Он был огромным, макушкой доставал до свода арки. И почти прозрачным: мне были видны кирпичи и деревья за ним, смутно, но все же видны. Просто воплощение всех моих кошмаров. У него были огромные крепкие зубы и жуткие когти, а еще сильные волосатые руки. Волосы длинные и косматые, как у маленьких пластмассовых кукол-голышей моей сестры, и глаза навыкате. Он был голый, и между ног из спутанных волос свисал длинный пенис.
      – Я тебя слышал, Джек, – сказал он похожим на ветер голосом. – Я слышал, как ты топ-топал по моему мосту. А теперь я съем твою жизнь.
      Мне было всего семь, но ведь стоял белый день, поэтому, насколько мне помнится, я не испугался. Детям легко иметь дело со сказочными существами: они прекрасно подготовлены, чтобы с ними договариваться.
      – Не ешь меня, – сказал я троллю.
      На мне была коричневая футболка в полоску и коричневые вельветовые штаны. Волосы у меня тоже были почти коричневые, а недавно выпал один зуб. Я учился свистеть в дырку, но еще едва-едва получалось.
      – Я съем твою жизнь, Джек, – повторил тролль.
      Я посмотрел троллю прямо в лицо.
      – Скоро по этой тропинке придет моя старшая сестра, – солгал я, – а она гораздо вкуснее меня. Лучше съешь ее.
      Тролль потянул носом воздух и улыбнулся.
      – Ты здесь совсем один, – сказал он. – На тропинке никого больше нет. Совсем никого. – Тут он наклонился и провел по мне пальцами: точно бабочки запорхали у моего лица, так прикасается слепой. Потом он понюхал пальцы и качнул головой. – У тебя нет старшей сестры. Только младшая, и сегодня она у своей подруги.
      – И ты все это узнал по запаху? – изумленно спросил я.
      – Тролли чуют запах радуг, тролли чуют запах звезд, – печально прошептало сказочное существо. – Тролли чуют запах твоих снов еще до того, как ты родился. Подойди поближе, и я съем твою жизнь.
      – У меня в кармане драгоценные камни, – сказал я троллю. – Возьми их вместо меня. Смотри. – Я показал ему чудесные оплавленные камешки, которые нашел на тропинке.
      – Шлак, – сказал он. – Выброшенные отходы паровозов. Для меня ценности не представляют.
      Он широко открыл рот. Я увидел острые зубы. Изо рта у него пахло лиственным перегноем и обратной стороной всех на свете вещей.
      – Есть. Хочу. Сейчас.
      Мне казалось, он становится все плотнее, все реальнее; а мир снаружи тускнеет и блекнет.
      – Подожди. – Я уперся пятками во влажную землю под мостом, пошевелил пальцами ног, изо всех сил цепляясь за реальный мир. Я посмотрел в его огромные глаза. – Зачем тебе есть мою жизнь? Еще рано. Я… мне только семь лет. Я вообще еще не жил. Есть книги, которые я еще не прочел. Я никогда не летал на самолете. Я даже свистеть пока не умею. Может, отпустишь меня? Когда я стану старше и мяса наращу побольше, я к тебе вернусь.
      Тролль уставился на меня глазами, огромными, как фары у паровоза.
      Потом кивнул.
      А я повернулся и пошел назад по тихой прямой тропке, которая бежала там, где когда-то тянулись железнодорожные рельсы.
      Некоторое время спустя я побежал.
      Я топал в зеленом свете по рельсам, пыхтя и отдуваясь, пока не почувствовал укол боли под ребрами, настоящее колотье в боку, и, держась за этот бок, побрел домой.
 
      По мере того как я становился старше, начали исчезать поля. Одно за другим, борозда за бороздой. Вылезали как грибы дома с дорогами, названными по именам полевых цветов и респектабельных писателей. Наш дом, наш старый, обветшавший викторианский дом был продан, его снесли, сад разбили на участки.
      Коттеджи строились повсюду.
      Однажды я заблудился среди новых участков, захвативших пустоши, на которых я когда-то знал каждый куст. Но я не слишком расстраивался, что исчезают поля. Старый помещичий дом купила транснациональная корпорация, и на месте усадьбы построили коттеджи.
      Восемь лет прошло, прежде чем я вернулся на старые железнодорожные пути, а когда вернулся, то не один.
      Мне было пятнадцать; за это время я дважды сменил школу. Ее звали Луиза, она была моей первой любовью. Я любил ее серые глаза, ее тонкие светло-русые волосы и неловкую походку (точно у олененка, который только учится ходить, – звучит, конечно, не слишком оригинально, за что и извиняюсь): когда мне было тринадцать, я увидел, как она жует жвачку, и запал на нее, как падает с моста самоубийца.
      Самая большая моя беда заключалась в том, что мы были лучшими друзьями и оба встречались с другими. Я никогда ей не говорил, что ее люблю, даже что она мне нравится. Мы были не разлей вода.
      В тот вечер я был у нее в гостях: мы сидели в ее комнате и слушали «Ratus Norvegicus», первый диск «Стрэнглерс». Панк еще только зарождался, и все казалось таким увлекательным: возможности в музыке и во всем остальном представлялись бесконечными. Наконец пришла пора идти домой, и она решила прогуляться со мной. Мы держались за руки – совершенно невинно, просто добрые друзья, – и неспешно прошли весь десятиминутный путь до моего дома.
      Ярко светила луна, весь мир был лишенным красок, но четким, а ночь теплой.
      Мы подошли к моему дому. Увидели свет внутри и остановились на дорожке. Потом поговорили про группу, которую я организовывал. Внутрь мы не пошли.
      Теперь уже я решил проводить ее домой. Поэтому мы пошли назад.
      Она рассказывала про баталии с младшей сестрой, которая ворует у нее духи и косметику. Луиза подозревала, что сестра занимается сексом с мальчиками. Сама Луиза была девственницей. Мы оба были.
      Мы стояли на дороге у ее дома, стояли под фонарем и смотрели на черные губы и бледно-желтые лица друг друга.
      И улыбались.
      А потом просто пошли, выбирая тихие проселки и пустые тропинки. С одного застраиваемого участка тропинка вывела нас к леску, и мы пошли по ней дальше.
      Тропинка была прямая и темная, но огни в далеких домах сияли как упавшие на землю звезды, и луна давала достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Один раз мы испугались, когда перед нами что-то зашаркало и фыркнуло, а подойдя поближе, увидели, что это барсук, и тогда рассмеялись, обнялись и пошли дальше.
      Мы тихонько несли чепуху: о чем нам мечтается, чего хочется, что думается.
      И все это время мне хотелось ее поцеловать, потрогать грудь, быть может, положить руку между ног.
      Наконец мне выпал шанс. Над тропинкой повис старый кирпичный мост, и мы под ним остановились. Я прижался к ней. Ее губы раскрылись под моими.
      И вдруг она застыла, одеревенела.
      – Привет, – сказал тролль.
      Я отпустил Луизу. Под мостом было темно, но силуэт тролля точно сгущал черноту.
      – Я ее заморозил, – сказал тролль, – чтобы мы могли поговорить. А теперь я съем твою жизнь.
      Сердце у меня отчаянно колотилось, я почувствовал, что дрожу.
      – Нет.
      – Ты сказал, что вернешься ко мне. И вернулся. Ты научился свистеть?
      – Да.
      – Это хорошо. Я никогда не умел свистеть. – Потянув носом воздух, он кивнул. – Я доволен. Ты увеличился годами и опытом. Больше еды.
      Схватив Луизу, бесчувственную и послушную, я подтолкнул ее вперед.
      – Не ешь меня. Я не хочу умирать. Возьми ее. Готов поспорить, она гораздо вкуснее меня. И она на два месяца меня старше. Почему бы тебе не съесть ее?
      Тролль молчал.
      Он обнюхал Луизу с головы до ног, потянул носом воздух у ее ступней, паха, груди и волос.
      Потом посмотрел на меня.
      – Она невинна, – сказал он. – А ты нет. Ее я не хочу, я хочу тебя.
      Подойдя к концу туннеля под мостом, я поглядел вверх на звезды в ночи.
      – Но я столько всего еще никогда не делал, – сказал я отчасти себе самому. – Вообще никогда. Ну, я никогда не занимался сексом. И в Америке никогда не был. Я не… – Я помедлил. – Я вообще ничего не сделал. Пока не сделал.
      Тролль промолчал.
      – Я мог бы к тебе вернуться. Когда стану старше.
      Тролль молчал.
      – Я вернусь. Честное слово вернусь.
      – Вернешься ко мне? – спросила Луиза. – Почему? Ты куда-то уходишь?
      Я обернулся. Тролль исчез, в темноте под мостом стояла девушка, которую, мне казалось, я люблю.
      – Домой, – сказал я. – Мы идем домой.
      На обратном пути мы не разговаривали.
      Она стала встречаться с барабанщиком из созданной мной группы и много позже вышла замуж за кого-то еще. Однажды мы столкнулись в поезде, это было уже после ее свадьбы, и она спросила, помню ли я ту ночь.
      Я сказал, что да.
      – Ты правда мне в ту ночь очень нравился, Джек, – сказала она. – Я думала, ты меня поцелуешь. Я думала, что ты пригласишь меня на свидание. Я бы согласилась. Если бы ты пригласил.
      – Но я этого не сделал.
      – Да, – сказала она. – Не сделал.
      Волосы у нее были острижены очень коротко. Эта прическа ей не шла.
      Я никогда больше ее не видел. Подтянутая женщина с натужной улыбкой не была той девушкой, которую я любил, и от разговора с ней мне стало не по себе.
 
      Я перебрался в Лондон, а потом, несколько лет спустя, назад в родные края, но сам городок уже был не тот, что я помнил: не было ни полей, ни ферм, ни узких каменистых тропинок; и как только возникла возможность, я переехал снова – в крохотный поселок в десяти милях по шоссе. Я переехал с семьей (к тому времени я женился и наш сын только-только начал ходить) в старый дом, много лет назад там была железнодорожная станция. Шпалы выкопали, и чета стариков напротив выращивала на их месте овощи.
      Я старел. Однажды утром я нашел у себя седой волос, а чуть позже услышал свой голос в записи и осознал, что звучит он в точности, как у моего отца.
      Работал я в Лондоне, занимался анализом акустики залов и выступлений разных групп для одной крупной компании записи. Почти каждый день ездил в Лондон поездом, иногда возвращался по вечерам.
      Мне пришлось снимать крохотную квартирку в Лондоне: трудно ездить взад-вперед, если группы, которые ты проверяешь, выползают на сцену лишь к полуночи. А еще это означало, что не было проблем со случайным сексом, если хотелось, а мне хотелось.
      Я думал, что Элеонора (так звали мою жену, наверное, мне следовало упомянуть об этом раньше) ничего про других женщин не знает, но однажды зимним днем, приехав из увеселительной командировки в Нью-Йорк на две недели, я вернулся в пустой и холодный дом. Она оставила мне даже не записку, а настоящее письмо. Пятнадцать страниц, аккуратно отпечатанных на машинке, и каждое слово на них было правдой. Включая постскриптум: «Ты меня по-настоящему не любишь. И никогда не любил».
      Надев теплое пальто, я вышел из дому и просто пошел куда глаза глядят, ошеломленный и слегка оцепеневший.
      Снега не было, но землю сковал мороз, и у меня под ногами скрипели листья. Деревья казались черными скелетами на фоне сурово-серого зимнего неба. Я шел по шоссе. Меня обгоняли машины, спешившие в Лондон и из него. По пути я споткнулся о ветку, наполовину зарытую в куче бурых листьев, разорвал брюки и оцарапал ногу.
      Я добрел до ближайшей деревушки. Шоссе под прямым углом пересекало речку, а вдоль нее шла тропинка, которой я никогда раньше тут не видел, и я пошел по ней, глядя на полузамерзшую речку. Река журчала, плескалась и пела.
      Тропинка уводила в поля и была прямой и поросшей жухлой травой.
      У тропинки я нашел присыпанный землей камешек. Подняв его и счистив глину, я увидел, что это оплавленный кусок чего-то буро-пурпурного со странным радужным отблеском. Я положил его в карман и сжимал в руке на ходу, его ощутимое тепло успокаивало.
      Река петляла по полям, а я все шел и шел и лишь через час заметил первые дома – новые, маленькие и квадратные – на набережной надо мной.
      А потом увидел перед собой мост и понял, где оказался: я был на старом железнодорожном пути, только вот шел по нему с непривычной стороны.
      Одну сторону моста испещрили граффити: СРАНЬ и БАРРИ ЛЮБИТ СЬЮЗАН и вездесущее НФ «Национального фронта».
      Я остановился под красной кирпичной аркой моста – среди оберток от мороженого, хрустящих пакетов и одинокого, печального использованного презерватива, стоял и смотрел, как дыхание облачком вырывается у меня изо рта в холодный сумеречный воздух.
      Кровь у меня на брюках засохла.
      По мосту надо мной проезжали машины, я слышал, как в одной громко играет радио.
      – Эй? – негромко позвал я, чувствуя себя неловко, чувствуя себя нелепо. – Эй?
      Ответа не было. Ветер шуршал пакетами и листвой.
      – Я вернулся. Я же сказал, что вернусь. И вернулся. Эй?
      Тишина.
      Тогда я заплакал, глупо, беззвучно зарыдал под мостом.
      Чья-то рука коснулась моего лица, и я поднял глаза.
      – Не думал, что ты вернешься, – сказал тролль.
      Теперь он был одного со мной роста, но в остальном не изменился. Его длинные волосы свалялись, в них запуталась листва, а глаза были огромными и одинокими.
      Пожав плечами, я вытер лицо рукавом пальто.
      – Я вернулся.
      По мосту над нами, крича, пробежали трое детей.
      – Я тролль, – прошептал тролль жалобным испуганным голосом. – Соль-боль-старый-тролль.
      Его била дрожь.
      Протянув руку, я взял его огромную когтистую лапу.
      – Все хорошо, – сказал я ему. – Честное слово, все хорошо.
      Тролль кивнул.
      Он повалил меня на землю, на листья, обертки и презерватив и опустился на меня сверху. А потом поднял голову, открыл пасть и съел мою жизнь, разжевав крепкими, острыми зубами.
 
      Закончив, тролль встал и отряхнулся. Опустив руку в карман своего пальто, он вынул пузырчатый, выжженный шлак.
      И протянул его мне.
      – Это твое, – сказал тролль.
      Я смотрел на него: моя жизнь сидела на нем легко, удобно, словно он носил ее годами. Взяв из его руки кусок шлака, я его понюхал. И почуял запах паровоза, с которого он упал давным-давно. Я крепче сжал его в волосатой лапе.
      – Спасибо, – сказал я.
      – Удачи, – отозвался тролль.
      – М-да. Что ж. Тебе тоже.
      Тролль усмехнулся мне в лицо.
      А потом повернулся ко мне спиной и пошел той же дорогой, которой пришел я, к поселку, в пустой дом, который я оставил сегодня утром, и насвистывал на ходу.
      С тех пор я здесь. Прячусь. Жду. Я – часть моста.
      Из теней я смотрю, как мимо проходят люди: выгуливают собак или разговаривают, вообще делают то, что делают люди. Иногда они останавливаются под моим мостом – отдохнуть, помочиться, заняться любовью. Я наблюдаю, но молчу, а они никогда меня не видят.
       Соль-боль-старый-тролль.
      Я останусь здесь в темноте под аркой. Я слышу, как вы там ходите, как вы там топ-топаете по моему мосту.
      О да, я вас слышу.
 
      Но не выйду.

Не спрашивайте Джека

Как продать Понтийский мост

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.