– Чего надо?
      Молодой человек приходил каждую ночь на кладбище вот уже целый месяц. Наблюдал, как луна омывает свои ледяным светом холодный гранит и свежий мрамор, мох на старых каменных плитах и статуях. Вглядывался в тени и смотрел на сов. Созерцал влюбленные парочки, пьяниц и подростков, нервно петлявших среди усыпальниц, – всех, кто мог оказаться на кладбище в ночную пору.
      Днем он спал. Кому какое дело? В ночи он стоял один и дрожал от холода. Ему казалось, что стоит он на краю пропасти.
      Голос раздался из ночи, окружавшей его, зазвучал у него в голове и вне ее.
      – Чего надо? – повторил он.
      Молодой человек подумал, осмелится ли он повернуться и посмотреть, и понял, что нет.
      – Ну? Ходишь сюда каждую ночь, сюда – где живым не место. Я тебя видел. Чего тебе?
      – Я хотел встретиться с вами, – ответил молодой человек, не оборачиваясь. – Я хочу жить вечно. – Голос его дрогнул при этих словах. Шаг с края пропасти сделан. Возврата нет.
      Он уже воображал, как острия клыков вонзаются ему в загривок, – пронзительная прелюдия к вечной жизни.
      Начался звук. Низкий и печальный, словно гул подземной реки. Лишь через несколько долгих секунд молодой человек сообразил, что это смех.
      – Это не жизнь, – произнес голос. Он не сказал больше ничего, и через некоторое время молодой человек понял, что он на кладбище один.

      У слуги графа Сен-Жермена спросили, действительно ли его хозяину тысяча лет, как об этом твердит молва.
      – Откуда мне знать? – ответил лакей. – Я служу хозяину всего триста лет.

      Ее кожа была бледна, глаза – темны, а волосы – выкрашены в цвет воронова крыла. Она появилась в дневном ток-шоу и объявила себя королевой вампиров. Оскалила перед камерами свои вылепленные протезистами клыки и вытащила на сцену бывших любовников, которые с различной степенью смущения признались, что она действительно пускала им кровь и пила ее.
      – Но ведь вас можно увидеть в зеркале? – спросила ведущая.
      Хозяйка шоу была самой богатой женщиной в Америке – а помогло ей в этом то, что она ставила перед своими камерами всяких уродов, калек и заблудших, чтобы они являли свою боль всему миру.
      Женщину, похоже, это несколько задело.
      – Да. Вопреки тому, что думают люди, вампиров можно видеть в зеркалах и телевизионных камерах.
      – Ну, хоть это вы, наконец, поняли, дорогуша, – ответила хозяйка дневного ток-шоу. Но при этом накрыла микрофон рукой, так что в эфир эти слова так и не попали.

       Се тело мое, – сказал он две тысячи лет назад. – Се моя кровь.
      Единственная религия на свете, давшая то, что и обещала: жизнь вечную для всех своих приверженцев. Некоторые из нас, живущих и посегодня, еще помнят его.
      И некоторые из нас утверждают, что он был мессией, а некоторые просто считают его человеком, наделенным особыми талантами. Да какая вообще разница? Кем бы он там ни был, мир он изменил.

      Умерев, она начала являться к нему по ночам. Он все больше беднел, под глазами появились темные круги. Поначалу считали, что он ее оплакивает. А потом, однажды ночью он исчез и деревни.
      Было трудно получить разрешение на ее эксгумацию, но им это удалось. Они выволокли наружу гром и развинтили его. А затем смогли оценить то, что обнаружили в ящике.
      На дне было шесть дюймов воды: все железо окрасилось темно-оранжевой ржой. В гробу лежали два тела: ее, разумеется, и его. Он разложился больше. Потом кто-то задался вопросом, как могли два тела поместиться в гроб, сработанный под одного. А особенно – если учитывать ее состояние, сказал этот любознательный; поскольку она, совершенно очевидно, была весьма и весьма беременна.
      Поднялось некоторое смятение, поскольку, когда ее хоронили, беременность была не столь заметна.
      Потом ее выкопали еще разок – по требованию церковных властей, до которых докатились слухи о том, что обнаружили в могиле. Живот ее был плосок. Местный лекарь сказал всем, что живот ей просто раздуло газами. Горожане глубокомысленно покивали в ответ – как будто действительно поверили.

      Генная инженерия в самом лучшем виде: создали породу людей, что долетит до звезд. Им нужны были невозможно длинные сроки жизни, поскольку расстояния между звездами велики; места в кораблях мало, поэтому запасы пищи должны быть очень компактными; они должны уметь обрабатывать местные ресурсы и своим собственным потомством колонизовать миры, которые откроют.
      Родной мир пожелал колонистам удачи и доброго пути. Все упоминания о собственном местоположении из бортовых компьютеров, однако, стерли – просто на всякий случай.

      Куда вы девали доктора? – спросила она и рассмеялась. Мне показалось, она вошла сюда десять минут назад. Извините, ответил я. Я проголодался. И мы оба рассмеялись. Схожу найду ее вам, сказала она. Я сидел в кабинете врача и ковырялся в зубах. Немного погодя ассистентка вернулась. Простите, сказала она. Должно быть, доктор просто вышла. Могу ли я назначить вам прием на следующую неделю? Я покачал головой. Я позвоню, сказал я. Но впервые за тот день солгал.

      – Это не по-человечески, – сказал мировой судья, – а потому не заслуживает человеческого суда.
      – Ах, – вымолвил адвокат. – Но мы ведь не можем казнить без суда: имеются прецеденты. Свинья, сожравшая младенца, упавшего в ее хлев. Свинью признали виновной и повесили. Пчелиный рой признали виновным в том, что он зажалил до смерти старика, и его публично сжег городской палач. Дьявольскому отродью подобает точно то же самое.
      Улики против младенца были неопровержимы. Вина его сводилась к следующему: женщина привезла младенца из деревни. Сказала, что ребенок ее, а муж у нее умер. Остановилась она в доме каретника и его жены. Старый каретный мастер жаловался на меланхолию и усталость – его самого, его жену и их жилицу слуга обнаружил мертвыми. Младенец в колыбельке был жив – бледный, с широко распахнутыми глазенками. Губы и лицо его были измазаны кровью.
      Присяжные определили малютку виновным вне всякого сомнения и приговорили к смерти.
      Палачом служил городской мясник. На виду у всего города он разрубил младенца пополам, а куски швырнул в огонь.
      Его собственный младенец умер несколькими днями раньше. Детская смертность в те дни была высока – явление тяжелое, но обычное. Жена мясника была безутешна.
      Она уже уехала из городка – повидать сестру в большом городе, а через неделю к ней приехал и мясник. Втроем – мясник, его жена и младенец – были такой славной семейкой, что просто загляденье.

      Она сказала, что она вампир. Одно я уже знал совершенно точно – врать она горазда. Это по глазам видно. Черные как угли, но прямо на тебя никогда не смотрели: пялились на невидимок у тебя за плечом, за спиной, над головой, в паре дюймов у тебя перед носом.
      – Ну и как на вкус? – спросил я.
      Дело было на автостоянке за баром. В баре она работала в ночную смену – готовила великолепные коктейли, но сама ничего не пила.
      – Как сок V8, – ответила она. – Только не тот, где пониженное содержание натрия, а оригинальный. Или как соленый гаспаччо.
      – Что такое гаспаччо?
      – Это такой холодный овощной суп.
      – Ты меня подкалываешь.
      – Нисколько.
      – Так ты, значит, пьешь кровь? Как я пью V8?
      – Не совсем, – ответила она. – Если тебяот V8 начнет тошнить, ты можешь пить что-нибудь другое.
      – Ну да, – сказал я. – Я на самом деле, не очень люблю V8.
      – Вот видишь? А в Китае мы пьем не кровь, а спинную жидкость.
      – А она на что похожа?
      – Да ничего особенного. Бульон и бульон.
      – Ты пробовала?
      – Других знаю.
      Я попробовал разглядеть ее отражение в боковом зеркальце грузовичка, у которого мы стояли, но было темно, поэтому наверняка сказать не получилось.

      Вот его портрет. Посмотрите на эти плоские желтые зубы, на его цветущее лицо. У него имеются рога, и в одной руке он держит деревянный кол длиною в фут, а в другой – свою деревянную колотушку.
      Никакого дьявола, разумеется, не существует.

 
Построили башню из камня и яда,
Без доброго слова, без доброго взгляда,
– Озлобленный сдобен, кусачий укушен
(Гулять по ночам всяко лучше снаружи).
 

      Те, кто постарше и побогаче идут вслед за зимой, наслаждаясь долгими ночами, когда удается их найти. Все равно они предпочитают северное полушарие южному.
      – Видите эту звезду? – спрашивают они, показывая на одну в созвездии Драко – Дракона. – Мы пришли оттуда. Настанет день, и мы туда вернемся.
      Те, кто помоложе, презрительно ухмыляются, фыркают и смеются над этим.
      Но все равно – годы складываются в столетия, и их одолевает тоска по тому месту, где они никогда не бывали; а северный климат утешает их, если Драко скручивается в вышине вокруг Большой и Малой Медведиц, возле самой льдистой Полярной звезды.

      – Представь себе, – сказала она, – если бы в небесах было что-нибудь такое, что могло бы тебе навредить, возможно даже – убить тебя. Какой-нибудь громадный орел или что-нибудь. Представь себе, что если бы ты вышел наружу днем, этот орел бы тебя сцапал. Так вот, – продолжала она. – С нами все точно так же. Только это не птица. А яркий, прекрасный, опасный дневной свет. Я его уже сто лет не видела.

      Это способ говорить о вожделении, не упоминая вожделения, сказал он им.
      Это способ говорить о сексе, о страхе секса, о смерти, о страхе смерти – а о чем еще можно говорить?

      – Знаешь, что самое грустное? – спросила она. – Самое грустное: мы – это вы.
      Я ничего не ответил.
      – В ваших фантазиях, – сказала она, – мой народ – такие же, как вы. Только лучше. Мы не умираем, не старимся, не страдаем от боли, холода или жажды. Мы лучше одеваемся. Мы владеем мудростью веков. А если мы жаждем крови – ну что ж, это ничем не хуже вашей тяги к пище, любви или солнечному свету; а кроме того для нас это повод выйти из дома. Из склепа. Из гроба. Из чего угодно. Вот ваша фантазия.
      – А на самом деле? – спросил я.
      – Мы – это вы и есть, – ответила она. – Мы – это вы, со всеми вашими продрочками и всем, что делает вас людьми. Вашими страхами, одиночеством, смятением… лучше ничего не становится. Но мы холоднее вас. Мертвее. Я скучаю по свету солнца, по еде, по тому, чтобы кого-нибудь коснуться, заботиться о ком-то. Я помню жизнь, помню, как встречалась с людьми как с людьми, а не как с источником пищи или объектом контроля. И я помню, каково это – что-то чувствовать, все равно, что: счастье, грусть, что угодно… – Тут она замолчала.
      – Ты плачешь? – спросил я.
      – Мы не плачем, – был ответ.
      Я же говорил, что врать она мастерица.