени. По большей части тратил его на собирательство чего попало. Один год это были старые гравюры, на следующий год-фарфор и так далее. Последнее время, насколько я знаю, он посвятил себя керамике. Но никогда и ничем не занимался так долго, чтобы стать настоящим знатоком. Все это, конечно, невинное легкомыслие, но боюсь, что была у его и другая сторона – скажем прямо – не лучшего характера. Все из-за избытка свободного времени. Ведь он любил писать в газеты, чтоб обратить внимание на ошибки разных авторов, либо язвительно указывал на расхождения в заявлениях официальных лиц. Тут тоже нет ничего плохого, но он шел дальше. Сам я могу привести лишь один пример, поскольку только раз столкнулся с ним впрямую. Примерно года два назад один из моих коллег-священников вступил в серьезный конфликт со своим епископом. Настолько серьезный, что едва не лишился сана. Не буду углубляться в подробности, но епископ действовал тогда на основании информации, которую получил от Смоллбона.

Сержант Пламптри кивнул. Ему не надо было объяснять, что это информация весьма серьезная, причем такая, которая могла привести к неожиданным выводам. Но следовало задать ещё один вопрос, а сержант Пламптри никак не мог его сформулировать. Преподобный Эвандер ему помог.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал он. – Но можете спокойно выбросить это из головы. Смоллбон не был шантажистом. Он все вынюхивал и раскапывал разные неприятные и дурнопахнущие вещи, но делал это не для денег. Не знаю, что он с этого имел. И не узнаю никогда, лишь только перед Страшным судом. А ну-ка пошел на пол, Бонги, или я тебя отшлепаю! Однако, как я уже говорил, занимался он этим от нечего делать. Что-то есть в словах, что лень-мать всех пороков. И пожалуй, такое поведение соответствует преувеличенному самомнению. Еще чашечку какао, сержант? Верно, я сам не знаю, почему люди предпочитают пиво, а не какао. Все началось с того бодрого плебея Честертона.

IV

Тысячью миль южнее.

Хотя была ещё только средина марта, итальянское солнце уже изрядно пригревало. Сержант Россо из участка карабинеров в Аруджи, округ Флоренция, потел и ругался, толкая свой черный велосипед на крутой подъем из долины Арно к деревне ля Чиччола.

Было воскресенье и была фиеста; один из многих праздников, которыми испещрен итальянский католический календарь. В участке в Аруджи на обед кроме спагетти была ещё баранина, – пальчики оближешь, и даже изрядная порция сыра. И вино. Так что с сержанта Россо так и лило.

Но он терпел. В его терпении была изрядная доля гордости. Не каждый день к ним в Аруджи приходит просьба о помощи от английской полиции. Это был вопрос престижа. И, кроме того, сержант Россо был большим другом Англии. Ведь он сражался в сорок четвертом году в рядах партизан. И это он внес свой вклад в победу в сорок пятом. И даже тот велосипед, который он толкал перед собой, позаимствовал когда-то во взводе связи Его королевского высочества.

Так что как ни лило с сержанта Россо, он настойчиво карабкался дальше.

Наконец он добрался до решетчатых ворот и белых стен виллы Карпеджо и через пять минут уже вел официальную беседу с синьорой Бонавентура. Показал ей фото и визитку. При взгляде на фото синьора Бонавентура улыбнулась, при виде визитки огорченно цокнула языком. Конечно, она узнает фотографию. Это мистер Смоллбон, который в отличие от других англичан, с которыми она была знакома, был среднего сложения. Никаких шести футов в высоту и ярда в ширину, как большинство его земляков. Просто нормальный человек, едва не меньший, чем итальянец. Но чтобы утверждать о себе, что он владелец её дома! Взглянула на визитку и снова надулась. Конечно, он провел здесь прошлым летом несколько недель – может быть, месяца два максимум. Ходил по флорентийским галереям и накупил уйму керамики сомнительных достоинств. И с той поры она его не видела и не слышала о нем. Зачем сержант вообще пришел? Так синьор Смоллбон умер? Санта Мария! Но мы все там будем.

Тысячью миль северней.

Сержант Пламптри посетил секретаря лондонского епископа. Коротко рассказал об истории, которую упомянул преподобный Юстас Эвандер. Секретарь его успокоил. Священник, которого касалось то дело, служит теперь миссионером в Китае; уже год как его нет в Англии.

Сержант Пламптри поблагодарил. Эта версия с самого начала не казалась ему слишком многообещающей, но попробовать стоило.

Между тем коллега сержанта Пламптри, сержант Элверс, отправился на вокзал Чаринг Кросс и провел там утомительный час в кабинете начальника. Всем кассирам, которые работали утром в пятницу 12 числа, была предъявлена фотография Маркуса Смоллбона, и все в один голос заявили, что так выглядят тысячи людей, и что они не могут ручаться, что он покупал в тот день билет куда-то в Кент. Потом сержант Элверс повторил эту процедуру на вокзалах Лондон Бридж, Ватерлоо и Виктория. Главная проблема была в том, что во всем Кенте не было станции, которая именовалась бы Стэнтон или Стэнкомб.

В Мэйдстоуне сотрудник кентской полиции, вооруженный подробной картой, историей графства и другими полезными пособиями, составлял список. Стэнкомб Певерил, Стэнкомб Бассет, Стэнком Ирлс, Стэнкомб Хаус, Стэнком-ле-Марч, Стэнком Хит.

И так колесики вертелись, веретена жужжали и сеть все росла.

V

– Финансовая сторона на первый взгляд в порядке, – докладывал вечером Хофман. – В соответствии с договором вся чистая прибыль фирмы-в том числе и всех фирм-филиалов – делится на десять равных частей. Их них четыре доставались Абелю Хорниману, три – Бёрли и три – Крейну. Доля Абеля Хорнимана ныне переходит к его сыну, который, насколько я знаю, единственный исполнитель последней воли и единственный наследник.

– А остальные компаньоны – Расмуссен, и Окшотт, и прочие?

– Они на жаловании.

– Ага. И сколько же составила чистая прибыль за прошедший год?

– После уплаты всех налогов, – Хофман заглянул в свои заметки, – почти десять тысяч фунтов.

– Это совсем немного, вам не кажется? – заметил Хейзелридж. – Значит, Абель получил – подождите – меньше четырех тысяч. И притом должен был содержать свой огромный дом в Кенсингтоне – а я слышал, что у него ещё и дом в деревне.

– Поместье в Кенте, – поправил Хофман. – Можно сказать, небольшая ферма, две-три сотни акров.

– М-да. Я полагал, что он зарабатывает куда больше. Как все это выглядит по сравнению с доходами десятилетней давности?

– Медленный, но заметный спад. В 1938 чистая прибыль была около пятнадцати тысяч.

– Но, я полагаю, он был платежеспособен?

– На такой вопрос я сразу не отвечу, – осторожно сказал Хофман. – Мог иметь долги, о которых мы ничего не знаем. Но я полагаю, что скорее всего был.

– Есть какие-то реальные сомнения по этой части?

– Дом в Кенсингтоне и поместье в Кенте все в долгах. Несомненно, при нынешних ценах на дома и земельные участки ипотеку он выплачивать мог. Но только-только.

– А другое имущество?

– Только текущий счет в банке. Как я говорил, на этом этапе трудно пока сказать точно. На сегодня в банке около четырех тысяч фунтов.

– Гм. – Все это явно не соответствовало представлениям Хейзелриджа о старшем партнере известной адвокатской конторы. – Вам это не кажется странным? Точно знаете, что нет каких-нибудь ценных бумаг, каких-то инвестиций?

– Не нашел ни следа, – подтвердил Хофман. – Большинство позиций его банковского счета пояснений не требует. Доход из прибыли фирмы, регулярные расходы по хозяйству, расчеты с поставщиками, клубные взносы и так далее. Все учтено весьма методически. И ещё ежеквартальные выплаты в сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов, которые я не могу объяснить. Видимо, страховой взнос.

Хофман был здесь не для того, чтобы высказывать комментарии или догадки. Его интересовали только факты. А цифры и есть факты. Их можно собрать и привести в должный порядок; их можно складывать и вычитать. И когда-нибудь потом кто-то скажет, каков конечный результат. Но не мистер Хофман.