– Было бы лучше, если бы это осталось бессмыслицей, – тихо сказал отец Браун. – Что ж, если вы спрашиваете напрямик – да, я думаю, что объяснить могу.
      Наступила долгая тишина, затем сыщик с необычной резкостью произнес:
      – А вот идет из отеля секретарь покойного. Мне пора. Пойду поговорю с этим вашим безумным рыбаком.
      – Post hoc propter hoc ? – спросил священник с улыбкой.
      – Видите ли, – резко, но искренне ответил сыщик, – я не нравлюсь секретарю и не могу сказать, чтобы он мне нравился. Он задал кучу вопросов, которые не привели ни к чему, кроме ссоры. Возможно, он ревнует, что старик позвал кого-то другого, а не удовольствовался советом своего элегантного помощника. До свидания.
      Он повернулся и стал с трудом пробираться по песку к тому месту, где эксцентричный проповедник уже сидел в своем морском гнезде. Сейчас, в зеленых сумерках, он походил на огромного полипа или ядовитую медузу, закинувшую отравленные щупальца в светящееся море.
      А в это время священник безмятежно глядел на столь же безмятежного секретаря. В этой толпе он был заметен издали благодаря какой-то клерикальной опрятности и строгости одежды. Ничуть не желая принимать чью-либо сторону в конфликте, отец Браун почувствовал, что ему, скорее, понятны предубеждения частного сыщика.
      Внешность Энтони Тейлора была под стать костюму. Его красивое лицо выражало ум и твердость. Он был бледен, черные волосы спускались чуть ниже, чем принято, словно предвещали бакенбарды. Губы он сжимал сильнее, чем их обычно сжимают. Единственное, что могло бы оправдать легкую неприязнь отца Брауна, очень уж странно звучит – священнику померещилось, что секретарь разговаривает ноздрями. Он плотно сжал губы, и крылья носа обрели от этого особую живость, словно Энтони Тейлор и живет, и общается, сопя и принюхиваясь. Как ни странно, этому ничуть не противоречило то, что речь его оказалась быстрой, как пулеметная очередь. А вот к его элегантности такая манера не подходила.
      Начал он с ходу:
      – Как, никаких тел на берег не вынесло?
      – Ни о чем таком не сообщали, – ответил отец Браун.
      – Значит, нет гигантского трупа в шерстяном кашне? – спросил мистер Тейлор.
      – Нет, – ответил отец Браун.
      Мистер Тейлор снова сжал губы, но презрительно подрагивающие ноздри так хорошо передавали его мысли, что их можно было назвать красноречивыми.
      Когда он опять открыл рот после нескольких вежливых и пустых фраз, произнесенных священником, то сообщил отрывисто:
      – Вот инспектор. Наверное, искал кашне по всей Англии.
      Инспектор Гринстед, смуглый человек с седой эспаньолкой, обратился к отцу Брауну гораздо вежливее, чем секретарь.
      – Я подумал, что вам будет интересно, – сказал он, – мы не обнаружили никаких следов человека, похожего по описанию на того, кто покинул пирс.
      – Или, точнее, не покидал, – заметил Тейлор. – Служащие пирса никого не видели.
      – Что ж, – ответил инспектор, – мы обзвонили все участки, держим под наблюдением все дороги, так что ему не уехать из Англии. Мне, по правде говоря, кажется, что он не мог убежать этим путем. Судя по всему, его нигде нет.
      – Его никогда нигде и не было, – произнес секретарь, и резкий голос прозвучал как выстрел на пустынном берегу.
      Инспектор удивился, но лицо священника понемногу прояснилось, и он спросил с чуть напускным равнодушием:
      – Вы хотите сказать, что это миф? Или, может быть, ложь?
      – А!.. – ответил секретарь, втягивая ноздрями воздух. – Наконец это пришло вам в голову!
      – Это первое, что пришло мне в голову, – сказал отец Браун. – Это первое, что приходит в голову, когда вы слышите от незнакомого человека историю о странном убийце на пустынном пирсе. Попросту говоря, вы думаете, что бедняга Мигглтон и не слышал, как кто-то убил миллионера. Может быть, вы думаете, что он сам его убил.
      – Что ж, – сказал секретарь, – Мигглтон кажется мне опустившимся и жалким человеком. Есть только один рассказ о том, что произошло на пирсе, и сводится он к исчезнувшим великанам, прямо как в сказке. Даже в его изложении эта история не делает ему чести. По его собственным словам, он провалил дело, клиента убили в нескольких ярдах от него. Видите, он признает, что он – дурак и неудачник.
      – Да, – произнес отец Браун. – Я очень люблю людей, признающих себя дураками и неудачниками.
      – Не понимаю, – огрызнулся секретарь.
      – Наверное, – задумчиво добавил отец Браун, – я потому люблю их, что столько дураков и неудачников себя такими не признают.
      Помолчав, он продолжил:
      – Но даже если он дурак и неудачник, это не доказывает, что он лжец и убийца. И вы забыли, что есть одно объективное свидетельство, подтверждающее его историю. Я имею в виду письмо, где миллионер рассказывает о кузене и о вендетте. Если вы не докажете, что документ поддельный, вам придется признать, что Брюса преследовали, и у преследователя был свой мотив. Собственно говоря, мотив этот известен.
      – Я не совсем понимаю вашу мысль, – сказал инспектор.
      – Дорогой мой, – сказал отец Браун, от нетерпения впервые проявляя фамильярность, – у всех в известном смысле был мотив. Если принять во внимание, как нажил Брюс свои деньги, и если принять во внимание, как большинство миллионеров наживают деньги, кто угодно мог совершить такой естественный поступок – сбросить его в море. Наверное, у многих это вышло бы едва ли не автоматически. Почти всем это рано или поздно должно было прийти в голову. Мистер Тейлор мог это сделать.
      – Что? – перебил мистер Тейлор, раздувая ноздри.
      – Я мог это сделать, – продолжал отец Браун, – если бы меня не удерживало почтение к моему начальству. Любой, кроме глубоконравственного человека, мог испытать такой соблазн. Кому не захочется так просто решить социальную проблему. Я мог это сделать, вы могли это сделать, мэр или пирожник могли это сделать. Единственно, на мой взгляд, кто не стал бы этого делать, – частный сыщик, нанятый Брюсом за пять фунтов в неделю и не получивший еще ничего.
      Секретарь помолчал с минуту, потом фыркнул и произнес:
      – Если в письме и впрямь есть такое предложение, разумеется, лучше проверить, не подделка ли это. Мы ведь даже не знаем, не выдуман ли весь рассказ. Этот субъект и сам признает, что исчезновение его горбатого гиганта невероятно и необъяснимо.
      – Да, – сказал отец Браун, – вот что мне нравится в Мигглтоне. Он многое признает.
      – А все-таки, – настаивал секретарь, и ноздри его дрожали от возбуждения, – а все-таки, короче говоря, он не может доказать, что его высокий человек в шарфе существовал или существует. Каждый найденный полицией факт и показания свидетелей доказывают, что его нет. Отец Браун, есть только один способ оправдать прохвоста, которого вы, кажется, так любите, – предъявить великана. Но именно этого вы не можете.
      – Кстати, – рассеянно произнес священник, – вы пришли из отеля, где у Брюса был номер?
      Тейлор немного растерялся.
      – Ну, он всегда снимал эти комнаты, – отвечал он. – Они практически принадлежат ему. Я, правда, не видел его здесь в этот раз.
      – А вы вместе прибыли на машине, – заметил Браун, – или оба приехали поездом?
      – Я приехал поездом и привез багаж, – нетерпеливо ответил секретарь. – Что-то, наверное, задержало его. Я не видел его с тех пор, как он уехал из Йоркшира недели две назад.
      – Значит, – очень мягко продолжал священник, – если Мигглтон не был последним, кто видел Брюса на фоне диких волн, вы последний, кто видел его на столь же диких йоркширских болотах.
      Тейлор побледнел, но скрипучий его голос звучал спокойно:
      – Я не утверждал, что Мигглтон не видел Брюса на пирсе.
      – Нет? А почему? – спросил отец Браун. – Если он выдумал одного человека, почему бы ему не выдумать двоих? Конечно, мы знаем, что Брюс существовал, но мы не знаем, что произошло с ним за эти несколько недель. Возможно, его оставили в Йоркшире.
      И без того резкий голос секретаря поднялся до визга. Куда-то исчез весь его светский лоск.
      – Вы просто передергиваете! Вы просто увиливаете! Вы пытаетесь выдвинуть какие-то дикие обвинения, потому что не можете ответить на мой вопрос.
      – Дайте подумать, – задумчиво произнес отец Браун. – Что это был за вопрос?
      – Вы прекрасно знаете, и еще вы знаете, что не можете ответить. Где человек с кашне? Кто его видел? Кто о нем слышал или говорил о нем, кроме этого вашего субъекта? Если вы хотите убедить нас, вы предъявите его. Если он когда-либо существовал, он может прятаться на Гебридах или в Кальяо. Но вы должны предъявить его, хоть я и знаю, что его нет. Ну? Где он?
      – Вероятно, там, – сказал отец Браун. Щурясь, он пристально смотрел на волны, омывавшие стальную колонну пирса, где сыщик и старый рыбак-проповедник все еще темнели на фоне зеленой светящейся воды. – Ну, в тех сетях.
      Несмотря на потрясение, инспектор мгновенно овладел ситуацией и кинулся бежать по пляжу.
      – Вы хотите сказать, – кричал он, – что тело убийцы в сетях у старика?
      Отец Браун кивнул, следуя за ним по каменистому склону. Пока они бежали вниз, бедный сыщик Мигглтон повернулся и начал карабкаться наверх, навстречу им, темный, как тень в пантомиме, изображающей удивление.
      – Это правда! – выдохнул он. – Убийца постарался выплыть на берег и, конечно, утонул в такую погоду. Или покончил с собой. Как бы то ни было, его труп плавал в рыбачьей сети у Старого Беса. Вот что этот маньяк имел в виду, говоря, что ловит мертвецов.
      Инспектор бежал по берегу, обогнав их всех, и слышно было, как он что-то приказывает. Через несколько минут рыбаки и люди, случайно оказавшиеся поблизости, вытащили сеть со страшной ношей на песок, в котором еще отражались лучи заходящего солнца. Слова замерли на губах у секретаря, когда он увидел, что лежало на песке. То было тело гигантского мужчины в лохмотьях, с широкими сгорбленными плечами, костлявым лицом, орлиным профилем. Большой красный шарф распластался по освещенному закатом песку, как огромное пятно крови. Но Тейлор смотрел не на окровавленный шарф, а на лицо, и его собственное лицо отражало борьбу недоверия и подозрения.
      Инспектор тотчас обратился к Мигглтону. На этот раз тон его был куда любезней.
      – Да, это подтверждает вашу историю, – сказал он.
      Лишь услышав, с каким выражением произнес он эти слова, Мигглтон внезапно понял, насколько никто не верил ему. Никто, кроме отца Брауна.
      И потому, заметив, что священник норовит незаметно отойти в сторону, он совсем было решился присоединиться к нему, но остановился, пораженный тем, что священника вновь привлекли эти аттракционы с механическими фигурками. Он увидел даже, как тот нащупывает монетку. Зажав ее большим и указательным пальцем, отец Браун замер, когда вновь послышался громкий, неприятный голос секретаря.
      – Надеюсь, – произнес он, – чудовищные, идиотские обвинения против меня тоже закончились?
      – Что вы, – ответил священник, – я никогда вас не обвинял. Я не такой уж дурак и не думал, что вы убили своего хозяина в Йоркшире, а теперь бродите здесь с его багажом. Я сказал, что могу набрать против вас не меньше улик, чем против Мигглтона. А если вы и впрямь хотите узнать правду – уверяю вас, ее еще не совсем поняли, – могу дать вам намек из области, непосредственно вас касающейся. Мне представляется странным и значительным, что мистер Брюс нарушил привычный образ жизни и не показывался в тех местах, где его знали, за несколько недель до убийства. Поскольку вы, кажется, способный сыщик-любитель, советую вам поработать над этой линией.
      – Что вы имеете в виду? – резко спросил секретарь.
      Отец Браун не ответил ему, он с увлечением дергал за рукоятку автомата, и куклы, то одна, то другая, появлялись перед ним.
      – Отец Браун, – спросил Мигглтон, в котором вновь ожило раздражение, – не скажете ли вы мне, чем вас так привлекает эта дурацкая игра?
      – Тем, – ответил священник, пристально вглядываясь в кукольный театр за стеклом, – тем, что в ней заключен секрет трагедии.
      Затем выпрямился и очень серьезно посмотрел на собеседника.
      – Я знал, что вы говорите и правду, и неправду, – сказал он.
      Мигглтон лишь молча взирал на него.
      – Это очень просто, – добавил священник, понижая голос. – Тело с алым шарфом принадлежит Брэму Брюсу, миллионеру. Никакого другого не будет.
      – Но двое мужчин… – начал Мигглтон, и рот его раскрылся от изумления.
      – Ваше описание было удивительно живым, – произнес отец Браун. – Уверяю вас, я не забыл его. С вашего позволения, я бы сказал, что у вас литературный талант. Возможно, журналистика откроет перед вами большие возможности, чем сыскное дело. Мне кажется, я помню все, что вы говорили о каждом из них. Только, видите ли, как ни странно, все детали производили на вас одно впечатление, а на меня – совершенно иное. Давайте начнем с первого человека. Вы сказали, что он держался очень властно и с большим достоинством. И вы подумали: «Вот настоящий магнат, великий властелин торговли, повелитель рынков». Но когда я услышал про властный вид и достоинство, я подумал: «Вот актер, все в нем от актера». Человек не становится таким, оттого что возглавляет сеть универсальных магазинов. Он становится таким, если играет Тень отца Гамлета, или Юлия Цезаря, или короля Лира, и потом уже никак не может от этого избавиться. Вы не так хорошо разглядели его одежду, чтобы сказать, не была ли она потрепанной. Но зато увидели полоску меха и модный покрой, а я вновь подумал: «Актер». Далее, прежде чем мы поговорим подробнее о другом человеке, заметьте одну его особенность, явно отсутствующую у первого. Вы сказали, что второй был не только оборван, но и не брит, зарос щетиной. Так вот, мы все видели потрепанных актеров, грязных актеров, пьяных актеров, совершенно опустившихся актеров, но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы у работающего или даже ищущего работу актера была щетина. С другой стороны, если джентльмен или богатый чудак опускается, первым делом он перестает бриться. У нас есть все основания поверить, что ваш миллионер опустился. Его письмо – это письмо человека, махнувшего на себя рукой. Но не только от неряшливости стал он бедным и обтрепанным. Неужели вы не поняли, что он просто скрывался? Вот почему он не поехал в отель, и его собственный секретарь не видел его недели две. Он был очень богат, но непременно хотел стать совершенно неузнаваемым. Вы когда-нибудь читали «Женщину в белом»? Помните, как светского, любящего роскошь графа Фоско, прятавшегося от тайного общества, нашли заколотым? Он был в синей блузе французского рабочего. Теперь вернемся ненадолго к этим двоим. Вы увидели, что первый спокоен и собран, и подумали: «Вот невинная жертва», хотя письмо этой жертвы отнюдь не было спокойным и собранным. Я услышал, что он спокоен и собран, и подумал: «Это убийца». Почему бы ему не быть спокойным и собранным? Он знал, что собирается сделать, он давно это решил, и если у него были какие-то колебания или угрызения, он победил их намного раньше, чем появился – да, именно на сцене, на подмостках. Он вряд ли боялся выходить на сцену. Он не вытаскивал пистолет, не размахивал им – зачем? – он и стрелял из кармана… Другой же суетился со своим пистолетом, он ведь нервничал и скорее всего никогда пистолета не держал. По этой же самой причине он вращал глазами. Он ведь еще и оглядывался, ибо не преследовал, а бежал от преследователя. Но вы увидели сначала первого человека и невольно подумали, что второй идет за ним. Говоря языком математики или механики, каждый из них бежал за другим – совсем как вот эти.
      – Кого вы имеете в виду? – спросил ошеломленный сыщик.
      – Да эти же! – вскричал отец Браун, хлопая по автомату деревянной лопаткой, которую почему-то пронес сквозь все эти жуткие тайны. – Маленькие заводные куклы, которые гонятся друг за другом по кругу. Назовем их Синим Человеком и Алым, по цвету одежды. Я начал с Синего, и дети сказали, что Алый бежит за ним, но все вышло бы наоборот, если бы я начал с Алого.
      – Да, начинаю понимать, – сказал Мигглтон, – наверное, все остальное тоже сходится. Фамильное сходство, конечно, можно повернуть и так и так. Никто не видел, как убийца ушел с пирса…
      – Никто и не искал убийцу, уходящего с пирса, – ответил священник. – Никто не велел искать чисто выбритого джентльмена в модном пальто. Вся тайна его исчезновения основана на том, как вы описали великана в красном шарфе. А вся правда в том, что актер в каракуле убил миллионера в красной тряпке, и вот – тело. Это как с Синим и Алым. Вы увидели одного из них первым и перепутали, кто из них покраснел от злости, кто посинел от страха.
      Именно тут двое или трое ребятишек подбежали по песку, и священник помахал деревянной лопаткой, а потом стал театрально постукивать ею по игральным автоматам. Мигглтон догадался, что он мешает детям подойти к страшной груде на берегу.
      – Еще одна монетка осталась в этом мире, – сказал отец Браун, – и потом, нам пора домой, пить чай. Знаешь, Дорис, мне нравятся эти игры, которые все кружатся и кружатся, как хоровод. В конце концов, Бог велел солнцу и звездам водить хоровод. А другие игры, где один должен настичь другого, где соперники бегут голова к голове, норовя обогнать друг друга – что ж, бывает и хуже. Приятно думать, что Синий человек и Алый не теряют веселья, они равны, свободны, не обижают друг друга. Как ему хорошо, Алому человеку!
 
Он не изменится, и не умрет,
И не убьет, как Синий человек.
 
      С чувством прочитав эти удивительные строки, отец Браун сунул лопатку под мышку, взял за руки двух ребятишек и, тяжело ступая, пошел пить чай.

Преступление коммуниста