Гилберт Кийт Честертон
      Клуб удивительных промыслов
      СОДЕРЖАНИЕ
      Потрясающие приключения майора Брауна. Перевод В. Ильина.
      Крах одной светской карьеры. Перевод И Трауберг.
      Страшный смысл одного визита. Перевод Н. Трауберг.
      Необычная сделка жилищного агента. Перепад Н. Трауберг.
      Необъяснимое поведение профессора Чэдда. Перевод Т. Казавчинской.
      Странное затворничество старой дамы. Перевод Н. Трауберг.
      ПОТРЯСАЮЩИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАЙОРА БРАУНА
      Очевидно, Рабле или его неистовый иллюстратор Густав Доре имели какое-то отношение к тому, что в Англия и Америке называют словом "квартира". В самой идее экономии места путем нагромождения одного дома на другой есть что-то от Гаргантюа. В запутанном хаосе этих вертикальных улиц обитает множество странных людей, с которыми происходят порой самые невероятные вещи. С некоторыми из них желающий может познакомиться в помещении "Клуба необычных профессий". Вы, наверное, сразу подумали, что такое название удивляет и привлекает прохожих. Но в этих огромных и мрачных людских муравейниках ничто не удивляет я не привлекает. Прохожий уныло ищет здесь нужную ему, ничем не выдающуюся контору, проходя по сумрачным коридорам словно в полусне. Если бы секта разбойников-душителей открыла вдруг "Общество убийства незнакомцев" в одном из больших зданий на Норфолк-стрит и посадила там вежливого человека в очках, чтобы он отвечал на вопросы любопытных, то никаких вопросов он бы не дождался. Так и "Клуб необычных профессий" занимал видное место в огромном здании, погребенный, словно окаменевшее ископаемое, в груде других окаменелостей.
      О характере этого общества можно рассказать довольно коротко и просто. Это очень странный клуб. Туда принимают только тех, кто придумал себе новую, ранее абсолютно неизвестную профессию. Она должна отвечать двум требованиям.
      Во-первых, она не может быть разновидностью или просто необычным применением уже существующих профессий. Так, например, в "Клуб" не приняли бы страхового агента, даже если бы он, вместо того чтобы страховать имущество и людей от пожара, вдруг, скажем, стал бы страховать их брюки от опасности быть порванными бешеной собакой. Во-вторых, профессия должна быть подлинно коммерческим источником дохода и быть средством существования для того, кто ее придумал. Так, в "Клуб" не мог быть принят человек, который решил бы заняться сбором пустых банок из-под сардин, в случае, если бы он не смог превратить это дело в прибыльное. Профессор Чик заявил об этом вполне определенно. Но вспомнив, какое ремесло профессор придумал для себя, не знаешь, смеяться над ним или плакать.
      Открытие этого странного общества весьма обнадежило меня. Сознавать, что в мире появились десять новых профессий почти то же, что своими глазами увидеть первый корабль или первый плуг. Это дает человеку уверенность в том, что мир еще в самом деле очень молод.
      Могу не без гордости заметить, что принадлежность ко всевозможным обществам стала моей страстью. Можно сказать, что я коллекционирую клубы и уже собрал большое количество необычайно разнообразных образцов. Еще со времен своей беззаботной юности я собираю клубы, литературные и научные.
      Придет день, и, может быть, я расскажу и о других обществах, членом которых мне довелось стать. Тогда я подробно опишу деятельность "Общества туфель мертвеца" - этого в высшей степени безнравственного союза, существование которого едва ли можно оправдать. Я расскажу правду о необычном появлении "Кота и христианина", название которого обычно истолковывают превратно. И весь мир узнает, наконец, почему "Общество пишущих машинок" объединилось с "Лигой красного тюльпана". О "Десяти чайных чашках" я, естественно, не решусь сказать ни слова...
      Во всяком случае, первый из моих рассказов связан с "Клубом необычных профессии", который, как я уже говорил, был в остается единственным в своем роде, и я просто должен был рано или поздно узнать о нем благодаря своему необычному хобби.
      Веселая лондонская молодежь до сих пор в шутку зовет меня "королем клубов". Да я история о том, как я узнал о существовании "Клуба необычных профессий", интересна сама во себе. А самое странное в ней то, что первым этот клуб обнаружил мой друг Бэзил Грант - идеалист, мечтатель и мистик, человек, которого едва можно было вытащить куда-нибудь из его мансарды.
      Бэзила знают очень немногие, но вовсе не потому, что это необщительный человек. С любым прохожим он мог бы проговорить всю ночь напролет, зайди тот к нему в комнату. У него было мало знакомых потому, что, как все поэты, он отлично обходился без них. Он радовался каждому новому человеку словно неповторимому оттенку заката, но испытывал не больше желания присутствовать на званых вечерах, чем менять форму облаков, в которые садятся солнце.
      Жил он в странном, но комфортабельном чердаке одного из домов в Лэмбете и был окружен неразберихой вещей: старинными книгами в фантастических переплетах, пшатами, мушкетами - всей этой свалкой романтизма, которая казалась странной и неуместной в лондонских трущобах. Но внешность самого Бэзила среди этих дон-кихотских реликвий казалась необычайно современной - у него было энергичное и волевое лицо юриста. И никто, кроме меня, не знал, кто он на самом деле.
      Хотя с тех пор прошло уже немало времени, многие, вероятно, помнят ужасное и нелепое событие, происшедшее в.., когда один из наиболее проницательных судей в Англии, с мнением которого считались, сошел с ума во время судебного процесса. У меня по этому поводу есть свое личное мнение, но что касается фактов - они бесспорны. В течение нескольких месяцев или даже лет люди замечали странности в поведении этого судьи. Он, казалось, потерял всякий интерес к законам, в которых разбирался так блестяще, что без преувеличения вызывал у людей суеверный страх, когда выступал на суде. Судья начал давать подсудимым личные советы и читать им нравоучения. В своих речах он стал все более походить на доктора или священника. Человеку, которого обвиняли в покушении на убийство из ревности, он сказал: "Я приговариваю вас к трем годам заключения, но твердо уверен, что все, что вам нужно сейчас, - это трехмесячный отдых на берегу моря". Со своего судейского кресла он стал обвинять подсудимых в преступлениях, доселе неслыханных: чудовищном эгоизме, полном отсутствии юмора или искусственно преувеличенной, болезненной впечатлительности. События достигли апогея, когда слушалось нашумевшее дело о похищении бриллиантов, и сам премьер-министр, этот блистательный патриций, вынужден был без особого желания, но элегантно выйти на свидетельское место и давать показания против своего лакея. После того, как жизнь в доме премьер-министра предстала перед судом во всех подробностях, судья снова попросил его подойти, что тот исполнил с величавым достоинством. И тогда судья произнес резким, скрипучим голосом: "Найдите-ка себе другую душу! Ваша не годится даже для собаки. Найдите же себе новую!"
      Все это, конечно, в глазах людей проницательных означало, что скоро наступит тот печальный и нелепый день, когда разум совсем покинет судью на каком-нибудь открытом заседании суда. Это случилось во время разбирательства дела о клевете между двумя известными и влиятельными финансистами, каждого из которых обвиняли в присвоении значительной суммы чужих денег. Дело оказалось сложным и тянулось долго. Выступления защитников были красноречивы и длинны. Наконец, через несколько недель риторики пришло время судье подвести итоги, и все с нетерпением ожидали услышать один из знаменитых образцов его ясной я сокрушающей логики.
      Во время слушания этого затянувшегося дела он говорил очень мало и к концу процесса выглядел угрюмым и мрачным.
      Судья немного помолчал - и вдруг запел громовым голосом. Пел он, как потом сообщили, следующее:
      О раути-аути тидли-аути
      Тидли-аути тидли-аутя
      Хаити-айти тидли-айти
      Тидли-айти оу.
      Впоследствии он удалился от общественной жизни и поселился на чердаке в Лэмбете.
      Однажды, около шести часов вечера, я сидел у него за стаканом изумительного бургундского, которое он хранил за грудой папок, надписанных странным готическим шрифтом. Он ходил по комнате, по привычке вертя в руках одну из лучших шпаг своей коллекции. Красные отблески ярко пылающего камина оттеняли его всклокоченные седые волосы. Его голубые глаза приняли мечтательное выражение, и он уже открыл было рот, собираясь сказать что-то, когда дверь с шумом распахнулась, и в комнату, тяжело дыша, быстрым шагом вошел разгоряченный огненно-рыжий человек в меховом пальто.
      - Извини, что побеспокоил тебя, Бэзил, - сказал он, с трудом переводя дыхание, - но я взял на себя смелость... назначил здесь встречу с одним человеком... клиентом... через пять минут... прошу прощения, сэр, извинение относилось уже ко мне.
      Бэзил улыбнулся.
      - А ведь вы и не знали, что у меня есть такой деловой братец, - сказал он. - Это Руперт Грант, эсквайр, который занимается всем, чем только возможно. В отличие от меня, неудачно взявшегося было за одно-единственное дело, он преуспевает во всем. Он был журналистом, агентом по продаже домов, владельцем зоомагазина, изобретателем, издателем, директором школы и... Чем ты теперь занялся, Руперт?
      - Я уже довольно давно стал частным детективом, - ответил Руперт. - А вот я мой клиент!
      Его прервал громкий стук, дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел полный, щегольски одетый человек, бросил на столик у двери свой цилиндр и сказал:
      - Добрый вечер, джентльмены, - сделав ударение на первый слог, из чего можно было сделать вывод, что перед нами человек военный, дисциплинированный и в то же время образованный и умеющий вести себя в обществе. Его большую голову украшали черные с проседью волосы. Короткие темные усы придавали липу свирепое выражение, которое никак не соответствовало печальному взгляду голубых глаз.
      Бэзил сразу же предложил мне:
      - Не пойти ли нам в другую комнату, старина? - и направился к двери. Но незнакомец сказал:
      - Нет. Друзья пусть останутся. Понадобится помощь.
      Как только я услышал его голос, я сразу же вспомнил этого человека. Это был некто майор Браун, с которым я встречался несколько лет назад. Я уже совершенно забыл его щегольскую фигуру в черном, большую, гордо вскинутую голову, но я все еще помнил его необычайно странную речь, где каждое предложение состояло как бы из четверти обычного и звучало отрывисто как выстрел. Вероятно, причиной этого было то, что он долгое время отдавал команды солдатам, но утверждать не берусь.
      Майор Браун, кавалер Креста Виктории, был хорошим солдатом, но далеко не воинственным человеком. Как и многие из тех, кто отвоевывал для Британии Индию, своими вкусами и убеждениями он походил на старую деву. Одевался он щегольски, но не крикливо; в своих привычках был всегда постоянен, вплоть до того, что ставил чайную чашку только на строго определенное место. Его единственной и вполне безобидной страстью было выращивание анютиных глазок.
      И когда он говорил о своей коллекции, его голубые глаза сияли, как у ребенка при виде новой игрушки.
      - Ну, майор, - покровительственным тоном спросил Руперт Грант, усаживаясь в кресло, - что же с вами произошло?
      - Желтые анютины глазки. В подвале. И некто П. Дж. Нортовер, - ответил майор с праведным негодованием.
      Мы вопросительно переглянулись. Бэзил, по привычке отрешенно прикрыв глаза, переспросил.
      - Что вы сказали?
      - Факты таковы. Понимаете? Улица. Человек. Анютины глазки. Я - на стену. Смерть мне. Вот так-то. Абсурд!
      Мы вежливо кивали и помаленьку, с помощью казавшегося спящим Бэзила Гранта, составили некое целое из клочков удивительного повествования майора.
      Заставить читателя пережить то, что выдержали мы, было бы просто бесчестно, поэтому я перескажу историю майора Брауна своими словами. Но представить себе эту сцену читателю будет нетрудно. Глаза Бэзила были полузакрыты, словно он находился в трансе, в то время как наши с Рупертом глаза все шире раскрывались от изумления, пока мы слушали из уст невысокого человека в черном, неестественно прямо сидевшего на стуле и говорившего короткими и отрывистыми, как телеграмма, фразами одну из самых необычных историй, с которыми нам доводилось сталкиваться.
      Я уже сказал, что майор Браун был отличным солдатом, но далеко не энтузиастом военного дела. Он без сожаления ушел в отставку на половинное жалованье и с наслаждением обосновался в небольшой аккуратной вилле, похожей скорее на кукольный домик, чтобы посвятить остаток своих дней разведению анютиных глазок и отдыху за чашкой некрепкого чая. Свою саблю он повесил в маленькой передней вместе с двумя самодельными походными котелками и плохой акварелью, а вместо нее принялся орудовать граблями в небольшом солнечном садике. Мысль о том, что все битвы позади, приносила ему несказанное блаженство. В своих вкусах относительно садоводства он походил на аккуратного и педантичного немца и имел склонность выстраивать свои цветы в шеренгу как солдат. Свою теперешнюю жизнь он рассматривал как некий идеал, созданный твердой и умелой рукой. И, конечно, он никогда не поверил бы, что в нескольких шагах от своего окруженного кирпичным забором рая он попадет в водоворот таких невероятных приключений, какие ему даже и не снились в полных опасности джунглях или в самой гуще сражения.
      Однажды солнечным, но ветреным днем майор, одетый как всегда безукоризненно, вышел на свою обычную прогулку, столь полезную для здоровья.
      Чтобы попасть с одной оживленной улицы на другую, ему пришлось пойти по пустынной аллее, из тех, что тянутся за усадьбами и похожи на обветшалые, выцветшие декорации. Большинству из нас такой пейзаж показался бы скучным и мрачным, но с майором дело обстояло не совсем так, потому что по неровной посыпанной гравием дорожке навстречу ему двигалось нечто такое, чем для человека верующего является церковная процессия. Высокий, плотный человек с водянистыми синими глазами и полукругом огненно-рыжей бороды толкал перед собой тележку, в которой, казалось, горели разноцветным пламенем удивительные цветы. Там были великолепные представители многих видов, но преобладали анютины глазки. Браун остановился и заговорил с незнакомцем.
      Вскоре они уже торговались, Майор вел себя, как и подобает коллекционеру, помешанному на чем-либо. Он тщательно и мучительно долго выбирал наилучшие растения из просто хороших, одни хвалил, о других отзывался пренебрежительно, разложил их по сортам, начиная с редких и очень ценных и кончая самыми обыкновенными и в конце концов купил все. Торговец уже собирался было везти свою тележку дальше, но вдруг остановился и подошел к майору.
      - Вот что, сэр, - сказал он. - Если вас интересуют эти вещи, полезайте-ка на ту ограду.
      - На забор? - воскликнул шокированный майор, чья душа, привыкшая во всем следовать правилам приличия, содрогнулась при мысли о столь чудовищном вторжении в чужие владения.
      - Там, в том саду, лучшие во всей Англии желтые анютины глазки, сэр, прошептал искуситель. - Я помогу вам, сэр.
      Как это случилось, останется загадкой, но страсть майора взяла верх над традиционным чувством приличия. Одним легким движением он оказался на стене, окружавшей чужой сад. В следующее же мгновение, уже стоя на заборе в развевающемся сюртуке, он почувствовал ужасную неловкость. Но тотчас же все эти мелочи перестали для него существовать: потрясение, равного которому ему не пришлось испытать за всю свою полную опасностей жизнь, было настолько велико, что затмило все. В саду посреди зеленой лужайки возвышалась огромная клумба из анютиных глазок. Это были великолепные цветы, но на сей раз майор Браун смотрел на них уже не глазами садовода-любителя: крупными буквами, составленными из анютиных глазок, на клумбе было написано: СМЕРТЬ МАЙОРУ
      БРАУНУ. Старик добродушного вида с седыми бакенбардами поливал цветы.
      Майор Браун резко обернулся. Человека с тележкой уже не было видно, он словно растворился в воздухе. Майор вновь перевел взгляд на клумбу с необычайной надписью. Другой на его месте подумал бы, что сошел с ума, но только не Браун. Когда жаждущие романтики дамы набрасывались на него с расспросами о его военных приключениях или о том, за что он получил орден, он иногда чувствовал себя ужасно скучным человеком, но это как раз и было самым точным признаком того, что он находился в здравом рассудке.
      Другой опять же мог подумать, что случайно стал жертвой чьей-то грубой шутки, но Браун сразу же отбросил эту мысль как неправдоподобную. Он знал из собственного опыта, как дорого обходятся столь тщательно выполненные садовые работы, и считал в высшей степени невероятным, чтобы кто-то бросил на ветер такие деньги, чтобы просто подшутить над ним. Не в состоянии найти правдоподобного объяснения, он, как человек здравомыслящий, повстречавший вдруг существо с тремя парами ног, принял его к сведению, но не стал спешить с окончательными выводами.
      В то же мгновение полный старик с седыми бакенбардами взглянул вверх и лейка вывалилась у него из рук, а остатки воды вылились на посыпанную гравием дорожку.
      - О, боже! Кто вы? - только и смог он выдавить из себя, дрожа от страха.
      - Я - майор Браун, - ответил наш герой, не терявший хладнокровия даже в минуты опасности.
      Рот старика беззвучно открылся как у чудовищной рыбы, весь вид его выражал крайнюю растерянность. Наконец он проговорил, сильно заикаясь:
      - Ну, спускайтесь... спускайтесь сюда...
      - К вашим услугам, - ответил майор и одним легким прыжком, так что его шелковый цилиндр даже не шелохнулся на голове, оказался на траве рядом с незнакомцем.
      Старик повернулся к нему спиной и направился к дому странной раскачивающейся походкой, напоминавшей скорее бег. Майор последовал за ним быстрым, но твердым шагом. Необычный провожатый вел его по каким-то коридорам и проходам мрачного, роскошно обставленного дома, которыми, очевидно, редко пользовались. Наконец они подошли к двери в переднюю. Здесь старик повернулся к нему. Его лицо, с трудом различимое в полумраке, было полно непередаваемого ужаса.
      - Ради всего святого, - проговорил он, - не упоминайте о шакалах!
      Затем он рывком открыл дверь в комнату, откуда сразу хлынул поток красноватого света, а сам, топая ногами, побежал вниз по лестнице.
      Держа шляпу в руке, майор вошел в богатую гостиную, залитую красным светом лампы, отражавшимся в бронзовых украшениях и переливающихся синих с пурпурным узором занавесках. В том, что касается хороших манер, майор был вне конкуренции. Поэтому он, хотя и был озадачен невероятностью положения, в которое попал, нисколько не смутился, увидев, что единственным, кроме него, живым существом в комнате была женщина в зеленом платье, сидевшая у окна и глядевшая на улицу.
      - Мадам, - сказал он с легким поклоном, - разрешите представиться: майор Браун.
      - Присаживайтесь, - произнесла леди, не поворачивая головы. У нее была стройная фигура и огненно-рыжие волосы.
      - Полагаю, вы пришли забрать деньги за эти проклятые документы, устанавливающие право собственности, - печально сказала она.
      - Я пришел, мадам, - ответил майор, - чтобы разобраться в одном деле.
      Узнать, почему мое имя написано на клумбе в вашем саду, и далеко не самым дружелюбным образом.
      Браун был очень рассержен, и поэтому его речь прозвучала особенно зловеще. Трудно себе представить, какое впечатление произвело на майора все увиденное в этом тихом залитом солнцем саду, служившем, без сомнения, убежищем некоему необычайно жестокому существу. Вечерний воздух был так спокоен, трава отливала золотом и здесь же маленькие цветы, которые ему так нравились, кровожадно взывали к небесам, требуя его смерти.
      - Знаете, я не могу повернуться к вам, - сказала леди. - Каждый вечер я должна, не отрываясь, смотреть на улицу, пока не пробьет шесть.
      Словно повинуясь какому-то таинственному внушению, майор, человек прозаический, но дисциплинированный, принял эти возмутившие бы другого загадки, не проявив ни малейшего удивления.
      - Уже почти шесть, - ответил он и не успел закончить, как старинные бронзовые часы на стене пробили первый удар. После шестого леди быстро встала и повернула к майору свое лицо, одно из самых необычных и самых привлекательных женских лиц, какие тому доводилось видеть.
      - Вот и закончился третий год моего ожидания, - воскликнула она, сегодня как раз годовщина! Ожидание заставляет человека мечтать о том, что он наконец справедливо получит по заслугам. Сразу за все!
      Ее слова еще звучали, когда тишину вечера нарушил внезапный крик. Снизу из полумрака улицы, на которую уже опустились сумерки, хриплый голос с безжалостной четкостью выкрикнул:
      - Майор Браун! Майор Браун! Где живет шакал?
      В своих действиях Браун был решителен и немногословен. Он бросился к парадной двери и выглянул на улицу. Но в синих сумерках, где желтыми искрами зажигались первые фонари, его взгляд не обнаружил никого. Вернувшись в гостиную, он увидел, что леди в зеленом платье дрожит от страха.
      - Это конец, - вырвалось из ее вздрагивающих губ. - Это означает смерть для нас обоих. Как только...
      Ее слова были прерваны новым ужасающе отчетливым хриплым криком, донесшимся с темной улицы:
      - Майор Браун! Майор Браун! Как умер шакал?
      Браун ринулся к двери, сбежал вниз, но опять никого не увидел. Хотя улица была слишком длинна и пустынна для того, чтобы кричавший мог скрыться, на ней не было ни души. Даже наш привычный ко всему майор был настолько ошеломлен случившимся, что вернулся в гостиную лишь спустя некоторое время.
      Но едва он переступил порог комнаты, как ужасный голос послышался снова:
      - Майор Браун! Майор Браун! Где...
      Одним прыжком Браун очутился на улице. И успел как раз вовремя.
      Вовремя, чтобы увидеть нечто такое, от чего кровь на мгновение застыла в жилах. Крики издавала голова без туловища, лежавшая на тротуаре. Но уже в следующую секунду побледневшие майор понял все. Голова принадлежала человеку, высунувшемуся из расположенного на улице люка, через который в подвал засыпали уголь. Мгновение спустя она исчезла, и Браун вернулся к леди.
      - Где у вас подвал для угля? - спросил он и тут же решительно направился, а указанный ему узкий коридор.
      Женщина испуганно воскликнула:
      - Не собираетесь же вы спускаться в яму к этому чудовищу?
      - Это здесь? - спросил Браун, прыгая через две ступеньки вниз по кухонной лестнице.
      Он рывком распахнул дверь в черноту подвала и вошел туда, пытаясь нащупать в кармане спички. Пока его правая рука была занята этим делом, две огромные скользкие руки, без сомнения, принадлежавшие человеку гигантского телосложения, появились откуда-то из темноты и обхватили его сзади за шею.
      Руки с силой тянули его вниз, в душную тьму, словно в безжалостный мрак смерти. Но хотя голова майора и находилась в далеко не привычном положении, мысли его были ясными и четкими как никогда. Невидимые руки пригибали его к полу, пока не принудили почти опуститься на четвереньки. И вот тут-то, обнаружив поблизости колени невидимого во тьме чудовища, он протянул вперед свою длинную и худую натренированную в схватках руку и, крепко вцепившись в ногу противника, с силой потянул ее вверх, опрокинув громадного незнакомца навзничь на пол. Тот попытался было подняться, но Браун уже навалился сверху, вцепившись в него, как кошка. Они покатились по полу. Как ни велик был нападавший, но теперь он явно не желал ничего иного, как только спастись бегством. Он предпринял неуклюжую попытку проскользнуть в дверь, но майор железной рукой поймал его за ворот плаща и повис на нем, успев ухватиться за балку перекрытия. Незнакомец, обладавший силой быка, рванулся так, что Брауну показалось - рука его сейчас не выдержит и оторвется. Но не выдержало и порвалось что-то другое, и смутно различимая фигура гиганта внезапно исчезла, оставив в сжатой кисти майора разорвавшийся плащ - единственное доказательство реальности этого приключения и единственный ключ к тайне.
      Единственный потому, что, когда майор Браун выбрался из подвала наверх, леди, роскошные занавеси и вся прочая обстановка дома исчезли без следа.
      Остались только белые стены да пустой пол.
      - Женщина, конечно же, была в сговоре с преступником, - сказал Руперт, покачав головой.
      Майор Браун покраснел.
      - Извините, думаю, что нет.
      Руперт удивленно вскинул брови, несколько мгновений молча смотрел на Брауна и, наконец, он спросил:
      - В карманах плаща было что-нибудь?
      - Семь с половиной пенсов медью и трехпенсовик, - старательно перечислял майор, - мундштук, кусок веревки и это письмо.
      И он положил его на стол. Там было написано следующее:
      "Мистер Пловер!
      С сожалением узнал, что произошла некоторая задержка с нашим планом касательно майора Брауна. Пожалуйста, примите меры, чтобы завтра на него напали, как было договорено. И обязательно в угольном подвале.
      Преданный Вам, П. ДЖ. НОРТОВЕР."
      Руперт Грант наклонился вперед, стараясь ничего не пропустить. Его глаза горели как у коршуна при виде добычи.
      - На письме есть адрес? - вмешался он.
      - Нет... а впрочем, вот, - ответил Браун, разглядывая бумагу. Теннерс Корт, 14, Норт...
      Руперт подскочил с места.
      - Чего же мы тогда теряем время? Отправляемся туда немедленно! Одолжи мне свой револьвер, Бэзил.
      Бэзил Грант, как зачарованный, пристально смотрел на догорающие угли и ответил не сразу:
      - Не думаю, чтобы он тебе понадобился.
      - Возможно, и нет, - согласился Руперт, надевая пальто, - но кто знает... Когда отправляешься на встречу с преступником...
      - А ты уверен, что это преступник? - вмешался брат.
      Руперт добродушно рассмеялся:
      - Может быть, тебе и кажется вполне безобидным, когда приказывают подчиненным задушить ни в чем не повинного незнакомца в подвале для угля, но...
      - Ты думаешь они хотели задушить майора? - холодно спросил Бэзил все тем же монотонным голосом.
      - Да ты все проспал, дорогой. Посмотри-ка на это письмо.
      - Я как раз и рассматриваю его, - ответил сумасбродный судья совершенно спокойно, хотя, кстати сказать, взгляд его был устремлен на огонь в камине.
      - Не думаю, чтобы один преступник мог написать такое письмо другому.
      - Старина, да ты просто великолепен! - воскликнул Руперт, поворачиваясь к судье; в его голубых глазах светилась усмешка. - Вот письмо, в нем черным по белому даются распоряжения о преступлении. С таким же успехом можно сказать, что колонна Нельсона - совсем не тот памятник, который следовало воздвигнуть на Трафальгарской площади.
      Бэзил Грант содрогнулся от беззвучного смеха.
      - Недурно! - произнес он. - Только здесь подобная логика совершенно непригодна. Тут все дело в духовной атмосфере. Такое письмо просто не может написать преступник.
      - Как раз наоборот! И это - реальность, факт, - ответил Руперт так, будто отсутствие здравого смысла у собеседника причиняло ему физическую боль.
      - Факты.., - пробормотал Бэзил, словно говоря о каких-то диковинных животных. - Как часто факты скрывают истину. Может быть, это и глупо - я ведь, заметьте, не совсем в своем уме, - но я никогда не мог поверить в этого, как его там зовут в уголовных рассказах?.. Да, Шерлока Холмса.
      Несомненно, каждая деталь указывает на что-либо, но обычно совсем не на то, что нужно. Факты, мне кажется, как многочисленные ветви на дереве, могут быть направлены в любую сторону. Только жизнь самого дерева объединяет их, и только его животворные соки, струящиеся ввысь, подобно фонтану, дают им жизнь.
      - Но что же такое, черт побери, эта бумага, если не письмо преступника?
      - Для ответа нам понадобилась бы целая вечность, - ответил судья, оно может означать бесконечное множество вещей. Но мне они неведомы... Я вижу только это письмо, и, глядя на него, я говорю, что его писал не преступник.
      - Кто же?
      - Не имею ни малейшего представления.
      - Почему бы тогда не удовольствоваться обычным объяснением?
      Бэзил еще некоторое время пристально смотрел на угли, словно собираясь с мыслями. Затем он заговорил снова.
      - Представьте себе, что вы вышли из дому лунной ночью. И шли по безмолвным, отливающим серебром улицам, пока не попали на пустырь, где увидели несколько фигур. И вы заметили, что одна из них, одетая в костюм балерины, танцует в серебристом мерцающем свете. И, положим, вы вдруг понимаете, что это переодетый мужчина. А приглядевшись, вы узнаете в нем фельдмаршала лорда Китченера? Что вы подумаете тогда?
      Он помолчал немного, затем продолжил:
      - Вы просто не сможете удовольствоваться простым объяснением. Например, что лорд Китченер надел пачку, потому что знает - она ему идет, и он решил в ней пофорсить. Вам покажется более правдоподобным предположение, что он страдает наследственной манией, перешедшей к нему от прабабушки-балерины, или что он кем-то загипнотизирован, или, наконец, что некое тайное общество принудило его кружиться в пачке под страхом смерти. Случись это с кем-нибудь другим, можно было бы еще поспорить. Но Китченер! Ведь я был близко знаком с ним, когда занимало! юриспруденцией. Я внимательно прочитал письмо и неплохо знаю преступный мир. Так вот, можете мне поверить, - это не письмо преступника.
      Он провел рукой по волосам и закрыл глаза. Руперт и майор внимательно глядели на него со смешанным чувством жалости и уважения. Затем первый произнес:
      - Ну, а я все-таки думаю, что человек, посылающий записку с рекомендацией совершить преступление, причем не шуточное, а потом действительно его совершает или пытается совершить, по всей вероятности, не слишком разборчив в вопросах морали. И я буду придерживаться такого мнения до тех пор, пока вы не раскроете свою тайну "духовной атмосферы". Так можно мне взять револьвер?
      - Конечно, - ответил Бэзил, вставая. - Но я иду вместе с вами.
      И он, набросив на плечи старый плащ, завернулся в него и взял из угла трость, в которую была вставлена шпага.
      - Как, и ты? - воскликнул удивленный Руперт. - Ты ведь так редко покидаешь свою берлогу, чтобы взглянуть на что-нибудь в этом мире.
      Бэзил примерял огромную старую шляпу белого цвета.