Подумайте, что это может означать, и ради всего святого отбросьте ханжество! Это может означать, что он был распущенным человеком, жил под тропическим солнцем среди отбросов восточного общества и, никем духовно не руководимый, без всякого разбора впитывал в себя поучения Восточной книги. Без сомнения, он читал Ветхий завет охотнее, чем Новый. Без сомнения, он находил в Ветхом завете все, что хотел найти: похоть, насилие, измену. Осмелюсь сказать, что он был честен в общепринятом смсле слова. Но что толку, если человек честен в своем поклонении бесчестности? В каждой из таинственных знойных стран, где довелось побывать этому человеку, он заводил гарем, пытал свидетелей, накапливал грязное золото. Конечно, он сказал бы с открытым взором, что делает это во славу Господа. Я выражу свои сокровенные убеждения, если спрошу: какого Господа? Каждый такой поступок открывает новые двери, ведущие из круга в круг по аду. Не в том беда, что преступник становится необузданней и необузданней, а в том, что он делается подлее и подлее. Вскоре Сент-Клэр запутался во взяточничестве и шантаже, ему требовалось все больше и больше золота. Ко времени битвы у Черной реки он пал уже так низко, что место ему было лишь в последнем круге Данте. - Что вы хотите сказать? - спросил его друг. - А вот что,- решительно вымолвил священник и вдруг указал на лужицу, затянутую ледком, поблескивающим под лунным светом.- Вы помните, кого Данте поместил в последнем, ледяном круге ада? - Предателей,- сказал Фламбо и невольно вздрогнул. Он обвел взглядом безжизненные, дразняще-бесстыдные деревья и на миг вообразил себя Данте, а священника с журчащим, как ручеек, голосом - Вергилием, своим проводником в краю вековечных грехов. Голос продолжал: - Как известно, Оливье отличался донкихотством: он запретил секретную службу и шпионаж. Однако запрещение, как это часто бывает, обходили за его спиной. И нарушителем был не кто иной, как наш старый друг Эспадо, тот самый пестро одетый хлыщ, которого прозвали Стервятником за его крючковатый нос. Напялив на себя маску благотворителя, он прощупывал солдат английской армии, пока не натолкнулся на единственного продажного человека. И, о Боже, он оказался тем, кто стоял на самом верху! Генералу Сент-Клэру позарез требовались деньги - целые горы денег. Незадачливый врач Сент-Клэров уже тогда угрожал теми необычайными разоблачениями, с которыми выступил впоследствии, но почему-то они были внезапно прекращены: носились слухи о чудовищных злодеяниях, совершенных некогда английским евангелистом с Парк-Лейн,- преступлениях ничуть не менее гнусных, чем человеческие жертвоприношения или продажа людей в рабство. К тому же деньги нужны были на приданое дочери; слава, которая сопутствует богатству, была ему так же дорога, как само богатство. Порвав последнюю нить, он шепнул слово бразильцам - и золото потекло к нему от врагов Англии. Но не только он, еще один человек говорил с Эспадо-Стервятником. Каким-то образом угрюмый молодой майор из Ольстера сумел догадаться об этой отвратительной сделке, и когда они не спеша двигались по дороге к мосту, М?ррей заявил генералу, что тот должен немедленно выйти в отставку, иначе он будет судим военно-полевым судом и расстрелян. Генерал оттягивал решительный ответ, пока они не подошли к тропической роще у моста. И здесь, на берегу журчащей реки, у залитых солнцем пальм,я отчетливо вижу это,- генерал выхватил шпагу и заколол майора... Лютый мороз сковал зимнюю дорогу, окаймленную зловещими кустами и деревьями. Путники приближались к тому месту, где дорога переваливала через гребень холма, и Фламбо увидел далеко впереди неясный ореол, возникший не от лунного или звездного света, а от огня, зажженного человеческой рукой. Рассказ уже близился к концу, а он все не мог оторвать взгляд от далекого огонька. - Сент-Клэр был исчадием ада, сущим исчадием ада. Никогда - я готов в этом поклясться! - не проявил он такой ясности ума и такой силы воли, как в ту минуту, когда бездыханное тело бедного М?ррея лежало у его ног. Никогда ни в одном из своих триумфов, как правильно отметил капитан Кейт, не был так прозорлив этот одареннейший человек, как в последнем позорном сражении. Он хладнокровно осмотрел свое оружие, чтобы убедиться, что на нем не осталось следов крови, и увидел, что конец шпаги, которой он заколол М?ррея, отломался и остался в теле жертвы. Спокойно - так, словно он глядел на происходящее из окна клуба,- Сент-Клэр обдумал все возможные последствия. Он понял, что рано или поздно люди найдут подозрительный труп, извлекут подозрительный обломок, заметят подозрительную шпагу. Он убил, но не заставил замолчать. Его могучий разум восстал против этого непредвиденного затруднения; оставался еще один выход: сделать труп менее подозрительным, скрыть его под горою трупов! Через двадцать минут восемьсот английских солдат двинулись навстречу гибели... Теплый свет, мерцающий за черным зимним лесом, стал сильнее и ярче, и Фламбо зашагал быстрее. Отец Браун также ускорил шаг, но казалось, что он целиком поглощен своим рассказом. - Таково было мужество этих английских солдат и таков гений их командира, что, если бы они без промедления атаковали холм, сумасшедший бросок мог бы увенчаться успехом. Но у злой воли, которая играла ими, как пешками, была совсем другая цель. Они должны были торчать в топях у моста до тех пор, пока трупы британских солдат не станут привычным зрелищем. Потом величественная заключительная сцена: седовласый солдат, непорочный, как святой, отдает свою сломанную шпагу, чтобы прекратить дальнейшее кровопролитие. О, для экспромта это было недурно выполнено! Но я предполагаю - не могу этого доказать,- я предполагаю, что, пока они сидели в кровавой трясине, у кого-то зародились сомнения и кто-то угадал правду...- Он замолчал, а потом добавил: - Внутренний голос подсказывает мне, что это был жених его дочери, ее будущий муж. - Но почему же тогда Оливье повесил Сент-Клэра? - спросил Фламбо. - Отчасти из рыцарства, отчасти из политических соображений Оливье редко обременял свои войска пленными,- объяснил рассказчик.- В большинстве случаев он всех отпускал. И в этот раз он отпустил всех. - Всех, кроме генерала,- поправил высокий человек. - Всех,- повторил священник. Фламбо нахмурил черные брови. - Я не совсем понимаю вас,- сказал он. - А теперь я нарисую вам другую картину, Фламбо,- таинственным полушепотом начал Браун.- Я ничего не могу доказать, но - и это важнее! - я вижу все. Представьте себе военный лагерь, который снимается поутру с голых, выжженных зноем холмов, и мундиры бразильцев, выстроенных в походные колонны. На ветру развеваются красная рубаха и длинная черная борода Оливье, в руке он держит широкополую шляпу. Он прощается со своим врагом и отпускает его на свободу - простого английского ветерана с белой, как снег, головой, который благодарит его от имени своих солдат. Оставшиеся в живых англичане стоят навытяжку позади генерала, рядом - запасы провианта и повозки для отступления. Рокочут барабаны - бразильцы трогаются в путь, англичане стоят, как изваяния. Они не шевелятся до того момента, пока бразильцы не скрываются за тропическим горизонтом и не затихает топот их ног. Тогда, встрепенувшись, они сразу ломают строй; к генералу .обращаются пятьдесят лиц - лиц, которые нельзя забыть. Фламбо подскочил от возбуждения. - О! - воскликнул он.- Неужели?.. - Да,- сказал отец Браун глубоким взволнованным голосом.- Это рука англичанина накинула петлю на шею Сент-Клэра,- думаю, та же рука, которая надела кольцо на палец его дочери. Это руки англичан подтащили его к древу позора, руки тех самых людей, которые преклонялись перед ним и шли за ним, веря в победу. Это глаза англичан - да простит и укрепит нас Господь смотрели на него, когда он висел в лучах чужеземного солнца на зеленой виселице-пальме. И это англичане молились о том, чтобы душа его провалилась прямо в ад. Как только путники достигли гребня холма, навстречу им хлынул яркий свет, пробивавшийся сквозь красные занавески гостиничных окон. Гостиница стояла у обочины дороги, маня прохожих своим гостеприимством. Три ее двери были приветливо раскрыты, и даже с того места, где стояли отец Браун и Фламбо, слышались говор и смех людей, которым посчастливилось найти приют в такую ночь. - Вряд ли нужно рассказывать о том, что случилось дальше,- сказал отец Браун.- Они судили его и там же, на месте, казнили; потом, ради славы Англии и доброго имени его дочери, поклялись молчать о набитом кошельке изменника и сломанной шпаге убийцы. Должно быть - помоги им в этом небо! они попытались обо всем забыть. Попытаемся забыть и мы. А вот и гостиница. - Забыть? С удовольствием! - сказал Фламбо. Он уже стоял перед входом в шумный, ярко освещенный бар, как вдруг попятился и чуть не упал.Посмотрите-ка, что за чертовщина! - закричал он, указывая на прямоугольную деревянную вывеску над входом. На ней красовалась грубо намалеванная шпага с укороченным лезвием и псевдоархаичными буквами было начертано: "Сломанная шпага". - Что ж тут такого? - пожал плечами отец Браун.- Он - кумир всей округи; добрая половина гостиниц, парков и улиц названа в честь генерала и его подвигов. - А я-то думал, мы покончили с этим прокаженным! - вскричал Фламбо и сплюнул на дорогу. - В Англии с ним никогда не покончат,- ответил священник,- до тех пор, пока тверда бронза и не рассыпался камень. Столетиями его мраморные статуи будут вдохновлять души гордых наивных юношей, а его сельская могила станет символом верности, подобно цветку лилии. Миллионы людей, никогда не знавших его, будут, как родного отца, любить этого человека, с которым поступили, как с дерьмом, те, кто его знал. Его будут почитать как святого, и никто не узнает правды - так я решил. В разглашении тайны много и плохих, и хороших сторон,- правильность своего решения я проверю на опыте. Все эти газеты исчезнут, антибразильская шумиха уже кончилась, к Оливье повсюду относятся с уважением. Но я дал себе слово: если хоть где-нибудь появится надпись - на металле или на мраморе, долговечном, как пирамиды,- несправедливо обвиняющая в смерти генерала полковника Кланси, капитана Кейта, президента Оливье или другого невинного человека, тогда я заговорю. А если все ограничится незаслуженным восхвалением Сент-Клэра, я буду молчать. И я сдержу свое слово! Они вошли в таверну, которая оказалась не только уютной, но даже роскошной. На одном из столов стояла серебряная копия памятника с могилы Сент-Клэра - серебряная голова склонена, серебряная шпага сломана. Стены таверны были увешаны цветными фотографиями: одни изображали все ту же гробницу, другие - экипажи, в которых приезжали осматривать ее туристы. Отец Браун и Фламбо уселись в удобные мягкие кресла. - Ну и холод! - воскликнул отец Браун.- Выпьем вина или пива? - Лучше бренди,- сказал Фламбо.
      ТРИ ОРУДИЯ СМЕРТИ
      По роду своей деятельности, а также и по убеждениям отец Браун лучше, чем большинство из нас, знал, что всякого человека удостаивают почестей и всяческого внимания, когда человек этот мертв. Но даже он был потрясен дикой нелепостью происшедшего, когда на рассвете его подняли с постели и сообщили, что сэр Арон Армстронг стал жертвой убийства. Было что-то бессмысленное и постыдное в тайном злодеянии, совершенном над столь обворожительной и прославленной личностью. Ведь сэр Арон был обворожителен до смешного, а слава его стала почти легендарной. Новость произвела такое впечатление, словно вдруг стало известно, что Солнечный Джим повесился или мистер Пиквик умер в Хэнуолле. Дело в том, что, хотя сэр Арон и был филантропом, а стало быть, соприкасался с темными сторонами нашего общества, он гордился тем, что соприкасается с ними в духе самого искреннего добродушия, какое только возможно. Его речи на политические и общественные темы представляли собой каскад шуток и "громового смеха"; его здоровье было поистине цветущим; его нравственность зиждилась на неистребимом оптимизме; соприкасаясь с проблемой пьянства (это была излюбленная тема его рассуждений), он выказывал неувядаемую и даже несколько однообразную веселость, столь часто присущую человеку, который в рот не берет спиртного и не испытывает ни малейшей потребности выпить. Общеизвестную историю его обращения в трезвенники постоянно поминали с самых пуританских трибун и кафедр, рассказывая, как он еще в раннем детстве был отвлечен от шотландского богословия пристрастием к шотландскому виски, как он вознесся превыше того и другого и стал (по собственному его скромному выражению) тем, что он есть. Правда, глядя на его пышную седую бороду, лицо херувима и очки, поблескивающие на бесчисленных обедах и заседаниях, где он неизменно присутствовал, трудно было поверить, что он мог когда-либо являть собою нечто столь тошнотворное, как умеренно пьющий человек или истовый кальвинист. Сразу чувствовалось, что это самый серьезный весельчак из всех представителей рода человеческого. Жил он в тихом предместье Хемпстеда, в красивом особяяке, высоком, но очень тесном, с виду похожем на башню, вполне современную и ничем не примечательную. Самая узкая из всех узких стен этого дома выходила прямо к крутой, поросшей дерном железнодорожной насыпи и содрогалась всякий раз, когда мимо проносились поезда. Сэр Армстронг, как с большой горячностью уверял он сам, был человеком, совершенно лишенным нервов. Но если проходящий поезд часто потрясал дом, то в это утро все было наоборот,- дом причинил потрясение поезду. Локомотив замедлил ход и остановился в том самом месте, где угол дома нависал над крутым травянистым откосом. Остановить эту самую бездушную из мертвых машин удается далеко не сразу; но живая душа, бывшая причиной остановки, действовала поистине стремительно. Некий человек, одетый во все черное, вплоть до (это запомнилось очевидцам) такой мелочи, как леденящие душу черные перяатки, вынырнул словно из-под земли у края железнодорожного полотна и замахал черными руками, словно какая-то жуткая мельница. Сами по себе подобные действия едва ли могли бы остановить поезд даже на малом ходу. Но при этом человек испустил вопль, который впоследствии описывали как нечто совершенно дикое и нечеловеческое. Вопль был из тех звуков, которые едва внятны, даже если они слышны вполне отчетливо. В данном случае было выкрикнуто слово: "Убийство!". Однако машинист клянется, что остановил бы поезд в любом случае, даже если бы услышал не слово, а лишь зловещий неповторимый голос, который его выкрикнул. Едва поезд затормозил, сразу же обнаружились многие подробности недавней трагедии. Мужчина в черном, появившийся на краю зеленого откоса, был лакей сэра Арона Армстронга, угрюмый человек по имени Магнус. Баронет со свойственной ему беззаботностью частенько посмеивался над черными перчатками своего мрачного слуги; но теперь никто не склонен был над ними смеяться. Когда несколько любопытствующих спустились с насыпи и прошли за почерневшую от сажи изгородь, они увидели скатившееся до самого низа откоса тело старика в желтом домашнем халате с ярко-алой подкладкой. Нога убитого была захлестнута веревочной петлей, накинутой, по-видимому, во время борьбы. Были замечены и пятна крови, правда, весьма немногочисленные; но труп был изогнут или, вернее, скорчен и лежал в позе, какую немыслимо принять живому существу. Это и был сэр Арон Армстронг. Через несколько минут подоспел рослый светлобородый человек, в котором кое-кто из ошеломленных пассажиров признал личного секретаря покойного, Патрика Ройса, некогда хорошо известного в богемных кругах и даже прославленного в богемных искусствах. Выказывая свои чувства более неопределенным, но при этом и более убедительным образом, он стал вторить горестным причитаниям лакея. А когда из дома появилась еще и третья особа, Элис Армстронг, дочь умершего, которая бежала неверными шагами и махала рукой в сторону сада, машинист решил, что далее медлить нельзя. Он дал свисток, и поезд, пыхтя, тронулся к ближайшей станции за помощью. Так получилось, что отца Брауна срочно вызвали по просьбе Патрика Ройса, этого рослого секретаря, в прошлом связанного с богемой. По происхождению Ройс был ирландец; он принадлежал к числу тех легкомысленных католиков, которые никогда и не вспоминают о своем вероисповедании, покуда не попадут в отчаянное положение. Но вряд ли просьбу Ройса исполнили бы так быстро, не будь один из официальных сыщиков другом и почитателем непризнанного Фламбо: ведь невозможно быть другом Фламбо и при этом не наслушаться бесчисленных рассказов про отца Брауна. А посему, когда молодой сыщик (чья фамилия была Мертон) вел маленького священника через поля к линии железной дороги, беседа их была гораздо доверительней, нежели можно было бы ожидать от двоих совершенно незнакомых людей. - Насколько я понимаю,- заявил Мертон без обиняков,- разобраться в этом деле просто немыслимо. Тут решительно некого заподозрить. Магнус напыщенный старый дурак; он слишком глуп для того, чтобы совершить убийство. Ройс вот ухе много лет был самым близким другом баронета, ну а дочь, без сомнения, души не чаяла в своем отце. И помимо прочего, все это - сплошная нелепость. Кто бы стал убивать старого весельчака? У кого поднялась бы рука пролить кровь безобидного человека, который так любил застольные разговоры? Ведь это все равно что убить рождественского деда. - Да, в доме у него действительно царило веселье,- согласился отец Браун.Веселье это не прекращалось, покуда хозяин оставался в живых. Но как вы полагаете, сохранится ли оно теперь, после его смерти? Мертон слегка вздрогнул и взглянул на собеседника с живым любопытством. - После его смерти? - переспросил он. - Да,- бесстрастно продолжал священник,- хозяин-то был веселым человеком. Но заразил ли он своим весельем других? Скажите откровенно, есть ли в доме еще хоть один веселый человек, кроме него? В мозгу у Мертона словно приоткрылось оконце, и через него проник тот странный проблеск удивления, который вдруг проясняет то, что было известно с самого начала. Ведь он часто заходил к Армстронгам по делам, которые старый филантроп вел с полицией; и теперь он вспомнил, что атмосфера в доме действительно была удручающая. В комнатах с высокими потолками стоял холод; обстановка отличалась дурным вкусом и дешевой провинциальностью; в коридорах, где гулял сквозняк, горели слабые электрические лампочки, светившие не ярче луны. И хотя румяная физиономия старика, обрамленная серебристо-седой бородой, озаряла ярким костром каждую комнату и каждый коридор, она не оставляла по себе ни капли тепла. Разумеется, это ощущение могильного холода до известной степени порождалось самой жизнерадостностью и кипучестью владельца дома: ему не нужны печи или лампы, сказал бы он, потому что его согревает собственное тепло. Но когда Мертон вспомнил других обитателей, ему пришлось признать, что они были лишь тенями хозяина. Угрюмый лакей с его чудовищными черными перчатками вполне мог бы привидеться в ночном кошмаре; Ройс, личный секретарь, здоровяк в твидовых брюках, смахивающий на быка, носил коротко подстриженную бородку, но в этой соломенно-желтой бородке уже странным образом пробивалась ранняя седина, а широкий лоб избороздили морщины. Конечно, он был вполне добродушен, но добродушие его было какое-то печальное, почти скорбное,- у него был такой вид, словно в жизни его посгигла жестокая неудача. Ну, а если взглянуть на дочь Армстронга, трудно поверить, что она и в самом деле приходится ему дочерью; лицо у нее такое бледное, с болезненными чертами. Она не лишена изящества, но во всем ее облике ощущается затаенный трепет, который делает ее похожей на осу. Иногда Мертон думал, что она, вероятно, очень пугается грохота поездов. - Видите ли,- сказал отец Браун, едва заметно подмигивая,- я отнюдь не уверен, что веселость Армстронга доставляла большое удовольствие... м-м... его ближним. Вот вы говорите, что никто не мог убить такого славного старика, а я в этом далеко не убежден: ne nos inducas in temptatione* Почему? - вскричал изумленный Мертон.- Неужели вы считаете, что людям не по душе веселый нрав? - Людям по душе, когда вокруг них часто смеются,- ответил отец Браун,- но я сомневаюсь, что им по душе, когда кто-либо всегда улыбается. Безрадостное веселье очень докучливо. На этом разговор оборвался, и некоторое время они молча шли, обдуваемые ветром, вдоль рельсов по травянистой насыпи, а когда добрались до длинной тени дома Армстронга, отец Браун вдруг сказал с таким видом, словно хотел отбросить тревожную мысль, а не высказать ее всерьез: - Разумеется, в пристрастии к спиртному как таковому нет ни хорошего, ни дурного. Но иной раз мне невольно приходит на ум, что людям вроде Армстронга порою нужен бокал вина, чтобы стать немного печальней. Начальник Мертона по службе, седовласый сыщик с незаурядными способностями, стоял на травянистом откосе, дожидаясь следователя, и разговаривал с Патриком Ройсом, чьи могучие плечи и всклокоченная бородка возвышались над его головою. Это было тем заметней еще и потому, что Ройс имел привычку слегка горбить крепкую спину и, когда отправлялся по церковным или домашним делам, двигался тяжело и неторопливо, словно буйвол, запряженный в прогулочную коляску. При виде священника Ройс с несвойственной ему приветливостью поднял голову и отвел его на несколько шагов в сторону. А Мертон тем временем обратился к старшему сыщику не без почтительности, но по-мальчишески нетерпеливо: - Ну как, мистер Гилдер, далеко ли вы продвинулись в вскрытии этой тайны? - Никакой тайны здесь нет,- отозвался Гилдер, сонно щурясь на грачей, которые сидели поблизости. - Ну мне, по крайней мере, кажется, что тайна все же есть,- возразил Мертон с улыбкой. - Дело совсем простое, мой мальчик,- обронил старшй сыщик, поглаживая седую остроконечную бородку.- Через три минуты после того как вы по просьбе мистера Ройса отправились за священником, вся история стала ясна, как день. Вы знаете одутловатого лакея в черных перчаткax, того самого, который остановил поезд? - Как не знать. При виде его у меня мурашки поползли во коже. - Итак,- промолвил Гилдер,- когда поезд исчез из виду, человек этот тоже исчез. Вот уж поистине хладнокровный преступник! Удрал на том самом поезде, который должен был вызвать полицию, ведь ловко? - Стало быть, вы совершенно уверены,- заметил младший сыщик,- что он действительно убил своего хозяина? - Да, сынок, совершенно уверен,- ответил Гилдер сухо,- уже хотя бы по той пустяковой причине, что он прихватил двадцать тысяч фунтов наличными из письменного стола. Нет, теперь единственное затруднение, если только это вообще можно так назвать, состоит в том, чтобы выяснить, как именно он его убил. Похоже, что череп проломлен каким-то тяжелым предметом, но поблизости тяжелых предметов не обнаружено, а унести оружие с собой было бы для убийцы обременительно, разве что оно очень маленькое и потому не привлекло внимания. - Возможно, оно, напротив, очень большое и потому не привлекло внимания,произнес маленький священник со странным, отрывистым смешком. Услышав такую нелепость, Гилдер повернулся и сурово просил отца Брауна, как понимать его слова. - Я сам знаю, что выразился глупо,- сказал отец Браун со смущением.Получается как в волшебной сказке. Но бедняга Армстронг убит дубиной, которая по плечу только великану, большой зеленой дубиной, очень большой и потому незаметной, ее обычно называют землей. Он расшибся насмерть вот об эту зеленую насыпь, на которой мы сейчас стоим. - Куда это вы клоните? - с живостью спросил сыщик. Отец Браун обратил круглое, как луна, лицо к фасаду дома и поглядел вверх, близоруко сощурив глаза. Проследив за его взглядом, все увидели на самом верху этой глухой части дома, в мезонине, распахнутое настежь окно. - Разве вы не видите,- сказал он, указывая на окно пальцем с какой-то детской неловкостью,- что он упал вон оттуда? Гилдер, насупясь, глянул на окно и произнес: - Да, это вполне вероятно. Но я все-таки не понимаю, откуда у вас такая уверенность. Отец Браун широко открыл серые глаза. - Ну как же,- сказал он,- ведь на ноге у трупа обрывок веревки. Разве вы не видите, что вон там из окна свисает другой обрывок? На такой высоте все предметы казались крохотными пылинками или волосками, но проницательный старый сыщик остался доволен объяснением. - Вы правы, сэр,- сказал он отцу Брауну.- Очко в вашу пользу. Едва он успел вымолвить эти слова, как экстренный поезд, состоявший из единственного вагона, преодолел поворот слева от них, остановился и изверг из себя целый отряд полисменов, среди которых виднелась отталкивающая рожа Магнуса, беглого лакея. - Вот это ловко, черт возьми! Его уже арестовали! - вскричал Гилдер и устремился вперед с неожиданной живостью. - А деньги были при нем? - крикнул он первому полисмену. Тот посмотрел ему в лицо несколько странным взглядом и ответил: - Нет.- Помолчав, он добавил: - По крайней мере, здесь их нету. - Кто будет инспектор, осмелюсь спросить? - сказал меж тем Магнус. Едва он заговорил, все сразу поняли, почему его голос остановил поезд. Внешне это был человек мрачного вида, с прилизанными черными волосами, с бесцветным лицом, чуть раскосыми, как у жителей Востока, глазами и тонкогубым ртом. Его происхождение и настоящее имя вряд ли были известны с тех пор, как сэр Арон "спас" его от работы официанта в лондонском ресторане, а также (как утверждали некоторые) заодно и от других, куда более неблаговидных обстоятельств. Но голос у него был столь же впечатляющий, сколь лицо казалось бесстрастным. То ли из-за тщательности, с которой он выговаривал слова чужого языка, то ли из предупредительности к хозяину (который был глуховат) речь Магнуса отличалась необычайной резкостью и пронзительностью, и когда он заговорил, окружающие чуть не подскочили на месте. - Я так и знал, что это случится,- произнес он во всеуслышание, вызывающе и невозмутимо.- Мой покойный хозяин потешался надо мной, потому что я ношу черную одежду, но я всегда говорил, что зато мне не надо будет надевать траур, когда наступит время идти на его похороны. Он сделал быстрое, выразительное движение руками в черных перчатках. - Сержант,- сказал инспектор Гилдер, с бешенством уставившись на черные перчатки.- Почему этот негодяй до сих пор гуляет без наручников? Ведь сразу видно, что перед нами опасный преступник. - Позвольте, сэр,- сказал сержант, на лице которого застыло бессмысленное удивление.- Я не уверен, что мы имеем на это право. - Как прикажете вас понимать? - резко спросил инспектор.- Разве вы его не арестовали? Тонкогубый рот тронула едва уловимая презрительная усмешка, и тут, словно вторя этой издевке, раздался свисток подходящего поезда. - Мы арестовали его,- сказал сержант серьезно,- в тот самый миг, когда он выходил из полицейского участка в Хайгейтс, где передал все деньги своего хозяина в руки инспектора Робинсона. Гилдер поглядел на лакея с глубочайшим изумлением. - Чего ради вы это сделали? - спросил он у Магнуса. - Ну, само собой, чтоб деньги не попали в руки преступника, а были в целости и сохранности,- ответил тот с невозмутимым спокойствием. - Без сомнения,- сказал Гилдер,- деньги сэра Арона были бы в целости и сохранности, если б вы передали их его семейству. Последние слова потонули в грохоте колес, и поезд, лязгая и подрагивая, промчался мимо; но этот адский шум, то и дело раздававшийся подле злополучного дома, был перекрыт голосом Магнуса, чьи слова прозвучали явственно и гулко, как удары колокола: - У меня нет оснований доверять семейству сэра Арона. Все присутствующие замерли на месте, ощутив, что некто, бесшумно, как призрак, появился рядом; и Мертон ничуть не удивился, когда поднял голову и увидел поверх плеча отца Брауна бледное лицо дочери Армстронга. Она была еще молода и хороша собою, вся светилась чистотой, но каштановые ее волосы заметно поблекли и потускнели, а кое-где в них даже просвечивала седина. - Будьте поосторожней в выражениях,- сердито сказал Ройс,- вы напугали мисс Армстронг. - Смею надеяться, что мне это удалось,- отозвался Магнус своим зычным голосом. Пока девушка непонимающе глядела на него, а все остальные предавались удивлению, каждый на свой лад, он продолжал: - Я как-то привык к тому, что мисс Армстронг частенько трясется. Вот уже много лет у меня на глазах ее время от времени бьет дрожь. Одни говорили, будто она дрожит от холода, другие утверждали, что это со страху, но я-то знаю, что дрожала она от ненависти и низменной злобы - этих демонов, которые сегодня утром наконец восторжествовали. Если бы не я, ее след бы уже простыл, сбежала бы со своим любовником и со всеми денежками. С тех самых пор как мой покойный хозяин не позволил ей выйти за этого гнусного пьянчугу... - Замолчите,- сказал Гилдер сурово.- Все эти ваши выдумки или подозрения о семейных делах нас не интересуют. И если у вас нет каких-либо вещественных доказательств, то голословные утверждения... - Ха! Я представлю вам вещественные доказательства,- прервал его Магнус резким голосом.- Извольте, инспектор, вызвать меня в суд, и я не премину сказать правду. А правда, вот она: через секунду после того, как окровавленного старика вышвырнули в окно, я бросился в мезонин и увидел там его дочку. Она валялась в обмороке на полу, и в руке у нее был кинжал, красный от крови. Позвольте мне заодно передать властям вот эту штуку. Тут он вынул из заднего кармана длинный нож с роговой рукояткой и красным пятном на лезвии и вручил его сержанту. Потом он снова отступил в сторону, и щелки его глаз почти совсем заплыли на пухлой китайской физиономии, сиявшей торжествующей улыбкой. При виде этого Мертона едва не стошнило; он сказал Гилдеру вполголоса: - Надеюсь, вы поверите на слово не ему, а мисс Армстронг? Отец Браун вдруг поднят лицо, необычайно свежее и розовое, словно он только что умылся холодной водой. - Да,- сказал он, источая неотразимое простодушие.- Но разве слово мисс Армстронг непременно должно противоречить слову свидетеля? Девушка испустила испуганный, отрывистый крик; все взгляды обратились на нее. Она окаменела, словно разбитая параличом; только лицо, обрамленное тонкими каштановыми волосами, оставалось живым, потрясенное и недоумевающее. Она стояла с таким видом, как будто на шее у нее затягивалась петля. - Этот человек,- веско промолвил мистер Гилдер,- недвусмысленно заявляет, что застал вас с ножом в руке, без чувств, сразу же после убийства. - Он говорит правду,- отвечала Элис. Когда присутствующие опомнились, они увидели, что Патрик Ройс, пригнув массивную голову, вступил в середину круга, после чего произнес поразительные слова: - Ну что ж, если мне все равно пропадать, я сперва хоть отведу душу. Его широкие плечи всколыхнулись, и железный кулак нанес сокрушительный удар по благодушной восточной физиономии мистера Магнуса, который тотчас же распростерся на лужайке, словно морская звезда. Несколько полисменов немедленно схватили Ройса; остальным же от растерянности почудилось, будто все разумное летит в тартарары и мир превращается в сцену, на которой разыгрывается нелепое шутовское зрелище.