Но какой бы ни была эта статистика, она только что повысилась на единицу.

Кожаные покрытия сидений стали дымиться. Глядя прямо перед собой, Кроули левой рукой нашарил на кресле для пассажиров «Прелестные и аккуратные пророчества Агнес Безумцер» и переместил книгу в безопасное место – себе на колени. Хотелось бы ему, чтобы она это предсказала[72].

Потом пламя окружило машину.

Но он должен был продолжать ехать.

На другой стороне переезда было еще одно полицейское заграждение, чтобы предотвратить поток машин, пытающихся въехать в Лондон. Полицейские смеялись над историей, только что рассказанной по радио, о том, что полицейский на мотоцикле перехватил украденную полицейскую машину и открыл, что водитель – большой осьминог.

Некоторые полицейские во что угодно поверят. Но только не лондонские полицейские… Л.П. была самой твердой, самой цинично-прагматичной, самой упрямо приземленный частью полиции в Британии.

Трудно, очень трудно поразить полицейского из Л.П.

Поразить его может, к примеру, огромная, разбитая машина, которая является ни более, ни менее, чем огненным шаром, пылающим, ревущим, погнутым металлическим лимоном из Ада, ведет которую усмехающийся лунатик в темных очках, сидящий среди огня, машина эта оставляет след из черного дыма, и мчится она прямо на них со скоростью восемьдесят миль в час сквозь хлещущий дождь и ветер.

Каждый раз этот трюк срабатывает.

Карьер был тихим центром бушующего мира.

Гром не просто гремел сверху, он рвал воздух пополам.

– Ко мне еще друзья придут, – повторил Адам. – Скоро прибудут, и тогда взаправду начнем.

Пес начал выть. Больше это не был вой-сирена одинокого волка, это были странные колебания, издаваемые маленьким псом, попавшим в очень скверную ситуацию.

Пеппер сидела, глядя на свои колени. Она о чем-то думала.

Наконец она подняла глаза и уставилась в пустые серые глаза Адама.

– А ты какой кусочек получишь, Адам? – спросила она.

Грозу заменило неожиданное звенящее молчание.

– Что? – спросил Адам.

– Ну, ты мир разделил, да, и мы все по кусочку должны иметь – так какой у тебя будет кусочек?

Тишина пела как арфа, высоко и тонко.

– Да, – кивнул Брайан. – Ты нам никогда не говорил, какой кусочек отойдет тебе.

– Пеппер права, – добавил Венслидэйл. – Мне не кажется, что много чего останется, если все эти страны отойдут нам.

Рот Адама открылся и закрылся.

– Что? – произнес он.

– Какой кусочек – твой, Адам? – спросила Пеппер.

Адам на нее уставился. Пес перестал выть и направил на своего хозяина внимательный, задумчивый взгляд – так часто глядят ему подобные.

– Й-я? – переспросил он.

Стояла тишина, стояла одной нотой, что способна была заглушить шумы всего мира.

– Но у меня будет Тадфилд, – наконец ответил Адам на вопрос.

Они направили на него свои взгляды.

– И, и Нижний Тадфилд, и Нортон, и Нортоновский Лес…

Их взгляды по-прежнему были на него направлены.

Взгляд Адама прошелся по их лицам.

– Они – все, чего я когда-либо желал, – сообщил он.

Они покачали головами.

– Если хочу, могу их взять, – продолжал Адам, и в голосе его появился оттенок вызова, вызов же этот окружало неожиданное сомнение. – Могу их и улучшить. Лучше деревья сделать, чтоб вскарабкиваться, лучше пруды…

Его голос затих.

– Не можешь, – ответил Венслидэйл твердо. – Они не такие, как Америка и все другие места. Они по-настоящему настоящие. Да и вообще, они нам всем принадлежат. Они наши.

– И улучшить их не можешь, – добавил Брайан.

– Точно, а если бы и улучшил, мы бы знали, – подвела итог Пеппер.

– А, если вас это волнует, не волнуйтесь, – отозвался Адам возвышенно, – я ведь могу всех вас заставить делать то, чего я хочу…

Он остановился, уши его в ужасе слушали то, что говорил его рот.

Они стали отходить.

Пес положил лапы на голову.

Лицо Адама выглядело как олицетворение распада империи.

– Нет, – проговорил он хрипло. – Нет. Вернитесь! Я вам приказываю.

Они замерли в середине шага.

Адам на них уставился.

– Нет, я не это имел в виду… – начал он. – Вы мои друзья…

Его тело дернулось. Голова его откинулась назад. Он поднял руки и заколотил кулаками, словно хотел ударить небо. Лицо его искривилось. Меловой пол разошелся трещинами под его кедами.

Адам открыл рот и закричал. Это был звук, который не могло издать горло простого смертного; звук вырвался из карьера, смешался с грозой, заставил тучи свернуться в новые и неприятные формы.

Он продолжался и продолжался.

Он отдавался по всей вселенной, которая гораздо меньше, чем представляется физикам. Он заставил греметь небесные сферы.

Он говорил о потере, и он очень долго не кончался.

А потом кончился.

Что-то утекло.

Голова Адама опять опустилась вниз.

Что бы раньше ни стояло в старом карьере, теперь там стоял Адам Янг.

Больше знающий Адам Янг, но все равно Адам Янг. Возможно, больше Адама Янга, чем было когда-либо раньше.

Ужасное молчание в каменоломне сменилось более знакомым, уютным молчанием, просто-напросто отсутствием звука.

Освобожденные Они съежились, прижавшись к меловой скале, и во все глаза смотрели на него.

– Все нормально, – проговорил Адам тихо. – Пеппер? Венсли? Брайан? Вернитесь сюда. Все нормально. Все нормально. Я теперь все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе все это произойдет. По правде произойдет. Если мы что-то не сделаем, произойдет.

Водопроводная система в Жасминовом Домике напрягалась, гремела и поливала Ньюта душем из воды цвета легкого хаки. Но она была холодной. Вероятно, это был холоднейший холодный душ, который Ньюту довелось в жизни принимать.

Ничего хорошего душ не сделал.

– Красное небо, – проговорил он, вернувшись. Чувствовал он себя слегка маниакально. – В полпятого дня. В августе. Что это значит? Типа радует моряков, скажешь? В смысле, если красное небо на закате радует моряка, то что еще нужно для счастья человеку, управляющему компьютерами на супертанкере? Или красному вечернему небу радуются пастухи? Никогда не могу вспомнить.

Анафема взглянула на штукатурку в его волосах. Душ ее не смыл; он ее просто намочил и распространил, так что казалось, что на Ньюте белая шляпа с волосами.

– Неплохая шишка у тебя, наверное, – бросила она.

– Нет, это когда я головой об стену ушибся. Знаешь, когда ты…

– Да, – Анафема задумчиво выглянула в разбитое окно. – Ты бы сказал, что оно цвета крови? – спросила она. – Это очень-очень важно.

– Нет, этого бы я не сказал, – ответил Ньют, поезд мыслей которого временно сошел с рельс. – Не то чтобы крови. Более розовый. Вероятно, из-за грозы в воздух куча пыли попала.

Анафема перебирала карточки «Прелестных и аккуратных пророчеств».

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Пытаюсь найти связанный со всем этим текст. Я все еще не могу…

– Не думаю, что это нужно, – отозвался Ньют. – Я знаю, что значит остальное на карточке 3477. Я это понял, когда я…

– Как это – ты знаешь, что значит?

– Я это по пути сюда видел. И не надо так кричать. У меня голова болит. То и значит, что видел. Это над воротами вашей военно-воздушной базы написано: «Мир – наша профессия». Они перед базами всегда такое пишут. Знаешь, типа: Эс-Эй-Си, Крыло номер 8657745, Кричащие Голубые демоны, Мир – Наша Профессия. Или что-то подобное. – Ньют сжал голову руками. Эйфория определенно уходила. – Если ты права, там прямо сейчас какой-то сумасшедший все ракеты к запуску готовит и открывает окна запуска. Или как там их называют.

– Нет там ничего такого, – ответила Анафема твердо.

– Ну да? Я фильмы видел! Назови хоть одну вескую причину, по которой ты можешь быть так уверена.

– Там нет никаких бомб. Или ракет. Здесь все это знают.

– Но это же военно-воздушная база! На ней есть взлетно-посадочные полосы!

– Но они же для обычных транспортных самолетов и не более того. Все, что у них есть – оборудование для связи. Радиостанции и что-то подобное. Совершенно никакой взрывчатки.

Ньют уставился на нее.

Взглянем на Кроули, мчащегося со скоростью 110 миль в час по М40 в сторону Оксфордшира. Даже самый невнимательный наблюдатель заметил бы несколько странных деталей в его облике. Стиснутые зубы, к примеру, или исходящий из-за его очков тусклый красный свет. И машина. Уж машина-то точно о многом говорила.

Кроули начал путешествие в своем «Бентли», и будь он проклят, если и закончить его в своем «Бентли» не собирался. Теперь даже самый сдвинутый на машинах человек, у которого есть пара собственных водительских очков, не смог бы сказать, что эта машина – старый «Бентли». Уже нет. Он даже не смог бы сказать, что это машина когда-то была «Бентли». Лишь на пятьдесят процентов у него была бы уверенность, что это вообще когда-либо было машиной.

Для начала, на ней не осталось краски. Может, она все еще и была черной там, где не была ржавого, размазанного красно-коричневого цвета, но это был тусклый черный цвет угля. Она путешествовала в своем собственном огненном шаре, как космическая капсула, прошедшая очень трудный вход в атмосферу.

Вокруг металлических ободов колес осталась тонкая оболочка из превратившейся в корку, расплавившейся резины, но если учесть, что каким-то образом эти ободы находились в дюйме над поверхностью дороги, то это особо дела не меняло, все равно они двигались ровно.

Машина должна была развалиться много миль назад.

Именно то, как трудно было ее удерживать в стабильном состоянии, и заставляло Кроули сжимать руль, ответная же реакция биополя красила его глаза в ярко-красный цвет. И еще приходилось все время помнить, что нельзя начать дышать.

Так отвратительно он себя с четырнадцатого века не чувствовал.

Атмосфера в карьере теперь была подружественней, но все еще напряженной.

– Вы должны помочь мне с этим разобраться, – говорил Адам. – Люди уже тысячи лет пытаются разобраться, но нам надо разобраться прямо сейчас.

Они кивнули – нужно, так разберемся.

– Понимаете, дело в том, – продолжал Адам, – дело в том, это как – ну, вы знаете Жирного Джонсона.

Они кивнули. Все они знали Жирного Джонсона и членов другой шайки Тадфилда. Они были старше и не самые приятные. Редкая неделя проходила без схватки.

– Ну и, – говорил Адам, – мы всегда побеждаем, так?

– Почти всегда, – поправил его Венслидэйл.

– Почти всегда, – согласился Адам. – И…

– По крайней мере, более, чем в половине случаев, – прервала его Пеппер. – Потому что помните, какой шум поднялся по поводу вечеринки стариков в деревне, когда мы…

– Это не считается, – бросил Адам. – Их ругали ровно так же, как нас. И вообще, старикам должен нравиться шум, издаваемый играющими детьми, где-то я это читал. Не знаю, почему нас надо ругать только потому, что мы не такие же старики… – Он сделал паузу. – В общем… мы лучше них.

– О, конечно мы лучше них, – улыбнулась Пеппер. – Насчет этого ты прав. Уж конечно лучше них. Просто мы не всегда побеждаем.

– Давайте предположим, – продолжил Адам медленно, – что мы их как следует побьем. Сделаем – сделаем так, чтобы их услали прочь или что-то такое. Добьемся того, что кроме нас, никаких шаек в Нижнем Тадфилде не будет.

– Что ты имеешь в виду, он будет… мертв? – спросил Брайан.

– Нет. Просто – просто они будут не здесь.

Они об этом подумали. Жирный Джонсон был частью их жизни с тех пор, как они достаточно подросли, чтобы бить друг друга искусственными локомотивами. Они попытались представить мир с дырой в форме Джонсона в нем.

Брайан почесал свой нос.

– Я считаю, без Жирного Джонсона будет жить лучше, – бросил он. – Помните, что он наделал на вечеринке по поводу моего дня рождения. А мне за это досталось.

– Не знаю, – покачала головой Пеппер. – В смысле, не так интересно будет без старика Жирного Джонсона и его шайки. Подумайте об этом. Сколько веселья было благодаря Жирному Джонсону и Джонсонитам. Вероятно, придется найти другую шайку или кого-то еще.

– Мне кажется, – заметил Венслидэйл, – … а что если спросить об этом людей в Нижнем Тадфилде, пусть скажут, лучше им будет без Джонсонитов или без Нас.

Судя по виду Адама, это предложение даже его шокировало.

Венслидэйл стоически продолжал:

– Клуб стариков пусть скажет. И Пики. И…

– Но мы же хорошие… – начал Брайан. Он смешался. – Ну ладно, – продолжил он, – но спорю, они подумают, что если бы нас всех здесь не было, было бы гораздо скучнее.

– Да, – кивнул Венслидэйл. – Это я и имею в виду.

– Живущие тут люди не хотят ни нас, ни Джонсонитов, – продолжал он угрюмо, – они всегда говорят о нас, просто ездящих на велосипедах, или катающихся на досках по их тротуарам, мол слишком много от них шума. Это как человек в книжках по истории говорил: «Чума на оба ваши дома».

Заявление это встречено было молчанием.

– Одна из этих голубых, – спросил в конце концов Брайан, – кажется, верещала: «Мой хозяин – Адам Янг», или что-то похожее? И что, мы ее повесим?

Обычно, когда Они были в настроении, такое заявление приводило к пятиминутному бессвязному обсуждению, но сейчас Адам чувствовал, что было не время для такого.

– То, что вы все говорите, – подвел он итог лучшим своим председательским тоном, – это то, что совсем не будет хорошо, если Жирно-Джонсониты окончательно побьют Нас или наоборот?

– Правильно, – согласилась Пеппер. – Потому что, – добавила она, – если мы их побьем, придется нам быть собственными смертельными врагами. Будем, например, мы с Адамом против Брайана и Венсли. – Она уселась на землю. – Каждому нужен свой Жирный Джонсон, – закончила она.

– Да, – кивнул Адам. – Так я и думал. Ничего хорошего нет в том, что кто-то победит. Так я и думал.

Он направил взгляд на Пса, а может, глядел он сквозь Пса.

– Мне кажется, все очень даже просто, – бросил Венслидэйл, садясь. – Не пойму, почему тысячи лет понадобились, чтобы с этим разобраться.

– Это потому, что люди, которые пытались разобраться, были мужчинами, – со значением ответила Пеппер.

– Не пойму, почему тебе надо обязательно на какую-то сторону вставать, – буркнул Венслидэйл.

– Конечно, мне надо на какую-то сторону вставать, – отозвалась Пеппер. – Каждый должен всегда вставать на какую-то сторону.

Адам, похоже, наконец-то принял решение.

– Да. Но я считаю, что можно самим создать собственную сторону. Думаю, вам лучше пойти и взять свои велосипеды, – проговорил он тихо. – Думаю, нам надо бы пойти и как бы поговорить с некоторыми людьми.

«Хрхрхрхрхрхр» – такой звук издавал мотороллер мадам Трейси, спускаясь по Кроуч Хай-стрит. Это было единственное средство передвижения, двигающееся на пригородной улице Лондона, забитой стоящими на месте машинами, такси и красными лондонскими автобусами.

– Никогда раньше такой пробки не видела, – проговорила мадам Трейси. – Интересно, что случилось – несчастный случай произошел, что ли?

– Вполне возможно, – ответил Азирафаил. А затем: – Мистер Шедвелл, если вы меня не обнимете, вы упадете. Эту штука на двоих не рассчитана, знаете ли.

– Троих, – пробормотал Шедвелл, держась за сиденье одной рукой, сжатой в побелевший от усилия кулак, другой же он держал Громовое Ружье.

– Мистер Шедвелл, я повторять не буду.

– Тогда тебе надо остановиться, чтоб мог я поменять положение оружия своего.

Мадам Трейси слегка виновато захохотала, но подъехала к бордюру и остановила мотороллер.

Шедвелл поменял положение, после чего обнял мадам Трейси двумя неохотными руками, а Громовое Ружье высилось между ними, как дуэнья.

«Хрхрхрхрхр» – они еще четыре минуты молча ехали сквозь дождь, и мадам Трейси осторожно объезжала машины и автобусы.

Глаза Трейси опустились на спидометр: «Это довольно глупо, – подумала она, – ведь он с 1974-ого вообще не работает, да и раньше-то не слишком хорошо работал».

– Дорогая леди, как быстро мы, по-вашему, едем? – спросил Азирафаил.

– А что?

– Просто у меня такое ощущение, что мы двигались бы несколько быстрей, если бы шли пешком.

– Ну, если на нем сижу только я, самая большая скорость около пятнадцати миль в час, ну а еще и с мистером Шедвеллом она должна быть, э, около…

– Четырех или пяти миль в час, – прервал он.

– Именно так, я полагаю, – согласилась она.

Из-за нее послышался кашель.

– Не можешь ли ты замедлить сию Адскую машину, женщина? – спросил бледный, пепельный голос. В адском пантеоне, который, понятное дело, Шедвелл единообразно и правильно ненавидел, у Шедвелла была специальная ненависть для демонов скорости.

– В таком случае, – рассуждал Азирафаил, – в Тадфилд доедем чуть меньше, чем за десять часов.

Мадам Трейси сделала паузу, а потом:

– А насколько вообще далеко этот Тадфилд?

– До него около сорока миль.

– Э, – отозвалась мадам Трейси, которая однажды съездила на мотороллере за несколько миль, в ближнее Финчли, чтобы увидеться с племянницей, но с тех пор ездила на автобусе из-за необычных звуков, которые стал издавать мотороллер на обратном пути.

– … если мы хотим туда вовремя попасть, нам придется ехать со скоростью около семидесяти, – продолжал Азирафаил. – Хмм. Сержант Шедвелл. Теперь держитесь очень крепко.

«Хрхрхрхрхр» – и голубой нимб начал появляться вокруг мотороллера и сидящих на нем, и мягкий свет ореолом окружил их всех.

«Хрхрхрхрхрхр» – и мотороллер с трудом оторвался от земли, не имея ничего видимого, что бы его поддерживало, он легонько подергивался, пока не достиг высоты около пяти футов, плюс-минус пара дюймов.

– Не смотрите вниз, сержант Шедвелл, – посоветовал Азирафаил.

– …. – ответил Шедвелл, глаза которого были закрыты так, что и щелки не осталось; его лоб покрывал пот; и не смотрел он вниз, никуда он не смотрел.

– Ну тогда мы отправляемся.

В каждом НФ-фильме с большим бюджетом есть момент, когда космический корабль размером с Нью-Йорк неожиданно набирает световую скорость. Бренчащий звук, словно сорвалась с края стола деревянная линейка, ослепительная вспышка света, и все звезды превратились в линии и исчезли. Это было точно так же, только вместо сверкающего космического корабля длиной в двенадцать миль был мотороллер – некогда ослепительно белый, теперь же уже потертый, ведь он работал двадцать лет. И никаких радужных спецэффектов не было. И, вероятно, была достигнута скорость не более двухсот миль в час. И вместо пульсирующего визга, поднимающегося вверх по октавам, раздалось просто – «хрхрхрхрхр»… ВРРУУ.

Но все равно все было точно так же.

Там, где М25 – теперь кричащий замороженный круг – пересекалось с ведущим в Оксфордшир М40, толпились полицейские, количество которых постоянно увеличивалось. С тех пор, как Кроули получасом раньше пересек раздел, число их удвоилось. Во всяком случае со стороны М40. Ни один лондонец теперь здесь не выедет.

Вдобавок к полиции, там стояло еще около двухсот человек и разглядывало М25 сквозь бинокли. Среди них были представители Армии Ее Величества, Отряда Избавления от Бомб, МИ5, МИ6, Спецотряда и ЦРУ. Также там стоял человек, продающий хот-доги.

Все замерзли и промокли, были озадачены и раздражены, за исключением одного офицера полиции, который замерз, промок, был озадачен, раздражен и рассержен.

– Слушайте. Мне наплевать, верите вы мне или нет, – вздохнул он, – я вам просто говорю, что я видел. Это была старая машина, «Роллс» или «Бентли», одна из этих роскошных старых машин, и она переехала мост.

Один из старших армейских техников его прервал:

– Не могла она этого сделать. Согласно нашим приборам, температура над М25 несколько выше 700 градусов по Цельсию.

– Или сто сорок градусов ниже нуля, – добавил его ассистент.

– … или сто сорок градусов ниже нуля, – согласился старший техник. – Какая-то тут странность, но, думаю, все легко можно объяснить какой-то ошибкой техники[73], остается, так или иначе, тот факт, что мы даже не можем вертолет провести прямо над М25 без того чтобы он не превратился в Горячий Вертолетный Бутерброд. И как же вы можете утверждать, что старая машина проехала над шоссе и осталась невредима?

— Я не говорил, что она проехала и осталась невредима, – поправил полицейский, который серьезно подумывал о том, чтобы покинуть Метрополитен Полис и присоединиться к делу своего брата, которой уходил со своей работы в Комитете по Электричеству, и собирался начать разводить кур. – Она загорелась. Но после этого продолжала ехать.

– Вы что, правда ожидаете, что кто-то из нас в это поверит?.. – начал кто-то.

Послышался высокий пронзительный звук, непрекращающийся, странный. Словно разом играет тысяча стеклянных гармоник, каждая из которых слегка расстроена; как звук молекул самого воздуха, вопящих от боли.

И «Врруу».

Над их головами, на высоте сорок футов, плыл маленький белый мотороллер, и на нем сидели женщина среднего возраста в розовом шлеме, и крепко за нее держащийся низкий человек в макинтоше и мотоциклетном шлеме (мотороллер был слишком высоко, никто не мог увидеть его плотно закрытых глаз, но они были закрыты). Вокруг мотороллера светился темно-голубой нимб, который на краях превращался в красный.

Женщина кричала. И кричала она вот что:

– Джеррронннимооооо!

Одним из достоинств «Васаби», которое Ньют при каждом удобном случае называл, было то, что если она была сильно разбита, узнать об этом было трудно. Ньюту приходилось съезжать на «Дике Терпине» на обочину, чтобы объехать попадавшие ветки.

– Я из-за тебя все карточки на пол уронила!

Машина со стуком вернулась на дорогу; тихий голосок откуда-то из-под отделения для перчаток произнес «Тревога – неправильное давление масла».

– Теперь я никогда их рассортировать не смогу, – простонала она.

– И не надо, – ответил Ньют маниакально. – Просто возьми какую-нибудь. Любую. Неважно, какую.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если Агнес права, и мы это делаем, поскольку она это предсказала, любая сейчас взятая карточка должна подойти. Логика.

– Нет, чепуха.

– Да? Слушай, ты и здесь-то потому, что она это предсказала. И ты подумала, что мы скажем полковнику? Если мы его увидим, а мы, конечно, не сможем.

– Если мы разумно себя поведем…

– Слушай, я знаю такие места. В них, Анафема, ворота сторожат огромные охранники в белых касках и у них, понимаешь ли, настоящее оружие, с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут войти прямо в тебя, попрыгать внутри и выйти из той же дырки, прежде чем ты успеешь сказать: "Извините, у нас есть причина полагать, что вот-вот, в любую секунду, начнется Третья Мировая Война, и именно отсюда будут управлять этим шоу", – а еще у них есть серьезные люди в костюмах и толстых куртках, которые приводят тебя в маленькую комнату без окон и задают вопросы типа: «Вы сейчас являетесь, или, может, когда-либо были, членом какой-то направленной на свержение власти розовой организации, такой, как какая-то британская политическая партия? И…»

– Мы уже почти приехали.

– Слушай, там ворота, и проволочные заборы, и куча еще всего! Небось, еще и такие псы, которые людей едят!

– По-моему, ты слишком уж волнуешься, – заметила Анафема.

– Слишком волнуюсь? Нет, я очень тихо беспокоюсь, что меня кто-то может застрелить!

– Я уверена, Агнес бы упомянула, если бы нам грозила такая опасность. Она такое очень хорошо предсказывала.

Она начала рассеянно перебирать свои карточки.

– Знаешь, – проговорила она, аккуратно разделяя карточки на две кучки и вновь смешивая их в одну, – я где-то читала, что есть секта, верящая, что компьютеры – орудия Дьявола. Они говорят «Армагеддон придет, поскольку Антихрист хорошо будет ими владеть». По-видимому, это упомянуто где-то в «Откровениях». Думаю, я это, должно быть, недавно прочла в газете…

– «Дейли Мейл», «Письмо из Америки», – ответил Ньют. – Прямо за историей про женщину из Чэрви, Небраска, которая свою утку научила играть на аккордеоне.

– Мм, – ответила Анафема, раскладывая перевернутые карточки у себя на коленях.

«Так значит, компьютеры – орудия Дьявола?» – подумал Ньют. Он легко в это мог поверить. Должны же быть компьютеры чьими-то орудиями, и еще он точно знал, что этот кто-то точно не он.

Машина резко затормозила.

Самолетная база выглядела побитой. Рядом с входом упало несколько больших деревьев, и какие-то люди пытались убрать их. Часовой без интереса за ними наблюдал, но он вполоборота повернулся и холодно поглядел на машину.

– Ладно, – бросил Ньют. – Возьми карточку.

3001. За Орлиным Гнездом выпал славный Пепел.

– Это все?

– Да. Мы всегда думали, что это имеет какое-то отношение к Русской Революции. Продолжай ехать по этой дороге и сверни влево.

Повернув, они попали на узкую дорожку, с левой стороны которой находился забор огораживающий базу по периметру.

– А теперь подъедь вон туда. Здесь часто стоят машины, и никто на них внимания не обращает, – продолжила Анафема.

– Что это за место?

– Местная Дорожка Любовников.

– Это поэтому она, похоже, покрыта резиной?

Они прошли около ста ярдов по затененной дорожке вдоль ограды, когда достигли пепельного дерева. Агнес была права. Оно было очень даже славное. Упало прямо на забор.

На нем сидел охранник. Он был негром. Ньют всегда виновато себя чувствовал в присутствии негров-американцев, как будто его могли упрекнуть в двухстах годах торговли рабами.

Когда они подошли, человек встал, но тут же расслабился.

– О, привет, Анафема, – проговорил он.

– Привет, Джордж. Жуткая была гроза, верно?

– Точно.

Они продолжали идти. Он наблюдал за ними краем глаза.

– Ты его знаешь? – спросил Ньют, заставив себя говорить беззаботно.

– О, конечно. Иногда некоторые из них приходят в паб. Они по-своему неплохи – такие чистенькие.

– Он выстрелит в нас, если мы попытаемся пройти внутрь? – спросил Ньют.

– Вполне может угрожающе наставить на нас винтовку, – признала Анафема.

– Мне и этого хватит. И что ты предлагаешь теперь делать?

– Ну, Агнес-то должна была что-то знать. Так что, я полагаю, мы просто подождем. Теперь, когда ветер ослаб, стало получше.

– А-а-а, – Ньют посмотрел на скапливающиеся на горизонте тучи. – Старая добрая Агнес, – проговорил он.

Адам, крутя педали, ехал по дороге, Пес бежал сзади и время от времени от сильнейшего возбуждения пытался куснуть заднюю шину.

Послышался звенящий звук, и со своей дорожки выехала Пеппер. О приближении велосипеда Пеппер всегда можно было догадаться заранее. Она думала, его здорово улучшил кусок картона, хитро прикрепленный к колесу. Коты давно разбегались с ее пути, когда она была от них еще в двух кварталах.

– Я считаю, мы можем срезать по Дроверз Лейн, а потом проехать через Лес Раундхед, – проговорила Пеппер.

– Там всюду грязь, – возразил Адам.

– Правильно, – нервно ответила Пеппер. – Там всюду грязь. Мы должны проехать мимо меловой ямы. Там из-за мела всегда сухо. А потом мимо той фермы, что использует сточные воды.

Их догнали Брайан и Венслидэйл. Велосипед Венслидэйла был черным, сверкающим и приличным. Принадлежащий Брайану когда-то мог быть белым, но его цвет затерялся под толстым слоем грязи.

– Идиотизм – называть это военной базой, – буркнула Пеппер. – Я туда как-то сходила, когда день открытых дверей был, и не было никакого оружия, никаких ракет, ничего такого. Только рычаги, циферблаты, да играли духовые оркестры.

– Да, – кивнул Адам.

– Не особенно военные вещи-то, рычаги и циферблаты, – проговорила Пеппер.

– Не знаю, не знаю, – отозвался Адам. – Много удивительных вещей можно сделать с помощью рычагов и циферблатов.

– Мне подарили на Рождество набор, – проговорил Венслидэйл в ответ на это. – Кучу электрических штук. И среди них несколько рычагов и циферблатов. Можно было сделать радио или какую-то пищащую штуку.

– Не знаю, – задумчиво протянул Адам. – Я думаю, что, скорее всего, определенные люди влезут в мировую военную сеть и прикажут всем компьютерам и связанным с ними прочим штукам начать драться.

– Ух ты! – воскликнул Брайан. – Жуть какая.

– Типа того, – кивнул Адам.

Быть президентом Ассоциации Резидентов Нижнего Тадфилда – высокая и одинокая судьба.

Р.П.Тайлер, низкий, хорошо откормленный, удовлетворенный, стуча ногами, шагал вниз по деревенской дорожке, сопровождаемый миниатюрным пуделем своей жены, кличка которого была Шутзи. Р.П.Тайлер знал четкую разницу между добром и злом, никакого морального серого цвета в его жизни не было. Он, правда, не был доволен тем, что его удостоили знания добра и зла. Он считал, что его долгом было сообщить об этом миру.

Трибуна из ящиков, полемические стихи, листовки были не для Р.П.Тайлера. Избранным Р.П.Тайлером форумом была колонка для писем тадфилдского «Рекламщика». Если дерево соседа было достаточно невнимательно, чтобы сбрасывать свои листья в сад Р.П.Тайлера, Р.П.Тайлер сначала аккуратно все их собирал, складывал в коробки и с суровой запиской оставлял эти коробки у входной двери соседа. Потом он писал письмо в тадфилдский «Рекламщик». Если он видел, как на деревенской лужайке сидят подростки, их переносные плейеры играют, и они наслаждаются жизнью, он обязан был им поведать, что они поступают неправильно. После того, как он сбегал от их насмешек, он писал в тадфилдский «Рекламщик» про Ухудшения Морали и Юношества Сегодня.