Василий Семенович Гигевич
      Помни о доме своем, грешник
      Роман
      Перевод с белорусского Максима Волошки
      Белорусский прозаик Василь Гигевич в книге "Марсианское путешествие" повествует о необычных аспектах влияния научно-технического прогресса на судьбу человека и жизнь общества. Возможна ли жизнь общества под управлением искусственного интеллекта.
      Контакт с внеземной цивилизацией - вот основной сюжет повести "Полтергейст" и романа "Помни о доме своем, грешник".
      Появились какие-то новые
      трихины, существа микроскопические,
      вселявшиеся в тела людей. Но эти
      существа были духи, одаренные умом и
      волей. Люди, принявшие их в себя,
      становились тотчас бесноватыми и
      сумасшедшими. Но никогда, никогда
      люди не считали себя такими умными и
      непоколебимыми в истине, как считали
      зараженные. Никогда не считали
      непоколебимее своих приговоров,
      своих нравственных убеждений и
      верований. Целые селения, целые
      города и народы заражались и
      сумасшествовали.
      Ф.М.Достоевский,
      "Преступление и наказание".
      Часть первая
      ЗНАКОМСТВО С АДАМАНАМИ
      ИЗ ПОСЛЕДНИХ ЗАПИСЕЙ ВАЛЕССКОГО
      "...Вот и сомкнулись круги мои, точнее даже не круги, а все те крутые извилистые стежки-дорожки, на которые вступил я когда-то, выпущенный из материнских рук, и пошел нетвердым шагом: сначала к обеденному столу, потом к порогу хаты, затем, переступив через порог, оказался во дворе, где увидел ворота - и сразу же нырнул в подворотню, чтобы как можно скорее попасть на улицу Житива, которое придется обойти не раз и не два, как космическому кораблю перед отправкой в межзвездное путешествие необходимо сделать несколько витков вокруг Земли, так и мне надо было обойти Житиво, запомнить каждый двор, каждую хату, каждого житивца и только потом рвануть вдаль по стежкам-дорожкам, казавшимся открытыми и прямыми, стоило только механически переставлять невесомые ноги до той поры, до того светлого солнечного мгновения, пока впереди, во что верилось и мечталось, не замаячит нечто огромное и прекрасное, чего до сих пор никогда не видел да и не мог увидеть в знакомом Житиве, должно было замаячить то, что я и представить не мог, знал только и чувствовал, что то огромное и прекрасное как раз и есть счастье, и потому не стоит лишний раз оглядываться, бросая чистый, незамутненный слезою взгляд на все то, житивское, что неподвижно застыло за спиной: и зеленый бор, вплотную подошедший к Житиву, и Житивка за болотом, и само Житиво, где обитали рассудительные спокойные мужики и словоохотливые, вечно в заботах, бабы, где звенели песни протяжные, где по улице бродили домашние животные, с которыми всегда полно хлопот, - все это, соединившись во что-то одно-единое, укрытое низким, в тучах, небом, словно бы заранее смирилось, что его оставляют, как будто в этом и был высочайший смысл: поднять меня на ноги, приучая к деревенскому языку, к работе, к самому Житиву, и отпустить, проверки ради, в белый свет, как птицу из гнезда, не поставив на прощание ни одного вопроса, не бросив ни одного упрека, тем более что в ту солнечную веселую пору мне было не до вопросов и не до упреков, ибо в душе моей царила вера в то, что белый свет вращается не вокруг этой излучистой, спрятавшейся в камышах и ольхе Житивки, в которой я когда-то учился плавать и на берегу которой пишу сейчас эти слова, не вокруг вечно шумящего бесконечного бора, который когда-то мудро, без слов и даже без плакатов и формул учил, приучал к тому, что в мире существует что-то таинственное и загадочное, к чему мы невольно стремимся, и если у нас есть хотя бы капля мудрости, то раньше срока мы не должны прикасаться к этому загадочному и таинственному, а тем более ломать или разрушать (возможно, в этом и есть высшая мудрость - в осознании того, что нам можно, а чего нельзя?), а тем более белый свет - о-о, как много я тогда знал, какой я тогда был смышленый! - не мог вращаться вокруг какой-то маленькой белорусской деревеньки, запрятанной меж лесов и болот, в которой мне все знакомо, начиная с той хаты, в которой я впервые оповестил мир своим криком, и мир сразу же отозвался материнской песней, с той хаты, с конька крыши которой я когда-то пытался заглянуть в конец своих стежек-дорожек, будто тогда, сидя на коньке крыши, с хлебом в руке, я мог увидеть то таинственное огромное и прекрасное, в поисках которого спустя несколько лет я рванул без оглядки, оставив, постаравшись забыть, не только хату, этот высокий порог, через который когда-то с трудом перелезал в первый раз, но и все остальное, связанное с Житивом: и те песни, которые услышал от матери, от соседок, и ту работу, которой вечно были заняты мои малограмотные родители, даже Евку, которая только тем и жила, что ходила из хаты в хату, как деревенские пастухи, и предсказывала людям близкое счастье, которое вот-вот заглянет в окошко, потому что с муки мука получится и все добром закончится, и за это ее, а может, и еще по какой-то причине (об этом я тогда не задумывался) одевали, кормили кто чем мог: оладьями, щами, бульоном, молоком, а если под богатую руку, то даже и шкваркой, и в том, кто сытнее накормит Евку, был свой шик, как свой шик был когда-то у житивцев, еще до моего появления, и в том, кто лучше встретит старцев, - таким образом я тогда знал: белый свет вращался и будет вращаться не вокруг хаты, не вокруг нашего двора и даже не вокруг Житива, нет, он вращается, как и до сих пор который уже год вращался по своим законам в неизменной вечной карусели, как снег в метель, - все Житиво вместе с Житивкой и бором, вместе с той же Евкой и ее захватанными картами - все это ежесекундно, ежечасно носится вокруг огромных многоэтажных счастливых, веселых заасфальтированных городов, в которых, конечно же, нет и быть не может деревенской грязи, поросячьего виска, коров и тех же маленьких беспомощных Евок с картами, тех же озабоченных вечной работой житивцев, у которых корявые, скрюченные от работы пальцы, которые не умеют одевать белые сорочки и красивые галстуки, которые даже говорить по-городскому и о городском не умеют, а только о своем, деревенском, словом, в тех далеких городах есть все то новое, блестящее и грохочущее, чего нет в Житиве, а города еще быстрее носятся вокруг центра Земли, вокруг той наклонной оси, которую когда-то на уроке показывал Гаевский, а круглая, словно мяч, Земля еще быстрее летит-несется вокруг огромного огненного светила и вместе с ним, бездушным огненным светилом, летит вокруг еще более крупного ядра галактики, той громадной галактики, которая одной из множества песчинок улетает неизвестно куда от такой же песчинки-галактики, и чем дальше, тем быстрее в черной, как сажа, бездушной бездне, которую называют космосом и которая, как потом объяснял мне Олешников, является праматерией, основой всего живого и мертвого, тем пустым, однако загадочным нолем, без которого не могут обойтись не только математики, но и вся природа, потому что, оказывается, эта пустая бездушная бездна делится на что-то и античто-то, на эту и иную сторону реальности, которую мы привыкли видеть, слышать, ощущать, чувствовать, и уже как итог этого разделения (по чьей воле и чьей подсказке? - об этом я почему-то забыл спросить у Олешникова, а теперь уже не спрошу никогда) в мире появились ядра, атомы, звезды, деревеньки тихие, города шумные, леса и реки, эта маленькая беспомощная Евка, и даже я сам, который, как думалось тогда, только ради того и появился в этой вертящейся карусели, чтобы навести здесь порядок или хотя бы разобраться, откуда или с чего начинается отсчет, чтобы потом было легче понять, куда же нас все время несет и что меня ожидает тогда и там, когда навсегда оставлю я не только Житиво, но и вообще все на свете: и ядра, и атомы, и звезды, и планеты далекие, на которых, возможно, стоят такие же или почти такие же Житива и города.
      ...То, что тогда и там я буду существовать, в этом я был уверен, как был уверен, что дважды два - четыре.
      И не потому я был уверен, что каждую весну житивцы справляли большой праздник, - еще в середине зимы начиналась подготовка к нему, даже когда за двойными окнами блестел толстый холодный снег, в моей душе сама собой рождалась мечта о белом горячем песке на берегу Житивки, в котором так хорошо согреться после купания, мечталось еще, глядя на снег, о зеленой пуще за Житивкой, которая неизвестно где начиналась и неизвестно где заканчивалась и в которой кого и чего только нет: и страшные волки, и сладкие ягоды; еще мечталось о настоенных на ароматах звездных вечерах, когда в сумерках так знакомо гудят майские жуки и еще в тех сумерках так славно играть в прятки на задворках хат и хлевов, и все это могло начаться только после того весеннего тихого дня, к которому мать обещала сшить на зингеровской машинке штанишки из темной материи, купленной в Березове и так пахнущей сладким березовским запахом, и поэтому каждый день ждешь не дождешься того светлого утра, не верится даже, что скоро прилетят с юга птицы и радостно запоют, не верится, что скоро наступит то чистое солнечное утро, когда можно будет выскочить со двора на улицу во всем новеньком - в хлопчатобумажных штанишках на бретельках, в новеньких черненьких блестящих сапожках, которые сами несут по земле, даже ноги не справляешься переставлять и потому - падаешь и падаешь, в новенькой сорочке, только вчера подстриженный ножницами, даже чубчик мать оставила, - оглянуться горящими глазами и увидеть, каждой клеточкой тела ощутить, какое чудесное разгорается утро, какое высокое солнце, какое чистое голубое небо, какой чудесный весь мир, в центре которого - вы только посмотрите! - красуюсь я, такой симпатичный, вымытый, с красным яичком в руке, которое только что дала бабушка, лечившая меня этой зимой от дурного глаза, и мне все не верится, что впереди - длинный-предлинный день, как и та жизнь, которая, конечно, никогда не закончится и даже не оборвется, и будет в том дне или завтрак за столом, или игра в "битки" со своими однолетками-заводилами, тот - когда он только наступит? - далекий полдень, когда житивцы станут собираться на кладбище - по двое, по трое или четверо, в окружении детей они будут медленно идти посреди улицы и степенно христосоваться с теми, кто торжественно сидит на скамейках у хат, будто они век не виделись и неведомо когда увидятся, еще будет та минута, когда мать скажет: "Ну что, может, и мы к своим начнем собираться?"
      "Ага, - эхом отзовется отец, - пора, чай, люди давно по улице идут, а мы что - хуже или лучше?.." - тогда начнем собираться к своим и мы, и так же, как и все люди, пойдем по Житиву к кладбищу у обрыва Житивки, к тем зеленым бугоркам, над которыми мать обязательно смахнет слезу, вспоминая своих - ее детей, а моих братьев и сестер, которые в войну простудились и умерли, а потом мать станет расстилать на траве белые праздничные скатерки и расставлять на них тарелки...
      Ведь мы пришли к своим, и они должны об этом знать. Как и все, мы никогда не должны забывать своих. Может, весь этот праздник и был только ради того, чтобы мы никогда не забывали своих.
      Нет, не потому я уверен в вечности своего существования, что когда-то были такие вот дни, совсем не потому.
      Просто я и представить не мог, чтобы когда-нибудь мог бесследно исчезнуть, оставить Житиво, где летом такое ласковое солнце, где столько беспричинной радости, где даже слезы сладкие, и потому, расплакавшись, не можешь остановиться, где дни и такие же таинственные темные ночи, когда можешь сколько захочется летать над землей, - чувство вечности праздника было у меня от рождения, и его, думалось, нельзя выбросить или вытравить из моей души ни мудрыми справедливыми словами Аровской, ни рисунками-схемами Гаевского, ни теми многочисленными книгами, прочитанными позже, ни даже убедительными рисунками человека в разрезе, где были нарисованы его органы: номер один - голова, номер два - сердце, номер три - легкие и так далее вплоть до номера пятьдесят восемь... И чем больше меня убеждали, что праздник когда-нибудь закончится, чем чаще ходил я на житивское кладбище, в тот заброшенный уголок, где могилы уже почти сравнялись с землей и только обросшие лишайником памятники напоминали, что на это место тоже кто-то приходил каждую весну и плакал, но вот уже никого не осталось, ни тех, кого хоронили, ни тех, кто хоронил и плакал. Чем больше я все это осмысливал холодным умом, тем больше мне не верилось, что и я когда-то пойду той же дорогой, которой прошло столько людей; мне не то что думалось, а верилось, что я - исключение, может, только это единственное чувство и заставило меня пойти по манящим стежкам-дорожкам, чтобы далеко-далече найти реальное доказательство тому, что тогда и там существует.
      Не с этого ли все и началось: с извечного стремления достичь чего-то недостижимого, что тебе и не принадлежит, и все начинается еще с детства, с того мгновения, когда в душу закрадывается мечта о трехколесном велосипеде, а затем уже, чуть позже, неизвестно откуда появляется мысль о стежках-дорожках, по которым ты когда-то поедешь если и не на трехколесном велосипеде, то на попутной машине, а то и просто отправишься пешком к своим манящим вечно счастливым и вечно веселым городам и еще дальше - по тем спиралям, о реальном существовании которых узнал на уроках Гаевского, и, обогнав солнце, понесешься к иным галактикам, все дальше и быстрее, навсегда оставляя знакомый порог хаты, конек крыши, на который когда-то с вожделенным страхом карабкался и карабкался, оставляя Житиво и житивцев, Евку, Житивку и бор, наконец, единственное, что может утолить человеческую жажду познания - чувство полной власти над пространством и временем, и это чувство будет как вершина, как тот конек крыши, с которого когда-то стремился увидеть свои стежки-дорожки.
      Это чувство, видимо, заложено в нас с рождения, возможно, его у нас даже в избытке, не потому ли люди так часто и поспешно обрывают и без того тонкие связи с прошлым, даже не представляя, что их ждет впереди. И я тоже не был исключением, был не лучше и не хуже других, и потому так легко и безоглядно пылил по дороге в направлении больших городов, где с помощью Науки, Ее Величества Науки, надеялся открыть и доказать не людям, а себе, что я хотя бы чего-то стою, и не вчера, не сегодня или завтра, а вообще во все времена, ибо в конце концов - завидная логика, которой мне сейчас не хватает, - не мог ведь я из ничего появиться и в ничто превратиться.
      Такого быть не могло.
      Такого и быть не может.
      И потому, чтобы убедиться в своих предположениях, я одержимо занялся медициной.
      ...Словно ребенок дорогой блестящей игрушкой, которую он в конце концов сломает.
      Я верил тогда, что медицина как раз и есть все то, что развеет мои сомнения.
      Есть ли в человеке тайна?
      Есть ли хотя бы капелька этой тайны?
      Ведь если что-то толкало меня вперед, все дальше и дальше от дома, от родителей, значит, что-то во мне есть, и его, наверное, можно найти или увидеть.
      Ну, если не увидеть, то хотя бы почувствовать или услышать.
      ...Как потом я стал догадываться, это вечное искушение чем-то недосягаемым живет не только у меня, и уже от него, от вечного невидимого искушения, мы все вместе постепенно попадаем в этот мировой лабиринт, составленный из шумных загазованных городов, которые ежеминутно всасывают в себя людей и из которых люди уже не находят сил вырваться, из технических строений, ставших настолько сложными, что порой закрадывается сомнение, а кто же для кого создан - машина для человека или человек для машины... войн между народами, современных болезней, аллергенов и всего прочего, на первый взгляд значительного и привлекательного, что обычно называют цивилизованной деятельностью Homo sapiens*.
      ______________
      * Homo sapiens - человек разумный (лат.).
      И наконец, как последний виток познания, за которым начинается что-то принципиально новое, с чем до сих пор люди не сталкивались и с чем ныне надо или смириться, или вступать в борьбу, - адаманы.
      ...Трагедия, видимо, не столько в том, вступать или не вступать в борьбу, а в том, как эту борьбу вести..."
      ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕШНИКОВА
      "Его жизнь и поиски истины заставили взглянуть на все другими глазами и взяться за дневник, чтобы рассказать о нашем пути...
      Мы все начинали вместе, и он, Валесский, и я, и ныне всему миру известный историк Лабутько, - сначала у нас были безобидные увлекательные игры, когда мы учились искать то таинственное и невидимое, о существовании которого потом, взрослые, мы так часто спорили.
      И в лесу за Житивкой, и у загадочных в вечерних сумерках хат и кустов, и в школьных учебниках, не говоря о близких и далеких Березовах, - везде, где только можно было, мы пытались отыскать то невидимое и таинственное.
      А потом я однажды понял, что все, чем заняты мы как в детстве, так и во взрослой жизни, - всего лишь игра, беда многих взрослых, как и моих ровесников, именно в том, что они занимаются подобными играми всю жизнь, для многих не столь уж и важно, какими играми развлекается душа и тело, ибо тогда не нужно размышлять о другом, на другое просто не хватит времени.
      ...А тем более на поиски чего-то таинственного и загадочного, которое может находиться в самом человеке или в мире, его окружающем.
      Когда я это понял, мне стало намного легче, потому что мне стало ясно: если и можно отыскать в мире что-то таинственное и загадочное, то только с помощью физики.
      Уже тогда, в юности, когда поступал на физфак, я понял, что физика и техника как раз и есть тот всемогущий фонарь, которым смятенное человечество освещает себе дорогу в бесконечной темной кладовой, называемой познанием.
      И что могут люди противопоставить тому реальному и грозному, что называют силой, этому могущественному F, которое вытекает из открытой мной формулы:
      F = m * a,
      где m - материально-техническая база, а a - наука?
      Раньше я верил, что точность моей формулы подтверждена столетиями, достаточно вспомнить боевые топорики и мечи, грозные танки и сверхзвуковые самолеты с подвесками ядерных боезарядов, а тем более сейчас, когда своими глазами видим, какой размах обрела СИЛА: города с громадными заводами и фабриками, ракеты и спутники, роем облепившие земной шар, многочисленные АЭС, ГЭС, ГРЭС, без которых мы уже не можем обойтись, - все это проявление силы".
      ИЗ МОНОЛОГА ЛАБУТЬКИ
      "Как мне казалось ранее, оба они несли чушь, и он, Валесский, и Олешников, и это я понял еще тогда, в детстве, когда слушал бесконечно длинные истории бабушки Гельки о ее молодости и тех порядках, которые существовали во времена ее молодости, когда слышал, как долго, прямо-таки бесконечно могли говорить мужики о былом, о том же фронте, с которого им посчастливилось вернуться, - может быть, именно потому, что они ни за что не могли забыть войну и фронт, они так любили носить гимнастерки, галифе и летние военные фуражки.
      И в том, что когда-то, давным-давно, еще до моего появления, была на земле жизнь, я не видел большой загадки, почему-то меня удивляло другое, поначалу и мне самому непонятное, поэтому приставал я к людям с теми детскими вопросами, с которыми, наверное, приставали да и пристают дети во все времена.
      - Кто мы? Откуда мы здесь появились?
      - Местные. Житивцы, - слышал я от них.
      - Нет, я о другом хочу спросить... Какие такие местные, - не отступал я.
      - Ну, белорусы, если тебе очень уж хочется знать. Как и все те, кто живет в соседних деревнях и говорит по-нашему.
      - Откуда же белорусы появились?
      - Жили до нас на этой земле. Пахали, сеяли жито, пели песни. Жили, одним словом, детей растили, а те дети, став взрослыми, сами своих детей растили. Так вот и велось, цепляясь одно за другое...
      - И долго?
      - Долго, дитятко.
      - И до войны с немцами?
      - И до войны тоже. И не только до войны с немцами, а и до той еще, сидя на печке, баба Гелька замолкала, долго, забывшись, смотрела в угол хаты, словно видела там что-то интересное, а потом, как всегда, вздохнув, говорила: - Еще, дитятко, моя бабка мою мать учила песням белорусским. А их же, песни эти, сочинял кто-то. Так что давно все началось, так давно, что я тебе и сказать не могу, когда... Ты уж лучше, когда вырастешь, учителей спросишь. Они все на свете знают. Они тебе все расскажут.
      - Выходит, люди правду говорят, что Курганы за Житивом от давней-предавней войны остались?
      - Видимо, правду. Говорят, что в конце той войны, когда французы проходили мимо Житива, их какой-то Напалион вел. А здесь его встретили, у самой реки, и разбили, чтобы не ходил сюда больше.
      - Так сколько же их было, войн-то?
      - О-о, дитятко, и сосчитать трудно, сколько крови людской на земле нашей пролилось.
      И тут я постигал то главное, о чем никак не мог выспросить сразу: а как же мы, белорусы, смогли выжить, если столько крови пролилось?..
      И поэтому после окончания школы я пошел учиться на истфак. Только там, считал я, в истории народа, можно найти ответ на этот вопрос".
      Раздел первый
      К ИСТОРИИ ВОПРОСА
      Адаманы* появились, как сейчас полагают, не вчера и не позавчера, видимо, они были и в древности, еще тогда они могли сеять панику и страх среди людей. Другое дело, что о тех давних временах мы, к большому сожалению, мало что знаем: чем древнее, тем меньше. Об этом свидетельствует такой простой и в то же время логический факт: время появления на Земле жизни, как и Homo sapiens, не может быть установлено точно, все новые и новые археологические исследования (достаточно вспомнить последние раскопки на берегу реки Конго, а тем более все, видимо, читали об открытых недавно следах стоянок и даже целых цивилизаций(!) людей в Гималаях) отодвигают время появления на Земле человека разумного не только на тысячелетия, но и на целые миллионы лет назад. Возможно, мы мало знаем об адаманах еще и потому, что в то далекое туманное время их деятельность проявлялась не в столь ярко выраженной форме.
      ______________
      * Адаман, адаманы - в этимологии этих слов, впервые введенных медиком Валесским, лингвисты и по сей день не могут точно разобраться. Так, например, некоторые лингвисты полагают, что эти слова состоят из двух частей: русск. ад - пекло и нем. Манн - человек. Отсюда в переносном смысле эти слова можно объяснить как человек (люди) ада (пекла), или черт (черти). Другие лингвисты считают, что слово адаман (адаманы) происходит от другого словосочетания: русск. ад и англ. мани - деньги. Из этого лингвисты делают вывод, что слово адаман означает адские деньги, или деньги, подаренные людям дьяволом.
      В последнее время в связи с заявлением ВОПИ (см. текст ниже) большинство лингвистов склонны считать, что адаман происходит от слова Адам - первочеловек...
      Хочется привлечь внимание к высказываниям и мыслям некоторых всемирно известных ученых-исследователей, прозвучавшим в свое время накануне открытия адаманов и которые ныне почти забыты людьми и прессой. Так, профессор Робертсон из Калифорнии в интервью корреспонденту Ассошиэйтед Пресс заявил:
      - Считаю, что определенная загадочность гибели высокоразвитых цивилизаций, цивилизации Шумеров в частности, связана с деятельностью адаманов.
      В чем-то схожую мысль высказал в журнале "Археология" известный китайский археолог Ли-Шаоци. Вот что написал он еще тогда, когда не было опубликовано высказывание Робертсона, и что, к большому сожалению, не получило должного внимания: "Проводя археологические исследования в Гималайских горах, мы наткнулись на несколько культурных слоев, отделенных друг от друга десятками и сотнями тысячелетий. Полностью наши исследования еще не завершены, однако уже сейчас я могу авторитетно заявить всему миру, что мы впервые столкнулись с весьма и весьма удивительными фактами, которые нынешнее состояние науки не может объяснить.
      Если предположить, что с развитием человеческой деятельности так же постепенно растет техническая и энергетическая вооруженность человечества от каменного топора к термоядерной реакции*, - то как нам объяснить, что в наших археологических исследованиях этой закономерности роста не наблюдается? Наоборот, факты свидетельствуют, что за более высокими культурными напластованиями идут более низкие, хотя по времени они ближе к нам. Например, в культурном слое, датировка которого равна семидесяти тысячелетиям, мы нашли следы урана, стронция, плутония - одним словом, мы нашли все те доказательства, которые свидетельствуют об овладении людьми ядерной(!) энергией. И здесь же, что более всего удивляет, лишь через двадцать тысячелетий мы наталкиваемся на культурный слой, свидетельствующий, что люди в то время - это значит, пятьдесят тысячелетий назад - владели каменными орудиями труда. Как все это можно объяснить? Какая трагедия разыгралась среди людей? Не является ли все это итогом деятельности адаманов?
      ______________
      * Здесь уважаемый Ли-Шаоци не совсем точен. Согласно последним физическим и статистическим исследованиям энергетическая вооруженность человечества растет экспотенциально. Приводим график этого роста, перепечатанный из журнала "Энергетика": по оси абсцисс - отдаленность от нынешних дней в годах, по оси ординат - условное количество энергии, приходящейся на одного человека.
      pomni02.gif
      Надо отметить, что высокоразвитые цивилизации, видимо, и в самом деле существовали на Земле. Сегодня предположенное мнение почти ни у кого не вызывает возражений. Остатки строений, дошедшие до наших дней, хотя и разрушенные, и поныне вызывают у наших соотечественников удивление и восхищение своим совершенством, многотонные плиты, которые и сейчас невозможно сдвинуть с места ни одним современным краном и которые между тем подогнаны друг к дружке с точностью до сотых и тысячных долей миллиметра, многоверстные взлетно-посадочные полосы, наскальные знаки и рисунки, видимые только с высоты птичьего полета, многочисленные руины храмов и прежде всего известные храмы инков, в размерах которых, как оказалось, зашифрованы данные о строении не только Солнечной системы, но и всей нашей галактики(!) - многие из этих астрономических данных и по сей день не расшифрованы, не объяснены - кости животных, обитавших на Земле тысячелетия назад, в которых находят круглые отверстия, напоминающие следы пулевых ранений, - все это, как и многое другое, общеизвестное даже школьникам, только вершина айсберга, на которую мы еще по-настоящему не взобрались.
      Об этом же, если не о большем, свидетельствуют многочисленные мифы и предания народов, почему-то перекликающиеся между собой, об этом же свидетельствуют наскальные рисунки, на которых ученые-конструкторы отчетливо видят схемы современных космических кораблей, космические костюмы...
      Рассматривая исторический процесс развития человечества, как известно, одним и тем же фактам и явлениям при желании можно давать любое толкование, любую трактовку. Поэтому, сразу же оговариваясь, что в данном случае мы не ставим перед собой задачу дать полное и окончательное объяснение исторических процессов, хотим все же обратить внимание на еще одно из самых последних открытий археологов, о котором, возможно, мало кто слышал.
      Появление над Антарктидой озонной дыры, с каждым годом приобретающей все большие размеры, заставило ученых разных стран приступить к более основательным исследованиям как самой Антарктиды, так и тех процессов, которые происходят над ней в атмосфере. Пока что окончательный механизм образования над Антарктидой смертельной для всего живого озонной дыры не раскрыт, но сегодня имеются другие факты. Как стало известно из достоверных источников, на месте Антарктиды, покрытой вечными льдами, была когда-то цветущая страна, о чем свидетельствуют залежи каменного угля, нефти и других полезных ископаемых, которые, как тоже известно, являются результатом жизнедеятельности микроорганизмов. Не вдаваясь в подробный анализ того, почему и по какой причине на месте цветущей страны появились вечные льды*, хочется всего лишь сообщить, что последние антарктические экспедиции даже там, под вечными полярными льдами, нашли следы деятельности человека. Мало того - найдены целые захоронения людей, которые анатомически ничем не отличаются от современного человека. Конечно, это сообщение вызвало в научных и общественных кругах сенсацию, но еще большую сенсацию вызвало сообщение о неожиданном катастрофически резком изменении антарктического человека за сравнительно короткий период. Радиоуглеродные и другие самые современные методы исследований показали и доказали, что численность антарктических людей резко уменьшилась, в то время как климат Антарктиды почти не изменялся и был довольно благоприятным для жизни людей. Изменение климата произошло после того, как численность антарктических людей стала минимальной. Последние медицинские исследования показали, что у антарктических людей были заболевания, характерные для современного человека**.
      ______________
      * Сегодня существуют две гипотезы. Одна объясняет появление льдов в Антарктиде естественным перемещением магнитных полюсов Земли. Ученые, поддерживающие вторую гипотезу, объясняют появление вечных льдов в Антарктиде искусственным термоядерным взрывом, проведенным когда-то на Земле, в результате которого земная ось была сдвинута. Бесспорно, что такой мощный взрыв погубил не только антарктических людей, но и все живое. Кстати, эта гипотеза довольно удачно согласуется с легендами и мифами народов о конце света и всемирном потопе, случившемся на Земле.
      ** В самом начальном периоде открытия адаманов многие медики выдвинули гипотезу, что техническая деятельность рождает в организме адаманов. Из-за недостатка фактического материала эта гипотеза была отклонена.
      Что же за трагедия разыгралась в Антарктиде? Почему стали погибать люди? Чем были вызваны заболевания - цивилизованной деятельностью, загадочной эпидемией или же адаманами - этот вопрос и до сей поры остается открытым.
      В свете вышесказанного настоящей сенсацией не только в научных кругах, но и у всех людей стало открытие Лабутьки. Этот до сих пор малоизвестный белорусский ученый, проводя раскопки на территории Белоруссии, наткнулся (многие недоброжелатели утверждают, что он наткнулся совсем случайно) на бруски явно искусственного характера в таком культурном слое, в котором они быть никак не могли. Бруски имели размеры квадрата 40х40 см, они были черного цвета с тусклым отливом. Их необычная тяжесть, абсолютно гладкая полировка, полное отсутствие ржавчины не оставляли никаких сомнений, что бруски - искусственные.