- Стакан Рэггли?
      - Нет. Это был ничей стакан. Он стоял рядом со стаканом молока, и в нем оставалось еще порядком виски. Мы с вами виски не пили. Хозяин, когда горлопан Джукс вызвался его угостить, попросил "глоточек джина". Так чей же это стакан? Не станете же вы утверждать, что любитель виски скрывался под обличьем мусульманина в зеленом тюрбане?
      Или что преподобный Дэвид Прайс-Джонс умудрился запить молоко спиртным и даже не заметить?
      - Виски пили коммивояжеры, - возразил инспектор. - Они всегда его заказывают.
      - А раз заказывают, то рассчитывают получить свой заказ, - сказал отец Браун. - Но вчера, когда официант перенес всю заказанную ими выпивку в другую комнату, этого стакана никто не хватился.
      - Может, официант забыл стакан, - неуверенно сказал Гринвуд. - Забыл, а в другой комнате налил посетителю новый.
      Отец Браун покачал головой.
      - Примите в соображение человеческую натуру. Я говорю о коммивояжерах. Одни называют людей этого звания "простонародьем", другие - "простыми тружениками". Это уж кто как к ним относится. Для меня они прежде всего люди бесхитростные. В большинстве своем это славный народ: разъезжают по делам и ждут не дождутся, чтобы снова оказаться дома с женушкой, с детишками. Попадаются негодяи - тот обзавелся сразу несколькими женушками, этот ухлопал несколько женушек. Но главное в них - простодушие. И всегда-то они под хмельком. Не то чтобы пьяны, а именно под хмельком - многие герцоги и оксфордские профессора по сравнению с ними горькие пьяницы. В таком состоянии человек все вокруг замечает и если заметит что-то не то - не смолчит. Вы верно обращали внимание, что, когда человек навеселе, всякий пустяк может развязать ему язык. Стоит бармену перелить пива, так что пена течет по кружке, балагур кричит: "Тпру, Эмма!" или "Вот расщедрился!" Представьте же, что вчера за столом в комнате для коммивояжеров собралось пятеро таких балагуров, а им принесли только четыре стакана. Будут они молчать? Да ни за что на свете! Они поднимут крик. В особенности тот, кого обделили. Англичанин, принадлежащий к другому сословию, стал бы молча дожидаться, когда его обслужат. А этот гаркнет: "А про меня забыли?" или "Эй, Джордж, думаешь, я трезвенником заделался?" или "Слушай, Джордж, я пока еще зеленый тюрбан не напялил!" Но бармену вчера таких замечаний не делали. Поэтому я совершенно уверен, что из забытого стакана пил кто-то другой - кто-то, кого мы в расчет не приняли.
      - Кто же?
      - Вы опираетесь только на показания хозяина и бармена и совсем упустили из виду слова еще одного свидетеля - мальчугана, который подметал ступеньки. Он уверяет, что какой-то человек заходил вчера в гостиницу и почти тут же ушел. Возможно, он тоже был коммивояжером, но не из той развеселой компании. Ни хозяин, ни бармен его не видели - утверждают, что не видели, - но он как-то ухитрился выпить стаканчик виски "на скорую руку". Назовем его для простоты Скорая Рука. Знаете, инспектор, я редко вмешиваюсь в вашу работу. Я знаю, что при всем своем усердии не смогу справиться с ней лучше вас. Мне еще никогда не случалось обращаться в полицию с просьбой начать розыски, пуститься вдогонку за преступником. Но сегодня я прошу вас именно об этом. Найдите этого человека. Разыщите его хоть на дне морском. Поставьте на ноги всю полицию. Даже если вам придется гоняться за ним по всему свету - найдите эту Скорую Руку. Он нам очень нужен.
      Гринвуд в отчаянии схватился за голову:
      - Что мы о нем знаем? Только то, что незнакомец скор на руку? Есть у него приметы?
      - На нем был клетчатый шотландский плащ. И еще он сказал мальчику, что к утру должен быть в Эдинбурге.
      Больше мальчуган ничего не знает. По-моему, полиции случалось находить преступников, о которых было известно и того меньше.
      - Вы принимаете это дело так близко к сердцу, - удивленно заметил инспектор.
      Священник озадаченно морщил лоб, словно и сам Дивился своей ретивости. Потом решительно сказал:
      - Кажется, вы меня не совсем понимаете. Жизнь каждого человека чего-нибудь да стоит. И ваша, и моя. Все мы для чего-то нужны. Это догмат, в который уверовать труднее всего.
      Инспектор слушал со вниманием и явно недоумевал.
      - Бог дорожит нами. Почему - одному Ему известно.
      Но только потому и существуют полицейские.
      Полицейский так и не понял, с чего это вдруг Провидение позаботилось о нем. А отец Браун продолжал:
      - В этом смысле закон справедлив. Если жизнь человека не безделица, то и убийство не безделица. Нельзя допустить, чтобы творение Божие, созданное в великой тайне, было в великой тайне уничтожено. Однако, - это слово он произнес с особой решительностью, - однако жизни всех людей равноценны только в высшем смысле. А в земной жизни убийство значительного человека подчас не такое уж значительное событие. Вот вы привыкли различать уголовные дела по их важности. Положим, я, самый обычный, земной человек, узнаю, что убили не кого-нибудь - премьер-министра. Но что мне, самому обычному, земному человеку до премьер-министра? Есть он, нет его - какая разница? Да если сегодня прикончат премьер-министра, перестреляют всех политиков, неужто вы думаете, что завтра некому будет занять их место и объявить, что "правительство прекрасно понимает всю серьезность проблемы и обстоятельно изучает пути ее решения"? Нестоящие они люди, сильные мира сего. Почти все, о ком изо дня в день пишут газеты, - нестоящие люди.
      Тут голос отца Брауна посуровел, священник встал и пристукнул по столу, что было совсем не в его натуре:
      - Но Рэггли - этот дорого стоил! Таких людей мало, а ведь они могли бы спасти Англию. Мрачные, непоколебимые, они - как дорожные указатели на распутьях истории.
      Последуй мы в том направлении, которое они указывают, мы не скатились бы в трясину торгашества. Декан Свифт, доктор Джонсон {Джонсон Сэмюель (1709 - 1784) - английский писатель, публицист, лексикограф}, Уильям Коббет {(1762 - 1835) - английский публицист и историк} - каждый из них слыл брюзгой и нелюдимом, зато друзья в них души не чаяли. И было отчего. Вспомните, как великодушно этот старик с сердцем льва простил своего обидчика. На такое великодушие способен лишь отважный боец. Старик подал пример той самой христианской добродетели, о которой разглагольствовал вчера проповедник трезвости. Подал нам, христианам. И если такого-то праведника самым подлым и загадочным образом убивают, это уже не пустяк. Это дело такой великой важности, что даже самый щепетильный человек прибегнет к помощи нашей полиции для розысков убийцы. Не перебивайте меня. На сей раз, вопреки своим правилам, я обращаюсь к вам за помощью.
      И поиски начались. Уподобившись "маленькому капралу" {Так называли Наполеона Бонапарта}, который некогда двинул войска и превратил чуть ли не всю Европу в театр боевых действий, маленький священник привел в движение всю полицию королевства. Работа в полицейских участках и почтовых отделениях не утихала даже по ночам. Полиция останавливала машины, перехватывала письма, наводила справки там и сям - только бы напасть на след человека в шотландском плаще и с билетом до Эдинбурга, только бы разыскать этого незнакомца без лица и без имени.
      Между тем расследование продолжалось. Заключение врача еще не поступало, но никто не сомневался, что старик умер от яда. Подозрение, конечно, пало на шерри-бренди, а следовательно - на гостиницу.
      - В первую очередь - на хозяина, - мрачно уточнил Гринвуд. - Ох, и скользкий, по-моему, тип. А может, не обошлось и без прислуги. Взять хотя бы бармена. Он на всех волком смотрит. А Рэггли был забияка, хоть и отходчив. Наверняка бармену от него доставалось. Но главный тут все-таки хозяин, а значит, он и есть подозреваемый номер один.
      - Я так и знал, что вы его заподозрите, - сказал отец Браун. - Поэтому я и не склонен его подозревать. Хозяин, прислуга - это же первое, что должно прийти нам в голову.
      И, видимо, кто-то на это рассчитывал. Вот отчего я решил, что здесь легко совершить убийство. Впрочем, пойдите порасспросите хозяина.
      Инспектор ушел, а священник взялся за документы, которые живописали деяния неуемного Джона Рэггли. Вернулся инспектор удивительно быстро.
      - Чудеса, да и только! - объявил он. - Я было решил, что придется устраивать этому мошеннику перекрестные допросы - у нас ведь против него никаких улик. А он со страху совсем потерял голову да и выложил все начистоту.
      - Знаю, знаю, - кивнул отец Браун. - Вот так же он потерял голову в тот миг, когда наткнулся на труп Рэггли и понял, что старика отравили в его гостинице. Перепугавшись, он не придумал ничего умнее, чем украсить грудь покойника турецким ножом, чтобы подозрение пало на "черномазого", как он, должно быть, выразился. Хозяина можно обвинить лишь в одном - в трусости. Где ему ударить ножом живого человека! Уверен, что он и к мертвецу-то боялся подступиться. Но куда больше он боялся, что его обвинят в преступлении, которого он не совершал. Страх и внушил ему этот нелепый поступок.
      - Надо бы еще расспросить бармена, - сказал Гринвуд.
      - Что ж, расспросите. Но я лично убежден, что ни хозяин, ни прислуга к убийству не причастны - ведь все подстроено именно так, чтобы убедить нас в их причастности. А вы часом не просматривали эти материалы о Джоне Рэггли?
      До чего занятный человек! Дай Бог, кто-нибудь возьмется написать его биографию.
      - Я отметил все, что может относиться к делу, - ответил инспектор. Рэггли был вдовцом. Как-то еще при жизни жены он приревновал к. ней одного шотландца, агента по продаже земельных участков, который оказался в этих краях. Похоже, Рэггли тогда разбушевался не на шутку. Поговаривают, будто шотландцы были ему особенно ненавистны после этого случая. Может, из-за этого он и... Ах, вот почему вы так нехорошо улыбаетесь! Шотландец! И наверно из Эдинбурга!
      - Очень может быть, - согласился отец Браун. - Но возможно, у него имелись не только личные причины недолюбливать шотландцев. Любопытно: все наши непримиримые тори, которые противостояли торговой братии - вигам, на дух не переносили шотландцев. Вспомните Коббета, доктора Джонсона. Свифт отзывался о шотландском акценте с убийственным сарказмом. Кое-кто даже Шекспира упрекает за то, что он относился к шотландцам с предубеждением. Но предубеждения великих обыкновенно связаны с их убеждениями. А дело, как мне представляется, вот в чем. Шотландцы сравнительно недавно превратились из бедных земледельцев в богатых промышленников. Деятельные и предприимчивые, они устремились на юг, полагая, что несут с собой промышленную цивилизацию. Они и не знали, что на юге давным-давно существует сельскохозяйственная цивилизация. А на земле их предков сельское хозяйство хоть и процветало, но цивилизованным его не назовешь... Ладно, посмотрим, как пойдет дело дальше.
      Полицейский усмехнулся:
      - Много же вы узнаете, если станете разбирать свидетельские показания Шекспира и доктора Джонсона! Мнение Шекспира о шотландцах следствия не продвинет.
      Отец Браун поднял бровь, словно его неожиданно осенило:
      - Не скажите. Даже мнение Шекспира может оказаться кстати. Шотландцев он поминает не слишком часто. Зато не упускает случая пройтись на счет валлийцев.
      Инспектор внимательно следил за выражением его лица и за невозмутимостью угадывал напряженную работу мысли.
      - Помилуйте! - воскликнул Гринвуд. - Что за неожиданный поворот!
      - Ну, вы же сами, помнится, завели разговор о фанатиках, - принялся объяснять отец Браун. - Вы еще сказали, что фанатика ничто не остановит. Так вот: в тот день в баре мы лицезрели, самого неистового, вздорного и пустоголового фанатика нашего времени. И если всякий полоумный сумасброд, помешанный на одной идее, способен на убийство, то смею утверждать, что мой преподобный собрат, проповедник трезвости Дэвид Прайс-Джонс, опаснее всех мракобесов Азии. К тому же, как я уже говорил, его злополучный стакан молока оказался на стойке рядом с таинственным стаканом виски.
      - И это, по-вашему, имеет отношение к убийству, - ошарашенно заключил Гринвуд. - Я уж и не пойму, шутите вы или нет.
      Но инспектор так и не успел разобраться, что скрывает невозмутимое выражение лица. За стойкой бара затрещал телефон. В мгновение ока инспектор подлетел к аппарату, сорвал трубку и издал восклицание, обращенное не к собеседнику на другом конце провода, а скорее ко всему мирозданию. Вслушиваясь в каждое слово, он отрывисто бросал:
      - Да-да... Немедленно приезжайте... Если можете, захватите и его... Чисто сработано. Поздравляю.
      Из-за стойки инспектор Гринвуд вышел помолодевшим.
      Он чинно водрузился на свое место, уперся руками в колени, посмотрел на священника и произнес:
      - Ума не приложу, отец Браун, как вам это удалось. Вы угадали убийцу еще до того, как мы узнали о его существовании. О нем и слуху не было так, какое-то противоречие в показаниях. Никто в гостинице его в глаза не видел, мальчик у дверей - и тот говорил о нем без особой уверенности.
      Это был даже не человек, а тень, оставившая на стойке пустой стакан. Но мы нашли его.
      Отец Браун переменился в лице и встал, машинально сжимая в руке документы, за которые будущие биографы Джона Рэгтли отдали бы полжизни. Заметив его изумление, инспектор поспешил подтвердить:
      - Да-да, мы поймали Скорую Руку. Этот тип, оказывается, еще и на ногу скор - едва от нас не ушел. Его только что схватили. Он, видите ли, собрался на рыбалку в Оркни.
      Но тут никакой ошибки: это тот самый шотландец, который крутил роман с женой Рэгтли. Это он в день убийства заходил в бар выпить шотландского виски, а потом поездом отбыл в Эдинбург. И если бы не вы, нипочем бы нам его не поймать.
      - Я имел в виду... - ошеломленно начал отец Браун, но в этот миг с улицы донесся грохот, рев тяжелых автомобилей - и перед глазами приятелей выросли двое или трое дюжих полицейских. Тому, кто был за старшего, инспектор предложил сесть, и он с усталым и довольным видом развалился на стуле, восхищенно поглядывал на отца Брауна.
      - Убийца попался, сэр, - объявил он. - Ох, я вам доложу, и убийца! Он и меня чуть не укокошил. Случалось мне задерживать опасных преступников, но такого шального ни разу. Как лягнет меня в живот - ну чистый жеребец. Впятером еле скрутили. Душегуб и есть, можете не сомневаться.
      - Где он? - спросил отец Браун.
      - В машине. Пришлось надеть наручники. Вы бы его сейчас не трогали. Пусть утихомирится.
      Отец Браун осунулся, словно из него выпустили воздух, и без сил опустился на стул. Бумаги выпорхнули у него из рук, разлетелись по залу и лежали на полу, как недотаявший снег по весне.
      - Господи... Господи... - повторял отец Браун, не находя других слов, чтобы выразить отчаяние. - Господи, опять со мной та же история...
      - Вы хотите сказать, что опять поймали преступника, - уточнил Гринвуд, но священник фыркнул, как сифон с содовой, выпускающий последнюю струю.
      - Я хочу сказать, - произнес отец Браун, - что это моя вечная беда. Не пойму, отчего так происходит. Я всегда стараюсь выражаться прямо, а мои слова толкуют вкривь и вкось.
      Гринвуд вконец потерял терпение:
      - Чем вы на этот-то раз недовольны?
      - Что бы я ни сказал, - еле слышно начал отец Браун, - что бы я ни сказал, в моих словах ухитряются найти такой смысл, который я в них вовсе не вкладывал. Как-то мне на глаза попалось разбитое зеркало, и я заметил: "Что-то стряслось", а мне отвечают: "Это вы правильно сказали, тут двое затеяли драку, и один убежал в сад". У меня в голове не укладывается: разве "что-то стряслось" и "двое затеяли драку"- это одно и то же? Вот уж не встречал таких умозаключений в старых учебниках логики. Нынче - тот же конфуз. Вы убеждены, что шотландец убийца. Воля ваша, разве я это утверждал? Я только сказал, что он нам нужен. И не отказываюсь от своих слов: нужен. Нужен позарез. Ведь для того, чтобы раскрыть это гнусное преступление, нам не хватает лишь одного - свидетеля!
      Полицейские уставились на отца Брауна. Похоже, такого поворота никто не ожидал. А священник продолжал объяснять:
      - Этот безлюдный бар мне сразу не понравился. Ни души, заходи и делай, что хочешь. Хозяина и бармена мы здесь не застали. Когда они вообще наведывались в бар до нашего прихода? Выяснять, кто где в этот день находился, не имело смысла - все равно никто не видел, что происходило в зале до нашего появления. Но кто-то в баре определенно побывал. Ведь должен же был кто-то отпустить шотландцу виски, а шотландец заходил сюда до нас. Значит, чтобы узнать, действительно ли кто-то подсыпал яда в шерри-бренди, надо сперва установить, кто побывал в баре и в какое время.
      Кажется, мое вмешательство уже вызвало неразбериху, и все же я прошу вас еще об одном одолжении. Соберите в зале всех, кто причастен к этой истории. Если азиат еще не уехал в Азию, то это нетрудно. Снимите с бедолаги шотландца наручники, пригласите сюда и попросите указать, кто отпустил ему виски, кто стоял за стойкой и кого еще он видел тогда в зале. Только шотландец может рассказать, что происходило в баре в то время, когда убийца подсыпал в бутылку яд. Мы вполне можем положиться на его искренность.
      - Выходит, без прислуги не обошлось? - удивился Гринвуд. - Но вы сами признали, что хозяин - не убийца.
      Вы что, бармена подозреваете?
      - Не знаю, - безучастно ответил священник. - Я ни за кого не поручусь, даже за хозяина. И о бармене пока ничего сказать не могу. А хозяин хоть и не убийца, но кое-какие грешки за ним, по-моему, водятся. Я твердо знаю, что на всем белом свете есть только один надежный свидетель происшедшего. Его-то я и просил вас разыскать хоть на дне морском.
      Когда все присутствовавшие в баре в день убийства были собраны, в зал, широко и неуклюже ступая, вошел таинственный шотландец. Внешность у него была и впрямь самая демоническая: высокий, узколицый, скуластый, рыжие волосы росли пучками, а взгляд выражал недобрую усмешку.
      Он носил не только шотландский плащ, но и шерстяную шотландскую шапочку.
      Конечно, беспричинный арест хоть кого выведет из себя, а шотландец, как видно, был крепкий орешек - такие без боя не сдаются. Неудивительно, что у него вышла ссора с задирой Рэгтли. Неудивительно и то, что полицейские, столкнувшись с яростным сопротивлением, сочли шотландца самым что ни на есть лютым душегубом. На самом деле шотландец, по его собственным словам, был почтенным фермером из Абердиншира по имени Джеймс Грант. С первой же минуты не только отцу Брауну, но и многоопытному инспектору Гринвуду стало ясно: шотландец при аресте бушевал не потому, что боялся возмездия, а потому, что был оскорблен.
      Не вдаваясь в пространные объяснения, инспектор сразу же перешел к делу:
      - Мы потревожили вас, мистер Грант, чтобы с вашей помощью прояснить одно существенное обстоятельство. Я глубоко сожалею о тех неприятностях, которые вам доставили, но не сомневаюсь, что вы согласны помочь правосудию.
      По нашим сведениям, на днях вы заходили в этот бар сразу же после открытия, в половине шестого, выпить стаканчик виски. Нам необходимо установить, кто находился тогда в баре - хозяин, бармен или кто-нибудь из прислуги. Видите ли вы среди присутствующих человека, который в тот день подал вам виски?
      Мистер Грант внимательно огляделся и мрачно ухмыльнулся:
      - А как же. Такого верзилу и не признать. У вас в гостинице вся прислуга такая спесивая?
      Инспектор и бровью не повел, лицо священника осталось непроницаемым, но многие насторожились: бармен был не такой уж верзила и вовсе не спесив, а хозяин - и вовсе коротышка.
      - Вам надо указать бармена, - недрогнувшим голосом сказал инспектор. Мы его, конечно, знаем, но вам следует опознать его без чужой подсказки. Итак...
      - Да вот же он, - буркнул шотландец и показал на мистера Джукса. Повелитель коммивояжеров со слоновьим ревом вскочил с места, и в тот же миг трое полицейских вцепились в него, как псы в дикого зверя.
      - Все очень просто, - объяснил потом отец Браун. - Я уже вам рассказывал, что, едва мы вошли в пустой бар, я сразу почуял недоброе. Бармен оставил свое хозяйство без присмотра, а значит, и я, и вы -. всякий, кому вздумается, может преспокойно зайти за стойку и подсыпать яда в любую бутылку. Отравитель поискуснее станет действовать так, как поступил Джукс: принесет бутылку с отравленным вином, а здесь раз - и подменит. Для Джукса это труда не составляло, он торгует вином и постоянно возит свой товар с собой. Чего проще - заранее всыпать яд в такую же бутылку шерри-бренди, какие держат в этом заведении, и незаметно подменить. Правда, при этом следовало соблюсти одно нехитрое условие. Если отравить пиво или виски, посетители будут умирать десятками. Значит, отравить надо было напиток, до которого охотников немного - разве что один чудак. Это так же безопасно, как отравить жертву в ее собственном доме, даже еще безопаснее. Все подозрения неизбежно падут на гостиницу, и если кто-то догадается, что всему виной один из сотни посетителей, доказать это не удастся ни за что на свете. А настоящий убийца останется в тени и благополучно избежит расплаты.
      - Зачем ему вообще понадобилось убивать? - спросил инспектор.
      Отец Браун встал и принялся деловито подбирать бумаги, которые выронил в минуту изумления.
      - Позвольте обратить ваше внимание, - с улыбкой сказал он, - на материалы для будущей книги о жизни и творчестве покойного Джона Рэггли. А лучше вспомните его собственные слова. Помните, как он пригрозил вывести на чистую воду кабатчиков? Речь шла о самой обычной афере - незаконной сделке между владельцем и поставщиком, вследствие которой питейное заведение приобретает монополию на торговлю спиртным во всей округе. Не то чтобы кабак попадал в рабскую зависимость от поставщика, от таких махинаций страдали только посетители. Если бы Рэггли выполнил свою угрозу, дошло бы до суда. И тогда хитроумный Джукс, улучив минуту, когда бар пустовал, проник за стойку и подменил бутылку. Как на грех, в это самое время в баре появился незнакомец в шотландском плаще и потребовал виски. Джуксу ничего не оставалось, как прикинуться барменом и обслужить посетителя. К его счастью, посетитель управился с виски "на скорую руку".
      - А вы на скорую руку раскрыли преступление, - подхватил Гринвуд. Надо же было почуять неладное в совершенно пустом баре! Вы с самого начала подозревали Джукса?
      - Он разговаривал, как богач, - уклончиво ответил отец Браун. Знаете, каким голосом говорят богатые люди?
      Я и задумался: эти честные парни еле сводят концы с концами, а Джукс говорит таким гнусным голосом, словно у него денег куры не клюют. А когда я заметил его булавку с большим сверкающим камнем, я уже не сомневался, что он мошенник.
      - Потому что камень фальшивый? - недоверчиво спросил Гринвуд.
      - Нет, потому что он настоящий, - отвечал отец Браун.
      ПРОКЛЯТАЯ КНИГА
      Профессор Опеншоу всегда выходил из себя и громко возмущался, если его называли спиритом или хотя бы подозревали в доверии к спиритизму. Однако он громыхал и тогда, когда его подозревали в недоверии к спиритизму. Он гордился тем, что посвятил себя изучению потусторонних явлений; гордился он и тем, что ни разу не дал понять, верит он в них или нет. Больше всего на свете он любил рассказывать кружку убежденных спиритов о том, как разоблачал медиума за медиумом и раскрывал обман за обманом.
      Действительно, он был на редкость зорким сыщиком, если что-нибудь казалось ему подозрительным; а медиум всегда казался ему подозрительным и никогда не внушал доверия.
      Он говорил, что однажды разоблачил шарлатана, выступавшего в обличьях то женщины, то седовласого старца, то темно-коричневого брамина. От этих его рассказов спиритам становилось не по себе - для того он, в сущности, и рассказывал; но придраться было не к чему - ведь ни один спирит не отрицает существования шарлатанов. Правда, из неторопливых повествований профессора можно было заключить, что все спириты - шарлатаны.
      Но горе тому простодушному, доверчивому материалисту (а материалисты, как правило, доверчивы и простодушны), который, воспользовавшись опытом Опеншоу, станет утверждать, что привидений не бывает, а спиритизм суеверие, вздор или, если хотите, чушь. Профессор повернет свои пушки на сто восемьдесят градусов и сметет его с лица земли канонадой фактов и загадок, о которых незадачливый, скептик в жизни не слышал. Он засыплет его градом дат и деталей; он разоблачит все естественные толкования; он расскажет обо всем, кроме одного: верит ли в духов он сам, Джон Оливер Опеншоу. Ни спириты, ни скептики так этого и не узнали.
      Профессор Опеншоу - высокий худой человек со светлой львиной гривой и властными голубыми глазами - разговаривал со своим другом, отцом Брауном, у входа в отель, где оба провели ночь и только что позавтракали. Накануне профессора задержал допоздна один из его опытов, и сейчас он еще не пришел в себя - и борьба со спиритами, и борьба со скептиками всегда выводила его из равновесия.
      - Я на вас не сержусь, - смеялся он. - Вы в спиритизм не верите, даже если вам привести неоспоримые факты. Но меня вечно спрашивают, что я хочу доказать; никто не понимает, что я ученый. Ученый ничего не хочет доказать. Он ищет.
      - Но еще не нашел, - сказал отец Браун.
      Профессор нахмурился и помолчал.
      - Ну, кое-что я уже нащупал, - сказал он наконец. - И выводы мои не так отрицательны, как думают. Мне кажется, потусторонние явления ищут не там, где нужно. Все это чересчур театрально, бьет на эффект - всякие там сияния, трубные звуки, голоса. Вроде старых мелодрам или историй о фамильном привидении. Если бы вместо историй они обратились к истории, думаю, они могли бы кое-что доказать. Потусторонние явления...
      - Явления... - перебил его отец Браун, - или, скорее, появления...
      Рассеянный взгляд профессора внезапно сосредоточился, словно он вставил в глаз увеличительное стекло. Так смотрел он на подозрительных медиумов; не надо думать, однако, что Браун был хоть немного похож на медиума, - просто профессора поразило, что его друг подумал почти о том же, о чем думал он сам.
      - Появления... - пробормотал он. - Как странно, что вы сказали именно это. Чем больше я узнаю, тем больше склонен считать, что появлениями духов занимаются слишком много. Вот если бы присмотрелись к исчезновению людей...
      - Совершенно верно, - сказал отец Браун. - Ведь в сказках не так уж много говорится о появлении фей или духов. Зато немало есть преданий о том, как духи или феи уносили людей. Уж не занялись ли вы Килмени {героиня одной из песен поэмы шотландского поэта Джеймса Хогга (1770 - 1835) "Пробуждение королевы"} или Томом Стихоплетом {Томас из Эрселдуна, полулегендарный шотландский поэт XIII в. По преданию, его полюбила и увела за собой королева эльфов}?
      - Я занялся обычными современными людьми - теми, о которых мы читаем в газетах, - отвечал Опеншоу. - Удивляйтесь, если хотите, - да, я увлекаюсь исчезновением людей, и довольно давно. Честно говоря, не трудно вскрыть обман, когда появляются духи. А вот исчезновение человека я никак не могу объяснить натуральным образом. В газетах часто пишут о людях, исчезнувших без следа. Если б вы знали подробности... Да что там, как раз сегодня я получил еще одно подтверждение. Достойнейший старый миссионер прислал мне прелюбопытное письмо. Сейчас он придет ко мне в контору... Не позавтракаете ли вы со мной сегодня? Я расскажу вам, что из этого вышло, - вам одному.
      - Спасибо, с удовольствием, - застенчиво отвечал Браун. - Я непременно приду. Разве что феи меня утащат...
      Они расстались. Опеншоу свернул за угол и пошел к себе в контору; он снимал ее неподалеку, главным образом для того, чтобы издавать "Записки", в которых печатались очень сухие и объективные статьи о психологии и спиритизме. Его единственный клерк сидел в первой комнате и подбирал какие-то данные. Проходя мимо, профессор спросил его, не звонил ли мистер Прингл. Не отрываясь от бумаг, секретарь ответил, что не звонил, и профессор прошествовал в свой кабинет.
      - Кстати, Бэрридж, - сказал он, не оборачиваясь, - если он придет, пошлите его прямо ко мне. Работайте, работайте. Данные нужны мне к вечеру. Уйду - положите их ко мне на стол.
      И он вошел в кабинет, размышляя над проблемой, о которой напомнило ему имя Прингла или, точнее, которой это имя даровало жизнь. Даже самый беспристрастный агностик - все же человек; и не исключено, что письмо миссионера казалось ему столь важным, потому что оно подтверждало его собственные гипотезы. Опустившись в глубокое мягкое кресло, против которого висел портрет Монтеня {Монтень Мишель (1533 - 1592) - французский философ-скептик. профессора, известного своими исследованиями потусторонних явлений}, профессор принялся снова за письмо преподобного Прингла.
      Никто лучше его не разбирался в эпистолярном стиле сумасшедших. Он знал, что их письма дотошны, растянуты, многословны, а почерк - неразборчив и замысловат. Льюк Прингл писал не так. В его послании, напечатанном на машинке, сообщалось деловито и коротко, что он видел, как исчез человек, а это, по-видимому, входит в компетенцию.
      Все это понравилось профессору, и он не разочаровался, когда, подняв глаза, увидел перед собой преподобного Льюка Прингла.
      - Ваш секретарь сказал мне, чтобы я шел прямо сюда, - сказал посетитель, улыбаясь широкой, приятной улыбкой. Улыбка эта пряталась в зарослях бакенбард и рыжей с проседью бороды. Столь буйная растительность нередко украшает лица белых, живущих в диких джунглях; но глаза над вздернутым носом нельзя было назвать дикими.
      Опеншоу пробуравил вошедшего недоверчивым взглядом и, как ни странно, не увидел в нем ни шарлатана, ни маньяка. Он был абсолютно в этом уверен. Такие бороды бывают у сумасшедших, но таких глаз у сумасшедших не бывает: глаза серьезных обманщиков и серьезных безумцев не смеются так просто и приветливо. Человек с такими глазами может быть насмешливым, веселым жителем предместья; ни один профессиональный шарлатан не позволит себе выглядеть так несолидно. Посетитель был в потертом плаще, застегнутом на все пуговицы, и только мятая широкополая шляпа выдавала его принадлежность к духовенству. Миссионеры из заброшенных уголков мира не всегда одеты как духовные лица.
      - Вы, наверное, думаете, что вас опять хотят надуть, - весело сказал Прингл.