Хрупкие вещи

Нил Гейман – Хрупкие вещи
Сказки и истории

      Посвящается Рэю Брэдбери и Харлану Эллисону

ПРЕДИСЛОВИЕ

      «Мне кажется… я скорее вспомню жизнь, растраченную неразумно на хрупкие вещи, чем жизнь, потраченную с умом на то, чтобы уклоняться от морального долга». Эти слова приснились мне во сне, и я записал их, когда проснулся, не понимая, что они означают и к кому относятся.
      Когда я задумывал эту книгу рассказов и вымышленных историй, лет восемь назад, я собирался назвать ее «Эти люди должны знать, кто мы: они нам подскажут, зачем мы здесь», по реплике одного из персонажей комикса «Приключения малыша Немо» (очень хорошая репродукция этой страницы приведена в книге Арта Шпигельмана «В тени уничтоженных башен»). Предполагалось, что повествование в каждом рассказе будет вестись от лица сомнительного, ненадежного героя, ни единому слову которого нельзя верить: эти герои будут рассказывать о себе, о том, кто они и что с ними происходило, когда они тоже были здесь. Около дюжины рассказчиков, около дюжины историй. Такова была первоначальная задумка; но жизнь, как всегда, переписала все по-своему, и когда я начал делать рассказы, собранные в этой книге, они сами собой обрели необходимую форму, и если некоторые из них так и остались историями от первого лица – фрагментами чьих-то жизней, – то другие просто не пожелали писаться подобным образом. Одну историю пришлось отдать месяцам года, чтобы они рассказали ее по-своему, и только тогда она стала такой, какой и должна была быть. Еще одна история строилась на игре тождеств, и ее нужно было писать от третьего лица и никак иначе.
      Набрав материалы для сборника, я всерьез озадачился его названием, поскольку первоначальное уже не совсем подходило. Как раз в это время вышел альбом (книга + CD) «As Smаrt as We Are» группы «One Ring Zero», и там была одна песня, и в ней были те самые строки, которые мне приснились, и я призадумался: а что именно я понимал под «хрупкими вещами».
      Мне показалось, что это хорошее название для сборника рассказов. В конце концов, в мире столько хрупких вещей. Люди ломаются так легко. Так же легко, как умирают мечты и разбиваются сердца.
 

ЭТЮД В ИЗУМРУДНЫХ ТОНАХ

 
      Этот рассказ был написан для антологии «Тени над Бейкер-стрит», которую выпустил мой друг Майкл Ривз вместе с Джоном Пиленом. Майкл высказал пожелание: «Мне нужен рассказ, в котором Шерлок Холмс соприкасается с миром Говарда Лавкрафта». Я согласился сделать рассказ, хотя у меня были серьезные сомнения в перспективности такого соприкосновения: мир Шерлока Холмса предельно рационален, в этом мире всему находится объяснение, и каждая тайна имеет свою разгадку, а реальность Лавкрафта, наоборот, предельно иррациональна, она вся пронизана темными тайнами, которые не поддаются разгадке, потому что разгадка сведет человека с ума. И если я собираюсь писать рассказ, сочетающий в себе элементы обоих миров, нужно придумать по-настоящему интересную комбинацию, в равной степени выигрышную и для Лавкрафта, и для сэра Артура Конан Дойла.
      В детстве мне очень нравились книги Филипа Хосе Фармера из серии «Уолд-Ньютон», в которых встречаются персонажи самых разных литературных произведений, и меня по-настоящему порадовало, что мои друзья Ким Ньюмен и Алан Мур создали свои собственные «сборные» миры по типу фармеровского «Уолд-Ньютона» в «Anno Drakula» и «Лиге выдающихся джентльменов» соответственно.
      На самом деле моя история получилась значительно лучше, чем я смел надеяться, когда комбинировал ингредиенты. (Написание книг во многом похоже на приготовление пищи. Бывает, пирог не выходит, как ты ни старайся. А бывает и наоборот: пирог получается просто волшебным, хотя ты готовил его, как всегда).
      В августе 2004 года «Этюд в изумрудных тонах» получил премию «Хьюго», для меня всякая литературная премия – это по-прежнему повод для гордости. А спустя еще год меня совершенно таинственным образом приняли в почетные члены общества любителей Шерлока Холмса «Baker Street Irregulars», видимо, отчасти благодаря этому рассказу.
 

ЭЛЬФИЙСКИЙ РИЛ

 
      Стихотворение для чтения вслух
 

ОКТЯБРЬ В ПРЕДСЕДАТЕЛЬСКОМ КРЕСЛЕ

 
      Этот рассказ я написал для Питера Страуба, для замечательной антологии «Перекрестки», в которой он выступил специально приглашенным редактором. Но все началось несколькими годами раньше, на конференции в Мэдисоне, штат Висконсин, когда Харлан Эллисон предложил мне написать с ним на пару короткий рассказ. Нас посадили на «ринг», обнесенный веревочным заграждением: Харлана с его пишущей машинкой и меня с моим ноутбуком. Но прежде чем приступить непосредственно к рассказу, Харлану надо было закончить предисловие, и пока он заканчивал предисловие, я придумал начало этого рассказа и показал его Эллисону. «Нет, – сказал он. – Не пойдет. Слишком по Нил-Геймановски». Так что я начал другой рассказ, над которым мы с Харланом работаем до сих пор (и что самое удивительное: каждый раз, когда мы собираемся вместе и пытаемся доделать рассказ, он становится все короче и короче), а фрагменты начатого мною рассказа так и остались валяться на жестком диске. Спустя пару лет Страуб предложил мне поучаствовать в «Перекрестках». Я хотел написать историю про двух мальчиков, живого и мертвого, в качестве пробной разминки для детской книжки, которую давно задумал (она называется «Кладбищенские рассказы», и сейчас я активно над ней работаю). История сложилась не сразу, а когда я ее завершил, то посвятил Рэю Брэдбери, который бы написал ее лучше – гораздо лучше, чем я.
      В 2005 году рассказ получил премию «Локус» В номинации за лучший рассказ.
 

ТАЙНАЯ КОМНАТА

 
      Все началось с просьбы двух Нэнси, Килпатрик и Холдер, написать что-нибудь «готичное» для их антологии «Чужие». Мне всегда казалось, что история Синей Бороды и ее многочисленные вариация – самая готичная из всех историй, и я написал это стихотворение, действие которого происходит в почти пустом доме, где я в то время жил.
 

ЗАПРЕТНЫЕ НЕВЕСТЫ БЕЗЛИКИХ РАБОВ В ПОТАЙНОМ ДОМЕ НОЧИ ПУГАЮЩЕЙ СТРАСТИ

 
      Эту историю я начал записывать карандашом в один ветреный зимний вечер в зале ожидания на вокзале Ист-Кройдон, между пятой и шестой платформами. Мне тогда было двадцать два года, даже почти двадцать три. Когда рассказ был закончен, я перепечатал его на машинке и показал паре издателей, которых знал лично. Один только фыркнул и сказал, что это вещь не его формата, и если честно, то он вообще не представляет, что она может кому-нибудь подойти. А второй прочел рассказ очень доброжелательно, а когда возвращал, объяснил, почему эту вещь никогда не напечатают. Потому что подобный комический бред не печатают в принципе. Я отложил распечатку подальше, очень довольный, что мне не придется испытывать публичное замешательство оттого, что люди прочтут это произведение, и оно им не понравится.
      Рассказ так и валялся нечитаным, кочуя из папки в коробку и снова в папку, из кабинета – в подвал, а потом – на чердак, на протяжении двадцати лет, и если я и вспоминал о нем, то лишь с чувством глубокого облегчения, что его не напечатали. И вот однажды меня попросили сделать рассказ для антологии «Готика!», и я вспомнил про рукопись на чердаке, и решил разыскать ее и посмотреть, можно ли как-то ее спасти.
      Я начал читать «Запретных невест» и все время, пока читал, улыбался. Мне показалось, что это забавный рассказ: смешной, а главное – остроумный. Конечно, там были некоторые недочеты, но все они относились к помаркам, свойственным для вещей, написанных «на ходу», и исправить их было несложно. В общем, я включил компьютер и прошелся суровой редакторской правкой по всему рассказу, спустя двадцать лет после того, как он был написан. Потом я сократил название до теперешнего его вида и отправил рассказ редактору. По крайней мере в одном из обзоров были вполне прозрачные намеки на комическую бредятину, но скорее всего это было практически единичное мнение, потому что рассказ потом перепечатали в нескольких сборниках из серии «Лучшее за год» и номинировали на премию «Локус» за лучший рассказ 2005 года.
      Я не знаю, чему учит эта история. Иной раз бывает, что ты показываешь свою вещь не тем людям. Есть люди, которым вообще ничего не нравится. Иногда я задумываюсь, а что еще прозябает без дела в коробках на чердаке.
 

БАСОВЫЙ КЛЮЧ и КРУПИЦЫ ВОСПОМИНАНИЙ

 
      На создание первого из этих рассказов меня вдохновила статуя Лайзы Снеллингс-Кларк: мужчина с контрабасом, держащий инструмент точно также, как я держал его в детстве. Второй рассказ был написан для антологии «подлинных» историй с привидениями. У многих авторов сборника истории получились значительно лучше, чем у меня. Хотя у моей истории было одно неоспоримое преимущество: это была чистая правда. Впервые эти рассказы увидели свет в альманахе «Приключения в лавке снов», выпушенном «NESFA Press» в 2002 году.
 

ПОСЛЕ ЗАКРЫТИЯ

 
      Когда Майкл Чабон составлял антологию «жанрового» рассказа с целью собрать средства для программы «826 Valencia», созданной в помощь талантливым детям, которые пишут стихи и прозу (книга вышла под названием «Сокровищница занимательного рассказа МакСуини»), он попросил меня поучаствовать в проекте, и я спросил, какой из жанров еще не охвачен. Оказалось, что Майклу нужна история с привидениями в манере М.Р. Джеймса. Я честно пытался написать настоящую историю с привидениями, но в итоге у меня получился рассказ, в котором значительно больше от моего увлечения «странными историями» Роберта Эйкмана, нежели от Джеймса (плюс к тому, оказалось, что это еще и клубная история, так что Майкл получил сразу два жанра по цене одного). Потом рассказ перепечатали в нескольких антологиях из серии «Лучшее за год» и присудили ему премию «Локус» в номинации лучший рассказ 2004 года. Все клубы, упомянутые в рассказе, существуют на самом деле, хотя я заменил некоторые названия: например, клуб «Диоген» – это «Троя» на Хэнуэй-стрнт. Наряду с вымышленными персонажами в рассказе действуют персонажи вполне реальные – настолько реальные, что вы даже не можете себе представить. То же самое касается и событий. Когда я писал «После закрытия», я часто задумывался, а существует ли до сих пор этот маленький игровой домик, или его давно снесли и построили на его месте что-то другое. Но честно признаюсь, у меня не возникало желания сходить и проверить.
 

ВЛИТЬСЯ В ЛЕСА

 
      Эта вещь была сделана для антологии «Зеленый человек» под редакцией Терри Уиндлинг и Эллен Датлоу.
 

ГОРЬКИЕ ЗЕРНА

 
      В 2002 году я написал четыре рассказа, и этот, мне кажется, самый лучший из всех четырех, хотя он и не получил ни одной награды. Этот рассказ я сделал для антологии «Заклинание: Истории о магии и злых духах», составленной моей давней подругой Нало Хопкинсон.
 

ДРУГИЕ ЛЮДИ

 
      Не помню, когда и где мне пришло в голову написать этот короткий рассказ, закрученный наподобие ленты Мёбиуса. Помню, я записал основную идею – и первую строчку, – а потом усомнился, что это действительно моя идея. Может быть, мне просто вспомнилась история, которую я прочел еще в детстве: что-то из Фредрика Брауна или Генри Kaттнера? У меня было стойкое ощущение, что это чья-то чужая история: какая-то она подозрительно элегантная, изысканно острая и завершенная.
      А через год, может чуть больше, когда я летел в самолете, и мне было скучно, я случайно наткнулся на свои давние записи и, дочитав журнал, просто взял и написал рассказ – он был закончен еще до того, как самолет пошел на посадку. Потом я принялся обзванивать знающих друзей. Я читал им рассказ и спрашивал, не читал ли кто что-то похожее раньше. Все отвечали: нет. Обычно я пишу рассказы, когда меня просят написать рассказ, а тут я впервые в жизни сделал рассказ, о котором никто не просил. Я отправил его Гордону ван Гельдеру в «Журнал фэнтези и научной фантастики», и Гордон его напечатал. Правда, изменив название. Но я вовсе не возражал. (Я назвал рассказ «Жизнь после смерти».)
      Я вообще много пишу в самолетах. В самом начале работы над «Американскими богами», я написал небольшой рассказ как раз в самолете, по дороге в Нью-Йорк. Я был уверен, что обязательно вставлю его в роман, но в итоге так и не сумел найти ему место. Когда книга вышла, и этой истории там не было, я переделал ее в рождественскую открытку, отправил кому-то и напрочь о ней забыл. А спустя пару лет издательство «Hill House Press», которое выпускает ограниченные тиражи моих книг в потрясающем оформлении, разослало своим подписчикам этот рассказ под видом собственной рождественской открытки.
      Я не придумывал ему названия. Назовем его
 

КАРТОГРАФ

 
      Как лучше всего описать историю? Рассказать эту историю. Понимаешь? Для того чтобы составить себе представление об истории, для того чтобы дать представление об этой истории другим, ее следует рассказать. Это деяния уравновешивания, и вместе с тем – это сон. Чем подробнее карта, тем больше сходства она имеет с реальной местностью. Значит, самая подробная карта и будет местностью. Карта, которая будет предельно точной и предельно бесполезной.
      История есть карта, которая есть местность. Об этом следует помнить.
      Тому назад двести лет правил в Китае один император, одержимый идеей составить подробную карту страны, находившейся под его властью. И по императорскому повелению весь Китай был воссоздан в миниатюре на небольшом островке, сооруженном ценою немалых расходов и даже ценой человеческих жизней (ибо вода глубока была и холодна) посреди озера в имперских владениях. На этом острове каждая гора превратилась в холмик над кротовой норой, каждая река – в крошечный ручеек. Император обходил весь остров по кругу ровно за половину часа.
      Каждое утро, в бледном предрассветном свечении, сто мужчин добирались до острова вплавь и приводили его в порядок: чинили и восстанавливали все детали ландшафта, попорченные погодой, или дикими птицами, или водами озера. Также они разбирали и перестраивали участки, поврежденные в действительности – наводнениями, землетрясениями и обвалами, – дабы карта на острове отражала мир правильно. Таким, каким он был на самом деле.
      Император был очень доволен, и так продолжалось почти целый год, а потом начал он замечать, что снедает его недовольство, и остров больше не мил его сердцу, и каждую ночь, перед тем как заснуть, раздумывал он над созданием новой карты, в сотую долю своей империи. Каждая хижина, каждый дом, каждый дворец, каждое дерево, каждый холм, каждый зверь будет представлен на ней точной копией в сотую долю реальных размеров.
      Это был грандиозный план, для его осуществления пришлось бы опустошить всю имперскую казну. А сколько людей надо было задействовать – то поистине непостижимо уму. Люди, которые чертят карты. Люди, которые измеряют и вычисляют. Землемеры, топографы, счетоводы, художники. Ваятели, гончары, строители и прочие ремесленники. Шесть сотен профессиональных сновидцев должны были бы прозреть природу вещей, скрытых под корнями деревьев, и в самых глубоких горных пещерах, и на дне беспокойных морей, ибо на безупречной карте должны быть представлены обе империи: видимая и невидимая.
      Таков был императорский план.
      Министр правой руки осмелился возразить своему императору, когда они прогуливались по ночному дворцовому саду под исполинской золотой луной.
      – Вы должны понимать, ваше императорское величество, – сказал министр правой руки, – что ваш замысел...
      Тут он запнулся, ибо ему не хватило  отваги продолжить. Бледный карп поднялся к самой поверхности, пробив спиной пленку воды, и отражение луны рассыпалось на сотню дрожащих осколков, и каждый был сам по себе, словно крошечная луна, а потом эти луны слились в цельный круг отраженного света, круглое золотое пятно на воде цвета ночного неба – такого насыщенного густо-багрового, что никто бы не стал называть его черным.
      – Невозможно осуществить? – мягко подсказал император. Когда императоры и короли проявляют мягкость. В эти мгновения они наиболее опасны.
      – Для императора нет ничего невозможного. Каждое его желание – закон, – сказал министр правой руки. – Однако осуществление данного плана будет стоить недешево. Для того чтобы сделать такую карту, придется опустошить императорскую казну. Придется снести города и селения, дабы освободить землю под вашу карту. И что останется вашим потомкам? Государство, которым они не сумеют править, ибо нищий правитель – уже не правитель. Как ваш советник, я пренебрег бы своими обязанностями, сели бы не попытался вас отговорить.
      – Может быть, ты прав, – сказал император. – Может быть. Но если я соглашусь с тобой и забуду о карте, если мой план так и останется неосуществленным, эта несбывшаяся мечта станет томить мою душу, и захватит мой разум, и испортит вкус пищи на языке и вкус  вина у меня во рту.
      Император умолк на мгновение. Стало слышно, как где-то поет соловей.
      – Но эта карта, – сказал император, – все равно только начало. Ибо, как только она воплотится, даже прежде того, как она воплотится, все мои помыслы будут направлены к новой задаче. И это поистине будет шедевр.
      – И что это будет? – спросил министр правой руки.
      – Карта, – сказал император. – Карта империи, на которой каждое здание будет представлено в свою натуральную величину, каждая гора – точно такой же горой, каждое дерево – деревом того же вида, размера и высоты, каждая река – рекой, каждый человек – человеком.
      Министр правой руки поклонился и пошел, погруженный в раздумья, следом за императором, сохраняя дистанцию в положенные три шага.
      В летописях говорится, что император умер во сне, и у нас нет оснований не верить, что именно так все и было – хотя мы могли бы заметить, что эта смерть не была полностью ненасильственной, и что старший сын императора, правивший после отца, не питал интереса ни к картам, ни к картографии.
      Остров на озере превратился в подлинный рай для птиц, как водоплавающих, так и просто летучих, ибо некому было их разгонять. Птицы распотрошили миниатюрные горы из мягкой глины, растащили их по кусочкам на строительство гнезд, и озерные воды размыли берег, и со временем остров исчез, и осталось лишь озеро.
      Карты не стало, не стало картографа, но земля продолжает жить.
 

СУВЕНИРЫ И СОКРОВИЩА

 
      Этот рассказ, с подзаголовком «История одной любви», начинался как комикс, сделанный для нуар-антологии «В Лондоне темно», составленной Оскаром Зарате и проиллюстрированной Уорреном Плисом. Уоррен нарисовал замечательно, но я был не очень доволен своей историей, и мне никак не давал покоя один вопрос: почему человек, называющий себя Смитом, стал таким, каким стал? Эл Саррантонио попросил меня сделать рассказ для сборника «999», я решил вновь обратиться к истории мистера Смита и мистера Элиса. Кстати, они появляются в еще одной вещи из этого сборника.
      Мне кажется, что есть еще много историй об отталкивающем мистере Смите, которые стоило бы рассказать. Меня особенно интересует та, где пути мистера Смита и мистера Эллиса расходятся окончательно.
 

ФАКТЫ ПО ДЕЛУ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ МИСС ФИНЧ

 
      Однажды мне показали картину Фрэнка Фразетты, на которой была изображена первобытная женщина с двумя тиграми, и попросили придумать историю к этой картине. История не получилась, и я просто решил рассказать о том, что случилось с мисс Финч.
 

СТРАННЫЕ ДЕВОЧКИ

 
      ...на самом деле это отдельный короткий сборник из двенадцати очень коротких рассказиков, сделанных по мотивам альбома Тори Эймос «Странные девочки». Вдохновившись картинами Синди Шерман, Тори создала характерный образ для каждой песни, а я написал их истории. Мои «Странные девочки» не вошли ни в один сборник, но их напечатали полностью в книге, выпущенной к гастрольной поездке Тори, а строчки из разных рассказов использованы в оформлении буклета для диска.
 

ВЛЮБЛЕННЫЙ АРЛЕКИН

 
      Лайза Снеллингс-Кларк – художник и скульптор, чьими работами я восхищаюсь уже много лет. На основе ее «Чертова колеса» была сделана книжка под названием «Странный аттракцион»: несколько замечательных авторов рассказали истории пассажиров каждой кабинки. Меня попросили написать историю кассира, продающего билеты на чертово колесо – ухмыляющегося Арлекина.
      И я написал.
      Как правило, истории не пишутся сами, но что касается этой истории, я помню только, как сочинил первую фразу. А дальше все было так, словно мне диктовали, а я лишь записывал чьи-то слова, пока смеющийся и тоскующий Арлекин отмечал День влюбленных.
      Арлекин – персонаж итальянской комедии дель-арте, веселый пройдоха, плут и ловкач, невидимый шутник в маске, с волшебным жезлом в руках и в костюме, расшитом ромбами. Он любил Коломбину, которую преследовал в каждом действии, вступая в конфликты с шаблонными персонажами типа доктора или клоуна и преображая любого, кто встречался ему на пути.
 

ЗАМКИ

 
      Английский поэт Роберт Саути переписал «Златовласку и Трех медведей»: в его версии это была старуха и три медведя. Хотя сюжет оставался прежним и действие развивалось так, как ему и положено, читатели знали, что героиней должна быть не старая женщина, а маленькая девочка, и когда они пересказывали историю, там была именно девочка, а не старуха.
      Сказки – штука заразная. Они передаются от человека к человеку, из поколения в поколение. Сказки – это валюта, единая для всех. Сказки объединяют нас с теми, кто жил в этом мире задолго до нас. (Когда я рассказываю своим детям какую-то сказку, которую мне рассказывали родители, а им – их родители и так далее, я ощущаю свою сопричастность к великому бесконечному потоку самой жизни.) Моей дочери Мадди было два года, когда я написал для нее эту вещь, а сейчас ей одиннадцать, и мы с ней по-прежнему делим истории на двоих, только теперь это уже телефильмы и кинокартины. Мы с ней читаем одни и те же книги, а потом обсуждаем прочитанное, но я уже не читаю ей книжки – и давно не рассказываю ей сказки, которые придумывал сам.
      Я считаю, мы просто обязаны рассказывать друг другу сказки. Это мое убеждение, мой символ веры. Мы обязаны рассказывать друг другу сказки.
 

ПРОБЛЕМА СЬЮЗЕН

 
      Администратор отеля вызвал мне врача, и врач сказал, что это самый типичный грипп, и поэтому у меня болит шея, и меня постоянно тошнит, и все тело ломит. Врач принялся перечислять названия лекарств, анальгетиков и мышечных релаксантов, которые, по его мнению, мне следует принимать. Я принял какое-то болеутоляющее из списка, вернулся к себе в номер, упал на кровать и умер: я не мог шевелиться, не мог думать, не мог оторвать голову от подушки. На третий день позвонил мой домашний доктор, которого подняла на уши моя ассистентка Лоррейн. «Не люблю ставить диагнозы по телефону, но, похоже, у вас менингит», – сказал он. И оказался прав.
      Нормально работать я смог лишь спустя пару месяцев, потому что до этого в голове был сплошной туман, и первое, что я написал после болезни – как раз и была «Проблема Сьюзен». Это был странный опыт: как будто я снова учился ходить. Рассказ предназначался для антологии фэнтези «Полеты», которую составлял Эл Саррантонио.
      В детстве я обожал «Хроники Нарнии» и перечитывал их постоянно. Потом, уже будучи взрослым, я читал их вслух детям. Два раза. Мне очень нравятся эти книги, но у меня каждый раз возникает вопрос: почему все погибли, а Сьюзен осталась в живых? Это действительно меня беспокоит. Даже можно сказать – раздражает. Видимо, мне захотелось придумать историю, которая была бы такой же тревожащей и заведомо непонятной, пусть и с другой точки зрения. И еще мне хотелось поговорить об удивительно притягательной силе детской литературы.
 

ИНСТРУКЦИИ

 
      Хотя я включил несколько стихотворений в «Дым и зеркала», этот сборник я хотел сделать полностью прозаическим. Но потом я подумал и решил все же включить сюда стихи, прежде всего потому, что мне очень нравятся «Инструкции». Если вы принадлежите к тем людям, которые не любят поэзию, можете утешиться  мыслью, что стихотворные фрагменты – как и это предисловие – выступают здесь в качестве бесплатного приложения. Без стихов книга стоила бы ровно столько же, сколько стоит со стихами, и мне никто не платил за них дополнительный гонорар. Иной раз приятно взять книжку, отдохнуть пару минут, прочитать что-нибудь легкое и небольшое, а потом отложить книгу и снова заняться своими делами. Также иной раз бывает небезынтересно узнать кое-что из «подноготной истории», которая тебя так или иначе зацепила. И потом, если вы не хотите читать предисловие или стихи, вас никто не обязывает это делать. (И если я «мучился» на протяжении многих недель, размышляя о том, как мне выстроить этот сборник, читателю не возбраняется – наоборот, даже рекомендуется – читать истории в том порядке, в каком захочется.)
      Это действительно инструкция – в буквальном смысле слова, – что надо делать, когда попадаешь в волшебную сказку.
 

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ?

 
      Меня попросили сделать рассказ для тематической антологии о горгульях. Крайний срок приближался, а у меня все еще не было ни одной конструктивной мысли.
      А потом мне пришло в голову, что горгулий помещали на здания церквей и соборов для того, чтобы они защищали святые места. И тогда я подумал, а что, если поставить горгулью куда-то еще? На что-то такое, что нужно хранить и беречь. К примеру, на сердце...
      Сейчас, когда я впервые за восемь лет перечитал эту историю, меня несколько удивило обилие секса, хотя, может быть, это все происходит от общего недовольства рассказом.
 

ЖИЗНЬ МОЯ

 
      Этот маленький монолог был написан как сопроводительный текст для фотографии обезьянки, сшитой из носков, в альбоме фотохудожника Арне Свенсона, где было собрано более двухсот фотографий таких обезьянок, сшитых из носков, и который – что неудивительно – назывался «Обезьянки, сшитые из носков». У обезьянки на доставшейся мне фотографии был такой вид, словно она прожила непростую, но интересную жизнь.
      Как раз в то время одна моя давняя подруга устроилась делать статьи в «Weekly World News», и я с большим удовольствием сочинял для нее истории. (Она очень скоро ушла из газеты, когда обнаружилось, что они печатают ее статьи с ее подписью, но не платят ей денег.) И я задумался: может быть, где-то есть кто-то, чья жизнь проходит в стиле историй для «Weekly World News». В «Обезьянках, сшитых из носков» текст напечатали в виде прозы, но мне больше нравится, когда он разбит на отдельные строки. Я нисколечко не сомневаюсь, что при должном количестве алкоголя и при наличии хорошего, усердного слушателя рассказчик этой истории мог бы говорить до скончания века. (Время от времени люди пишут мне на сайт и спрашивают, не буду ли я возражать, если они используют этот текст – или что-то еще из моих вещей – для чтения на актерском прослушивании. Я не возражаю.)
 

ПЯТНАДЦАТЬ РАСКРАШЕННЫХ КАРТ ИЗ КОЛОДЫ ВАМПИРА

 
      Мне осталось придумать еще семь историй на семь старших арканов, и я клятвенно обещал художнику Рику Бери, что когда-нибудь я их напишу, и тогда он сможет их нарисовать.
 

КТО-ТО КОРМИТ, КТО-ТО ЕСТ

 
      Эта история родилась из кошмара, который приснился мне очень давно. Когда мне было лишь чуть за двадцать.
      Я люблю смотреть сны. Я знаю, что логика сна отличается от логики повествования, и что редко когда получается сделать из сновидения историю: при пробуждении сон превращается из золота в жухлые листья, из шелка – в разорванную паутину.
      И все же есть веши, которые можно забрать с собой из сновидения в явь: настроение, фрагменты, людей или тему. На моей памяти это – единственный раз, когда мне удалось воссоздать сон целиком.
      Изначально это был комикс, проиллюстрированный талантливейшим и многогранным художником Марком Бакингемом. Потом я попробовал сделать из этой истории набросок  сценария для фильма ужасов в жанре порно-хоррора, который я так никогда и не снял (он назывался «Съеденные: сцены из фильма»). Пару лет назад издатель Стив Джонс спросил, не хочу ли я возродить какую-нибудь из своих несправедливо забытых историй для его антологии «Сдерживай натиск ночи», и я вспомнил про этот рассказ, засучил рукава и засел за компьютер.
      Чернильные грибы – это действительно вкусно, но их надо есть сразу, потому что они расплываются в противную вязкую черную жидкость вскоре после того, как их срезали с грибницы. Поэтому их и не продают в магазинах.
 

НЕДУГОТВОРЧЕСКИЙ КРИЗ

 
      Меня попросили написать статью для энциклопедии вымышленных болезней («Малой энциклопедии необычных и сомнительных заболеваний Такери Т. Ламбсхеда», составленной Джеффом Вандермеером и Марком Робертсом). Мне показалось, что было бы интересно описать вымышленную болезнь, симптомом которой является недуготворчество – измышление несуществующих, вымышленных болезней. Этот рассказ я написал с помощью давно позабытой компьютерной программы «Babble» и пыльной книги советов домашнего доктора.
 

В КОНЦЕ

 
      Я попытался представить последнюю книгу Библии.
      Что касается наименования тварей земных, скажу только одно: меня очень порадовало, когда я узнал, что слово «йети» в буквальном переводе означает «а что там за тварь». («Скажи мне, отважный и ловкий житель Гималаев, а что там за тварь?»
      «Йети».
      «Понятно».)
 

ГОЛИАФ

 
      Однажды мне позвонил: мой агент и сказал: «Тут очень хотят, чтобы ты написал рассказ. Для официального сайта одного фильма, который скоро выходит в прокат. Фильм называется «Матрица»). Сценарий тебе перешлют». Я с интересом прочел сценарий и написал этот рассказ, который вывесили на сайте где-то за неделю до премьеры фильма. И он висит там до сих пор.
 

СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА, НАЙДЕННОГО В КОРОБКЕ ИЗ-ПОД ОБУВИ, ЗАБЫТОЙ В МЕЖДУГОРОДНОМ АВТОБУСЕ ГДЕ-ТО МЕЖДУ ТАЛСОЙ, ШТАТ ОКЛАХОМА, И ЛУИСВИЛЛОМ, ШТАТ КЕНТУККИ

 
      Этот рассказ я написал для моей давней подруги Тори Эймос, для книги к ее гастрольному туру с альбомом «Прогулки со Скарлетт» («Scarlet's Walk»), и меня очень обрадовало, когда его отобрали для антологии «Лучшее за год». Эта история сделана не по мотивам альбома, а скорее по свободным ассоциациям. Я хотел написать рассказ о путешествиях, самоидентификации и Америке: в качестве маленького дополнения к «Американским богам», где все, в том числе и развязка, маячит поблизости, но ускользает за грань досягаемости.
 

КАК ОБЩАТЬСЯ С ДЕВУШКАМИ НА ВЕЧЕРИНКАХ

 
      Процесс написания истории завораживает меня не меньше, чем конечный результат. Например, эта история начиналась с двух разных (и неудачных) попыток написать краткий отчет о туристической поездке на Землю для антологии «Звездный разлом», составленной австралийским редактором и критиком Джонатаном Страханом. (Рассказ не вошел в джонатановский сборник. Сейчас его публикуют впервые. Я очень надеюсь, что напишу для Джонатана что-то другое.) Тот первый замысел не удался: у меня была пара фрагментов, которые никак не желали сложиться в единое целое. Я уже понял, что ничего у меня не получится, и принялся слать Джонатану электронные письма, в которых с прискорбием сообщал, что с моим рассказом у нас ничего не выйдет. Он ответил, что только что получил замечательный: рассказ от писательницы, которой я искренне восхищался, и она его сделала за двадцать четыре часа.
      Уязвленный до глубины души, я взял чистый блокнот и ручку, засел в беседке в дальнем конце сада и за полдня написал этот рассказ. А спустя пару недель я прочел его вслух на прощальном концерте на закрытии легендарного нью-йоркского клуба «CBGB». Это было, наверное, лучшее место и время для первого публичного чтения истории про панк и 1977 год.
 

ДЕНЬ, КОГДА ПРИЗЕМЛИЛИСЬ ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ

 
      Вещь написана в Нью-Йорке. В ту неделю, когда я начитывал аудиоверсию моей «Звездной пыли». Я написал ее в номере, пока ждал машину, которая должна была отвезти меня на студию. Стихотворение сделано по просьбе редактора и поэта Рейна Грейвза для сайта www.spiderwords.com. Мне было очень приятно, когда я понял, что людям нравится эта маленькая поэма, когда я читаю ее перед аудиторией. Значит, вещь удалась.
 

ЖАР-ПТИЦА

 
      Моя старшая дочка Холли сказала мне прямо, какой подарок ей хочется получить на восемнадцатилетие. «Я хочу, чтобы ты подарил мне подарок, папа, который мне не подарит никто другой. Напиши мне рассказ». Она хорошо меня знает и поэтому добавила: «Я знаю, ты вечно опаздываешь и никогда ничего не делаешь вовремя, и мне не хочется тебя напрягать, так что если ты напишешь рассказ к моему следующему дню рождения, на будущий год, это будет нормально».
      В городе Талса, штат Оклахома, жил писатель (он умер в 2002 году), который в конце 1960-х – начале 1970-х годов считался лучшим в мире сочинителем рассказов. Писателя звали Р.А. Лафферти, его рассказы не поддавались вообще никакой классификации: они были странными, необычными и совершенно неподражаемыми – читая рассказы Лафферти, ты понимал с первой строчки, что это именно Лафферти. В ранней юности я написал ему письмо, и он мне ответил.
      «Жар-птица» – это попытка написать рассказ Лафферти, и она меня кое-чему научила: прежде всего тому, что в жизни все не так просто, как кажется. Холли получила подарок даже не на девятнадцать лет, а на девятнадцать с половиной, когда я застрял где-то на середине «Детей Ананси» и понял, что если не напишу хоть что-то законченное – что угодно, – я, наверное, сойду с ума. С разрешения дочки рассказ был опубликован в сборнике с очень длинным названием, которое обычно сокращают до «Шумные отморозки, недружелюбные дебилы и кое-какие другие штуки, которые не так страшны, как представляются», в рамках программы «826 Нью-Йорк».
      Даже если у вас уже есть эта книга, может быть, вы захотите приобрести и тот сборник с очень длинным названием, потому что в нем опубликован рассказ Клемента Фрейда «Гримбл».
 

СОТВОРЕНИЕ АЛАДДИНА

 
      Что неизменно приводит меня в замешательство («замешательство» в данном случае выступает синонимом крайней степени раздражения), так это чтение умных академических книг и статей по теме фольклора и народных сказок, в которых говорится, что эти сказки никто не писал, и что нечего даже пытаться определить их авторство: сказки якобы не сочиняют, а собирают, находят или же, в лучшем случае, перерабатывают. Когда я читаю такое, я думаю: «Да, но все сказки когда-то придумались у кого-то в голове. Потому что истории всегда рождаются в голове – это не артефакты и не природные явления».
      В одной умной: книге написано, что все волшебные сказки, в которых герой попадает в мир сновидений и встречается там с волшебными существами, родились из снов, пересказанных людьми с примитивным типом мышления, неспособными различать сон и явь – теория, с моей точки зрения, совершенно несостоятельная, потому что любая волшебная сказка, дошедшая до наших дней и пересказанная в различных вариациях, всегда строится по логике повествования, а не по логике сна.
      Истории сочиняются людьми, которые их сочиняют. Если история хорошая, ее запоминают и пересказывают. В каком-то смысле это само по себе волшебство.
      Рассказчица Шехерезада – это вымышленный персонаж, как и ее сестра, и царь Шахрияр с наклонностями маньяка-убийцы. Сам сборник «Тысяча и одна ночь» – тоже вымышленная конструкция, составленная из историй и сказок, собранных в самых разных местах, а история Аладдина уже более позднее добавление, включенное в сборник французскими переводчиками всего лишь несколько сот лет назад. Иными словами, моя вариация истории Аладдина, безусловно, существенно отличается от изначальной истории. И тем не менее. И все же…
 

ПОВЕЛИТЕЛЬ ГОРНОЙ ДОЛИНЫ

 
      Эта история родилась – и существует – из моей страстной любви к отдаленным районам Шотландии, где природа еще не утратила своего первозданного великолепия, где кости Земли местами выходят наружу, где небо окрашено бледно-белым, и красота мира ощущается особенно остро. Мне было приятно вновь встретиться с Тенью через два года после событий, описанных в «Американских богах».
      Роберт Силверберг попросил меня написать новеллу для его сборника «Легенды II». Ему было без разницы, по какому именно из миров: по «Задверью» или по «Американским богам». Я начал с «Задверья», но там возникли некоторые технические сложности (рассказ называется «Как маркиз вернул свой сюртук», и когда-нибудь я его обязательно допишу). Я начал писать «Повелителя горной долины» в Ноттинг-Хилле, где мы снимали короткометражный фильм под названием «Небольшое кино о Джоне Болтоне», и закончил буквально одним затяжным и безумным рывком в летнем доме у озера, где я сейчас пишу данное предисловие. Легенды о хульдрах и других сказочных существах из Норвегии я узнал от моей давней подруги Исельмы Эвенсен. Исельма также поправила мой норвежский. Как и «Беовульф» из «Дыма и зеркал», эта история навеяна эпосом «Беовульф», и к тому времени, когда я ее дописал, я был уверен, что сценарий «Беовульфа», который мы делали совместно с Роджером Эйвери, так никогда и не будет закончен. Разумеется, я был не прав, и мы доделали этот сценарий, и я получил истинное удовольствие от настолько разительного различия двух воплощений одного и того же персонажа: матери Гренделя в версии Анджелины Джоли в фильме Роберта Земекиса и в моем собственном варианте.

* * *

      Мне хотелось бы поблагодарить всех редакторов и составителей антологий, где эти рассказы и стихотворения были опубликованы впервые. Отдельное спасибо – Дженнифер Брель и Джейн Морпет, моим редакторам в США и Великобритании, за поддержку и помощь, и самое главное – за терпение, и моему литературному агенту, отважной Меррили Хейфец.
      Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло в голову, что многие вещи, которые мы полагаем хрупкими, на самом деле на удивление крепки и прочны. В детстве мы проделывали разные фокусы с сырыми птичьими яйцами, чтобы показать, что их не так просто разбить, как кажется; и еще нам говорили, что взмах крыльев бабочки в определенных условиях способен вызвать ураган. Сердце можно разбить, но сердце – самая крепкая мышца, которая качает кровь на протяжении всей жизни, сокращаясь семьдесят раз в минуту, и работает практически без перебоев. Даже сны, самые тонкие, самые неосязаемые субстанции, бывают настолько сильны, что от них не избавишься и в яви.
      Истории тоже относятся к хрупким вещам. Как люди и бабочки, как птичьи яйца, сердца и сны. Истории складываются из букв и знаков препинания. Или сплетаются из слов – из произносимых вслух звуков, абстрактных, незримых, исчезающих сразу же после того, как они прозвучат. Что может быть более хрупким?! И однако же некоторые истории – простые, незамысловатые рассказы об удивительных приключениях или о людях, творящих чудеса, о волшебстве и чудовищах, о прекрасном и страшном – пережили всех своих рассказчиков и будут жить еще долго.
      Я не думаю, что истории, собранные в этой книге, навечно останутся в памяти человечества, но мне все равно было приятно собрать их всех вместе, найти для них дом, сделать так, что их будут читать и помнить. Надеюсь, они вам понравятся.
 
       Нил Гейман
       Первый день весны 2006 года
 

ЭТЮД В ИЗУМРУДНЫХ ТОНАХ 

      A Study in Emerald
      Перевод. Н. Гордеева
      2007

1. Новый друг

 

      Сразу же по возвращении из Большого Европейского тура, где они дали несколько представлений перед КОРОНОВАННЫМИ ОСОБАМИ, срывая овации и похвалы своей великолепной игрой – равно блистательные как в КОМЕДИЯХ, так и в ТРАГЕДИЯХ, – «Лицедеи со Стрэнда» доводят до вашего сведения, что в апреле они выступают в театре «Ройал» на Друри-лейн с УНИКАЛЬНОЙ ПРОГРАММОЙ, в рамках которой будут представлены три одноактные пьесы: «Мой близнец – братец Том», «Маленькая продавщица фиалок» и «Так приходят Великие Древние» (последняя пьеса представляет собой историческую эпопею, поистине поражающую воображение своим неземным великолепием). Приобретайте билеты в кассах театра.

 
      Все дело в необъятности, я полагаю. В громадности того, что внизу. Во тьме снов.
      Но я витаю в облаках. Простите. Я ведь не настоящий писатель.
      Мне было необходимо найти жилье, Так мы и познакомились. Я искал человека, с кем можно было бы снять комнаты вскладчину. Нас представил друг другу наш общий знакомый. Дело было в химической лаборатории Сен-Барта.
      – Предполагаю, вы были в Афганистане, – это первое, что он сказал.
      Я в изумлении открыл рот, и глаза у меня полезли на лоб.
      – Потрясающе, – проговорил я,
      – Отнюдь, – ответил незнакомец в белом халате. – По тому, как вы держите руку, я понял, что вы были ранены, причем специфическим образом. Вы сильно загорели. К тому же у вас военная выправка, а в Империи осталось не так много мест, где военный человек может загореть и, учитывая специфику ранения в плечо и традиции афганских дикарей, быть подвергнутым пыткам.
      Конечно, в таком изложении все кажется простым до абсурда. С другой стороны, так оно и было. Я загорел до черноты. И действительно, как он и сказал, меня пытали.
      Боги и люди Афганистана были настоящими дикарями и не хотели, чтобы ими правили из Уайтхолла, или из Берлина, или даже из Москвы, они не были готовы внимать гласу разума. Меня послали в эти холмы вместе с Н-ским полком. Пока бои шли в холмах и в горах, наши силы были равны. Но как только боевые действия переместились в пещеры, во тьму, мы поняли, что оказались на чужой территории и столкнулись с тем, что лежало за пределами нашего понимания.
      Я никогда не забуду зеркальную поверхность подземного озера, как не забуду и то, что поднялось из его глубин: мигающие глаза той твари и шепчущие, поющие голоса, которые сопровождали это существо, пока оно поднималось к поверхности – голоса вились вокруг него, подобно пчелам, огромным, как весь этот мир.
      То, что я выжил, было поистине чудом, но я выжил и вернулся в Англию, и нервы мои были разодраны в клочья. Место, где меня коснулся похожий на пиявку рот, навсегда обзавелось татуировкой, туманно-белой, въевшейся в кожу плеча, с того времени – парализованного. Когда-то я был богачом. Теперь у меня не осталось практически ничего, кроме страха перед миром-под-этим-миром, страха, близкого к панике, такого страха, когда тебе проще потратить шесть пенсов из своей армейской пенсии на такси, чем пенни – на поездку в подземке.
      Однако туманы и сумрак Лондона успокоили меня, приняли обратно. Я потерял предыдущее жилье, потому что кричал по ночам. Когда-то я был в Афганистане, теперь меня там не было.
      – Я кричу по ночам, – сказал я ему.
      – Мне говорили, что я храплю, – ответил он. – А еще у меня нет четкого распорядка дня, и я часто использую каминную доску для учебной стрельбы. Мне понадобится гостиная, чтобы принимать клиентов. Я эгоистичен, неразговорчив и замкнут, и на меня легко нагнать скуку. Будет ли это проблемой?
      Я улыбнулся, покачал головой и протянул руку. Мы обменялись рукопожатием.
      Комнаты на Бейкер-стрит, которые он подобрал для нас, более чем подходили для двух холостяков. Я запомнил, что говорил мой друг о своей страсти к уединению, и не стал спрашивать, чем он зарабатывает на жизнь. Однако мое любопытство было растревожено. Посетители приходили в любое время дня и ночи. При их появлении я покидал гостиную и отправлялся к себе в спальню, размышляя, что общего может быть у этих людей с моим другом: бледная женщина с белым, как кость, глазом, маленький человечек, похожий на коммивояжера, тучный денди в бархатном сюртуке, все остальные. Некоторые приходили часто, прочие же появлялись лишь однажды, говорили с ним и уходили – с видом встревоженным или, напротив, удовлетворенным.
      Он был для меня загадкой.
      Однажды утром, когда мы вместе наслаждались великолепным завтраком, приготовленным нашей хозяйкой, мой друг позвонил в звонок, вызывая эту добрую леди.
      – Примерно через четыре минуты к нам присоединится еще один джентльмен, – сказал он. – Подайте для него прибор.
      – Хорошо, – сказала она. – Поджарю еще сосисок.
      Мой друг продолжил внимательно изучать утреннюю газету. Я со всевозрастающим нетерпением ожидал объяснений. Наконец я не выдержал:
      – Не понимаю, откуда вы знаете, что через четыре минуты у нас будет гость? Не было ни телеграммы, ни какого-то другого уведомления.
      Он еле заметно улыбнулся.
      – Вы слышали, как пару минут назад к нашему дому подъехал кеб? Он притормозил, когда проезжал мимо подъезда – очевидно, кучер узнал нашу дверь, затем экипаж вновь набрал скорость и проехал мимо, на Мэрилбоун-роад. На этой улице множество экипажей и кебов высаживают пассажиров у вокзала и Музея восковых фигур. Идеальное место для человека, который не хочет, чтобы его заметили. Оттуда до нашего дома – ровно четыре минуты пешком ...
      Он взглянул на свои карманные часы, и в этот момент я услышал шаги на лестнице.
      – Входите, Лестрейд, – сказал мой друг. – Дверь открыта, а ваши сосиски вот-вот поджарятся.
      Человек, который, очевидно, и был Лестрейдом, открыл дверь и аккуратно притворил ее за собой.
      – Не хотелось бы злоупотреблять вашим гостеприимством, – сказал он с порога. – Но, сказать по правде, утром сегодня мне так и не выдалась возможность позавтракать. И я, безусловно, смогу отдать должное этим сосискам. – Это был тот самый маленький человечек, которого я уже несколько раз видел у нас, человечек с манерами коммивояжера, продающего резиновые безделушки или патентованную панацею.
      Мой друг дождался, пока наша хозяйка не выйдет из комнаты, и только потом обратился к гостю:
      – Как я понимаю, это дело государственной важности.
      – Вот это да! – воскликнул Лестрейд и побледнел. – Но ведь слухи еще не могли просочиться... Скажите, что нет. – Он начал накладывать себе в тарелку соусы, филе сельди, рыбу с рисом и тосты, но руки у него заметно тряслись.
      – Разумеется, нет, – успокоил его мой друг. – Я узнал скрип колес вашего экипажа, хотя по прошествии времени вибрирующая нота «соль», стала заглушать высокую «до». А если инспектор Лестрейд не хочет, чтобы его видели, когда он едет к единственному во всем Лондоне сыщику-консультанту, и тем не менее все равно едет к нему, сразу становится ясно, что это не обычное рутинное дело. Следовательно, оно касается сильных мира сего, из чего, в свою очередь, следует, что данное дело является делом государственной важности.
      Лестрейд вытер желток с подбородка салфеткой. Я смотрел на него во все глаза. Он был совсем не похож на полицейского инспектора в моем представлении, но, с другой стороны, и мой друг был совсем не похож на сыщика-консультанта – что бы это ни значило.
      – Возможно, нам стоило бы обсудить это дело наедине, – сказал Лестрейд, взглянув на меня.
      Мой друг хитро улыбнулся и наклонил голову, как делал всегда, когда наслаждался шуткой, непонятной никому, кроме него самого.
      – Глупости, – фыркнул он. – Одна голова хорошо, а две – лучше. То, что можно сказать мне, можно сказать и моему другу.
      – Если мне надо уйти ... – резко сказал я, но он знаком заставил меня замолчать.
      Лестрейд пожал плечами.
      – Мне все равно. – Он на мгновение замешкался. – Если вы раскроете это дело, я сохраню работу. Используйте свои методы, это все, что я могу сказать. Вряд ли от этого станет хуже.
      – Если изучение истории нас чему и научило, так это тому, что как бы нам ни казалось, что хуже уже не бывает, потом может выясниться, что бывает, – заметил мой друг. – Когда мы едем в Шордич?
      Лестрейд уронил вилку.
      – Это уже слишком! – воскликнул он. – Вы насмехаетесь надо мной, а сами все знаете об этом деле! Как вам не стыдно…
      – Об этом деле я не знаю ровным счетом ничего. Когда инспектор полиции входит в мой дом со свежими пятнами грязи специфического горчично-желтого цвета на ботинках и брюках, мне вполне можно простить догадку, что до того, как приехать сюда, он проходил по району раскопок на Хоббс-лейн в Шордиче. Это единственное место в Лондоне, где встречается глина такого цвета.
      Инспектор Лестрейд был ошарашен.
      – Да, если взглянуть под таким углом, – сказал он, – это кажется очевидным.
      Мой друг отодвинул от себя тарелку.
      – Разумеется, – сказал он слегка раздраженно.
      Мы поехали в Ист-Энд в кебе. Инспектор Лестрейд вернулся на Мэрилбоун-роад за своим экипажем, так что мы с моим другом остались вдвоем.
      – Так вы и правда сыщик-консультант?- спросил я.
      – Единственный в Лондоне, а может быть, и во всем мире, – сказал мой друг. – Я не берусь за дела. Я консультирую. Люди приходят ко мне и рассказывают о своих неразрешимых проблемах, а я время от времени их решаю.
      – Значит, все эти люди, которые ходят к вам ...
      – По большей части полицейские служащие или частные детективы...
      Утро выдалось погожим и ясным, но мы проезжали окраины трущоб Ceнт-Джайлза, этого прибежища воров и головорезов, которое портит лик Лондона, как рак кожи портит личико хорошенькой цветочницы, и свет, проникающий в кеб, был тусклым и каким-то зловеще мрачным.
      – Вы уверены, что мне стоило ехать с вами?
      Мой друг пристально посмотрел на меня.
      – У меня предчувствие, – сказал он. – Предчувствие, что нам предназначено быть вместе. Что когда-то в прошлом или, может, в будущем мы сражались спина к спине, и это была славная битва. Не знаю ... Я – человек сугубо рациональный, но я знаю цену хорошему компаньону, и с того мгновения, как вас увидел, я сразу понял, что могу доверять вам так же, как себе самому. И да, я считаю, что вам стоило поехать со мной.
      Я покраснел и, возможно, выдавил пару ничего не значащих слов. В первый раз после возвращения из Афганистана я почувствовал, что в этом мире я что-то значу.

2. Комната

 

      «Жизненная сила» Виктора! Электрический ток! Вашим членам не хватает энергии? Вы с тоской вспоминаете дни юности? Радости плоти забыты? «Жизненная сипа» Виктора вернет жизнь тому, в чем ее давно нет: даже старый боевой конь сможет снова стать пламенным жеребцом! Верните себе настоящую жизнь: древний фамильный рецепт плюс последние научные разработки. Для получения документации, подтверждающей эффективность «Жизненной силы» Виктора, пишите в компанию «V. von F.», 16 Чип-стрит, Лондон.

 
      Дешевые меблированные комнаты в Шордиче. У парадной двери стоял полицейский, Лестрейд поздоровался с ним, назвав по имени, и распорядился впустить нас. Я уже приготовился войти, но мой друг задержался на крыльце и достал из кармана пальто увеличительное стекло. Он изучил грязь на кованой железной скребнице, поковыряв ее указательным пальцем. Внутрь мы вошли только после того, как он дал понять, что остался доволен результатом осмотра.
      Мы поднялись по лестнице на самый верх. Комнату, где было совершено преступление, мы вычислили сразу: ее охраняли два дородных констебля.
      Лестрейд кивнул полицейским, и они отошли в сторону.
      Мы вошли внутрь.
      Я, повторюсь, не писатель по профессии, и мне сложно решиться на описание этого места, ведь я знаю, что мои слова все равно передадут все неправильно. И тем не менее я начал это повествование, и, боюсь, мне придется его продолжить. Убийство было совершено в самой комнатке. Тело, точнее то, что от него осталось, все еще лежало там, на полу. Я увидел его, но поначалу вроде как и не заметил. Сперва я заметил лишь то, что вытекло из горла и из груди жертвы: цвет этой жидкости варьировался от зеленовато-желтого до ярко-зеленого. Жидкость пропитала потертый ковер и забрызгала обои. На мгновение я представил себе, что это работа какого-то дьявольского художника, который решил написать этюд в изумрудных тонах.
      И только потом, по моим ощущениям – спустя целую вечность, я обратил внимание на тело, распотрошенное как кроличья тушка на колоде мясника, и попытался осознать, что я вижу. Я снял шляпу, мой друг сделал то же самое.
      Он встал на колени и осмотрел тело, внимательно изучая раны. Потом достал увеличительное стекло и подошел к стене, чтобы как следует разглядеть капли разбрызганного засыхающего ихора.
      – Мы уже все осмотрели, – заметил инспектор Лестрейд.
      – Правда? – не без иронии отозвался мой друг. – И к каким вы пришли заключениям? Мне кажется, это какое-то слово.
      Лестрейд подошел к тому месту, где стоял мой друг, и задумчиво поднял взгляд. Там действительно было написано слово – зеленой кровью на выцветших желтых обоях – прямо над головой Лестрейда.
      – R-A-C-H-E?.. – задумчиво произнес Лестрейд, прочитав слово по буквам. – По-моему, вполне очевидно, что он хотел написать имя Рэйчел, но ему помешали. Значит, надо искать женщину...
      Мой друг не сказал ни слова. Он вернулся обратно к телу и осмотрел руки жертвы, сначала одну, потом – другую. Ихора на пальцах не было.
      – По-моему, вполне очевидно, что это было написано не его королевским высочеством...
      – Какого дьявола вы решили…
      – Дорогой Лестрейд. Допустите хотя бы на миг, что у меня все-таки есть мозги. Труп явно принадлежит не человеческому существу. Цвет крови, число конечностей, глаза, расположение лица, – все выдает королевскую кровь. Не могу сказать точно, какая именно это династия, но рискну предположить, что это наследник... нет, второй сын в королевской семье одного из немецких княжеств.
      – Поразительно! – Лестрейд умолк в нерешительности, но все же продолжил: – Это принц Франц Драго из Богемии. Он прибыл в Альбион в качестве гостя ее величества королевы Виктории. Решил отдохнуть и сменить обстановку...
      – Театры, шлюхи, игорные дома...
      – Если вам будет угодно. – Лестрейд явно смутился. – В любом случае вы нам дали хорошую зацепку, надо искать эту женщину, Рэйчел. Не сомневаюсь, с этим мы справимся сами.
      – Безусловно, – сказал мой друг.
      Он продолжил осмотр комнаты, отпустив несколько ядовитых замечаний по поводу неквалифицированных полицейских, которые затаптывают следы и передвигают предметы, каковые могли бы оказаться весьма полезными для вдумчивого, наблюдательного человека, пытающегося реконструировать события прошлой ночи.
      Его особенно заинтересовала небольшая кучка грязи, обнаруженная за дверью.
      Возле камина он также нашел следы грязи и еще, кажется, пепла.
      – Вы видели это? – спросил он Лестрейда.
      – В полиции ее королевского величества, – важно ответил Лестрейд, – как-то не принято впадать в ажитацию, находя пепел в камине. Ибо ему и пристало там быть. – Он захихикал над собственной шуткой.
      Мой друг присел на корточки, взял щепотку пепла, растер ее между пальцами и понюхал остатки. Потом собрал весь оставшийся пепел, рассыпанный возле камина, ссыпал его в стеклянную пробирку, тщательно закупорил и убрал во внутренний карман пальто.
      – А что с телом? – спросил он, поднимаясь.
      – Из дворца пришлют людей, – сказал Лестрейд.
      Мой друг кивнул мне, и мы вместе пошли к выходу.
      В дверях он помедлил:
      – Инспектор, поиски таинственной Рэйчел вряд ли помогут раскрыть это дело. Помимо всего прочего «Rache», – немецкое слово. Оно означает месть. Проверьте в словаре. Есть и другие значения.
      Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.
      – Как я понимаю, до сегодняшнего утра вы ни разу не видели королевских особ? – спросил он. Я покачал головой, – Да уж, это поистине тяжкое испытание для неподготовленного человека. Друг мой, да вы весь дрожите!
      – Прошу прощения. Через мгновение я буду в порядке.
      – Быть может, прогулка пойдет вам на пользу, – сказал он, и я согласился. Мне надо было хоть чем-то заняться. Я был уверен, что если сейчас остановлюсь и задумаюсь, то закричу.
      – Что ж, тогда нам туда. – Мой друг указал на темную башню дворца.
      И мы пошли.
      – То есть сегодня вам в первый раз в жизни довелось воочию увидеть особу королевской крови, – сказал мой друг.
      – Да, – выдохнул я.
      – Что ж, пожалуй, у нас есть все основания предположить, что первая встреча не станет последней, – сказал он. – И в следующий раз это будет не труп. Причем это случится достаточно скоро.
      – А что дает основания предположить?..
      Вместо ответа он указал взглядом на черный экипаж, остановившийся впереди, примерно в пятидесяти ярдах. Человек в черном котелке и шинели молча открыл дверь кареты, на которой был нарисован золоченый герб, знакомый у нас в Альбионе каждому ребенку. Человек в черном явно кого-то ждал, судя по всему – нас.
      – Есть приглашения, от которых не отказываются, – сказал мой друг. Он снял шляпу и кивнул лакею, и мне показалось, что он улыбнулся, когда забирался в карету.
      По дороге я попытался с ним заговорить, но он покачал головой, приложив палец к губам. Потом он закрыл глаза и, казалось, погрузился в раздумья. Я, в свою очередь, попытался припомнить, что я знаю о немецкой королевской династии, но не сумел вспомнить практически ничего, кроме того, что супруг королевы принц Альберт тоже был немцем.
      Я сунул руку в карман и вытащил пригоршню монет: коричневых и серебряных, черных и зеленовато-медных. Я смотрел на портрет королевы, отчеканенный на каждой из этих монет, и испытывал одновременно и гордость за свою страну, и пронзительный ужас. Я пытался себя убедить, что когда-то я был солдатом, что мне неведом страх – и я даже помнил то время, когда это еще было правдой. На мгновение я вспомнил, каким был сорвиголовой – и, как мне хотелось бы думать, отличным стрелком, – но моя правая рука дрогнула, и на долю секунды ее словно парализовало. Монетки, звеня, рассыпались, и я не почувствовал ничего, кроме горького сожаления.

3. Дворец

 

      Наконец-то свершилось! Доктор Генри Джекил с гордостью сообщает о начале массового выпуска всемирно известного «Порошка Джекила». Теперь это волшебное средство больше не будет привилегией избранных. Освободите свою внутреннюю сущность! Незаменимый препарат для внутреннего и внешнего очищения! Слишком многие современные люди – как мужчины, так и женщины – страдают от ДУШЕВНОГО ЗАПОРА! Облегчение придет сразу и по разумной цене. Покупайте порошок Джекила»! (с ароматом ванили или ментола)

 
      Супруг королевы принц Альберт был тучным мужчиной с впечатляющими лихо закрученными усами и редеющей шевелюрой. Вне всяких сомнений, он был человеком. Он встретил нас в коридоре, кивнул моему другу и мне, но не спросил наших имен и не предложил руку для рукопожатии.
      – Королева расстроена. – сказал он. У него был странный акцент. Он произносил «с» как «з». «Раззтроена». – Франц был ее любимцем. У нее много племянников. Но только он мог ее рассмешить. Вы ведь найдете того, кто это сделал?
      – Сделаю все от меня зависящее, – сказал мой друг.
      – Я читал ваши труды, – сказал принц Альберт. – Это я посоветовал им обратиться к вам. Надеюсь, я не ошибся.
      – Я тоже на это надеюсь, – сказал мой друг.
      А потом огромные двери открылись, и мы вошли в темноту, в покои королевы.
      Ее называли Виктория – Победа, – потому что она победила нас в битве семьсот лет назад, ее называли славной, потому что слава ее разнеслась по всему миру, ее называли королевой, потому что человеческий речевой аппарат не приспособлен для произнесения звуков ее настоящего имени. Она была огромной – гораздо больше, чем я мог представить. Она неподвижно сидела в сумраке и смотрела на нас.
      – Вы должны разскрыть это убийзство, – донеслись слова из темноты.
      – Да, мэм, – ответил мой друг.
      Ее щупальце изогнулось и прикоснулось ко мне.
      – Зсделай шаг вперед.
      Я честно хотел сделать шаг, но ноги меня не слушались.
      Мой друг пришел мне на помощь. Он взял меня за локоть и подвел к ее величеству.
      – Не надо боятзса. Надо быть полеззным. Надо помогать, – вот что она мне сказала. У нее было очень приятное контральто, но мне показалось, что в нем слышался отголосок какого-то странного жужжания. Потом она развернула щупальце и коснулась моего плеча. Было мгновение – всего лишь мгновение, – когда все мое существо охватила боль. Такой пронзительной, страшной боли я не испытывал никогда в жизни, но уже в следующую секунду эта боль сменилась всепоглощающим спокойствием. Я почувствовал, как мышцы плеча расслабились, и, впервые с тех пор, как я вернулся из Афганистана, боль ушла.
      Потом к королеве приблизился мой друг. Виктория говорила только с ним, но я все равно слышал ее слова. Быть может, они попадали ко мне в сознание напрямую, минуя слух. Быть может, это и был тот самый Голос королевы, о котором я столько читал в исторических хрониках. Мой друг ответил ей вслух:
      – Да, мэм. Я уже выяснил, что в ту ночь ваш племянник был не один. Вместе с ним в комнате в Шордиче находились еще два человека. Они пытались скрыть следы, но я сумел их обнаружить. – Он замолчал, слушая королеву, а потом сказал: – Да, я все понимаю... Полагаю, да... Да.
      После этого он замолчал и молчал всю дорогу до Бейкер-стрит.
      На улице было уже темно. Я задумался о том, сколько времени мы провели во дворце.
      Клочья темного тумана клубились над городом и закрывали небо.
      Когда мы вернулись на Бейкер-стрит, я сразу пошел к себе в спальню, скинул рубашку и глянул в зеркало. Белесая мертвая кожа у меня на плече стала слегка розоватой. Я очень надеялся, что это не плод моего воспаленного воображения и не отблеск лунного света, проникавшего в комнату через неплотно зашторенное окно.

4. Представление

 

      ЖАЛУЕТЕСЬ НА ПЕЧЕНЬ?! СТРАДАЕТЕ ОТ РАЗЛИТИЯ ЖЕЛЧИ?! НЕВРАСТЕНИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА?! ГНОЙНЫЙ ТОНЗИЛЛИТ?! АРТРИТ?! Вот лишь немногие недуги, от которых вас гарантированно избавит профессиональное КРОВОПУСКАНИЕ. Обращайтесь к нам в фирму. Не доверяйте свое здоровье ЛЮБИТЕЛЯМ! Мы практикуем уже очень давно и зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. В. ЦЕПЕШ – ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КРОВОПУСКАТЕЛЬ (правильно произносится Цеп-пеш!). Румыния, Париж, Лондон, Уитби. Вы испробовали уже все, что можно? А теперь ПОПРОБУЙТЕ ЛУЧШЕЕ!

 
      Меня не должен был удивить тот факт, что мой друг – непревзойденный мастер маскировки, однако я все-таки удивился. В следующие десять дней в нашу квартиру на Бейкер-стрит заходили самые разнообразные персонажи: пожилой китаец, молодой франт, рыжеволосая толстуха, чей род занятий не вызывал ни малейших сомнений, и почтенный старик с подагрическими ногами, обмотанными бинтами.
      Каждый из них проходил в комнату моего друга и буквально через пару секунд – такой скорости позавидовал бы и артист мюзик-холла, выступающий с номером «мгновенное переодевание», – оттуда появлялся он сам.
      Он не распространялся о том, чем занимается в этих обличьях, предпочитая отдыхать, глядя в одну точку и время от времени делая пометки на любом клочке бумаги, попадавшемся ему под руку – пометки, из которых, сказать по чести, я не мог разобрать ни единого слова. Он был полностью поглощен этим делом. До такой степени, что я даже начал слегка опасаться за его здоровье. А потом, как-то под вечер, он вернулся домой в своем обычном обличье и спросил меня, загадочно улыбаясь, интересуюсь ли я театром. - Как и всякий культурный человек, – ответил я.
      – Тогда берите свой театральный бинокль, – сказал он. – Мы идем в «Ройял».
      Я ожидал, что мы идем на оперетту или на что-нибудь в таком роде, но вместо этого оказался, по всей видимости, в худшем из театров на Друри-лейн, хотя и с громким названием «Королевский». Если быть совсем точным, этот вертеп располагался даже не на самой Друри-лейн, а в самом конце Шейфтсбери-авеню, где начинался трущобный район Сент-Джайлза. По совету моего друга я спрятал бумажник подальше и, по его примеру, взял с собой трость с набалдашником потяжелее.
      Когда мы уселись на свои места (я купил за три пенни большой апельсин у хорошенькой молодой женщины, продававшей их зрителям, и ел его в ожидании спектакля), мой друг тихо сказал:
      – Вам еще повезло, что я не брал вас с собой в игорные притоны и бордели. Или в психиатрические лечебницы. Как оказалось, принц Франц любил посещать сумасшедшие дома. Но он нигде не бывал больше одного раза. За исключением...
      Вступил оркестр, поднялся занавес. Мой друг замолчал.
      Для своего жанра это было достаточно неплохое представление: актеры исполнили три одноактных пьесы. В перерывах пели комические куплеты. Исполнителем главной роли был высокий бледный мужчина с приятным голосом; исполнительницей главной женской роли – весьма элегантная дама, чей сильный голос разносился по всему залу. Комедиант отменно пел свои арии.
      Первая пьеса была в меру фривольной комедией ошибок: ведущий актер исполнял сразу две роли. Он играл двух близнецов, которые никогда не встречались друг с другом, но, благодаря череде комических случайностей оказались помолвлены с одной и той же юной особой, которая – что особенно забавно – считала, что помолвлена только с одним мужчиной. Двери на сиене открывались и закрывались, и актер менял костюмы и личины.
      Вторая пьеса представляла собой трогательную историю про девочку-сироту, которая умирала от голода в лютый мороз, продавая фиалки. В конце концов бабушка девочки узнала ее и поклялась, что это то самое дитя, которое бандиты украли у них десять лет назад, но было уже слишком поздно, и замерзший маленький ангел испустил свой последний вздох. Должен признаться, в ходе спектакля я не раз промокал глаза носовым платком.
      Представление завершилось потрясающей исторической пьесой, действие которой разворачивалось в поселении на берегу океана семьсот лет назад. Вся труппа играла жителей деревни. Однажды все они вышли на берег и увидели странные тени, поднимавшиеся из моря где-то вдалеке. Главный герой радостно объявил остальным, что это Старейшие, Великие Древние, чей приход был предсказан давным-давно. Они возвращаются к нам из Р'льеха, из туманной Каркозы и равнин Ленга, где они спали, или ждали, или проводили свое посмертие. Комедиант возразил, что люди просто едят слишком много пирогов и пьют слишком много хмельного эля – вот им и мерещатся всякие тени. Тучный джентльмен, который играл жреца Римского Бога, утверждал, что тени, встающие из пучины морской, – это демоны и чудовища, которых надлежит уничтожить.
      В кульминации пьесы главный герой забил жреца насмерть его же распятием и приготовился встречать Их, когда Они придут. Героиня спела арию, привязчивая мелодия которой тут же засела у меня в голове, и мы увидели потрясающее представление, созданное при помощи волшебного фонаря. Тени Старейших медленно пересекали серое небо на заднике сцены: Королева Альбиона, Черный Владыка Египта (его тело было почти человеческим), Древний Козлище, Прародитель Тысячи, Император Китая, Неопровержимый Царь, Тот Кто Правит Новым Миром и Белая Дама Антарктической Твердыни. Каждый раз, когда новая тень пересекала сцену, из уст всех, кто сидел на балконе, вырывался крик «Хаззах!», и вскоре мне стало казаться, что это вибрирует сам воздух. На нарисованном небе взошла луна и достигла своей высшей точки, а потом, силами всемогущего театрального волшебства, превратилась из бледно-желтой, как в старых легендах, в привычно багровую – ту, что сияет над миром сейчас.
      Актеры поклонились, потом вышли на бис – под смех и приветственные крики публики, – занавес опустился в последний раз, и представление закончилось.
      – Ну, – обернулся ко мне мой друг, – что скажете?
      – Отлично, просто отлично, – ответил я, потирая ладони, саднившие от аплодисментов.
      – Храбрый вы парень, – сказал он с улыбкой. – Давайте пройдем за кулисы.
      Мы вышли на улицу и, свернув в переулок за театром, подошли к служебному входу, возле которого сидела тощая женщина с жировиком на щеке и деловито вязала на спицах. Мой друг показал ей визитную карточку, и она пропустила нас внутрь. Мы поднялись по лестнице и оказались в маленькой общей гримерке.
      Перед закопченными зеркалами горели масляные лампы и свечи, актеры – и мужчины, и женщины – снимали грим и костюмы, ничуть не стесняясь друг друга. Я отвел глаза. Мой друг оставался невозмутимым.
      – Могу ли я поговорить с мистером Верне? – громко спросил он.
      Молодая женщина, которая играла лучшую подругу главной героини в первой пьесе и нахальную дочь трактирщика – в последней, указала нам в дальний конец комнаты.
      – Шерри! Шерри Верне! – позвала она.
      Молодой человек, поднявшийся со своего места в ответ на ее зов, был худощав и хорош собой. Его красота была куда более необычной, чем могло показаться из зала. Он вопросительно взглянул на нас.
      – Кажется, не имею чести знать...
      – Меня зовут Генри Кемберли, – сказал мой друг, сильно растягивая слова. – Возможно, вы слышали обо мне.
      – Должен признаться, не слышал, увы, – сказал Верне.
      Мой друг вручил актеру визитную карточку.
      Верне рассмотрел ее с неподдельным интересом.
      – Театральный агент? Из Нового Света? Боже мой! А это?.. – Он посмотрел на меня.
      – Это мой друг, мистер Себастьян. Он не нашей профессии.
      Я пробормотал что-то о том, как мне понравилось представление, и мы обменялись рукопожатием.
      Мой друг спросил:
      – Вы бывали в Новом Свете?
      – Не имел такой чести, – признался Верне, – хотя это моя заветная мечта.
      – Что ж, дружище, – сказал мой друг, имитируя легкую фамильярность выходца из Нового Света, – возможно, вашей мечте суждено сбыться. Последняя пьеса. В жизни не видел ничего подобного. Это вы написали?
      – Увы, нет. Не я. Драматург – мой хороший друг. Но я придумал механизм волшебного фонаря для представления теней. Лучше нет ни в одном театре.
      – А вы не могли бы назвать мне имя этого драматурга? Возможно, мне стоит поговорить с вашим приятелем лично.
      Верне покачал головой.
      – Боюсь. Это никак невозможно. Он профессионал и не хочет, чтобы кто-то знал о его причастности к нашей постановке.
      – Понятно. – Мой друг вытащил из кармана трубку. Сунул ее в рот. А потом рассеянно похлопал себя по карманам. – Прошу прощения, – начал он, – кажется, я забыл свой кисет.
      – Я курю крепкий черный табак, – сказал актер, – если вас это не смущает...
      – Ни в коем случае, – искренне заверил его мой друг. – Я и сам курю крепкий табак. – Он набил свою трубку предложенным табаком, и мужчины закурили. Мой друг принялся рассказывать о своем видении пьесы, с которой можно было бы отправиться в большой тур по городам Нового Света, от острова Манхэттен и до самого дальнего южного края континента. Первый акт – это будет та пьеса, которую мы видели сегодня. Дальше можно было бы развернуть драматическое повествование о власти Старейших над людьми и их богами. Или, быть может, о том, что случилось бы с человечеством, если бы за ним не присматривали королевские семьи, о мире варварства и тьмы. – Впрочем, ваш таинственный друг станет автором этой пьесы и сам разберется, что там будет происходить, – сказал в заключение мой друг. – Мы сделаем спектакль по его пьесе. Но я гарантирую вам внимание публики, о котором вы и не мечтали, и значительную часть дохода. Скажем, пятьдесят процентов.
      – Очень заманчивое предложение, – сказал Верне. – Надеюсь только, что это не станет еще одной иллюзией волшебного фонаря!
      – Нет, сэр, конечно же, нет, – ответил мой друг, дымя трубкой и смеясь над шуткой Верне. – Приходите ко мне на Бейкер-стрит завтра утром, после завтрака, часов, скажем, в десять, вместе со своим другом. Я подготовлю контракты.
      После этого актер взобрался с ногами на стул и хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание.
      – Дамы и господа, я хочу сделать одно объявление! – сказал он, и его звучный голос как будто заполнил все помещение. – Этот джентльмен – Генри Кемберли, театральный агент, и он предлагает нам переплыть Атлантический океан, дабы добиться богатства и славы.
      Раздалось несколько радостных возгласов, и актер, игравший комических персонажей, заметил:
      – Да, это будет приятное разнообразие после селедки и квашеной капусты, – и все рассмеялись.
      Мы с моим другом вышли из театра на залитые туманом улицы.
      – Мой дорогой друг, – сказал я. – Что бы вы ни затевали…
      – Тише. Ни слова больше, – перебил он меня. – В этом городе слишком много ушей.
      Мы не обмолвились ни единым словом, пока не поймали кеб.
      Уже сидя в карсте, мой друг вытащил изо рта трубку и вытряхнул наполовину выкуренный табак в маленькую жестяную банку, которую плотно закрыл и убрал в карман.
      – Что ж, – сказал он. – Долговязого мы нашли, а если нет, то тогда я – голландец. Остается надеяться, что жадность и любопытство Хромого доктора приведут его завтра утром к нам в дом.
      – Хромой доктор?
      Мой друг фыркнул.
      – Я его так для себя обозначил. По следам и прочим уликам на месте преступления я понял, что в ту ночь в комнате, помимо жертвы, было еще два человека: высокий мужчина, которого, если я все понимаю правильно, мы нашли только что, и другой человек, ниже ростом, с хромой ногой, который профессионально выпотрошил принца, что выдает в нем медика.
      – Доктора?
      – Именно. Мне неприятно об этом говорить, но мой опыт показывает, что если врач переходит на сторону зла, он становится ужаснее и отвратительней самого мерзкого головореза. Взять хотя бы Хьюстона, который использовал ванну с кислотой, или Кэмбелла, который привез в Илинг прокрустово ложе… – Весь остаток пути он продолжал говорить в том же ключе.
      Кеб остановился.
      – С вас шиллинг и десять пенсов, – сказал кебмен. Мой друг бросил ему флорин, кебмен ловко поймал его на лету и отсалютовал, приложив пальцы к своему поношенному цилиндру. – Премного вам благодарен, – сказал он, и кеб скрылся в тумане.
      Мы пошли к парадной двери. Когда я открыл ее, мой друг сказал:
      – Странно. Наш кебмен совершенно спокойно проехал мимо вон того человека, на углу.
      – В конце смены такое бывает, – заметил я.
      – В самом деле, – сказал мой друг.
      В ту ночь мне снились тени, огромные тени, затмившие солнце. Я в отчаянии взывал к ним, но они не хотели меня услышать.

5. Кожицa и косточка

 

      Начинайте весну с весенней походки! Ботинки, туфли и броуги от ДЖЕКА. Спасайте свои подметки! Каблуки – наша специальность. Обувь от ДЖЕКА. И не забудьте посетить наш новый магазин готовой одежды и аксессуаров в Ист-Энде: вечерние платья, шляпки, новинки сезона, трости, трости с вкладными шпагами... Магазин ДЖЕКА на ПИКАДИЛЛИ. Все это – нынешней весной!

 
      Первым появился инспектор Лестрейд.
      – Вы поставили на улице своих людей? – спросил мой друг.
      – Конечно, – ответил Лестрейд. – И дал им строгие указания впускать внутрь любого, кто придет, и задерживать всякого, кто попробует выйти.
      – И У вас есть с собой наручники?
      Вместо ответа Лестрейд засунул руку в карман и мрачно потряс двумя парами наручников.
      – А пока мы ждем, сэр, – сказал он, – может быть, вы расскажете мне, чего именно мы ждем?
      Мой друг вынул из кармана трубку, но не закурил, а просто положил ее на стол. Потом достал жестяную коробку, в которую вчера ссыпал табак, и стеклянный пузырек, куда он собрал пепел, найденный у камина в той комнате в Шордиче.
      – Вот, – сказал он. – Гвоздь в гроб нашего нового друга, мастера Верне. Если я все понимаю правильно. – Он помолчал, потом достал карманные часы и осторожно положил их на стол. – У нас есть еще несколько минут. – Он повернулся ко мне: – Что вам известно о восстановителях?
      – Ровным счетом ничего, – ответил я.
      Лестрейд кашлянул.
      – Если вы говорите о том, о чем я думаю, – сказал он, – этот разговор следует немедленно прекратить.
      – Уже слишком поздно, – сказал мой друг. – Потому что есть те, кто не верит, что пришествие Старейших было благом для человечества, как полагаем все мы. Эти анархисты хотят восстановить старый порядок, когда люди сами вершили свою судьбу.
      – Я не желаю выслушивать этот опасный бред, – заявил Лестрейд. – Должен сказать...
      – Должен сказать, – перебил его мой друг, – что не надо быть таким ослом. Потому что именно восстановители убили принца Франца Драго. Они убивают в тщетных попытках заставить наших хозяев оставить нас в покое, «во тьме невежества». Принца убил rache – этим словом раньше называли охотничьих псов, и если бы вы потрудились заглянуть в словарь, инспектор, вы бы наверняка это знали. Также оно означает «месть». Охотник оставил автограф на обоях в комнате, где совершил убийство. Как художник, который подписывает картину. Но принца убил не он...
      – Хромой доктор! – воскликнул я.
      – Очень хорошо. В ту ночь в комнате был высокий мужчина – я сумел вычислить его рост, потому что, когда люди пишут на стенах, обычно надписи располагаются на уровне глаз. Он курил трубку – в камине остался пепел и табак – и с легкостью выбил трубку о каминную полку. Человек невысокого роста не смог бы этого сделать. Необычный сорт крепкого табака. Следы в комнате были по большей части затоптаны вашими исполнительными полисменами, но я все же нашел пару четких следов за дверью и у окна. Кто-то ждал там: человек небольшого роста, который, судя по походке, при ходьбе переносит вес тела на правую ногу. На дорожке рядом с домом я нашел еще несколько четких следов, а на скребнице осталась глина. Все это дало мне дополнительную информацию: высокий человек сопроводил принца в меблированные комнаты, а потом вышел оттуда. А в комнате их дожидался второй человек, который так мастерски разделал принца...
      Лестрейд издал недовольный звук, но ничего не сказал.
      – Я провел не один день, пытаясь отследить передвижения его высочества. Ходил по игорным домам и борделям, обошел все сумасшедшие дома. Я искал человека, который курит трубку, и его друга. Но я не добился успеха, пока не решил просмотреть газеты Богемии в поисках хоть какой-то зацепки, чтобы понять, чем мог заниматься принц, и тогда я узнал, что в прошлом месяце английская театральная труппа была с гастролями в Праге и выступала перед принцем Францем Драго...
      – Боже милостивый! – воскликнул я. – Значит, Шерри Верне...
      – Правильно, восстановитель.
      Я покачал головой, поражаясь интеллекту и проницательной наблюдательности своего друга, и в это мгновение раздался стук в дверь.
      – А вот и наша добыча! – сказал мой друг. – Будьте осторожны!
      Лестрейд нервно сглотнул и запустил руку в карман, где у него, без сомнения, лежал пистолет.
      – Проходите, пожалуйста! – крикнул мой друг.
      Дверь открылась.
      Это был не Верне, как и не хромой доктор. Это был арабский мальчик, один из тех уличных мальчишек, которые зарабатывают на жизнь, бегая с поручениями, – «из фирмы «Волка ноги кормят», как говорили во времена моей юности.
      – Уважаемые господа, – сказал он, – есть ли здесь мистер Генри Кемберли? Один джентльмен поручил мне передать ему записку.
      – Да, это я, – сказал мой друг. – А что вы можете рассказать мне об этом джентльмене? Скажем, за шесть пенсов?
      Паренек, которого звали Уиггинсом, прежде чем спрятать монетку в карман, попробовал ее на зуб, а потом сказал нам, что веселый малый, который дал ему записку, был высоким, темноволосым и курил трубку.
      Эта записка сейчас у меня, и я беру на себя смелость привести ее тут целиком.
 

      Уважаемый сэр!
      Не стану обращаться к вам, как к Генри Кемберли, потому что это не ваше имя. Меня удивило, что вы не назвались своим настоящим именем: это доброе имя, и оно делает вам честь. Я прочел несколько ваших работ, все, которые смог достать. Сказать по правде, мы даже вели с вами весьма оживленную переписку по поводу вашей работы о динамике астероидов.
      Мне было безмерно приятно увидеться с вами лично. Не сочтите за дерзость, но вот вам несколько подсказок, могущих оказаться полезными в профессии, которую вы выбрали себе в последнее время. Во-первых, да, у человека, курящего трубку, могла оказаться в кармане совершенно новая трубка, и при этом не оказаться табака – но это крайне маловероятно, как и крайне маловероятно встретить театрального агента, который понятия не имеет о принятом в театральной среде обычае компенсировать актерам расходы за тур, к тому же в компании неразговорчивого офицера в отставке (служившего в Афганистане, если не ошибаюсь). К тому же, как вы очень верно заметили, в Лондоне повсюду есть уши, и я бы не советовал вам садиться в первый же подъехавший кеб. У кебменов тоже есть уши, и к тому же – отменный слух.
      Однако вы, безусловно, правы в том предположении, что именно я заманил полукровку в меблированные комнаты в Шордиче.
      Если вас это утешит, сообщаю вам следующее: изучив пристрастия принца в том, что касается проведения досуга, я сказал, что доставил ему девушку из монастыря в Корнуолле, которая в жизни не видела ни одного мужчины, и, стало быть, его вид и его прикосновение наверняка сведут ее с ума.
      Если бы эта девушка действительно существовала, она погрузилась бы в пучину безумия еще до того, как он полностью ею овладел. Он бы высосал ее разум, как человек, пьющий сок из мякоти спелого персика, оставляя лишь кожицу и косточку. Я видел, как они это делают. Я видел, как они делают и более ужасные вещи. Это не та цена, которую стоит платить за мир и процветание. Это слишком большая цена.
      Мой добрый друг доктор – который полностью разделяет мои убеждения и который действительно написал нашу пьесу: у него есть талант, и он умеет развлекать публику, – уже ждал нас, держа наготове свои ножи.
      Эта записка ни в коем случае не насмешка, не издевательство в манере «поймай меня, если сможешь», потому что мы с доктором уже покинули этот город, и вы не сможете нас найти. Я всего лишь хотел сказать, что мне было приятно хотя бы на мгновение почувствовать, что у меня есть достойный соперник. Куда более достойный, чем эти нелюди из-под земли.
      Боюсь, «Лицедеям со Стрэнда» придется искать себе нового актера на главные роли.
      Не стану подписываться, как Верне. Пока не закончится охота и в мире не восстановится прежний порядок, думайте обо мне просто как о
      Rache.

 
      Инспектор Лестрейд выбежал: из комнаты, созывая своих людей. Они заставили юного Уиггинса отвести их туда, где мужчина передал ему записку – как будто актер Верне ждал их там, покуривая трубку. Мы с моим другом посмотрели на них из окна и покачали головами.
      – Они остановят и обыщут все поезда, которые уходят из Лондона, и все корабли, отплывающие из Альбиона в Европу и в Новый Свет, – сказал мой друг. – Они будут искать высокого мужчину и его спутника, который слегка прихрамывает. Они закроют вокзалы и порты. Они блокируют все выезды из страны.
      – Как вы думаете, их поймают?
      Мой друг покачал головой.
      – Возможно, я ошибаюсь, но готов поспорить, что сейчас они находятся примерно в миле от нас, в трущобах Сент-Джайлза, куда полицейские не осмеливаются заходить меньше, чем вдесятером. И они будут прятаться там, пока не стихнет весь шум. А потом снова займутся своими делами.
      – Почему вы так думаете?
      – Потому что, – ответил мой друг, – на их месте я сделал бы именно так. Кстати, записку лучше сжечь.
      Я нахмурился.
      – Но ведь это улика.
      – Это крамольная чушь, – строго заметил мой друг.
      Я не стал спорить и сжег записку. Когда Лестрейд вернулся, я сказал ему, что я сделал, и он ответил, что это было правильное решение. Лестрейд сохранил работу, а принц Альберт написал моему другу письмо, в котором выразил восхищение его блистательным интеллектом, но вместе с тем и сожаление о том, что преступник по-прежнему разгуливает на свободе.
      Шерри Верне – или как его звали на самом деле – так и не поймали, как не поймали и его друга-убийцу, в котором якобы опознали бывшего военного хирурга Джона (или, может быть, Джеймса) Ватсона. Что любопытно: он тоже служил в Афганистане. Не исключено, что мы с ним даже встречались.
      Мое плечо, до которого дотронулась королева, продолжает заживать. Скоро я снова смогу стрелять по-снайперски метко – как раньше.
      Однажды вечером, несколько месяцев тому назад, когда мы были одни, я спросил моего друга, помнит ли он переписку, о которой упомянул в своей записке человек, называвший себя Rache. Мой друг ответил, что помнит и что «Сигерсон» (тогда актер называл себя так и утверждал, что он из Исландии), видимо, вдохновившись теориями моего друга, также выдвинул несколько невероятных теорий о связи между массой, энергией и гипотетической скоростью света.
      – Полная чушь, разумеется, – сказал мой друг без тени улыбки. – Но чушь вдохновенная и опасная.
      Из дворца пришло сообщение о том, что королева довольна работой моего друга, и на этом дело замяли.
      Однако я сомневаюсь, что мой друг так просто откажется от него. Эта история не закончится, пока один из них не убьет другого.
      Я сохранил эти записи. Я попытался как можно точнее рассказать о событиях, связанных с этим делом, причем сказал много такого, чего не стоило говорить. Будь я человеком чуть  более разумным, я бы сжег эти страницы, но, с другой стороны, как любит повторять мой друг: даже пепел может выдать секреты. Я положу эти бумаги в банковский сейф вместе с распоряжением о том, что вскрыть конверт можно лишь после смерти всех участников событий. Хотя в свете происходящего в России, боюсь, этот день может настать много раньше, чем мы полагаем.
 
       С. М. майор (в отставке)
       Бейкер-стрит,
       Лондон, Новый Альбион, 1881

ЭЛЬФИЙСКИЙ РИЛ

      The Fairy Reel
      Перевод. Н. Эристави
      2007

 
 
Когда бы снова я молод был,
И верил бы снам, и не верил бы смерти,
Я б сердце свое пополам поделил,
Чтоб быть среди вас хоть полжизни, поверьте!
 
 
Полсердца осталось на ферме моей,
Чтобы об эльфах страдать неустанно,
Полсердца крадется меж серых теней,
По тропке лесной, извилистой, тайной.
 
 
Когда бы встретил эльфийку я,
Я б стал целовать ее, робок и жалок.
Она же орлов созвала бы, друзья,
И к древу в огне меня приковала!
 
 
И коль из черных сетей ее кос
Глупое сердце мое рвалось бы,
Она б его заперла в клетку из звезд,
И я бы оставил мольбы и просьбы.
 
 
Когда бы я опостылел ей,
Она б мое имя забыла даже,
А сердце бы кинула средь ветвей
Костра, вкруг которого эльфы пляшут.
 
 
Пусть с сердцем играют они моим,
Пускай его вытянут нитью гибкой,
Пускай обратят его в прах и дым,
Пускай струною натянут на скрипку!
 
 
Пусть день и ночь на сердце-струне
Играют они мелодии странные,
Чтоб каждый сгорал в них, точно в огне,
Чтобы плясал, пока ноги не ранит!
 
 
Вот – скрипка и танец ведут свой спор,
Чтоб эльфы летели в пламенном риле,
Чтоб в их очах, золотых, как костер,
Огни негасимые проступили!
 
 
Но стар я. Уж зим шестьдесят назад
Утратил я сердце свое без возврата,
Что ночь – несется оно сквозь ад,
Мелодий странных за гранью заката.
 
 
Я сердце свое разделить не посмел, –
Скитаюсь, слепец, одинок и беден...
К луне ущербной я не взлетел,
А солнцу неведом эльфийский ветер!
 
 
О вы, кто не слышит Эльфийский рил –
Похитят сердца ваши скоро, поверьте!
Да, молод был я, и глуп я был,
Оставьте ж меня в одиночестве смерти!
 

ОКТЯБРЬ В ПРЕДСЕДАТЕЛЬСКОМ КРЕСЛЕ

      October in the Chair
      Перевод. Н. Гордеева
      2007

      Посвящается Рэю Брэдбери

 
      В председательском кресле сидел Октябрь, и вечер выдался прохладным: листья – красные и оранжевые – облетали с деревьев в роще.
      Их было двенадцать. Они сидели вокруг костра и жарили на огне большие сосиски, которые шипели и плевались соком, стекающим на горячие поленья. Они пили яблочный сидр, освежающий и прохладный.
      Апрель впилась зубами в сосиску, та лопнула, и горячий сок полился по подбородку.
      – Проклятие, черт ее раздери, – сказала она.
      Коренастый Март, сидевший рядом, рассмеялся, гулко и похабно, а потом вытащил из кармана огромный несвежий носовой платок.
      – Держи, – сказал он.
      Апрель вытерла подбородок.
      – спасибо. Кажется, я обожглась из-за этого чертова мешка из-под кишок. Завтра будет волдырь.
      Сентябрь зевнул.
      – Ты такой ипохондрик, – сказал он через костер. – И такая вульгарная. – У него были тонкие усики и залысина спереди, отчего его лоб казался высоким, а он сам – мудрым не по годам.
      – Отстань от нее, – сказала Май. У нее были темные волосы, короткая стрижка и удобные ботинки. Она курила маленькую сигариллу, дым которой пах ароматной гвоздикой. – Она просто слишком чувствительная.
      – Пожалуйста, – протянул Сентябрь. – Давай вот без этого.
      Октябрь, который ни на секунду не забывал, что сегодня он председательствует на собрании, отхлебнул сидра, прочистил горло и сказал:
      – Ладно. Кто начинает? – Кресло, в котором он сидел, было вырезано из цельной дубовой колоды и отделано ясенем, вишней и кедром. Остальные сидели на пнях, равномерно расставленных вокруг небольшого костерка. За долгие годы эти пни стали гладкими и уютными.
      – А протокол? – спросил Январь. – Когда я сижу в председательском кресле, мы всегда ведем протокол.
      – Но сейчас в кресле не ты, да мой сладкий? – насмешливо осведомился Сентябрь, ироничное элегантное создание.
      – Надо вести протокол, – заявил Январь. – Без протокола нельзя.
      – Как-нибудь обойдемся, – сказала Апрель, запустив руку в свои длинные светлые волосы. – И я думаю, начать должен Сентябрь.
      – С большим удовольствием, – горделиво кивнул Сентябрь.
      – Эй, – вмешался Февраль. – Эй-эй-эй. Я не слышал, чтобы председатель это одобрил. Никто не начинает, пока Октябрь не скажет, кто именно начинает, а после этого все остальные молчат. Можем мы сохранить хотя бы какое-то подобие порядка? – Он обвел взглядом собравшихся, маленький, бледный, одетый во все голубое и серое.
      – Хорошо, – сказал Октябрь. Борода у него была разноцветная, словно роща по осени – темно-коричневая, оранжевая и винно-красная давно не стриженная путаница на подбородке; щеки – красные, точно яблоки. Он был похож на хорошего доброго друга, которого знаешь всю жизнь. – Пусть начинает Сентябрь. Лишь бы уже кто-то начал.
      Сентябрь положил в рот сосиску, элегантно прожевал, проглотил и осушил кружку с сидром. Потом встал, поклонился слушателям и начал:
      – Лорен де Лиль был лучшим поваром в Сиэтле, по крайней мере он сам так считал, а звезды Мишлен на двери ресторана это подтверждали. Он был замечательным поваром, это правда. Его булочки с рубленой ягнятиной выиграли несколько наград, его копченые перепела и равиоли с белыми трюфелями «Гастроном» назвал десятым чудом света. А его винные погреба... ах, его винные погреба... его гордость и страсть.
      И я его понимаю. Последний белый виноград собирают как раз у меня, и большую часть красного: я знаю толк в хороших винах, ценю аромат, вкус, послевкусие.
      Лорен де Лиль покупал свои вина на аукционах, у частных лиц, у дилеров с репутацией. Он настоятельно просил, чтобы ему выдавали генеалогический сертификат каждой бутылки вина, потому что мошенники, увы, попадаются слишком часто, и особенно если бутылка вина продается за пять, десять или сто тысяч долларов, фунтов или евро.
      Истинной жемчужиной его коллекции – ее бриллиантом – была бутылка «Шато Лафит» 1902 года. Редчайшее из редчайших вин. Бутылка стоила сто двадцать тысяч долларов, хотя, если по правде, это вино было бесценным, потому что в мире сохранилась всего одна бутылка.
      – Извините, – вежливо перебил Август – самый толстый из всех. Его тонкие волосы топорщились на голове золотистыми прядками.
      Сентябрь опустил глаза и посмотрел на своего соседа.
      – Да?
      – Это не та истерия, где один богач купил вино, чтобы выпить его за ужином, а повар решил, что выбор блюд недостаточно хорош для такого вина, и предложил другие блюда, вроде как более подходящие, а у парня обнаружилась какая-то редкая аллергия, и он умер прямо за ужином, а дорогое вино так никто и не попробовал?
      Сентябрь ничего не ответил. Он явно был недоволен.
      – Потому что если это та самая история, то ты уже ее рассказывал. Сколько-то там лет назад. Глупая история. И с тех пор она вряд ли стала умней. – Август улыбнулся. На его розовых щеках мелькнул отблеск костра.
      Сентябрь сказал:
      – Разумеется, тонкая чувствительность и культура не каждому по вкусу. Некоторым подавай барбекю и пиво, а некоторые...
      Февраль не дал ему договорить:
      – Мне не очень приятно заострять на этом внимание, но Август в чем-то прав. Это должна быть новая история.
      Сентябрь поднял бровь и сжал губы.
      – У меня все, – коротко сказал он и сел на свой пень.
      Месяцы года выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя костра.
      Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:
      – У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту Ла-Гуардиа, она читала людей, как открытые книги, глядя на очертания их багажа на экране, и однажды она увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана, и ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и долгие месяцы страдала. А когда тот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она все-таки вычислила его. Это был мужчина, старый мудрый индеец, а она была красивой негритянкой двадцати пяти лет. И она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, потому что по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.
      Октябрь сказал:
      – Хорошая история, Июнь. Рассказывай.
      Июнь посмотрела на него, как испуганный зверек.
      – Я только что рассказала.
      Октябрь кивнул.
      – Значит, рассказала, – объявил он, прежде чем кто-то из месяцев успел вставить слово. – Тогда, может быть, перейдем к моей истории?
      Февраль шмыгнул носом.
      – Вне очереди, здоровяк. Тот, кто сидит в председательском кресле, говорит только тогда, когда выскажутся все остальные. Нельзя сразу переходить к главному блюду.
      Май положила с дюжину каштанов на решетку над огнем, предварительно расколов их щипцами.
      – Пусть рассказывает, если хочет, – сказала она. – Богом клянусь, хуже, чем про вино, все равно не будет. А у меня много дел. Цветы, между прочим, не распускаются сами по себе. Кто «за»?
      – Хотите устроить голосование? – удивился Февраль. – Мне даже не верится. Неужели это происходит на самом деле? – Он вытер лоб салфеткой, которую вытащил из рукава.
      Поднялось семь рук. Четверо воздержались: Февраль, Сентябрь, Январь и Июль.
      (– Ничего личного, – сказала она, как бы извиняясь. – Это всего лишь процедура, и не стоит создавать прецедентов.)
      – Стало быть, решено, – сказал Октябрь. – Кто-нибудь хочет что-то сказать, пока я не начал?
      – Э ... Да. Иногда, – сказала Июнь, – иногда мне кажется, что кто-то следит за нами из лесса, а потом я смотрю в ту сторону, и там никого нет. Но я думаю, что...
      – Это все потому что ты чокнутая, – сказала Апрель.
      – Да уж, – сказал Сентябрь, обращаясь ко всем. – Вот она, наша Апрель. Она очень чувствительная, но при этом самая жестокая из всех нас.
      – Ну, хватит, – решительно заявил Октябрь. Он потянулся, достал из кармана фундук, разгрыз его зубами, вынул ядрышко, а скорлупу бросил в огонь, где она зашипела и лопнула. Октябрь начал рассказ.
 

* * * 

 
      Жил-был мальчик, сказал Октябрь, которому было по-настоящему плохо в его родном доме, хотя его никто не бил. Просто он не подходил ни своей семье, ни своему городу, ни своей жизни. У него было два старших брата-близнеца, и они постоянно его обижали или просто не обращали внимания, и их все любили. Они играли в футбол: в каких-то матчах один близнец забивал больше мячей, в каких-то – другой. А их младший брат не играл в футбол. Они придумали ему прозвище. Они прозвали его Коротышкой.
      Они называли его Коротышкой с самого раннего детства, и родители сначала их сильно за это ругали.
      А близнецы отвечали:
      – Но он и есть Коротышка. Посмотрите на него. И посмотрите на нас. – Когда они так говорили, им было по шесть лет. Родители решили, что это мило. Но прозвища вроде Коротышки намертво прилипают к человеку, и очень скоро единственным человеком, который называл его Дональдом, не считая совсем незнакомых людей, – осталась его бабушка, которая звонила раз в год, чтобы поздравить его с днем рождения.
      И, наверное, из-за того, что у имен есть какая-то власть над нами, этот мальчик действительно был коротышкой: тощим, мелким и нервным. У него постоянно текло из носа, с самого рождения – и за десять лет ничего не изменилось. Когда они садились обедать, близнецы отбирали у него еду, если она им нравилась, и подбрасывали свою, если не нравилась, и тогда его ругали за то, что он не доел.
      Их отец не пропускал ни одного футбольного матча с участием близнецов и потом всегда покупал призовое мороженое тому, кто забил больше мячей, и утешительное – тому, кто забил меньше. Их мать говорила знакомым, что она журналист, хотя занималась всего лишь продажей подписки и рекламного места. Она вернулась на работу на полный день, когда близнецы научились сами заботиться о себе.
      Другим детям в классе, где учился мальчик, нравились близнецы. В первом классе первые две-три недели его называли Дональдом, пока не прошел слух, что братья зовут его Коротышкой. Учителя вообще редко называли его по имени, хотя между собой иногда говорили о том, как жаль, что младший Ковай не такой храбрый, сообразительный и резвый, как его братья.
      Коротышка не смог бы точно сказать, когда он в первый раз решил убежать из дома и когда его робкие мечты превратились в реальные планы. К тому времени, когда он признался себе, что уходит, в большом пластиковом чемоданчике, который он прятал за гаражом, уже лежали три батончика «Марс», два «Милки Вэя», горсть орехов, маленький пакетик лакричных конфет, фонарик, несколько комиксов, нераспечатанная упаковка вяленого мяса и тридцать семь долларов, по большей части четвертаками. Ему не нравился вкус вяленого мяса, но он где-то прочел, что путешественники по несколько недель не ели ничего, кроме этого самого мяса, и именно в тот день, когда он положил пакет с вяленым мясом в чемоданчик, он осознал, что собирается убежать.
      Он читал книги, газеты, журналы. Он знал. что если маленький ребенок уйдет из дома, ему могут встретиться плохие люди, которые сделают с ним что-то очень плохое, но еще он читал сказки и знал, что на свете есть добрые люди. Да, они существуют. Бок о бок с чудовищами.
      Коротышка был тощеньким десятилетним мальчиком, с вечно сопливым носом и отсутствующим выражением лица. Если бы вам вдруг зачем-то понадобилось выбрать его из толпы других мальчиков, вы бы наверняка ошиблись. Даже если бы он стоял совсем рядом, вы бы его не заметили. Вы бы на него и не взглянули, а если бы взглянули, то все равно прошли бы мимо.
      Весь сентябрь он откладывал свой побег. А потом, как-то в пятницу, когда оба брата уселись на него (уселись – в буквальном смысле, причем тот, который сел ему на голову, пукнул и громко засмеялся), он со всей ясностью осознал, что, какие бы чудовища ни поджидали его в этом мире, хуже точно уже не будет. А скорее будет лучше.
      В субботу за ним должны были приглядывать братья, но они почти сразу умчались в город, чтобы встретиться с девочкой, которая нравилась им обоим. Как только братья ушли, Коротышка зашел за гараж, достал из-под полиэтилена пластмассовый чемоданчик и отнес его наверх, к себе в комнату.
      Он вытряхнул свой школьный рюкзак на кровать, переложил в него конфеты, комиксы и вяленое мясо. Сходил в ванную и наполнил водой пустую бутылку из-под газировки.
      Потом Коротышка пошел в город и сел в автобус. Он поехал на запад, на расстояние в десять-долларов-чствсртаками от дома, в место, которое он не знал, но которое показалось ему хорошим началом пути. Он вышел на своей остановке и просто пошел вперед. Здесь не было тротуара, и когда мимо проезжали машины, ему приходилось спускаться в канаву.
      Солнце стояло высоко в небе. Мальчик проголодался. Он съел один «Марс», и ему захотелось пить. Он достал воду и выпил почти половину бутылки воды, прежде чем понял, что ему очень скоро придется искать, как пополнить запасы. Ему представлялось, что как только он выберется из города, повсюду будут журчать родники со свежей водой, но здесь не было ни одного. Была только река, которая текла под широким мостом.
      Коротышка остановился на середине моста и, перегнувшись через перила, уставился на бурую воду. В школе им говорили, что все реки, в конце концов, впадают в море. Он никогда не был на море. Он спустился на берег и пошел вслед за рекой. Вдоль берега тянулась тропинка, время от времени ему попадалась банка от пива или пластиковый пакет, и он понимал, что тут до него были люди, хотя сам он не встретил ни одного человека. Он допил воду.
      Он думал о том, ищут его или нет. Он рисовал себе в воображении полицейские машины и вертолеты, и собак, и поисковые партии – и все они пытались его найти. Но он будет скрываться от них. Он доберется до моря.
      Река текла по камням, и он слышал плеск воды. Он видел синюю цаплю, расправлявшую крылья. и редких осенних стрекоз, и иногда – небольшие стайки мошек, ловящих последнее тепло бабьего лета. Синее небо превратилось в закатно-серое, и мимо него проскользнула летучая мышь, отправлявшаяся на ночную охоту. Коротышка задумался, где он будет спать ночью?
      Тропинка разделилась на две, и он выбрал ту, которая уводила от реки, понадеявшись, что она приведет его к дому или к ферме с пустым сараем. Сумерки все сгущались, и он уже начал отчаиваться, но тропа все-таки вывела его к дому – вернее, к старой брошенной ферме, развалившейся наполовину. Здание выглядело неприветливо. Коротышка обошел его по кругу и решил, что ничто не заставит его войти внутрь. Он перелез через забор на заброшенное пастбище и лег спать в высокой траве, положив под голову рюкзак.
      Он лежал на спине и смотрел в небо. Ему совсем не хотелось спать.
      – Наверное, сейчас они уже скучают, – сказал он себе. – И волнуются за меня.
      Он представил себе, как вернется домой через несколько лет. Счастье на лицах родителей, когда он подойдет к дому. Их радость. Их любовь...
      Он проснулся через несколько часов от яркого лунного света. Он видел весь мир – ясный, как день, словно в детском стишке, только бесцветный и бледный. Прямо над ним висела полная луна, или, может быть, почти полная, и он представил себе лицо, которое смотрит на него сверху: вполне дружелюбное лицо, проступавшее в лунных тенях и очертаниях.
      И тут чей-то голос спросил:
      – Ты откуда?
      Мальчик сел на траве – ему не было страшно, пока еще не было – и осмотрелся. Деревья. Высокая трава.
      – Где ты? Я тебя не вижу.
      Рядом с деревом на краю пастбища возникло что-то, что он поначалу принял за тень, а потом Коротышка увидел мальчика, примерно своего возраста.
      – Я убежал из лома, – сказал Коротышка.
      – Ух ты, – ответил мальчик. – Это надо быть очень смелым.
      Коротышка гордо улыбнулся. Он не знал, что сказать.
      – Хочешь, пойдем погуляем? – предложил мальчик.
      – Конечно, – сказал Коротышка. Он передвинул свой рюкзак поближе к столбу, чтобы потом его не потерять.
      Они пошли вниз по склону, стараясь не приближаться к старому фермерскому дому.
      – Там кто-нибудь живет? – спросил Коротышка.
      – Сейчас нет, – отозвался мальчик. У него были очень красивые волосы, в свете луны они казались почти белыми. – Какие-то люди пытались здесь поселиться, но им не понравилось, и они ушли. Потом приехали другие. Но сейчас там никто не живет. Как тебя зовут?
      – Дональд, – сказал Коротышка и добавил: – Но все называют меня Коротышкой. А тебя как зовут?
      Мальчик замялся, но все же ответил:
      – Безвременно.
      – Классное имя.
      – У меня было другое имя, но его больше нельзя прочитать, – сказал Безвременно.
      Они прошли через большие ржавые железные ворота, одна створка которых была закрыта, и оказались на маленьком лугу в самом низу склона.
      – Здесь классно, – сказал Коротышка.
      На лугу стояли сотни камней. Большие камни, выше, чем мальчики в полный рост, и маленькие камни, на которые можно было присесть. Камни, поросшие мхом. Камни в разломах трещин. Коротышка понял, что это за место, но ему не было страшно.
      Это было хорошее место.
      – А кто здесь похоронен? – спросил он.
      – По большей части хорошие люди, – ответил Безвременно. – Раньше тут был город. Вон за теми деревьями. Потом построили железную дорогу, а станцию сделали в следующем городе, и тогда наш город высох и разлетелся по ветру. Там, где раньше был город, теперь лишь кусты и деревья. Можно прятаться среди деревьев, забираться в старые дома и выскакивать оттуда, как будто ты кого-то пугаешь.
      Коротышка спросил:
      – Они как тот фермерский дом? Эти дома?
      Если все они были такими, он ни за что бы туда не пошел.
      – Нет, – сказал Безвременно. – Туда не ходит никто, кроме меня. Разве что звери, и то иногда. Я тут единственный ребенок.
      – Я понял, – сказал Коротышка.
      – Может, пойдем туда и поиграем? – предложил Безвременно.
      – Пойдем.
      Стояла волшебная октябрьская ночь: тепло, почти как летом, и полная луна в ясном небе.
      – Какая из них твоя? – спросил Коротышка.
      Безвременно гордо выпрямился, взял Коротышку за руку и подвел его к самой заросшей части луга. Мальчики раздвинули густую траву. Камень лежал на земле, и на нем были выбиты даты столетней давности. Большая часть букв стерлась, но под датами можно было разобрать слова:

      БЕЗВРЕМЕННО УШЕДШЕМУ
      НИКОГДА НЕ ЗА

      – Я думаю, «не забудем», – сказал Безвременно.
      – Да, я тоже так думаю, – сказал Коротышка.
      Они вышли из ворот и спустились по склону оврага в то место, где когда-то был город. Деревья росли прямо из домов, здания разрушались сами по себе, но тут не было страшно. Они играли в прятки. Они забирались в дома. Безвременно показал Коротышке классные места, в том числе домик из одной комнаты, который, по его словам, был самой старой постройкой в этой части города. И дом хорошо сохранился, если учесть, сколько ему было лет.
      – Странно, я хорошо вижу при лунном свете, – сказал Коротышка. – Даже внутри. Все-все вижу. Я и не думал, что это так просто.
      – Да, – ответил Безвременно. – А потом начинаешь все видеть и вообще без света.
      Коротышке стало завидно.
      – Мне нужно в туалет, – сказал он. – Есть тут что-нибудь такое?
      Безвременно на секунду задумался.
      – Не знаю, – признался он. – Мне-то это уже не нужно. Несколько туалетов еще осталось, но там может быть небезопасно. Лучше пойти в лес.
      – Буду, как медведь, – сказал Коротышка.
      Он пошел в лес, который начинался за стеной ближайшего коттеджа, и присел за дерево. Он никогда не ходил по-большому на улице. Он чувствовал себя диким зверем. Закончив, он подтерся опавшими листьями. Потом вернулся к дому. Безвременно сидел в пятне лунного света и ждал его.
      – От чего ты умер? – спросил Коротышка.
      – Я сильно болел, – ответил Безвременно. – Мама плакала и говорила какие-то злые слова. А потом я умер.
      – Если бы я захотел тут остаться, с тобой, – сказал Коротышка, – мне бы тоже пришлось умереть?
      – Может быть, – ответил Безвременно. – Да, наверное, да.
      – И как это? Быть мертвым?
      – Да, в общем, ничего, – сказал Безвременно. – Только скучно и не с кем играть.
      – Но там же много людей, – сказал Коротышка. – Они что, с тобой не играют?
      – Нет, – вздохнул Безвременно. – Они почти все время спят. А если и выходят наружу, то не хотят никуда ходить, не хотят ни на что смотреть, не хотят ничего делать. И мной заниматься тоже не хотят. Видишь то дерево?
      Это был бук. Его гладкий серый ствол потрескался от времени. Он стоял там, где раньше, девяносто лет назад, располагалась главная площадь города.
      – Да, – сказал Коротышка.
      – Хочешь на него залезть?
      – Ну, оно такое высокое ...
      – Очень высокое. Но залезть на него проще простого. Я тебе покажу,
      И это действительно оказалось просто. Трещины на стволе образовали удобные уступы, и мальчики вскарабкались наверх, как две обезьянки, или как два пирата, или как два воина. С вершины дерева им был виден весь мир. Небо на востоке уже начинало светлеть, но пока – еле заметно.
      Все как будто застыло в ожидании. Ночь подходила к концу. Мир затаил дыхание, готовясь начаться вновь.
      – Это был лучший день в моей жизни, – сказал Коротышка.
      – И в моей тоже, – сказал Безвременно. – Что собираешься делать дальше?
      – Не знаю, – сказал Коротышка.
      Он представил себе, как будет путешествовать по миру, до самого моря. Он представил себе, как вырастет и повзрослеет, как добьется всего сам. Когда-нибудь он станет невероятно богатым. И тогда он вернется в свой дом, где будут жить близнецы, и подъедет к двери на своей шикарной машине или, может, пойдет на футбол (в его воображении близнецы не выросли и не повзрослели) и посмотрит на них, по-доброму. Он купит им все, что они захотят – близнецам и родителям, – и сводит их в самый лучший ресторан, и они скажут, как плохо, что они его не понимали и так дурно с ним обращались. Они извинятся и заплачут, а он будет молчать. Он позволит их извинениям захлестнуть его с головой. А потом он подарит каждому по подарку и снова уйдет из их жизни, в этот раз – навсегда.
      Это была хорошая мечта.
      Но он знал, что в реальности все будет иначе: завтра или послезавтра его найдут и вернут домой, там на него наорут, и все будет по-прежнему, как всегда, и день за днем, час за часом он будет все тем же Коротышкой, только на него будут злиться еще и за то, что он сбежал из дома.
      – Уже скоро мне нужно ложиться спать, – сказал Безвременно и полез вниз.
      Коротышка понял, что вниз спускаться сложнее. Не было видно, куда ставить ноги, и приходилось искать опору на ощупь. Несколько раз он соскальзывал, но Безвременно слезал перед ним и говорил ему, например: «Теперь чуть вправо», – так что они оба спустились нормально.
      Небо продолжало светлеть, луна исчезала, и все было видно не так хорошо, как ночью. Они перебрались обратно через овраг. Иногда Коротышка не понимал, есть ли рядом Безвременно – и был ли вообще, – но потом он добрался до верха и увидел, что мальчик ждет его там.
      Обратно по лугу, уставленному камнями, они шли молча. Когда они начали подниматься на холм, Коротышка положил руку на плечо Безвременно.
      – Ну, – сказал Безвременно, – спасибо, что зашел.
      – Я замечательно провел время, – сказал Коротышка.
      – Да, – кивнул Безвременно. – Я тоже.
      Где-то в лесу запела птица.
      – А сели бы я захотел остаться... – начал было Коротышка, но замолчал, не закончив фразы. «У меня не будет другой возможности все изменить, – подумал Коротышка. Он никогда не попадет на море. Они его не отпустят.
      Безвременно долго молчал. Мир стал серым. Птицы пели все громче.
      – Я не могу это сделать, – наконец сказал Безвременно. – Может быть, они...
      – Кто «они»?
      – Те, кто там. – Белокурый мальчик показал на разрушенный фермерский дом, с разбитыми окнами, отражающими рассвет. В сером утреннем сумраке дом казался не менее страшным, чем ночью.
      Коротышка вздрогнул.
      – Там есть люди? Но ты говорил, что там пусто.
      – Там не пусто, – сказал Безвременно. – Там никто не живет. Это разные вещи.
      Он посмотрел на небо.
      – Мне надо идти. – Он сжал руку Коротышки. А потом просто исчез.
      Коротышка остался один. Он стоял посреди маленького кладбища и слушал пение птиц. Потом он поднялся на холм. Одному было сложнее.
      Он забрал свой рюкзак с того места, где оставил его вчера. Съел последний «Милки Вэй» и посмотрел на разрушенное здание. Слепые окна фермерского дома как будто наблюдали за ним.
      И там внутри было темнее. Темнее, чем где бы то ни было.
      Он прошел через двор, поросший сорняками. Дверь почти полностью рассыпалась. Он шагнул внутрь, замешкался, подумал, правильно ли он поступает. Он чувствовал запах гнили, сырой земли и чего-то еще. Ему показалось, он слышит, как в глубине дома кто-то ходит. Может быть, в подвале. Или на чердаке. Может быть, шаркает ногами. Или скачет вприпрыжку. Сложно сказать.
      В конце концов он вошел внутрь.
 

* * *

 
      Никто не произнес ни слова. Октябрь наполнил свою деревянную кружку сидром, одним глотком осушил ее и налил еще.
      – Вот это история, – сказал Декабрь. – Вот это я понимаю. – Он потер кулаком свои голубые глаза. Костер почти догорел.
      – А что было дальше? – взволнованно спросила Июнь. – Когда он вошел в дом?
      Май, сидевшая рядом, положила руку ей на плечо.
      – Лучше об этом не думать, – сказала она.
      – Кто-нибудь еще будет рассказывать? – спросил Август. Все промолчали. – Тогда, думается, мы закончили.
      – Надо проголосовать, – напомнил Февраль.
      – Кто «за»? – спросил Октябрь. Раздалось дружное «я». – Кто «против»? – Тишина. – Тогда объявляю собрание законченным.
      Они поднялись на ноги, потягиваясь и зевая, и пошли в лес, поодиночке, по парам или по трое, и на поляне остались только Октябрь и его сосед.
      – В следующий раз председательствовать будешь ты, – сказал Октябрь,
      – Я знаю, – отозвался Ноябрь. У него была бледная кожа и тонкие губы. Он помог Октябрю выбраться из деревянного кресла. – Мне нравятся твои истории. Мои всегда слишком мрачные.
      – Они вовсе не мрачные, – сказал Октябрь. – Просто у тебя ночи длиннее. И ты не такой теплый.
      – Ну, если так, – усмехнулся Ноябрь, – тогда, может быть, все не так плохо. В конце концов, мы такие, какие есть, и тут уже ничего не поделаешь.
      – В этом и суть, – ответил его брат. Они взялись за руки и ушли от оранжевых углей костра, унося свои истории назад в темноту.

ТАЙНАЯ КОМНАТА

      The Hidden Chamber
      Перевод. Н. Эристави
      2007

 
Призраков этого дома ты не страшись.
Они
Хлопот тебе не доставят. Мне, например,
весьма приятно присутствие тихое духов –
Шорохи, скрипы, шаги в тишине ночной,
Спрятанные иль передвинутые вещички
Меня забавляют, а уж никак не пугают.
Призраки дому стать помогают уютным
И обитаемым, –
Ведь, кроме духов, никто
здесь не живет подолгу.
Ни кошек, ни мышек. Нет даже летучих мышей.
Нет даже снов... Вот, помню, дня два назад
Видел я бабочку – кажется, павлиноглазку, -
По дому она порхала в танцующем ритме
Или на стены садилась, словно меня поджидая.
Но в этом тихом, пустом месте
Нет даже цветов –
И, испугавшись, что чуду живому
Нечего будет есть,
Я распахнул окно,
Бережно взял в ладони павлиноглазку
(Ощутил мимолетно щекотку ее
трепетавших крыльев)
И отпустил ее, – а после долго глядел,
Как прочь она улетает.
Мне с временами года здесь управляться трудно,
Однако приезд твой
Холод зимы растопил немного.
Пройдись – умоляю! – по дому. Исследуй его закоулки!
Знаешь ли, я подустал немного от древних традиций,
И ежели в доме
И есть тайная комната, запертая на ключ,
Ты се не заметишь.
Ты не увидишь в камине на чердаке
Ни опаленных волос, ни костей обгорелых.
И крови, конечно, ты не увидишь тоже.
Заметь – там хранится лишь инвентарь садовый,
Стоят машина стиральная рядом с доской гладильной
Да старенький нагреватель. Ну, и еще там
Связка ключей висит на стене.
Нет ничего такого. Забудь тревоги!
 
 
Возможно, я мрачен, – но разве не был бы мрачен
Всякий мужчина в годах, что пережил столько бед?
Злая судьба?
Глупость?
Или страданье?
Какая разница – суть тут в боли утраты.
Взгляни получше – увидишь в моих глазах
Покой разбитого сердца и горечь надежды забвенья.
Заставишь ли, дорогая, меня позабыть обо всем,
Что было со мною,
покуда в двери этого дома
Ты бабочкой не впорхнула,
Пока улыбкой своею и взором своим
В мою суровую зиму не принесла свет летний?
Но ныне ты здесь, – и, наверно, услышишь
Докучливых призраков шепот, – всегда за стеною,
Всегда
Не в этой комнате, а в соседней.
Наверно, проснувшись рядом со мною в ночи,
Поймешь ты однажды,
что где-то рядом есть комната без дверей,
Комната, запертая навеки.
Где-то – но ведь не здесь же?
Это всего лишь духи
Стонут и бродят, бормочут и тихо стенают...
Может тебе достанет отваги
Бежать из этого дома в ночную мглу,
Мчаться сквозь зимний холод
В одной кружевной сорочке?
Острый гравий дорожек садовых
Нежные ноги твои до крови изранит –
Если бы я захотел, – пошел бы по следу,
Собирая губами крови твоей
И слез твоих горьких капли...
Но, право, – к чему? Уж лучше я здесь подожду,
Ведь здесь так спокойно и тихо.
А на окно я, пожалуй, свечу поставлю,
Чтоб по пути домой,
любовь моя,
Ты с дороги не сбилась.
Видишь, как жизнь трепещет?
Точь-в-точь мотылек ночной!
И я постараюсь
Запомнить тебя такою –
Склоняясь головою на снежную грудь твою,
Слушая стук твоего сердца
в тайной комнате плоти...
 

ЗАПРЕТНЫЕ НЕВЕСТЫ БЕЗЛИКИХ РАБОВ В ПОТАЙНОМ ДОМЕ НОЧИ ПУГАЮЩЕЙ СТРАСТИ

      Forbidden Brides of the Faceless Slaves in the Secret House of the Night of Dread Desire
      Перевод. Т. Покидаева, 2007

 

I

 
      Где-то в ночи кто-то писал.
 

II

 
      Она бежала – слепо, безумно – по аллее под сенью темных деревьев, и гравий скрипел у нее под ногами. Сердце бешено колотилось в груди. Казалось, легкие сейчас взорвутся, больше не в силах вдыхать стылый воздух студеной ночи. Ее взгляд был прикован к большому дому в конце аллеи, свет в единственном окне наверху манил и притягивал ее, как пламя свечи – мотылька. В небе над головою и чуть дальше, в черном лесу за домом, верещали и бились ночные твари. С дороги, оставшейся за спиной, донесся короткий пронзительный вскрик – она очень надеялась, что это мелкий лесной зверек, ставший добычей голодного хищника, но уверенности все же не было.
      Она бежала, как будто за ней по пятам мчались адские легионы. Она ни разу не оглянулась, сберегая драгоценные секунды – до тех пор, пока не взлетела на крыльцо старого особняка. В бледном свете луны белая колоннада казалась иссохшим скелетом какого-то громадного зверя. Она схватилась рукой за дверную раму и жадно ловила ртом воздух, пытаясь отдышаться. Она напряженно смотрела на длинную темную аллею, ведущую к дому. Смотрела долго, как будто чего-то ждала, а потом постучалась в дверь. Сперва – боязливо и робко, потом – чуть настойчивее. Стук отдался гулким эхом в глубинах дома. Ей представилось, судя по эху, вернувшемуся к двери с той стороны, будто там, далеко-далеко, кто-то стучался в другую дверь, приглушенно и мертво.
      – Умоляю! – закричала она. – Если тут кто-то есть... кто-нибудь... откройте. Впустите меня, я вас очень прошу. Пожалуйста. – Она не узнала свой собственный голос.
      Мерцающий свет в окне наверху потускнел, и исчез, и вновь появился – в другом окне, этажом ниже. А потом – еще ниже. Один человек, со свечой. Свет растворился во тьме в глубине дома. Амелия затаила дыхание. Казалось, прошла целая вечность, и вот с той стороны двери донеслись звуки шагов, и сквозь щель под порогом наружу проник свет свечи.
      – Откройте, – прошептала она.
      Голос, когда он раздался, был сухим, точно старая кость – иссохший голос, похожий на хруст древних пергаментов и заплесневелых венков на могилах.
      – Кто там? – сказал голос. – Кто стучит? Кто пришел в этот дом в эту ночь всех ночей?
      Голос не приносил утешения. Она напряженно вгляделась в ночь, объявшую дом, потом выпрямилась в полный рост, убрала с лица черные локоны и сказала, надеясь, что ее голос не выдает страха:
      – Это я, Амелия Эрншоу, с недавних пор сирота, которая теперь поступает на службу гувернанткой к двум детям – сыну и дочке – лорда Фолкмера, чьи жесткие взгляды во время нашего собеседования в его лондонской резиденции вызвали у меня отвращение и одновременно очаровали, и чье орлиное лицо теперь преследует меня в сновидениях.
      – Тогда что вы делаете в этом месте, у этого дома, в эту ночь всех ночей? Замок Фолкмера находится в добрых двадцати лигах отсюда, с той стороны торфяных топей.
      – Кучер... гадкий, злой человек, и вдобавок немой... или он лишь притворялся немым, потому что не произнес ни единого слова и выражал свои мысли и пожелания только мычанием и хрипом... он проехал не больше мили по этой дороге, а потом показал мне при помощи жестов, что дальше он не поедет и что мне надо высаживаться. Я отказалась, и он грубо вытолкал меня из кареты, столкнул прямо на холодную землю, а сам развернулся и поехал обратно, настегивая лошадей, как безумный, а в карете остались мои чемоданы и сумка. Я кричала, звала его, но он не вернулся, а мне показалось, что в темноте леса шевельнулась еще более плотная тьма. Я увидела свет в вашем окне, и... и... – Она уже не могла притворяться храброй и разрыдалась, не договорив.
      – Ваш отец, – сказал голос с той стороны двери, – уж не достопочтенный ли это был Хьюберт Эрншоу?
      Амелия попыталась сдержать слезы.
      – Да, это он.
      – А вы... вы сказали, что вы сирота?
      Она подумала об отце, о его твидовом пиджаке. О водяной воронке, которая подхватила отца, и швырнула его прямо на камни, и унесла прочь от нее – навсегда.
      – Он умер, пытаясь спасти жизнь маме. Они оба утонули.
      Она услышала тихий скрип – это ключ провернулся в замке. Потом дважды лязгнули железные засовы, отпираемые с той стороны.
      – В таком случае добро пожаловать, мисс Амелия Эрншоу. Добро пожаловать в ваши наследственные владения, в этот дом, не имеющий имени. Добро пожаловать – в эту ночь всех ночей.
      Дверь распахнулась.
      На пороге стоял мужчина с черной свечой в руке; свет дрожащего пламени освещал его лицо снизу, отчего оно казалось нездешним, таинственным и жутким. Она подумала, что он похож на оживший фонарь из тыквы или на престарелого палача.
      Он сделал жест, приглашая ее войти.
      – Почему вы все время повторяете эту фразу? – спросила она.
      – Какую фразу?
      – «В эту ночь всех ночей». Вы повторили ее уже трижды.
      Он лишь молча взглянул на нее. Потом опять поманил – пальцем цвета иссохшей кости. Она вошла в дом, и он поднес свечу к ее лицу, близко-близко, и смотрел пристально и испытующе, и глаза его были не то чтобы по-настоящему безумны, но все же далекими от здравомыслия. Он смотрел испытующе, будто бы изучал, а потом тихо хмыкнул, кивнул головой и сказал только:
      – Сюда.
      Она пошла следом за ним по длинному сумрачному коридору. Мрак, бегущий от пламени свечи, ложился на стены причудливыми тенями. В этом пляшущем свете старинные напольные часы, и изящные кресла, и стол, казалось, слегка пританцовывали на месте. Старик долго перебирал ключи в связке, а потом отпер дверь в стене под лестницей. Из темноты за порогом вырвался запах – плесени, пыли, заброшенности.
      Она спросила:
      – Куда мы идем?
      Он кивнул, как будто не понял вопроса. А потом сказал:
      – Есть те, которые есть такие, какие есть. А есть те, которые не такие, какими кажутся. И есть еще те, которые только кажутся такими, какими кажутся. Запомни мои слова, хорошенько запомни, дочь Хьюберта Эрншоу. Ты меня понимаешь?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.