6

Стоя у двойных дверей в гостиничный ресторан, сестра Элизабет размышляла о том, какие еще сюрпризы приготовил им сегодня кардинал Д'Амбрицци. Помещение было небольшим и уютным, освещали его две маленькие люстры. Посетителей обслуживали гостиничные официанты. Гостиница была удобным местом встреч для нее и Дрискила, он жил здесь же, она — напротив, через площадь, в штаб-квартире Ордена. По неким непонятным ей причинам Д'Амбрицци взял у нее обещание остаться на ночь именно там и ни в коем случае не возвращаться в квартиру на Виа Венето.

В данный момент кардинал беседовал с мужчиной с большой родинкой на носу. Элизабет сразу узнала в нем Дрю Саммерхейса, с которым познакомилась на похоронах Вэл. Дрискил стоял рядом и внимательно слушал, что говорит Саммерхейс. Выражение лица у Бена было самое невозмутимое, даже отрешенное, а вот глаза — несчастные, усталые, потерянные. Она считала, что слишком хорошо его знает и вправе делать такие выводы.

Д'Амбрицци же, выступавший в роди «инспектора манежа», просто блистал. Весь вечер прекрасно владел собой, занимал гостей, то же, впрочем, можно было сказать и о его поведении на приеме у Инделикато. Хотя само его прибытие на эту вечеринку, визит в тайник Инделикато... Она до сих пор не могла опомниться при виде помещения, битком набитого похищенными во время войны сокровищами. Интересно, как измеряется их стоимость в долларах? Возможно, за сорок лет она возросла в десять, да нет, в тысячу раз! Как бы там ни было, но коллекция уникальная и поистине бесценная.

Дрю Саммерхейс стоял у стеллажа с напитками с бокалом шерри в руке. Рядом с ним маячил какой-то низенький молчаливый человечек. В прошлом некто наверняка воспользовался ножом для чистки картофеля или опасной бритвой, чтоб полоснуть его по горлу. Шрам остался просто безобразный. Там же был и монсеньер Санданато, с ним беседовал седовласый господин с широкими покатыми плечами. Элизабет представили ему. Она увидела большие влажные глаза с пурпурными мешками под ними, звали господина доктор Кассони. Прогуливаясь по комнате, она столкнулась с пожилым господином, огромный нос которого был буквально усыпан бородавками. Это был журналист из Парижа по фамилии Патерностер. Отче наш... Клайв Патерностер.

«Интересно, находится ли здесь же Архигерцог?» — подумала она. Это было бы очень похоже на Д'Амбрицци, привести сюда Архигерцога, предателя, и представить узкому кругу лиц. Впрочем, предсказать поступки Д'Амбрицци было невозможно. Он подобен птицелову, только без сети, вечно залавливает какие-то редкостные экземпляры.

Расхаживал среди приглашенных и отец Данн, то с одним словом перемолвится, то с другим, а в следующую секунду он уже под боком у Д'Амбрицци и тоже попивает шерри. Беседовали на самые общие темы. Она была здесь единственной женщиной, как, впрочем, и всегда. Обменивались шутками по поводу телефильма, говорили, что Инделикато решил заняться саморекламой. Масса домыслов была высказана о здоровье Папы, хотя, наверное, то же обсуждали сегодня на каждом обеде в Риме. Говорили о том, какой цирк начнется, когда Каллистий умрет, как со всех концов света в Рим слетаются кардиналы, выбирать его преемника. Отец Данн не удержался и весьма ехидно прокомментировал амбиции архиепископа кардинала Клэммера. Тот якобы собирался стать первым Папой-американцем.

Обед проходил в тех же непринужденных беседах, хотя и чувствовалось некоторое напряжение. По-видимому, гости начали недоумевать, с какой целью их позвали разделить с кардиналом эту трапезу. Неизбежно заговорили о том, что Папа вызвал к себе Инделикато, и за столом тут же воцарилась нервная выжидательная тишина. Но тут Д'Амбрицци улыбнулся во весь рот и заявил, что нечего на него так смотреть, он понятия не имеет, что тем вечером пришло на ум Папе. И вскоре беседа вернулась в нормальное русло.

Элизабет пробралась к Бену и уселась рядом, он одарил ее благодарной улыбкой. Но глаза смотрели все так же потерянно, и он не произнес ни слова. Элизабет не выдержала и спросила, все ли с ним в порядке.

— Да, конечно, — ответил он. — Нет, разумеется, не в порядке. Неужели все этим и кончится? Сведется ни к чему?... — Говорил он тихо, но возбужденно, никто, кроме нее, его не слышал. Лицо оставалось невозмутимым. — Допустим, убийств больше не будет. Но неужели мы удовлетворимся этим? А как же тогда Вэл? А мы с тобой? Оба мы просто чудом остались в живых, и вот теперь тема, видите ли, закрыта. И ничего так до конца и не прояснилось.

Элизабет кивком дала понять, что разделяет его чувства.

— Нам просто затыкают рот. Что же делать?

Бен пожал плечами.

— Не знаю. И все же очень хотелось бы выяснить, кто отдавал приказы Хорстману. Всем, похоже, плевать. Возможно, я слишком наивен, но до сих пор хочу знать, кто хотел прикончить тебя и нырнул с балкона, кто дал Хорстману список жертв, кто этот ублюдок... И я хочу убить Саймона, кем бы он там ни оказался, а потом найти Хорстмана и убить и его тоже. Понимаю, это похоже на безумие, но я не успокоюсь, пока не доведу дело до конца. — Никогда прежде она не слышала такой горечи в его голосе. — Я привык отдавать долги. Я играл в футбол. Я был юристом. Им и остаюсь. Это просто нечестно. Они пытались убить нас, а мы должны сидеть сложа руки? Ни черта подобного! Я должен им отплатить! — Он усмехнулся. — Я заработал это право.

Она взяла его за руку. Жест показался абсолютно естественным. Все изменилось с тех пор, как она ворвалась к нему ночью в номер, набралась мужества объясниться, отбросив все свои глупые предрассудки и гордыню. Теперь она могла взять его за руку, сжать ее в своей и не опасаться, что ее вдруг потянет читать ему занудные лекции на тему того, что Церкви видней. Теперь между ними все было как тогда, в Принстоне.

Тут Д'Амбрицци призвал гостей к вниманию. Ужин кончился, официанты принялись убирать тарелки, а Элизабет даже не успела заметить, что ела. Напротив, через стол, сидел Санданато, напряженный, пытающийся взять себя в руки. Казалось, он никак не может сфокусировать взгляд. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он отер его тыльной стороной ладони. Он переводил взгляд с нее на Д'Амбрицци. Д'Амбрицци, падший кумир Санданато...

Д'Амбрицци поднялся и заговорил, похоже, он пребывал в отличном настроении:

— Спасибо за то, что почтили меня своим присутствием. Вы, возможно, удивляетесь, зачем это я вдруг с такой настойчивостью приглашал вас сегодня... Не случайно, уверяю вас. Сестра Элизабет, вы были ближайшей подругой сестры Валентины. Бен Дрискил, Вэл была вашей единственной и любимой сестрой. А потому сестра Валентина послужила вам пропуском. Отец Данн, мой старый друг, доверенное лицо... в самые тяжелые критические времена я всегда обращался к вам за помощью и советом. И серия убийств, что началась полтора года тому назад, была для меня, старого крестьянина, страшным ударом. Дрю Саммерхейс, я знаю вас полвека, работал с вами, вместе с вами составлял заговоры и антизаговоры как в военное, так и в мирное время. Вы человек, на которого тоже можно положиться в критический момент. Клайв Патерностер, вы с Робби Хейвудом так много видели в своей жизни, так много знаете, что было бы просто нечестно вычеркнуть вас из последней главы этого повествования... Жаль, что Робби нет с нами сегодня, его бы очень позабавила эта мелодрама. Мой друг и личный врач доктор Кассони, вы являетесь также доктором Папы и не отказывались информировать меня о состоянии его здоровья. А здоровье понтифика — это ключ к разгадке всей таинственной истории. Ведь именно с началом его болезни начались и убийства.

Он откашлялся.

— И ты, Пьетро, монсеньер Санданато, мой преданный союзник в стольких сражениях, моя опора и сила... Пожалуй, нет на свете человека, более убежденного в необходимости спасения Церкви от врагов. А потому и тебя я решил пригласить сегодня. — Он улыбнулся и оглядел всех присутствующих.

— Одного человека вы пропустили, — сказал Бен Дрискил. — Вон того коротышку. Я уже видел... это он преследовал меня на улицах Авиньона. А нас почему-то не познакомили.

— Дрю? — вопросительно вскинул брови Д'Амбрицци.

— Это Марко Виктор, — сказал Саммерхейс. — Он, как бы это помягче выразиться, мой телохранитель. Сопровождает меня везде. И вот что, Бен, не надо было убегать от меня там, в Авиньоне. Вам незачем меня бояться... Надеюсь, вы это понимаете.

— Конечно, — насмешливо кивнул Дрискил. — Теперь мы друзья.

Сестра Элизабет знала, о чем он думает. Саммерхейс и есть Архигерцог. Вот сукин сын! Проснись же, Святой Джек, этот человек предатель...

— Ну вот, теперь, — сказал Д'Амбрицци, — все познакомились. И я могу начать свою историю, знать ее имеет право каждый из здесь присутствующих. Проявите терпение, друзья мои. Эта история в лучших традициях Борджиа, которую довелось и еще не раз доведется пережить нашей Церкви.

Элизабет была по натуре женщиной нетерпеливой. Но она с замиранием сердца ждала, когда Д'Амбрицци начнет свой рассказ. Лишь шепнула на ухо Бену:

— Вот оно, начинается.

— Будем надеяться, — шепнул он в ответ.

— Все мы озабочены сегодня состоянием здоровья нашего Папы. — Привычная обезоруживающая улыбка исчезла, как только Д'Амбрицци заговорил. — Скоро начнется очередной этап в истории Церкви. Будет избран новый Папа, ему и предстоит формировать наше с вами будущее и будущее всего мира. Но сперва любимый всеми нами Каллистий должен умереть. Мы с ним старые друзья, и Саль ди Мона моложе меня, однако опередил меня в смерти. Я знал о его болезни еще до того, как узнал он сам. Доктор Кассони обнаружил у него злокачественную опухоль, а также серьезные нарушения в сердечной деятельности. Он пришел ко мне и со всей прямотой спросил, должен ли сообщать эту печальную новость Папе. На что я ответил, что Каллистий — человек огромного мужества. И посоветовал сказать всю правду. Было это два года тому назад. Мы с Каллистием провели немало часов, вспоминая старые времена, размышляя о будущем... обсуждали, что сделали, что еще предстоит сделать, а также вещи, допускать которые ни в коем случае нельзя.

Большинство из вас знают о моей деятельности во время войны, в те дни, когда я исполнял папскую миссию в Париже. Я совершал поступки, которых требовала от меня война. В другое, мирное время я счел бы это невозможным, недопустимым, даже преступным. Но тогда... Сальваторе ди Мона знал об этом. В те дни он был рядом со мной, и никто не мог предположить, что он когда-нибудь станет Папой...

Итак, я узнал о его болезни, и вскоре начали происходить страшные вещи. Люди, знавшие о моей парижской миссии, погибали один за другим. Я провел свое расследование, выяснилось, что их убивали. Назвать это простым совпадением было нельзя. У кого-то были веские мотивы, и я должен был выяснить почему...

И тут ко мне пришла сестра Валентина и рассказала о своих открытиях. Ей удалось установить связь между этими убийствами. Она связала их, даже еще не понимая, не зная мотива. Она проделала огромную работу. Нашла бумаги Торричелли в Париже, говорила с Робби Хейвудом, копалась в секретных архивах в поисках исторических прецедентов, сложила вместе разрозненные сведения, пошла по следу похищенных нацистами во время войны сокровищ и Саймона. Не поленилась съездить в Александрию, выяснила, какие взаимовыгодные отношения до сих пор связывают Церковь и уцелевших нацистов. В кабинете Клауса Рихтера в Александрии она увидела на стене снимок сорокалетней давности и узнала на нем своего старого друга Джакомо Д'Амбрицци... — Он молитвенно сложил перед собой ладони. — Прошлое подстерегает нас на каждом углу, оживает и набрасывается на нас, когда мы меньше всего этого ожидаем. Одна из маленьких шуток Господа. Так и норовит указать каждому свое место.

Сестра Валентина выложила мне все это, сказала, что убеждена, что ассасины вновь взялись за дело, что у нее есть список закодированных имен и что имеются соображения, кто есть кто. Знала ли она, что Саймон — это я? Она этого не говорила... просто намекнула, что знает многое из того, что происходило во время войны. И вот теперь то же самое, сказала она, ассасины вернулись, снова убивают людей. Она хотела знать почему, но я должен был соблюдать осторожность. Должен был все отрицать. И я сказал ей, что она увлеклась мифом, что все это случайные совпадения... словом, примерно то же самое, что говорил недавно сестре Элизабет, когда она пошла по следу Вэл. И, разумеется, я подключил преданного моего Санданато. Именно он помогал мне запутывать двух этих замечательных женщин-детективов. Он был моим протеже, я учил его служить Церкви еще с младых ногтей, щедро делился с ним своим опытом и знаниями. И он немало помог мне в расследовании. Но я также обратился за помощью к своему старому другу. Попросил выяснить подробности пяти недавних убийств, а заодно проверить, чем занимается Вэл. Это деликатное задание я поручил своему коллеге и доверенному лицу отцу Данну. Он довел расследование Вэл до логического завершения, однако кто убивал и почему, так и осталось неизвестным.

Началось все это вскоре после того, как заболел Каллистий. И чем больше я размышлял, тем чаще приходил к выводу, что здесь и надо искать причину и следствие. Сестра Элизабет сказала мне в точности то же, однако я высмеял ее... Я уже повинился перед ней, она все понимает, надеюсь, что и вы поняли: после убийства Вэл я не хотел подвергать Элизабет опасности. Не хотел, чтобы она разделила судьбу подруги. Итак, я пришел к выводу, что начали череду убийств выборы нового Папы. Но как все это связано? При чем здесь жертвы из списка? Объединяло их одно — тот факт, что все они находились в Париже во время оккупации. Они кое-что знали или могли знать, поэтому их и убили... А отец Данн в характерной для него насмешливой манере заявил, что я самый очевидный подозреваемый. Ведь именно я мог стать новым Папой, а следовательно, хотел избавиться от компрометирующего меня прошлого. Я знал, что происходит, и при этом меня не убили! Убедительная, логичная версия, но только я, разумеется, никого не убивал.

А потом убили сестру Валентину, и Данн доложил о главном подозреваемом, священнике с серебристыми волосами. И тут я подумал, что им может быть мой старый товарищ Август Хорстман, которого я не видел с конца войны. Откуда он возник? Я знал, что одно время он жил в монастыре, в своей родной Голландии. Но кто еще об этом знал? И как мог Август, добрая праведная душа, превратиться в убийцу?

Ответ на этот последний вопрос вполне однозначен. Август слушался приказаний только одного человека. Только одного... Саймона. Но я-то знал, что не приказывал ему убивать сестру Валентину, которую знал еще малышкой, которая к тому же была дочерью моего старого друга Хью Дрискила... Кто мог сделать это за Саймона? Кто знал о его прошлом?

Монсеньер Санданато знал о моем прошлом довольно много, это правда. Но кто-то еще знал все. И именно этот человек, когда заболел Каллистий, переманил на свою сторону преданного и усердного моего Санданато... Нет, Пьетро, прошу, не перебивай, это сейчас совсем неважно...

Санданато вскочил на ноги и, весь дрожа, указал пальцем на Д'Амбрицци.

— Ты во всем виноват! Ты разрушитель Церкви! Ты и твой Кёртис Локхарт, который развел шашни с этой шлюхой монахиней, твоей драгоценной сестрой Валентиной, твоей дорогой Вэл, которая презирала все, на чем стоит Церковь и чему она учит! Она должна была умереть, неужели не ясно, она делала все, чтобы разрушить Церковь, переворачивала все с ног на голову! Она поддерживала попов-коммунистов, она ратовала за контроль над рождаемостью, она выступала против всего святого, была героиней в глазах слабых и бунтарей, готовых на все, чтобы подорвать устои Церкви! Она и такие, как она, и разрушат нашу Церковь! И, да помоги мне Господь, Церковь надо спасать!

Элизабет почувствовала, как Бен весь напрягся. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на обидчика.

Она придержала его:

— Погоди, Бен. Не надо...

За столом воцарилась мертвая тишина. Санданато, грозно сверкая глазами, смотрел на Д'Амбрицци. Дрожь сотрясала все его тело, словно разрядами электрического тока. Но вот он заговорил снова, на этот раз совсем тихо, точно разговаривал сам с собой:

— Она собиралась написать книгу о нацистах и Церкви, она бы уничтожила вас, ваше преосвященство! Она навлекла бы на всех нас несчастье, гнев и отчаяние! Ее надо было остановить, я прекрасно осознавал, в какую пропасть может скатиться Церковь, если...

— Сядь, Пьетро, — спокойно произнес Д'Амбрицци. — Сядь, сын мой.

Он подождал, пока Санданато не опустится в кресло. Лицо монсеньера было искажено мукой, слезы ручьем катились по щекам. Несчастный стал винтиком в безжалостной машине, и она его раздавила.

Но он этого не понимал. Не понимал, что его просто использовали.

Д'Амбрицци отвернулся, во взгляде его читалась глубокая печаль.

— Кто сбил с пути истинного моего бедного юного друга? Только тот, кто знал о прошлом не меньше моего. Человек, присланный в Париж Папой, человек по прозвищу Коллекционер. Инделикато. Это он пытался во время войны узнать об ассасинах. Он выслеживал меня, потом допрашивал и угрожал, но никогда не переступал черты... Потому что знал: у меня есть страховка. А я знал, что творили они вместе с Пием, какие тогда приказы поступали от Папы... Им тоже было многое известно, в частности о так называемом заговоре Пия.

Инделикато хочет стать Папой. Считает меня главным своим соперником и помехой. Это ему необходимо стереть все воспоминания о прошлом, уничтожить все свидетельства того времени. И вот он находит элегантное, почти математическое решение. Но почему бы ему не убрать меня, спросите вы? Ведь это куда как проще, несчастный случай, сердечный приступ... Гораздо проще, за исключением одной детали. Орудием запланированного убийства должен был стать человек, убивавший прежде по моему приказу. Хорстман. Но Хорстман никогда против меня не пойдет. И Инделикато абсолютно верно вычислил, Хорстман будет убивать ради Саймона... ради меня. Предстояло еще найти Хорстмана, но для Инделикато это не представляло особого труда, он успел установить местопребывание всех уцелевших после войны наемников. Однако найти Хорстмана было мало, надо его еще и уговорить. Убедить в том, что именно Саймон призывает его на новую битву за Церковь.

Выбора у Инделикато не осталось, он должен был соблазнить Санданато. Наш Пьетро был уязвим только в одном плане, Инделикато понял, что можно апеллировать к его фанатизму. Пьетро любил меня, восхищался моей способностью привлекать к служению Церкви и богатых, и бедных. Но при этом не считал меня человеком благочестивым и часто молился за мою грешную душу. Инделикато завербовал его еще в самом начале, как только узнал о болезни Каллистия, и твердо вознамерился стать новым Папой. И вот бедный Пьетро стал его шпионом и соучастником в кровавом убийстве. Для Августа Хорстмана Пьетро стал «голосом» Саймона. Все знают, что Пьетро был моей «тенью», знал обо всех моих действиях и самых сокровенных планах. Ему предстояло объяснить все Хорстману, и тот должен был поверить. Пьетро предназначалась роль кнопки на пульте дистанционного управления. Когда Санданато рассказал мне, что Хорстман едва не убил Дрискила в Принстоне, я уже был почти уверен в том, что Санданато работает на Инделикато...

Дрискил так и прожигал взглядом Санданато. Тот обмяк в кресле, точно жизнь выходила из него по каплям. Он не двинулся с места с того момента, как Д'Амбрицци приказал ему сесть. Бен Дрискил тоже впал в состояние, напоминающее транс.

— И что же, Хорстман подтвердил эту вашу версию? — спросила сестра Элизабет. — Или это всего лишь ваши домыслы?

— Можете не сомневаться, сестра. Я говорил с Августом два дня тому назад. Он рассказал мне все, что знал... В том числе и о том, как нанял человека, напавшего на вас. Бедняга, он должен был просто припугнуть вас, а вместо этого свалился с балкона. Простодушный, доверчивый человек, некогда он спас мне жизнь. Прошел через пытки в гестапо, позже наконец обрел свое скромное пристанище и жил бы спокойно и счастливо до конца дней... Но не вышло. Именно поэтому, сестра, я со всей ответственностью могу заверить вас, что убийств больше не будет.

С губ Санданато вдруг сорвался страшный, почти звериный крик, полный отчаяния и боли. Крик человека, который осознал, что навлек своим предательством столько бед, что поклонялся не тому божеству. Он вскочил, перевернул стул, пробормотал нечто невнятное и начал отступать к двери.

Тут и Дрискил тоже вскочил. Лицо его побелело от ярости.

— А ну, стой! — крикнул он.

Все присутствующие словно окаменели.

Д'Амбрицци приподнял руку. Санданато остановился, изогнулся всем телом. На губах его выступила пена. Глаза вылезли из орбит. И он не сводил их с сестры Элизабет. Та инстинктивно отпрянула, но взора не отвела.

— Ты, — прошипел Санданато, — ты же понимала меня... мы говорили, сестра. Соглашались, что Церкви необходимо очищение... зло на службе у добра... Неужели ты не можешь внушить им, что следует делать... — Голос его дрогнул. Он вытер губы рукавом сутаны. Лицо блестело от пота. — Скажи им! Ради бога, умоляю!...

— Я никогда не прощу тебя за то, что ты натворил... — Она покачала головой и отвернулась. — Да нет, ты просто безумен...

— Ступай, Пьетро, — сказал Д'Амбрицци.

Дверь тихо затворилась. Он ушел.

— Ваше преосвященство, — заговорил Дрю Саммерхейс сухим деловитым тоном, — может, вы все же объясните, что мы должны делать? Как быть с Инделикато? Это он привел в действие механизм уничтожения... И теперь находится у Папы. Наставьте нас.

— Все эти рассуждения о следующем Папе преждевременны. Со временем увидим, на все воля Божья, — спокойно и твердо произнес Д'Амбрицци.

— Да к чертям собачьим эту волю! Довольно с меня этой ханжеской болтовни! — громко и яростно воскликнул Дрискил. — Не Господь приставил «ствол» к затылку моей сестры! Не он перерезал горло брату Лео! Не Господних рук это дело. За все должен отвечать человек! Тот сумасшедший, который только что вышел отсюда на свободу, тот психопат-убийца, спустивший курок, полоснувший старика по горлу!... И, наконец, тот чертов маньяк, что сидит сейчас у Папы. Что делать со всеми этими убийцами, вот что скажите!

— А вы что предлагаете, мистер Дрискил?

— Где Хорстман? Вы с ним недавно говорили...

Д'Амбрицци покачал головой.

— Он ушел. Я отослал его, пусть живет тайно и тихо, под вымышленным именем. Я выслушал его исповедь и отпустил ему грехи. Его предали, и делал он то, чему его учили всю жизнь. Он мучается своей виной, более чем достаточное наказание.

— Возможно, для вас. Но не для меня. Только сам я могу за себя говорить... И кстати, вы не рассказали нам об Архигерцоге. В чем его секрет, кто он? Почему вы его покрываете? Ведь и он тоже вас предал... Обо всем знали только трое: вы, Архигерцог и Инделикато. И он предал вас Инделикато. Где он теперь? Его нет среди мужчин на том снимке, он не был убит. И Инделикато не стал использовать Хорстмана для его устранения. Знаете, я думаю, Архигерцог — это часть плана Инделикато... Думаю, он был союзником Инделикато и вашим врагом с тех самых пор, как раскрыл заговор Пия. Думаю, Инделикато и Архигерцог объединились в попытках помешать вам стать Папой, потому что им не нравился путь, по которому пошла Церковь... Они понимали, что вы на стороне Вэл, этого оказалось достаточно. Несколько человеческих жизней — невелика цена за возможность припугнуть курию и Ватикан, заставить кардиналов выбрать Папой Инделикато. Так почему вы молчите, покрываете этого Архигерцога?

Дрискил умолк, переводя дух, и не сводил глаз с Д'Амбрицци.

— Об Архигерцоге мне просто нечего сказать, — вымолвил кардинал после паузы. — Всё, забыли об этом. — Он оглядел гостей. — Мне нечего больше добавить. Я всем вам доверяю, верю, вы сумеете сохранить услышанное здесь в тайне. Критический момент в истории нашей Церкви подошел к концу. Время всех рассудит, уйдет Каллистий, придет новый понтифик. Жизнь продолжается, и очень скоро и нас самих, и все, что произошло, забудут.

Конец званого вечера получился каким-то смазанным. Все молчали. Никто, похоже, не понимал, что делать дальше. Неужели кардинал считал, что все его гости разойдутся по домам и спокойно заснут? Он стоял в дверях, пожимал руку каждому из людей, которых знал так давно, с которыми делил и радости, и печали. Держался он, как обычно, просто, неофициально.

Сестра Элизабет видела, что Бен чем-то озабочен. Целиком погружен в свои мысли, и лицо его мрачно. К ним подошел отец Данн.

— Что-то вы не слишком довольны, — сказал он.

— Это вас удивляет?

— Ну, разумеется, нет. С другой стороны, вы узнали почти все, что хотели. Спасибо и за это.

— Мне не слишком нравится то, что я узнал.

— А вы действительно думаете, что это должно было вам понравиться? Ведь подтвердились ваши худшие подозрения. Разве этого не достаточно?

Дрискил молча смотрел на него.

— Вы что же, думали, они поместят Хорстмана в тир? Чтоб вы и другие могли изрешетить его пулями? Перестаньте, друг мой, будьте же реалистом...

— Арти...

— Да, сын мой?

— Заткнитесь, пожалуйста.

— Грубо, — буркнул Данн. — Но я на вас не сержусь.

— А как быть с Санданато? — встревоженно спросила сестра Элизабет. — Нельзя же допустить, чтобы он бродил по Риму в таком состоянии.

— Ты права, — сказал Дрискил, играя желваками. — Возможно, мне следует его найти.

— Да забудьте вы о нем, — сказал Данн.

— Он может причинить себе вред, — заметила Элизабет.

— Он священник, — возразил отец Данн.

— Пресвятая Дева Богородица! — воскликнул Дрискил. — Этот человек убийца! Неужели до вас еще не дошло?

— Ну, не совсем убийца, — возразил Данн.

— Нечего его защищать, Арти! Он сообщник убийцы. Он нарочно вывел меня на лед тогда, в Принстоне. О чем я только думал? Он попросил меня пойти с ним покататься... сказал, что это пойдет мне на пользу! Боже мой!...