Генрих Гейне
      Романсеро
      Книга первая
      ИСТОРИИ
      Когда изменят тебе, поэт,
      Ты стань еще вернее -
      А если в душе твоей радости нет,
      За лиру возьмись живее!
      По струнам ударь! Вдохновенный напев
      Пожаром всколыхнется -
      Расплавится мука, -- и кровью твой гнев
      Так сладко изольется.
      РАМПСЕНИТ
      Лишь властитель Рампсенит
      Появился в пышном зале
      Дочери своей -- как все
      Вместе с ней захохотали.
      Так и прыснули служанки,
      Черным евнухам потеха;
      Даже мумии и сфинксы
      Чуть не лопнули от смеха.
      Говорит царю принцесса:
      "Обожаемый родитель,
      Мною за руку был схвачен
      Ваших кладов похититель.
      Убежав, он мне оставил
      Руку мертвую в награду.
      Но теперь я раскусила
      Способ действий казнокрада.
      Поняла я, что волшебный
      Ключ имеется у вора,
      Отпирающий мгновенно
      Все задвижки и затворы.
      А затвор мой -- не из прочных.
      Я перечить не решилась,
      Охраняя склад, сама я
      Драгоценности лишилась".
      Так промолвила принцесса,
      Не стыдясь своей утраты.
      И тотчас захохотали
      Камеристки и кастраты.
      Хохотал в тот день весь Мемфис.
      Даже злые крокодилы
      Добродушно гоготали,
      Морды высунув из Нила,
      Внемля царскому указу,
      Что под звуки трубных маршей
      Декламировал глашатай
      Канцелярии монаршей:
      "Рампсенит -- король Египта,
      Правя милостью господней,
      Мы привет и дружбу нашу
      Объявить хотим сегодня,
      Извещая сим рескриптом,
      Что июня дня шестого
      В лето тысяча сто третье
      До рождения Христова
      Вор невидимый похитил
      Из подвалов казначейства
      Груду золота, позднее
      Повторив свои злодейства.
      Так, когда мы дочь послали
      Клад стеречь, то пред рассветом
      Обокрал ее преступник,
      Дерзкий взлом свершив при этом.
      Мы же, меры принимая,
      Чтоб пресечь сии хищенья,
      Вместе с тем заверяв вора
      В чувствах дружбы и почтенья,
      Отдаем ему отныне
      Нашу дочь родную в жены
      И в князья его возводим,
      Как наследника короны.
      Но поскольку адрес зятя
      Неизвестен нам доселе,
      Огласить желанье наше
      Мы в рескрипте повелели.
      Дан Великим Рампсенитом
      Сентября двадцать восьмого
      В лето тысяча сто третье
      До рождения Христова".
      Царь исполнил обещанье:
      Вор обрел жену и средства,
      А по смерти Рампсенита
      Получил престол в наследство.
      Правил он, как все другие.
      Слыл опорой просвещенья.
      Говорят, почти исчезли
      Кражи в дни его правленья.
      БЕЛЫЙ СЛОН
      Махавасант, сиамский раджа,
      Владычит, пол-Индии в страхе держа.
      Великий Могол и двенадцать царей
      Шлют дани Сиаму свои поскорей.
      В Сиам ежегодно текут караваны,
      Знамена шумят, гремят барабаны.
      Горою плывет за верблюдом верблюд.
      Они драгоценную подать везут.
      При виде верблюдов -- взглянуть
      не хотите ль? -
      Хитрит ублаженный сиамский властитель
      И вслух сокрушается: сколько казны...
      А царские все кладовые полны.
      Но эти сокровищницы, кладовые
      Восток изумленный узрел бы впервые:
      И Шахразаде в мечтах не создать
      Подобную роскошь и благодать.
      Есть зал, что зовется "Индры оплот",
      Там боги изваяны, целый кивот,
      Стоят на столбах золотого чекана,
      Унизанных лалами без изъяна.
      Вы только подумайте -- тридцать тысяч
      Этих фигур устрашающих высечь,-
      Полулюдей, получудищ суровых,
      Тысячеруких и стоголовых...
      В "Пурпурном зале" алеет мглисто
      Деревьев коралловых -- тысяча триста.
      Шумит, как пальмовый навес,
      Сплетая ветви, багряный лес.
      Легчайший ветер, ничуть не пыля,
      Гуляет над полом из хрусталя.
      Фазаны, птичий знатнейший род,
      Торжественно движутся взад и вперед.
      Махавасантов любимый макак -
      Весь в шелковых лентах, разряжен,--да как!
      На шейной ленточке -- ключик сусальный
      От Высочайшей Опочивальни.
      Рубины рассыпаны там, как горох.
      Лежит и топаз, он собою не плох,
      Алмазы -- размером с хорошую грушу.
      Так тешит раджа свою вольную душу.
      Владыка, откушав обильный свой ужин,
      Возлег на мешок, где сотни жемчужин.
      И с ним обезьяна, приближенный раб,
      До поздней зари задают они храп.
      Но самое дивное из сокровищ,
      Едва ль не важнее богов-чудовищ,
      Дружок закадычный, в кого он влюблен,
      Это -- прекрасный белый слон.
      Раджа построил чудесный дворец,
      Чтоб жил в нем этот дивный жилец,
      И держат свод золотой, высочайший
      Колонны с лотосовой чашей.
      И триста стражей высоких, здоровых
      Дежурство несут у покоев слоновых.
      И ловит, обратившись в слух,
      Его желанья негр-евнух.
      Слону дана золотая посуда,
      И нюхает он пахучие блюда.
      И вина, с добавкой индийских приправ,
      Он тянет, свой царственный хобот задрав.
      Он амброй и розовою водицей
      Ухожен, цветами увенчан сторицей.
      Под ноги слоновьи кашмирскую шаль
      Владыке щедрейшему бросить не жаль.
      Но в мире нет счастья и совершенства.
      Слона не радует блаженство.
      И зверь благородный уже с утра
      Грустит, и его одолела хандра.
      Да, словно кающийся католик,
      Уныл этот белый меланхолик.
      И в царских покоях о том и речь,
      Как бы увлечь его и развлечь.
      Напрасно вьются, поют баядеры, ..
      Напрасно, исполнены пламенной веры
      В искусство свое, бубнят музыканты.
      Слона не радуют их таланты.
      Он все мрачнеет, тоскою ужален.
      Великий Махавасант опечален,
      Велит он, чтобы" к ногам его лег
      Мудрейший в державе астролог.
      "Тебе, звездогляд, отсеку я башку,-
      Царь молвит, -- иль ты разгадаешь тоску,
      Которая мучит царева слона.
      Откуда печаль? И что значит она?"
      Но трижды склонился к земле астролог
      И думою важной чело заволок.
      "Тебе, государь, все скажу, что открылось.
      Но сам поступай,-- как решит твоя милость.
      На севере блещет красою жена.
      Она высока; как богиня, стройна.
      В Сиаме сияет твой слон, как зарница,
      Но с ней он, бесспорно, не может сравниться.
      Лишь белою мышкой он может предстать
      В сравнении с ней, чья фигура и стать
      Точь-в-точь как у Бимы из "Рамаяны",
      Могучей сестрицы эфесской Дианы.
      Округлые плечи прекрасны, как свод,
      И грудь, словно купол белейший, встает.
      И дивное тело, белей алебастра,
      С достоинством держат два гордых
      пилястра.
      Я думаю, лично, il dio Amori
      Воздвигнул такой колоссальный собор
      Любви. И лампадой под храмовой сенью
      Здесь сердце горит, пробуждая томленье.
      Поэт от сравнений готов угореть,
      Но как белизну этой кожи воспеть?
      И сам Готье n'est pas capable2.
      О, белоснежная implacable!3
      ----------------
      1 Бог Амур (ит).
      2 Неспособен (фр.).
      3 Неумолимая (фр.).
      Вершина твоих Гималаев-- бела,
      Но с нею в соседстве она -- как зола.
      В ее ладони лилеи озерной
      Цветок -- пожелтеет от зависти черной.
      О, светлая, стройная иностранка!
      Зовется она -- графиня Бианка.
      В Париже, у франков -- ее жилье.
      И этот слон -- влюблен в нее.
      О, избирательное сродство!
      Во сне она взором ласкала его.
      И сердце его мечтой' запылало
      От вкрадчивой близости идеала.
      И сразу его опалила страсть:
      Здоровяку суждено пропасть.
      Наш бедный Вертер четвероногий
      О северной Лотте вздыхает в тревоге.
      О, тайных, мощных влечений закон!
      Ее он не видел,-- в нее он влюблен.
      И в лунном свете блуждает бедняжка.
      И все вздыхает: "О, был бы я пташкой!"
      Туда, где франки, к любимой Бьянке
      Спешит его мысль быстрей обезьянки.
      А тело, как прежде, в Сиаме живет.
      Поэтому страждет душа и живот.
      Он в лакомых блюдах находит изъян:
      Нужны ему клецки да Оссиан.
      Он кашляет, он исхудал до предела,
      И страсть изнуряет юное тело.
      Ужели его, государь, не спасти?
      Подобный урон невозможно снести
      Животному миру. Отправь непременно
      Больного скитальца на дальнюю Сену.
      И если его обрадует там
      Облик прекраснейшей из дам,
      То он, в нежнейшем любовном чувстве,
      И думать забудет о прежней грусти.
      Ему, бедняге, теперь в Самый раз
      Увидеть сиянье любимых глаз.
      Ее улыбка прогонит тени,
      Излечит слона от недуга и лени.
      А голос, как зов волшебный в тиши,
      Врачует разлад его бедной души.
      И сразу у этой веселой туши
      Захлопают радостно дивные уши.
      Как чудно живешь, как чудно шалишь,
      Попав в завлекательный город Париж!
      Твой слон отшлифует манеры славно
      И время свое проведет презабавно.
      Но прежде, раджа, не помедлив ни часу,
      Наполни его дорожную кассу,
      Открой ему письменно кредит
      Chez Rotshild freres1 на рю Лафитг.
      Открой кредит на миллион
      Дукатов, -- господин барон
      Джемс Ротшильд скажет о нем, пожалуй:
      "Да, этот слон -- отличный малый!"
      Так молвил астролог и опять
      Он, кланяясь, землю стал целовать.
      И царь отпустил, наградивши богато,
      Его и отправился думать в палату.
      Он думал, -- но думать-то он не привык.
      Занятие это -- не для владык.
      И рядом с любимою обезьянкой
      Уснул он так сладко на мягкой лежанке.
      А что он решил? Я знаю лишь вот что:
      Запаздывать стала индийская почта;
      Последняя, что к нам дошла наконец,
      Была доставлена через Суэц.
      ---------------
      1 У братьев Ротшильд (фр.).
      ШЕЛЬМ ФОН БЕРГЕН
      На дюссельдорфский карнавал
      Нарядные съехались маски.
      Над Рейном замок весь в огнях,
      Там пир, веселье, пляски.
      Там с герцогиней молодой
      Танцует франт придворный.
      Все чаще смех ее звенит,
      Веселый и задорный.
      Под маской черной гостя взор
      Горит улыбкой смелой,-
      Так меч, глядящий из ножон,
      Сверкает сталью белой.
      Под гул приветственный толпы
      По залу они проплывают.
      Им Дрикес и Марицебиль,
      Кривляясь, подпевают..
      Труба визжит наперекор
      Ворчливому контрабасу.
      Последний круг -- и вот конец
      И музыке и плясу.
      "Простите, прекрасная госпожа,
      Теперь домой ухожу я".
      Она смеется: "Открой лицо,
      Не то тебя не пущу я".
      "Простите, прекрасная госпожа,
      Для смертных мой облик ужасен!"
      Она смеется: "Открой лицо
      И не рассказывай басен!"
      "Простите, прекрасная госпожа,
      Мне тайну Смерть лредписала!"
      Она смеется: "Открой лицо,
      Иль ты .не выйдешь из зала!"
      Он долго и мрачно противился ей,
      Но сладишь ли с женщиной вздорной!
      Насильно маску сорвала
      Она рукой проворной.
      "Смотрите, бергенский палач!" -
      Шепнули гости друг другу.
      Вес замерло. Герцогиня в слезах
      Упала в объятья супругу.
      Но герцог мудро спас ей честь:
      Без долгих размышлений
      Он обнажил свой меч и сказал:
      "Ну, малый, на колени!
      Ударом меча я дарую тебе
      Сан рыцаря благородный
      И титул Шельм фон Берген даю
      Тебе, как шельме природной".
      Так дворянином стал палач,
      Прапрадед фон Бергенов нищий.
      Достойный род! Он на Рейне расцвел
      И спит на фамильном кладбище.
      ВАЛЬКИРИИ
      На земле -- война... А в тучах
      Три валькирии летучих
      День и ночь поют над пей,
      Взмылив облачных коней.
      Власти -- спорят, люди -- страждут,
      Короли господства жаждут.
      Власть -- превысшее из благ.
      Добродетель -- в звоне шпаг.
      Гей, несчастные, поверьте:
      Не спасет броня от смерти;
      Пал герой, глаза смежив,
      Лучший -- мертв, а худший -- жив.
      Флаги. Арки. Стол накрытый.
      Завтра явится со свитой
      Тот, кто лучших одолел
      И на всех ярмо надел.
      Вот въезжает триумфатор.
      Бургомистр или сенатор
      Подлецу своей рукой
      Ключ подносит городской.
      Гей! Венки, гирлянды, лавры!
      Пушки бьют, гремят литавры,
      Колокольный звон с утра.
      Чернь беснуется: "Ура!"
      Дамы нежные с балкона
      Сыплют розы восхищенно.
      И, уже высокочтим,
      Новый князь кивает им.
      ПОЛЕ БИТВЫ ПРИ ГАСТИНГСЕ
      Аббат Вальдгема тяжело
      Вздохнул, смущенный вестью,
      Что саксов вождь -- король Гарольд
      При Гастингсе пал с честью.
      И двух монахов послал аббат,-
      Их Асгот и Айльрик звали,-
      Чтоб тотчас на Гастингс шли они
      И прах короля отыскали.
      Монахи пустились печально в путь,
      Печально домой воротились:
      "Отец преподобный, постыла нам жизнь
      Со счастьем мы простились.
      Из саксов лучший пал в бою,
      И Банкерт смеется, негодный;
      Отребье норманнское делит страну,
      В раба обратился свободный.
      И стали лордами у нас
      Норманны-- вшивые воры.
      Я видел, портной из Байе гарцевал,
      Надев злаченые шпоры.
      О, горе нам и тем святым,
      Что в небе наша опора!
      Пускай трепещут и они,
      И им не уйти от позора.
      Теперь открылось нам, зачем
      В ночи комета большая
      По небу мчалась на красной метле,
      Кровавым светом сияя.
      То, что пророчила звезда,
      В сражении мы узнали.
      Где ты велел, там были мы
      И прах короля искали.
      И долго там бродили мы,
      Жестоким горем томимы,
      И все надежды оставили нас,
      И короля не нашли мы".
      Асгот и Айльрик окончили речь.
      Аббат сжал руки, рыдая,
      Потом задумался глубоко
      И молвил им, вздыхая:
      "У Гринфильда скалу Певцов
      Лес окружил, синея; "
      Там в ветхой хижине живет
      Эдит Лебяжья Шея.
      Лебяжьей Шеей звалась она
      За то, что клонила шею
      Всегда, как лебедь; король Гарольд
      За то пленился ею.
      Ее он любил, лелеял, ласкал,
      Потом забыл, локийул.
      И время шло; шестнадцатый год
      Теперь тому уже минул.
      Отправьтесь, братья, к женщине той,
      Пускай идет она с вами
      Назад, на Гастингс, -- женский взор
      Найдет короля меж телами.
      Затем в обратный пускайтесь путь.
      Мы прах в аббатстве скроем,-
      За душу Гарольда помолимся все
      И с честью тело зароем".
      И в полночь хижина в лесу
      Предстала пред их глазами.
      "Эдит Лебяжья Шея, встань
      И тотчас следуй за нами.
      Норманнский герцог победил,
      Рабами стали бритты,
      На поле гастингском лежит
      Король Гарольд убитый.
      Ступай на Гастингс, найди его,-
      Исполни наше дело,-
      Его в аббатство мы снесем,
      Аббат похоронит тело".
      И молча поднялась Эдит
      И молча пошла за ними.
      Неистовый ветер ночной играл
      Ее волосами седыми.
      Сквозь чащу леса, по мху болот
      Ступала ногами босыми.
      И Гастингса меловой утес
      Наутро встал перед ними.
      Растаял в утренних лучах
      Покров тумана белый,
      И с мерзким карканьем воронье
      Над бранным полем взлетело.
      Там, ла поле, тела бойцов
      Кровавую землю устлали,
      А рядом с ними, в крови и пыли.
      Убитые кони лежали.
      Эдит Лебяжья Шея в кровь
      Ступала босой ногою,
      И взгляды пристальных глаз ее
      Летели острой стрелою.
      И долго бродила среди бойцов
      Эдит Лебяжья Шея,
      И, отгоняя воронье,
      Монахи брели за нею.
      Так целый день бродили они,
      И вечер приближался,
      Как вдруг в вечерней тишине
      Ужасный крик раздался.
      Эдит Лебяжья Шея нашла
      Того, кого искала.
      Склонясь, без слов и без слез она
      К лицу его припала.
      Она целовала бледный лоб,
      Уста с запекшейся кровью,
      К раскрытым ранам на груди
      Склонялася с любовью.
      К трем милым рубцам на плече его
      Она прикоснулась губами,-
      Любовной памятью были они,
      Прошедшей страсти следами.
      Монахи носилки сплели из ветвей,
      Тихонько шепча молитвы,
      И прочь понесли своего короля
      С ужасного поля битвы.
      Они к Вальдгему его несли.
      Спускалась ночь, чернея.
      И шла за гробом своей любви
      Эдит Лебяжья Шея.
      Молитвы о мертвых пела она,
      И жутко разносились
      Зловещие звуки в глухой ночи;
      Монахи тихо молились.
      КАРЛ I
      В хижине угольщика король
      Сидит один, озабочен.
      Сидит он, качает дитя, и поет,
      И слушает шорохи ночи.
      "Баюшки-бай, в соломе шуршит,
      Блеет овца в сарае.
      Я вижу знак у тебя на лбу,
      И смех твой меня пугает,
      Баюшки-бай, а кошки нет.
      На лбу твоем знак зловещий.
      Как вырастешь ты, возьмешь топор,-
      Дубы в лесу затрепещут.
      Был прежде угольщик благочестив,-
      Теперь все стало иначе:
      Не верят в, бога дети его,
      А в короля тем па,че,
      Кошки нет -- раздолье мышам.
      Жить осталось немного,-
      Баюшки-бай, -- обоим нам:
      И мне, королю, и богу.
      Мой дух слабеет с каждым днем,
      Гнетет меня дума злая.
      Баюшки-бай. Моим палачом
      Ты будешь, я это знаю.
      Твоя колыбельная -- мне Упокой.
      Кудри седые срезав,
      У меня на затылке,-- баюшки-бай,-
      Слышу, звенит железо.
      Баюшки-бай, а кошки нет.
      Царство добудешь, крошка,
      И голову мне снесешь долой.
      Угомонилась кошка.
      Что-то заблеяли овцы опять.
      Шорох в соломе все ближе.
      Кошки нет -- мышам благодать.
      Спи, мой палачик, спи же",
      МАРИЯ-АНТУАНЕТТА
      Как весело окна дворца Тюильри
      Играют с солнечным светом!
      Но призраки ночи и в утренний час
      Скользят по дворцовым паркетам.
      В разубранном павильоне de Flor'
      Мария-Антуанетта
      Торжественно совершает обряд
      Утреннего туалета.
      Придворные дамы стоят вокруг,
      Смущенья не обнаружив.
      На них -- брильянты и жемчуга
      Среди атласа и кружев.
      Их талии узки, фижмы пышны,
      А в ножках -- кокетства сколько!
      Шуршат волнующие шелка.
      Голов не хватает только!
      Да, все -- без голов!.. Королева сама,
      При всем своем царственном лоске,
      Стоит перед зеркалом без головы
      И, стало быть, без прически.
      Она, что носила с башню шиньон
      И титул которой так громок,
      Самой Марии-Терезии дочь,
      Германских монархов потомок,-
      Теперь без завивки, без головы
      Должна -- нет участи хуже! -
      Стоять среди фрейлин незавитых
      И безголовых к тому же!
      Вот -- революции горький плод!
      Фатальнейшая доктрина!
      Во всем виноваты Жан-Жак Руссо,
      Вольтер и гильотина!
      Но удивительно, странная вещь:
      Бедняжки -- даю вам слово! -
      Не видят, как они мертвы
      И до чего безголовы.
      Все та же отжившая дребедень!
      Здесь все, как во время оно:
      Смотрите, как смешны и страшны
      Безглавые их поклоны.
      Несет с приседаньями дама d'atour1
      Сорочку монаршей особе.
      Вторая дама сорочку берет,
      И приседают обе.
      И третья с четвертой, и эта, и та
      Знай приседают без лени
      И госпоже надевают чулки,
      Падая на колени.
      Присела пятая -- подает
      Ей пояс. А шестая
      С нижнею юбкой подходит к ней,
      Кланяясь и приседая.
      С веером гофмейстерина стоит,
      Командуя всем парадом,
      И, за отсутствием головы,
      Она улыбается задом.
      Порой любопытное солнце в окно
      Посмотрит на все это чудо,
      Но, старые призраки увидав,
      Спешит убраться отсюда!
      -----------------
      1 Камеристка (фр.).
      ПОМАРЭ
      Бог любви ликует в сердце,
      И в груди гремят фанфары:
      Венценосице виват!
      Слава царственной Помарэ!
      Эта родом не с Таити
      (Ту муштруют миссионеры),
      У Помарэ дикий нрав,
      И повадки, и манеры.
      К верноподданным выходит
      Раз в четыре дня, и только,
      Чтоб плясать в саду Мабиль,
      И канкан сменяет полька.
      Рассыпает величаво
      Милость вправо, благость влево,
      Вся -- от бедер до ступней -
      В каждом дюйме -- королева!
      Бог любви ликует в сердце,
      И в груди гремят фанфары:
      Венценосице виват!
      Слава царственной Помарэ!
      II
      Танцует. Как она стройна!
      Как изгибается она!
      Прыжок, еще прыжок... о боже!
      Готова вырваться из кожи.
      Танцует. Руки вдруг сплела
      И закружилась, как юла,
      И замерла, как дух бескрылый...
      О господи, пошли мне силы
      Танцует. Смолкло все кругом...
      Так перед: Иродом-царем
      Плясала дочь Иродиады,
      И мы напрасно ждем пощады.
      Танцует. Гнется до земли.
      Что сделать мне? Скажи! Вели!
      Казнить Крестителя! Скорее!
      И голову дать Саломее!
      III
      Та, что ела черствый хлеб
      По велению судеб,
      Ныне, позабыв задворки,
      Едет гордо на четверке.
      Под баюканье колес
      Мнет в подушках шелк волос,
      Над толпой в окно смеется,
      Что толпа пешком плетется.
      О судьбе твоей скорбя,
      Я вздыхаю про себя:
      Ах, на этой колеснице
      Ты доедешь до больницы,
      Где по божьему суду
      Смерть прервет твою беду,
      Где анатом с грязной дланью,
      Безобразный, с жаждой знанья,
      Тело сладостное вмиг
      Искромсает, как мясник.
      Эти кони также скоро
      Станут жертвой живодера.
      IV
      Смерть с тобой поторопилась
      И на этот раз права,-
      Слава богу, все свершилось,
      Слава богу, ты мертва!
      В той мансарде, где уныло
      Мать влачила дни свои,
      Вся в слезах она закрыла
      Очи синие твои.
      Саван сшила, сбереженья
      За могилу отдала,
      Но, по правде, погребенье
      Пышным сделать не смогла.
      Тяжкий колокол не плакал,
      Не читал молитвы поп,
      Только пес да парикмахер
      Провожали бедный гроб.
      Куафер вздыхает грустно,
      Слезы смахивая с глаз:
      "Эти локоны искусно
      Я причесывал не раз!"
      Ну а пес умчался вскоре
      От убогих похорон.
      Говорят, забыв про горе,
      Он живет у Роз-Помлоц.
      Роз-Помпон, дитя Прованса,
      Так завистлива и зла,
      О тебе, царица танца,
      Столько сплетен собрала!
      Королева шутки праздной,
      Спас господь твои права,
      Ты лежишь в короне грязной,
      Божьей милостью мертва.
      Ты узнала благость бога,
      Поднял он тебя во мгле -
      Не за то ли, что так много
      Ты любила на земле!
      БОГ АПОЛЛОН
      I
      Стоит на вершине горы монастырь.
      Под кручей Рейн струится.
      К решетке прильнув, на зеркальную ширь
      Глядит молодая черница.
      И видит: по Рейну кораблик бежит
      Невиданной оснастки,
      Цветами и парчой увитг
      Наряден, точно в сказке.
      Плывет светлокудрый щеголь на нем,
      Как изваянье стоя,
      В плаще пурпурно-золотом
      Античного покроя.
      У ног красавца -- девять жен,
      Как статуи, прекрасны,
      И гибкий стан их облачен
      Туникою атласной.
      Поет златокудрый, искусной рукой
      На звонкой лире играя.
      И внемлет, охвачена жгучей тоской,
      Черница молодая.
      Крестясь, отвернется и смотрит вновь,
      Ломает в страхе руки...
      Бессилен крест прогнать любовь,
      Спасти от сладкой муки!
      II
      "Я -- Аполлон бог музыки,
      Прославленный повсюду.
      Был на Парнасе в Греции
      Мой храм, подобный чуду.
      На Монпарнасе, в Греции,
      Под кипарисной сенью,
      Внимал я струй Касталии
      Таинственному пенью.
      Ко мне сходились дочери,
      Смеялись, танцевали
      Иль вокализ, ля-ля-ри-ри,
      Веселый распевали.
      В ответ им рог: тра-ра, тра-ра -
      Гремел, леса пугая, -
      То Артемида дичь гнала,
      Сестрица дорогая.
      И стоило кастальских вод
      Губами мне коснуться -
      Мгновенно сердце запоет,
      И строфы сами льются.
      Я пел -- и вторила, звеня,
      Мне лира золотая.
      Сквозь лавры Дафна на меня
      Глядела, замирая.
      Я пел, и амброзийное
      Лилось благоуханье,
      Вселенную единое
      Наполнило сиянье.
      Я прогнан был из Греции,
      Скитаюсь на чужбине,
      Но в Греции, но в Греции
      Душа моя доныне".
      III
      В одеяние бегинок,
      В плащ тяжелый с капюшоном
      Из грубейшей черной саржи,
      Облеклась черница тайно.
      И стремительно шагает
      Рейнским берегом, дорогой
      На Голландию, и встречных
      Вопрошает поминутно:
      "Не видали Аполлона?
      Плыл он вниз, одетый в пурпур,
      Пел, бряцал на звонкой лире,-
      Он кумир, он идол мой!"
      Не хотят ответить люди:
      Этот молча отвернется,
      Тот, смеясь, глаза таращит,
      А,иной вздохнет: "Бедняжка!"
      Но навстречу ковыляет
      Грязный, ветхий старикашка
      И, руками рассуждая,
      Что-то сам себе бормочет.
      За спиной его котомка,
      Он в шапчонке треугольной
      И, хитро прищуря глазки,
      Стал и слушает монашку,
      "Не видали Аполлона?
      Плыл он вниз, одетый в пурпур,
      Пел, бряцал на лире звонкой,-
      Он кумир, он идол мой!"
      Ухмыляясь и кивая
      Сокрушенно головою,
      Старичок перебирает
      Рыжеватую бородку..
      "Как я мог его не видеть!
      Сорок раз видал в немецкой
      Синагоге в Амстердаме.
      Был он кантором и звался
      Ребе Файбиш, -- по-немецки
      Файбиш значит Аполлон.
      Но, ей-богу, он не идол!
      Красный плащ? Конечно, знаю.
      Красный плащ! Хороший бархат
      По восьми флоринов локоть;
      Счет пока не погашен.
      И отца его отлично
      Знал я: это Мозес Итчер^
      Обрезатель крайней плоти.
      У евреев португальских
      Резал он и соверены,
      Мать его -- она кузина
      Зятю моему, --на Грахте
      Квашеной капустой, луком
      И тряпьем она торгует.
      Нет им радостей от сына!
      Мастер он играть на лире,
      Но зато он трижды мастер
      Надувать в тарок и яомбер.
      И притом он вольнодумец!
      Ел свинину; был уволен
      С должности и ныне возит
      Труппу крашеных актеров.
      Представляет в балаганах
      Пикелыеринга и даже
      Оло(1>ерна, но известность
      Заслужил царем Давидом.
      Он псалмы царя Давида
      П"л на древнем диалекте,
      Как певал их сам Давид,
      Как певали наши деды.
      Он в притонах Амстердама
      Девять шлюх набрал смазливых
      И как девять муз их возит,
      Нарядившись Аполлоном.
      Есть у них одна толстуха,
      Мастерица ржать и хрюкать,-
      Носит лавры и за это
      Прозвана зеленой хрюшкой".
      МАЛЕНЬКИЙ НАРОДЕЦ
      В ночном горшке, как жених расфранченный,
      Он вниз по Рейну держал свой путь.
      И в Роттердаме красотке смущенной
      Сказал он: "Моей женою будь!
      Войду с тобой, моей подружкой,
      В свой замок, в брачный наш альков.
      Там убраны стены свежей стружкой
      И мелкой сечкой выложен кров.
      На бонбоньерку жилище похоже,
      Царицей ты заживешь у меня!
      Скорлупка ореха -- наше ложе,
      А паутина -- простыня.
      Муравьиные яйца в масле коровьем
      С червячковым гарниром мы будем есть;
      А потом моя матушка -- дай бог ей здоровья
      Мне пышек оставит штучек шесть.
      Есть сальце, шкварок пара горсток,
      Головка репы в огороде моем,
      Есть и вина непочатый наперсток...
      Мы будем счастливы вдвоем!"
      Вот вышло сватанье на диво!
      Невеста ахала: "Не быть бы греху!"
      Смертельно было ей тоскливо...
      И все же -- прыг в горшок к жениху.
      Крещеные это люди, мыши ль
      Мои герои? --сказать не берусь.
      Я в Беверланде об этом слышал
      Лет тридцать назад, коль не ошибусь.
      ДВА РЫЦАРЯ
      Сволочинский и Помойский -
      Кто средь шляхты им чета? -
      Бились храбро за свободу
      Против русского кнута.
      Храбро бились и в Париже
      Обрели и кров и снедь;
      Столь же сладко для отчизны
      Уцелеть, как умереть.
      Как Патрокл с своим Ахиллом,
      Как с Давидом Ионафан,
      Оба вечно целовались,
      Бормоча "кохаи, кохан".
      Жили в дружбе; не желали
      Никогда друг другу зла,