Д'Верь помедлила.

— Моя семья… их всех убили господа Круп и Вандермар. Но… кто им приказал? Я хочу… я хочу знать почему.

Ангел кивнул.

— Сюда, вниз, ко мне просачиваются многие тайны, — сказал он. — Многие слухи, полуправда и ложь, эхо слов и событий. — Потом он повернулся к Ричарду: — А ты? Чего хочешь ты, Ричард Мейхью?

Ричард пожал плечами:

— Хочу вернуться к прежней жизни. В мою прежнюю квартиру. К моей работе.

— Это возможно.

— Ну да, конечно, — безжизненно отозвался Ричард.

— Ты сомневаешься во мне, Ричард Мейхью? — спросил ангел Ислингтон.

Ричард встретил его взгляд: на него смотрели глаза древние, как сама вселенная, глаза, которые видели, как десятки миллионов лет назад складываются из звездной пыли галактики. Он покачал головой. Ислингтон доброжелательно улыбнулся.

— Это будет непросто, тебя и твоих спутников ожидают немалые трудности и при выполнении моей просьбы, и на обратном пути. Но есть один способ, с помощью которого мы можем многое узнать: ключ к проблемам вас обоих. — Встав, он сделал несколько шагов к углублению в скале, откуда взял небольшую статуэтку — одну из многих, выстроившихся в ряд на полке. Это была черная обсидиановая фигурка какого-то зверя. Ангел протянул ее д'Вери.

— Это позволит вам благополучно преодолеть последний отрезок пути ко мне, когда вы пойдете сюда во второй раз, — сказал он. — Остальное за вами.

— Что ты хочешь, чтобы мы сделали? — спросил Ричард.

— У Чернецов хранится ключ, — сказало создание света. — Принесите мне его.

— И с его помощью ты выяснишь, кто убил мою семью? — спросила д'Верь.

— Надеюсь, — просто ответил ангел.

Ричард допил вино, чувствуя, как оно согревает душу, ласковым теплом бежит по венам. У него возникло странное ощущение, что если он сейчас посмотрит на свои пальцы, то увидит, как вино светится сквозь кожу. Будто он сам создан из света…

— Удачи, — прошептал ангел Ислингтон.

Резко шевельнулся воздух, будто ветер прошуршал по затерянному лесу или захлопали могучие крылья.

Ричард и д'Верь сидели на полу в зале Британского музея и смотрели снизу вверх на расписного ангела, украшавшего дверь от собора. В зале было темно и пусто. Презентация уже давно закончилась. Небо за окном начинало светлеть. Поднявшись на ноги, Ричард наклонился и помог подняться д'Вери.

— Чернецы? — переспросил он. Д'Верь кивнула.

Он десятки раз переходил через мост Блэкфрайерз в лондонском Сити, столько же раз проезжал станцию «Блэкфрайерз», но сейчас уже научился не хвататься за поспешные выводы.

— Чернецы как станция «Блэкфрайерз»? Это место или люди?

— Люди.

Ричард подошел к «Ангелусу», провел пальцем по его золоченому одеянию.

— Как по-твоему, он правда это сможет? Вернет мне прежнюю жизнь?

— Я никогда о подобном не слышала. Но сомневаюсь, что он стал бы нам лгать. Он же ангел.

Разжав кулачок, д'Верь посмотрела на фигурку Зверя.

— У моего отца была такая, — задумчиво сказала она и убрала ее поглубже в карман коричневой кожаной куртки.

— Что ж, — сказал Ричард, — прохлаждаясь тут, мы ключа не добудем, правда?

— Так что тебе известно про этот ключ? — спросил он некоторое время спустя, когда они уже шли по пустым коридорам.

— Ничего, — ответила д'Верь. Впереди маячил главный выход из музея. — Про Чернецов я слышала, но сама никогда с ними никаких дел не имела.

Она прижала пальцы к надежно запертой стеклянной двери, и от ее прикосновения та распахнулась.

— Кучка монахов, — задумчиво сказал Ричард. — Готов поспорить, если мы прямо им скажем, что ключ нам нужен для ангела, для настоящего ангела, они отдадут нам священный ключ и еще волшебный консервный нож в придачу, а как поощрительный приз — поразительный поющий штопор. — Он рассмеялся. Интересно, может, на него все еще действует вино?

— У тебя хорошее настроение, — заметила д'Верь. Ричард с энтузиазмом кивнул.

— Я вернусь домой. Все снова будет нормальным. Снова скучным. Расчудесным.

Глянув на каменные ступени, ведущие от входа в Британский музей, Ричард решил, что они просто созданы для того, чтобы по ним танцевали вверх-вниз Фред Астор и Джинджер Роджерс. А поскольку ни того, ни другой в наличии не было, он сам затанцевал вниз по лестнице, поразительно точно (как сам с удовольствием отметил) изображая Фреда Астора и напевая себе под нос не то «Шикуем», не то «Фланируя во фраке с белым галстуком».

— Я-та-та-да-да-та-та-я, — пел он, снова и снова шаркая вверх-вниз по ступенькам.

С верхней ступеньки д'Верь смотрела на него с ужасом, но вдруг не выдержала и расхохоталась. Пожав плечами, он приподнял воображаемый белый шелковый цилиндр, изобразил, что подбрасывает его в воздух, ловит и снова водружает на голову.

— Олух, — улыбнулась д'Верь.

Вместо ответа Ричард вернулся, схватил ее за руку и продолжал танцевать вверх-вниз по лестнице. После секундной заминки д'Верь к нему присоединилась. Танцевала она гораздо лучше Ричарда. На последней ступеньке они, усталые, задыхаясь от безудержного смеха, упали друг другу в объятия.

Ричард чувствовал, как мир вокруг него завертелся каруселью.

Он чувствовал, как у его груди бьется ее сердце. Мгновение начало преображаться, и он спросил себя, не надо ли ему что-то сделать. Может, поцеловать ее? А хочет ли он ее поцеловать, спросил он себя, и ответом оказалось: не знаю. Он заглянул в поразительные, с искорками глаза. Склонив голову набок, д'Верь отстранилась. Подняв воротник кожаной куртки, она плотнее в нее закуталась: броня и защита.

— Пойдем поищем нашу телохранительницу, — предложила она.

И, спотыкаясь через каждые десять шагов, они рука об руку пошли прямо по мостовой к станции метро «Британский музей».

— Что вы хотите? — с нажимом спросил мистер Круп.

— А чего хотят все? — ответил вопросом на вопрос маркиз де Карабас.

— Мертвечины, — сказал мистер Вандермар. — Лишний ряд зубов.

— Я думал, мы, пожалуй, сможем заключить сделку. Мистер Круп рассмеялся: звук был такой, точно классную доску протащили по стене из отрезанных пальцев.

— Ах, мессир маркиз. Не рискуя вызвать возражения кого-либо из присутствующих, с уверенностью могу констатировать, что вы утратили тот рассудок, который вам приписывали. — И доверительно добавил: — Да простится мне такое просторечье: совершенно головы лишились.

— Только скажите, — произнес мистер Вандермар, оказавшийся вдруг за стулом маркиза, — не успеет он и глазом моргнуть, как голова слетит с его шеи.

Подышав себе на ногти, маркиз отполировал их об отворот пальто.

— Я всегда считал насилие, — задумчиво сказал он, — последним средством некомпетентных, а пустые угрозы — последним прибежищем безнадежно неумелых.

Мистер Круп уставился на него злобненько.

— Что вы тут делаете? — прошипел он.

Маркиз потянулся, точно большая кошка: рысь, быть может, или огромная черная пантера. И вот он уже распрямился, но руки по-прежнему держал в карманах своего великолепного пальто.

— Насколько я понимаю, мистер Круп, — лениво-светским тоном сказал он, — вы коллекционируете статуэтки династии Тан.

— Откуда вам это известно?

— Мне много чего рассказывают. Я всегда держу уши открытыми. — Улыбка маркиза была такой искренней, такой безмятежной, такой бесхитростной — как у продавца подержанных машин.

— Даже если и коллекционировал бы… — начал мистер Круп.

— Если коллекционировали бы, — прервал его маркиз де Карабас, — вас, возможно, заинтересовало бы вот это.

Вынув руку из кармана, он предъявил мистеру Крупу предмет у себя на ладони. Еще несколько часов назад этот предмет мирно покоился в стеклянной витрине за дверью сейфа в одном из крупнейших коммерческих банков Лондона. В определенных каталогах он значился как «Дух Осени (Воплощение печали)». Высотой эта глиняная обливная статуэтка была всего восемь дюймов. Ее вылепили, расписали и обожгли, когда Европа еще переживала Темные века, за шестьсот лет до первого плавания Колумба.

Невольно зашипев, мистер Круп за ней потянулся. Маркиз, отдернув руку, прижал статуэтку к груди.

— Нет-нет! — улыбнулся он. — Все не так просто.

— Нет? — переспросил мистер Круп. — А что нам мешает ее отнять? И разбросать оставшиеся от вас кусочки по всему Подмирью? — И добавил: — Мы еще никогда не расчленяли маркиза.

— Расчленяли, — возразил мистер Вандермар. — В Йорке. В четырнадцатом веке. В дождливый день.

— Он был не маркиз, — поправил мистер Круп. — Он был граф Эксетерский.

— И маркиз Уэстермонленд, — самодовольно добавил мистер Вандермар.

На это мистер Круп только фыркнул.

— Что нам мешает разрубить вас на столько же кусков, на сколько мы разрубили маркиза Уэстермонленда? — повторил он свой вопрос де Карабасу.

Маркиз же вынул из кармана вторую руку. В ней он держал небольшой молоток. Молоток он подбросил в воздух, как бармен в кино подбрасывает шейкер, поймал его за рукоять, так что железная головка повисла в нескольких дюймах над фарфоровой статуэткой.

— Да будет вам, — улыбнулся он. — Хватит глупых угроз. Я чувствовал бы себя много лучше, если бы вы оба встали вон там.

Мистер Вандермар стрельнул глазами на мистера Крупа, который едва заметно кивнул. Воздух дрогнул, и мистер Вандермар оказался подле мистера Крупа. Улыбка, с которой теперь смотрел на маркиза мистер Круп, напоминала оскал черепа.

— Мне действительно случалось иногда покупать предметы династии Тан. Она продается?

— Торговля в Подмирье не в большом почете, мистер Круп. Мы живем бартером. Обменом. Вот что нас интересует. Но этот желанный шедевр действительно можно приобрести.

Мистер Круп поджал губы. Сложил на груди руки. Провел пятерней по сальным волосам. Потом все же не выдержал:

— Назовите вашу цену.

Маркиз позволил себе глубоко и почти громко вздохнуть с облегчением. Вполне возможно, его грандиозная афера все же удастся.

— Во-первых, три ответа на три вопроса. Мистер Круп кивнул.

— И нам того же. Мы тоже получим три ответа.

— Что ж, справедливо, — отозвался маркиз. — Во-вторых, я получаю возможность беспрепятственно отсюда уйти. И вы дадите мне как минимум час форы.

Мистер Круп яростно закивал.

— Согласен. Задавайте ваш первый вопрос. — Его взгляд точно прилип к статуэтке.

— Первый вопрос. На кого вы работаете?

— Ах этот! Он совсем простой, — улыбнулся мистер Круп. — И ответ будет такой же простой. Мы работаем на нанимателя, который пожелал остаться безымянным.

— Гм-м… Почему вы убили семью д'Вери?

— По приказу нашего нанимателя, — отозвался мистер Круп, чья улыбка с каждой секундой становилась все лисоватее.

— Почему вы не убили д'Верь, когда у вас была такая возможность?

Не успел еще мистер Круп ответить, как мистер Вандермар сказал:

— Нужно оставить ее в живых. Она единственная, кто может открыть дверь.

Мистер Круп прожег своего партнера свирепым взглядом.

— Ага, валяйте, выложите ему все как на духу! Ну же?

— Я тоже хотел попытать счастья, — пробормотал мистер Вандермар.

— Ну да, конечно, — рыкнул мистер Круп. — Итак, свои три ответа вы получили, правда, не знаю, какой вам с них толк. Мой первый вопрос: почему вы ее защищаете?

— Ее отец спас мне жизнь, — честно ответил маркиз. — Я так и не оплатил ему долг. А я предпочитаю, чтобы должны были мне.

— У меня есть вопрос, — вмешался мистер Вандермар.

— И у меня тоже, мистер Вандермар, — пресек его мистер Круп. — Этот надмирец, Ричард Мейхью. Почему он путешествует с ней? Почему она это допустила?

— Сентиментальность с ее стороны, — сказал маркиз де Карабас и, уже произнося эти слова, задумался, а вся ли это правда. Он уже начал подозревать, что в надмирце есть нечто большее, чем видно с первого взгляда.

— А теперь моя очередь, — вмешался мистер Вандермар. — Какое число я загадал?

— Прошу прощения?

— О каком числе я думаю? — переиначил свой вопрос мистер Вандермар и добавил услужливо: — Между единицей и множеством.

— Семь, — сказал маркиз.

Мистер Вандермар пораженно кивнул.

— Где… — начал мистер Круп. Но маркиз покачал головой:

— Ого! Теперь мы начинаем жадничать.

В темном сыром подвале повисла мертвая тишина. Потом снова закапала вода, зашевелились черви, и маркиз сказал:

— Не забудьте: час форы.

— Разумеется.

Маркиз де Карабас бросил статуэтку мистеру Крупу, который поймал ее жадно, точно наркоман — полиэтиленовый пакетик с белым порошком, на который хмурится закон. И даже не оглянувшись на прощание, маркиз покинул подвал.

Мистер Круп дотошно осмотрел статуэтку, снова и снова поворачивая ее в руках, точь-в-точь диккенсовский куратор Музея Проклятых, созерцающий главный шедевр экспозиции. Время от времени между зубов у него высовывался кончик по-змеиному раздвоенного языка. На мертвенно-бледных щеках заалел заметный румянец.

— Великолепно, замечательно, — шептал он. — Действительно династия Тан. Ей двенадцать столетий. Лучшие фарфоровые статуэтки, какие когда-либо делали на свете. Вот эта создана гениальным скульптором Кан Лунгом, второй такой не существует. Только посмотрите на оттенок глазури… и какие пропорции! А жизнеподобие… — Он улыбнулся, как дитя. Невинная улыбка казалась растерянной и неуместной на этом мрачном лице, будто забрела сюда по ошибке. — Такие привносят в мир немного чуда и красоты.

Потом он улыбнулся еще шире, опустил к статуэтке лицо и размозжил ей зубами голову, а после стал с упоением кусать и жевать, проглатывая осколки. Его зубы растирали фарфор в тонкую пыль, которая засыпала ему подбородок. Он упивался этим разрушением, предавался ему с жутковатым безумием и неконтролируемой кровожадностью лисы в курятнике. А потом, когда не осталось ничего, кроме пыли, повернулся к мистеру Вандермару. Теперь он казался странно умиротворенным, почти томным.

— Сколько там мы ему пообещали? — Час.

— М-м-м… А сколько прошло?

— Шесть минут.

Мистер Круп опустил голову. Провел пальцем по подбородку и слизнул с кончика обращенный в пыль фарфор.

— Идите за ним вы, мистер Вандермар, — сказал он. — Мне нужно еще немного времени, чтобы насладиться этим переживанием.

Охотник услышала, как они спускаются по ступенькам. Она стояла в тени, сложив на груди руки в той же самой позе, в которой они ее оставили.

Ричард громко и фальшиво пел без слов. Д'Верь безудержно хихикала. Время от времени она брала себя в руки и тогда приказывала Ричарду не шуметь, а потом снова начинала смеяться. Мимо Охотника они прошли, даже ее не заметив. Выступив из тени, она произнесла:

— Вас не было восемь часов. — Это была констатация факта, а не упрек и не любопытство.

— А казалось, прошло намного меньше. — Д'Верь недоуменно моргнула.

Охотник промолчала.

— Тебе не хочется знать, что случилось? — осоловело ухмыльнулся ей Ричард. — Нас подстерегли мистер Круп и мистер Вандермар. К несчастью, нашей охраны поблизости не было. Но я им кое-что показал.

Охотник подняла одну идеально очерченную бровь.

— Я поражена твоими боксерскими талантами, — холодно сказала она.

Д'Верь захихикала.

— Он шутит. Если честно, они нас… они нас убили.

— Как эксперт по прекращению функций тела, — сказала Охотник, — осмелюсь не согласиться. Ни один из вас не мертв. Рискну предположить, что вы оба мертвецки пьяны.

Д'Верь показала своей телохранительнице язык.

— Чушь. Мы только по капле и выпили. Самую разсамую малость.

Она свела два пальца, показывая, сколь крохотной была эта «самая малость».

— Просто побывали на вечеринке, — сказал Ричард. — Видели Джессику и самого настоящего ангела, немного подурачились и вернулись сюда.

— Выпили кое-чего, — тщательно выговорила д'Верь. — Старого, старого напитка. Самую-разсамую малость. Совсем малость. Почти ничего.

На нее напала икота. Потом она снова захихикала. Икота мешала смеху, поэтому ей внезапно пришлось сеть на платформу.

— Думаю, мы немного того, — трезвым голосом сказала она.

Потом легла на асфальт, закрыла глаза и очень торжественно захрапела.

Маркиз де Карабас бежал по подземным ходам, словно по его следу неслась вся свора ада. Хлюпал по щиколотку в воде Тайберна, этой виселичной реки, тихонько текущей себе в темноте по кирпичному туннелю под Парк-Лейн, направляясь к Букингемскому дворцу. Он бежал уже семнадцать минут.

В тридцати футах под Триумфальной аркой он остановился. Тут туннель раздваивался. Маркиз де Карабас выбрал левое ответвление.

Несколько минут спустя к развилке неспешным шагом вышел мистер Вандермар. Тут он помедлил и потянул носом воздух. А потом тоже направился по левому туннелю.

Резко выдохнув, Охотник свалила безвольное тело Ричарда на солому. Перекатившись, он произнес что-то вроде «Мява лаву блють» и снова заснул.

Д'Верь она положила с ним рядом уже мягче. Потом присела подле нее на корточки. Верная своему слову телохранительница. Даже в этом темном, всеми забытом подземном стойле…

Маркиз де Карабас выдохся. Привалившись к стене туннеля, он обшаривал взглядом уходящие вверх ступени. Потом вынул золотые карманные часы и посмотрел, который час. Тридцать пять минут прошло с тех пор, как он бежал из подвала больницы.

— Уже пора? — поинтересовался мистер Вандермар. Сидя на середине лестницы перед маркизом, он ножом чистил ногти.

— Еще полно времени, — через силу выдохнул маркиз.

— А казалось, целый час прошел.

По ткани бытия пробежала дрожь, и за спиной у маркиза де Карабаса очутился мистер Круп. На подбородке у него еще белело пятнышко пыли. Маркиз де Карабас воззрился на мистера Крупа, потом повернулся поглядеть на мистера Вандермара. А потом невольно расхохотался.

— Вы находите нас смешными, не правда ли, мессир маркиз? — улыбнулся мистер Круп. — Источником веселья. Разве не так? В наших красивых нарядах, с нашими сложными парафразами…

— У меня никакого пароза нет, — пробормотал мистер Вандермар.

— С нашей манерностью. И быть может, мы действительно смешны. — Тут мистер Круп поднял палец и погрозил им де Карабасу. — Но никогда нельзя забывать, что только оттого, что кто-то смешон, мессир маркиз, он перестает быть опасен.

Тут мистер Вандермар бросил в маркиза нож — с силой, но метко. Перекувыркнувшись в воздухе, нож рукоятью ударил маркиза в висок. Глаза у маркиза закатились, колени подогнулись.

— Парафраз, — сказал мистер Круп, — это манера иносказания. Метафора, или уклонение от темы. Многословие.

Схватив маркиза де Карабаса за пояс штанов, мистер Вандермар поволок его вверх по лестнице, пересчитывая головой каждую ступеньку. Обдумав слова своего компаньона, он удовлетворенно кивнул.

— То-то я удивился.

… теперь охраняет их видения, пока они спят.

Охотник спит стоя.

В своем сне Охотник — в Нижнем Городе под Бангкоком. Этот город в равных долях состоит из лабиринта и леса, ибо дикая природа Таиланда отступила глубоко под землю, под аэропорт и его взлетную полосу, под отели, рестораны и улицы. В воздухе здесь витают запахи пряностей и сушеного манго, а еще — не неприятно — секса. Влажно, она потеет. Темно, мрак нарушают лишь фосфоресцирующие пятна на стене: серо-зеленый мох дает света ровно столько, чтобы обмануть глаз, ровно столько, чтобы пройти мимо, не заметив опасность.

В своем сне Охотник бесшумно, как призрак, движется по влажным туннелям, переступает через травянистые кочки, отводит руками ветки. В правой руке она держит утяжеленный дротик, на сгибе левого локтя у нее — кожаный щит.

В своем сне она чувствует его запах, животный и едкий, и замедляет шаг у обломков каменной стены, застывает, ждет, сливаясь с тенями, сливаясь с мраком. На взгляд Охотника, охота, как и жизнь, по большей части состоит из ожидания. Но в своем сне она не ждет. Стоит ей застыть, он возникает из высокой травы, смазанное коричнево-белое пятно. Мягко, точно на теле огромной змеи, перекатываются мускулы, горят красным, всматриваются в темноту глаза, клыки как сабли — плотоядный убийца. В Надмирье этот зверь вымер. Он весит почти триста фунтов и от кончика носа до кончика хвоста чуть больше пятнадцати футов в длину.

Когда он проскальзывает мимо, она по-змеиному шипит, и в мгновение ока оживают старые инстинкты — зверь замирает. А потом прыгает на нее — сплошь ненависть и клыки. Тут во сне она вспоминает, что это уже случалось раньше и что, когда это случилось в прошлый раз, она затолкала малый щит ему в пасть и проломила череп тяжелым свинцовым наконечником дротика, лишь бы не повредить мех. Шкуру Великого Хитреца она подарила приглянувшейся ей девушке, и девушка была соответственно благодарна.

Но сейчас в ее сне этого не происходит. А вместо этого огромный Зверь тянет к ней переднюю лапу, и, бросив свой дротик, Охотник эту лапу берет. И там и тогда, в городе под Бангкоком, они танцуют вдвоем бесконечный и сложный танец, а Охотник смотрит на них со стороны и восхищается их изысканными движениями, тем, как кружат друг вокруг друга хвост и ноги, руки и лапы, пальцы и взгляды, как они сплетаются могуче и странно в Подмирье, и тянется это на все времена.

Из мира бодрствующих доносится слабый шум, почти детский стон д'Вери, и в одно плавное мгновение Охотник покидает мир сна: она снова бодрствует, она снова настороже, она снова на страже. Проснувшись, она не помнит свой сон.

Д'Вери снится отец.

В ее сне он показывает ей, как открывать. Взяв апельсин, он делает жест рукой — и одним плавным движением апельсин выгибается, выворачивается наизнанку. Теперь вся его мякоть снаружи, а кожура — в середине, на внутренней стороне.

— Всегда нужно соблюдать равновесие, — говорит ей отец, очищая ей дольку вывернутого наизнанку апельсина. — Равновесие и соответствие, симметрия и топология — их мы и будем изучать в ближайшие месяцы, д'Верь. Но есть одно, самое главное, что ты должна понять: все вещи испытывают потребность открыться. Ты должна почувствовать эту потребность и использовать ее.

Волосы у отца густые и русые, какие были за десять лет до его смерти, и улыбка такая беззаботная, какой она ее помнит, вот только последующие годы ее притушат.

В ее сне он протягивает ей навесной замок. Она берет его в руки. Руки у нее того же размера и формы, что и сегодня, хотя она знает, что в действительности все происходило, когда она была совсем маленькой, что она впитывала мгновения, разговоры и наставления за десяток лет и все их ужала сейчас до одного урока.

— Открой его, — просит отец.

Она держит его в руке, ощущая холод металла, вес замка в ладони. Что-то не дает ей покоя. Есть что-то, что ей нужно знать. Открывать д'Верь научилась вскоре после того, как научилась ходить. Она помнит, как мать крепко ее обнимает и открывает дверь из спальни д'Вери в игровую, помнит, как ее брат Брод разделяет семь соединенных колец, а потом снова соединяет их в цепь.

Д'Верь пытается открыть навесной замок. Шарит по нему пальцами, мыслями. Ничего. Она бросает замок на пол и ударяется в слезы. Отец молча нагибается и, подняв замок, снова вкладывает его ей в руку. Его длинные пальцы стирают слезу с ее щеки.

— Запомни, — говорит он ей, — замок хочет открыться. Тебе нужно только дать ему сделать то, что он хочет.

Замок лежит у нее в руке, холодный, недвижимый, тяжелый. А потом она вдруг понимает и где-то — в сердце, наверное, — позволяет ему быть тем, чем он хочет быть. Раздается громкий щелчок, и дужка выскакивает из механизма. Отец улыбается.

— Вот, — говорит она.

— Молодец, — отзывается отец. — В этом — все открывание, никаких больше секретов нет. Все остальное — дело техники.

И тут она понимает, что именно не дает ей покоя.

— Отец? — спрашивает она. — Твой дневник. Кто его убрал? Кто мог его спрятать?

Но отец тускнеет, она уже забывает. Она зовет его, но он ее не слышит, и хотя из дальнего далека доносится его голос, она уже не различает слов.

В мире бодрствующих д'Верь чуть слышно стонет. Потом перекатывается на спину, забрасывает локоть на лицо, раз-другой всхрапывает и засыпает снова — на сей раз без сновидений.

Ричард знает, что оно его ждет. С каждым туннелем, по которому он идет, с каждым поворотом, с каждым ответвлением это ощущение становится все настойчивее, все тяжелее. Он знает, что оно здесь. С каждым шагом предчувствие надвигающейся катастрофы все усиливается. И когда он заворачивает за последний угол и видит его, обрамленного каменными стенами, поджидающего, ему, наверное, следовало бы испытать облегчение. Но испытывает он один только ужас. В его сне оно размером с планету.

В мире не осталось ничего, кроме Зверя, от боков которого валит пар. Обломки старинного оружия торчат у него из шкуры точно щетина. На его рогах и бивнях — запекшаяся кровь. Зверь — тучный, громадный и злобный.

И вдруг эта злобная туша устремляется к нему. Он замахивается (но поднимается не его рука) и бросает в чудовище копье.

В несущихся на него красных звериных глазах стоит издевка и тупая злоба, он ясно видит их в ту долю секунды, которая, казалось, тянется вечно. И вот Зверь уже…

Вода была холодной и в лицо Ричарду ударила точно кулак. Глаза у него разом открылись, от холода занялся дух. Сверху вниз на него смотрела Охотник, держа в руках пустой деревянный ушат. Ричард с трудом поднял руку. Волосы у него были мокрыми. Стерев воду с лица, он поежился.

— Совсем не обязательно было это делать, — пробормотал он.

Во рту был такой привкус, будто несколько мелких зверьков пользовались им как отхожим местом, а потом сами растворились во что-то неприятно зеленое. Он попытался встать, но вынужден был снова рухнуть на солому.

— У-ух! — сказал он вместо объяснения.

— Как твоя голова? — тоном профессионала спросила Охотник.

— Бывало и лучше, — ответил Ричард.

От двери Охотник притащила волоком по полу конюшни еще один ушат, на сей раз полный. Зачерпнув из него, она плеснула водой в лицо д'Вери.

— Не знаю, что вы пили. Но, сдается, оно было очень крепкое.

Веки д'Вери дрогнули.

— Неудивительно, что Атлантида утонула, — пробормотал Ричард. — Если они все себя так по утрам чувствовали, то помереть, наверное, было большим счастьем. Где мы?

Охотница плеснула в лицо д'Вери еще пригоршню воды.

— В конюшне друга.

Ричард огляделся по сторонам. И верно, стойло отчасти походило на конюшню. Интересно, для лошадей ли оно, спросил себя он. Да и вообще какие лошади могут жить под землей? На стене было что-то нарисовано: изогнувшаяся змеей латинская «S», а может, кириллическая «3» (а может быть, просто змея? Ричард все равно не смог бы распознать) в окружении семи звезд.

Неуверенно подняв руку, д'Верь для пробы потрогала себя за голову, будто вообще была не уверена, что там найдет.

— Ух, — прошептала она. — Темпль и Арч! Наверное, я умерла.

— Нет, — ответила Охотник.

— А жаль.

Охотник помогла ей встать на ноги.

— Что ж, — сонно пробормотала д'Верь, — он нас предупреждал, что вино крепкое.

А потом она вдруг очнулась окончательно и бесповоротно, очень болезненно, очень быстро. Схватив Ричарда за плечо, девушка указала на герб на стене, на змеящуюся «S» и окружающие ее звезды. Она охнула от страха, и вид у нее стал совсем как у мыши, сообразившей, что проснулась она в кошачьей корзинке.

— Серпентина! — сказала она Ричарду и Охотнику. — Это же рисунок с герба Серпентины. Вставай, Ричард! Надо бежать… пока она не обнаружила нас здесь.

— А ты что думала, дитя? — спросил от входа сухой голос. — Будто можешь войти в дом Серпентины, а она об этом не узнает?

Д'Верь распласталась по деревянной стене конюшни. Ее била дрожь. Невзирая на стук в висках, до Ричарда вдруг дошло, что он никогда прежде не видел д'Верь настолько перепуганной.

В дверях стояла Серпентина. Одета она была в белый кожаный корсет, высокие белые кожаные сапоги и остатки того, что по виду когда-то давным-давно было свадебным шедевром портновского искусства из шелка и кружев, который теперь был порван в клочья и заляпан грязью. Она возвышалась надо всеми: высокая прическа касалась дверной притолоки. Волосы седые. С властного лица смотрели проницательные глаза, губы сжались в жесткую линию. На д'Верь она поглядела так, будто ужас считала положенной ей данью, будто не только привыкла к страху, но уже ожидала его, даже находила в нем удовольствие.

— Успокойся, — сказала д'Вери Охотник.

— Но это же Серпентина, — заскулила д'Верь. — Одна из Семи Сестер.

Серпентина изящно наклонила голову и лишь потом оттолкнулась от косяка и направилась к ним. Позади нее оказалась худая женщина со строгим лицом и черными волосами до пояса, длинное черное платье было стянуто так, что талия казалась осиной. Спутница Серпентины не произнесла ни слова, а ее госпожа подошла к Охотнику.

— Охотник когда-то давным-давно работала на меня, — сказала Серпентина и, подняв изящную белую руку, нежно погладила пальцем Охотника по карамельной щеке жестом собственническим и любовным одновременно. — Ты сохранилась лучше меня, Охотник. — Охотник опустила глаза. — Ее друзья — мои друзья, дитя, — сказала Серпентина. — Так ты д'Верь?

— Да, — пересохшими губами произнесла девушка. Серпентина повернулась к Ричарду.

— А ты кто такой? — спросила она без особого интереса.

— Ричард, — назвался он.

— Я Серпентина, — учтиво сказала она.

— Я так и понял, — ответил Ричард.

— Всех вас ждет еда, если у вас есть желание позавтракать.

— О господи, нет, — вежливо простонал Ричард. Д'Верь промолчала. Она все еще вжималась в стену, все еще слегка дрожала, как осиновый лист на осеннем ветерке. Тот факт, что Охотник принесла их сюда как в безопасную гавань, нисколько не умерял ее ужаса.

— А что у тебя на завтрак? — поинтересовалась Охотник. Серпентина обернулась к застывшей в дверном проеме женщине с осиной талией.

— И что же? — подстегнула она.

Женщина улыбнулась самой холодной улыбкой, какую только видел на человеческом лице Ричард, и монотонно возвестила: