Грузовик рассыпал весь свой груз по М6. По бумагам грузовик был загружен листами рифленого железа, только двое патрульных-полицейских с трудом могли поверить этому.

– Так вот что я хочу знать – откуда вся эта рыба появилась? – спросил сержант.

– Я же вам сказал. С неба упала. В одну секунду я по шоссе еду со скоростью шестьдесят, в следующую, бух!, двадцатифунтовый лосось разбивает переднее стекло. Так что я руль поворачиваю, и поскользнулся на этом, – он показал на остатки рыбы-молота под грузовиком, – и в это въехал. – Это было кучей рыбы разных цветов и форм высотой в тридцать футов.

– Вы пили, сэр? – спросил сержант, почти не надеясь на положительный ответ.

– Конечно, я не пил, вы, идиот! Рыбу же видите, разве, нет?

С верху кучи довольно-таки большой осьминог помахал им вялым щупальцем.

Сержант успешно поборол желание помахать в ответ.

Полицейский констебль наполовину залез в полицейскую машину, говоря по радио.

– … рифленое железо и рыба, блокирующие южное направление М6 примерно в полумиле на север от развилки десять. Нам придется всю южную дорогу закрыть. …Да.

Дождь полил с удвоенной силой. Маленькая форель, чудом пережившая падение, начала энергично плыть в сторону Бирмингема.

– Это было замечательно, – сообщил Ньют.

– Отлично, – откликнулась Анафема. – Каждый себя почувствовал чудесно.

Она встала с пола, оставив свою одежду разбросанной по ковру, и ушла в ванную.

Ньют повысил голос.

– Я имею в виду, по-настоящему замечательно. По-настоящему, по-настоящему замечательно. Всегда надеялся, что будет, и было.

Слышался звук бегущей воды.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Душ принимаю.

– А.

Он малой частью мозга задумался, всем ли надо потом душ принимать, или только женщинам. И было у него подозрение, что как-то это связано с бидетами[68].

— Знаешь что, – проговорил Ньют, когда Анафема вышла из комнаты, укутанная пушистым розовым полотенцем. – Можем еще раз это проделать.

– Нет, – ответила она, – не сейчас.

Она закончила вытираться, начала поднимать с пола одежду и беззастенчиво надевать ее. Ньют, мужчина, всегда готовый полчаса подождать освобождения кабинки для переодевания в бассейне, лишь бы не раздеваться в присутствии другого человеческого существа, был несколько шокирован и весьма возбужден.

Кусочки ее тела появлялись и исчезали, как руки фокусника; Ньют все пытался сосчитать, сколько у нее сосков, и не мог, что ж, на самом-то деле ему было наплевать.

– Почему же нет? – спросил Ньют. Он собирался заметить, что это может занять совсем немного времени, но внутренний голос посоветовал этого не делать. Он весьма повзрослел в короткий период времени.

Анафема пожала плечами, что довольно трудно сделать, когда натягиваешь узкую черную юбку.

– Она сказала, мы это только раз сделали.

Ньют два или три раза открыл рот, а затем бросил:

– Не было этого. Проклятье, не было. Это она не могла предсказать. Не верю я в это.

Анафема, уже полностью одетая, прошла к своей картотеке, достала одну карточку и передала ему.

Ньют прочел ее, покраснел и отдал обратно, плотно сжав губы.

Дело было не только в том факте, что Агнес знала и рассказала все с помощью самого понятного кода: на протяжении веков различные Прибборы на полях написали маленькие ободрительные комментарии.

Она передала ему сырое полотенце.

– Вот, – бросила она. – Побыстрей давай. Мне надо сэндвичи сделать, и мы должны приготовиться.

Он взглянул на полотенце.

– Это для чего?

– Для твоего душа.

А. Так это было то, что делали и женщины, и мужчины. Он был доволен, что сумел с этим разобраться.

– Но быстренько там все делай, – повелела она.

– Почему? Нам отсюда надо уйти в ближайшие десять минут, пока не взорвалось здание?

– О, нет. У нас есть еще пара часов. Просто я большую часть горячей воды уже использовала. У тебя в волосах куча штукатурки.

Последний, утихающий порыв ветра от грозы дул вокруг Жасминового Домика, а Ньют, стратегически держа перед собой сырое розовое полотенце, более не пушистое, отправился, принимать холодный душ.

Во сне Шедвелла, он витает высоко в воздухе над деревенской лужайкой. В ее центре находится огромная куча щепок от деревьев и сухих веток. В центре кучи деревянный столб. Мужчины, женщины, дети стоят вокруг на траве, глаза их ярки, щеки розовы, они ждут, они взволнованны.

Неожиданная кутерьма: десять человек идут по лужайке, ведя красивую женщину средних лет; должно быть, она очень даже возбуждала в молодости, и в спящее сознание Шедвелла заползает слово «живая». Впереди нее идет солдат Охотников на Ведьм Ньютон Пульцифер. Нет, это не Ньют. Этот человек постарше, и одет он в черную кожу. Шедвелл с одобрением узнает древнюю униформу майора Охотника на Ведьм.

Женщина залезает на костер, закидывает назад руки, и ее привязывают к столбу. Костер зажигают. Она говорит что-то говорит толпе, но Шедвелл слишком высоко, чтобы услышать, что же. Толпа собирается вокруг нее.

«Ведьма, – думает Шедвелл. – Они сжигают ведьму». В нем это вызывает теплое чувство. Это было правильное положение вещей, так и должно быть. Так было задумано.

Только…

Теперь она прямо на него смотрит и произносит:

– И тебя это тоже касается, старый ты глупец безумный.

Только она скоро умрет. Сгорит, умрет. И, Шедвелл понимает в своем сне, это ужасный вид смерти.

Пламя поднимается выше.

А женщина смотрит вверх. Она прямо на него глядит, хоть он и невидим. И она улыбается.

А потом раздается жуткое «бабах».

«Гром раздался», – подумал Шедвелл, проснувшись – и у него было не желающее исчезать ощущение, что на него по-прежнему кто-то смотрит. Он открыл глаза, и тринадцать стеклянных глаз глядели на него с разных шкафов будуара мадам Трейси, глядели с разных смутно различимых лиц.

Он отвернулся, и взглянул в глаза кого-то, внимательнейше на него глядящего. Это был он сам.

«Ох, – подумал он в ужасе, – это один из тех случаев, „вне-тела-своего“, я вижу тело свое, в этот раз я, точно, помер…».

Он делал бешеные движения пловца, чтобы достичь своего тела, а затем, как это всегда бывает в таких случаях, все стало понятно.

Шедвелл мигнул и задумался, зачем кому-то может захотеться приладить зеркало на потолок спальни. Он пораженно покачал головой.

Он уселся на постели, натянул сапоги и осторожно встал. Чего-то не хватало. Сигареты. Он засунул руку глубоко в карман, вытащил бумагу и принялся сворачивать сигарету.

Он знал, что спал. Шедвелл не помнил свой сон, но чувствовал он себя после него неуютно, каким бы он ни был.

Он зажег сигарету. И увидел свою правую руку, сильнейшее оружие. Оружие судного дня. Он навел один палец на одноглазого плюшевого мишку на камине.

– Бах, – бросил он и глухо захохотал. Он не привык хохотать, поэтому начал кашлять, что значило, что он вернулся на знакомую землю. Ему хотелось чего-нибудь выпить. Баночку сладкого сгущенного молока.

У мадам Трейси оно, наверное, найдется.

Он, топая, выбрался из ее будуара и направился в кухню.

Возле маленькой кухни он остановился. Она с кем-то говорила. С мужчиной.

– И что же конкретно вы хотите, чтобы я с этим сделала? – спрашивала она.

– Ах ты ублажающая телом, – пробормотал Шедвелл. У нее там явно был один из посещавших ее господ.

– Честно говоря, милая леди, в настоящий момент мои планы, так уж вышло, несколько неустойчивы.

Кровь Шедвелла похолодела. Он промаршировал сквозь занавеску из шариков, вопя:

– Грехи Гоморры и Содома! Беззащитностью пользуясь гурии! Только через мой труп!

Мадам Трейси подняла голову и улыбнулась ему. В комнате никого больше не было.

– Где он? – вопросил Шедвелл.

– Кто? – спросила мадам Трейси.

– Какой-то неженка южный, – ответил он. – Я слышал его. Здесь был он, тебе предлагая вещи разные. Я слышал его.

Рот мадам Трейси открылся, и голос произнес:

– Не просто Какой-то Южный Неженка, сержант Шедвелл. ЮЖНЫЙ НЕЖЕНКА.

Шедвелл уронил свою сигарету. Он вытянул свою руку, которая слегка тряслась, и наставил палец на мадам Трейси.

– Демон, – прокаркал он.

– Нет, – возразила голосом демона мадам Трейси. – Знаю я, что вы думаете, сержант Шедвелл. Вы думаете, что вот-вот эта голова начнет крутиться и вертеться и меня начнет тошнить гороховым супом. Не начнет. Я не демон. И прошу вас послушать то, что я скажу.

– Замолчи, демон, порождение мрака, – повелел Шедвелл. – Ложь твою извращенную слушать я не буду. Знаешь, что сие такое? Сие рука. Пальца четыре. Большой один. Одного из вас уж утром этим рука моя изгнала. Теперь убирайся и ты из главы доброй женщины сей, иль я тебя отправлю в царство, что грядет.

– Вот в этом и есть проблема, – проговорила собственным голосом мадам Трейси. – Царство, что грядет. Вот-вот придет. В этом-то и проблема. Мне про это-то и говорил мистер Азирафаил. Теперь, мистер Шедвелл, прекратите быть старым глупышом, сядьте, выпейте чая, и я вам все объясню.

– Женщина, никогда слушать я не буду его адские обольщения, – буркнул Шедвелл.

Мадам Трейси ему улыбнулась.

– Старый ты глупыш, – проговорила она.

Все остальное он бы перенес.

Он сел.

Но руку свою не опустил.

Качающиеся впереди знаки сообщали, что южная дорога закрыта, и маленький лес заграждающих оранжевых конусов, перенаправлял едущих на северные дороги. Другие знаки велели едущим снизить скорость до тридцати миль в час. Полицейские машины пасли водителей, как овчарки с красными полосками.

Четверо байкеров игнорировали все знаки, и конусы, и полицейские машины, и продолжали ехать по пустой южной дороге М6. Другие четверо байкеров, едущие прямо за ними, чуть снизили скорость.

– Нам, э, остановиться надо, или что-то такое? – спросил По-Настоящему Крутые Люди.

– Да. Может, там дорога забита, – согласился Наступание В Собачье Дерьмо (ранее Все Иностранцы, Особенно Французы, ранее Вещи, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь, никогда по-настоящему Безалкогольное Пиво, недолго Смущающие Личные Проблемы, ранее известный как Сказз).

– Мы другие Четыре Всадника Апокалипсиса, – отозвался С.Т.П. – Мы делаем то, что делают они. Мы следуем за ними.

Они ехали на юг.

– Мир будет только для нас, – говорил Адам. – Все всегда портили другие люди, но мы можем от этого избавиться и начать все заново. Разве не здорово будет?

– Вы, я полагаю, знакомы с Книгой Откровений? – спросила мадам Трейси голосом Азирафаила.

– Да, – ответил Шедвелл, хотя знаком не был. Известная ему Библия начиналась и кончалась Исходом, главой двадцать-два, стихом восемнадцать, который говорил про ведьм, страдания жизни, и что должно с ведьмами делать. Он однажды глянул на девятнадцатый стих, который был об убийстве людей, возлегавших со зверьми, но решил, что это вне его юрисдикции.

– Тогда вы слышали про Антихриста?

– Да, – откликнулся Шедвелл, который как-то видел все объяснявший фильм. Что-то, насколько он помнил, про падающих с грузовиков и отрезающих людям головы листах стекла. Никаких там настоящих ведьм не было. Он на половине заснул.

– Антихрист в этот самый момент находится на Земле, сержант. Он начинает Армагеддон, Судный День, пусть даже и сам этого не знает. Небеса и Ад готовятся к войне, и все будет довольно грязно.

Шедвелл просто хрюкнул.

– Мне не позволено самому что-либо предпринимать по этому поводу, сержант. Но я уверен, вы понимаете, что разрушение мира не может быть дозволено любым разумным человеком. Я прав?

– Да. Полагаю, – ответил Шедвелл, сося сгущенное молоко из слегка ржавой банки, найденной мадам Трейси под раковиной.

– Тогда, сержант, остается лишь один возможный выход. И вы – единственный человек, на которого я могу положиться. Антихриста надо убить, сержант Шедвелл. И сделать это должны вы.

Шедвелл нахмурился.

– Насчет этого не знаю, – ответил он. – Армия охотников на ведьм лишь ведьм убивает. Сие одно из правил. И, конечно, демонов и чертенят.

– Да, но Антихрист – больше, чем просто ведьма. Он – он ВЕДЬМА. Он настолько ВЕДЬМА, насколько это вообще возможно.

– Трудней ли будет избавиться от него, чем, скажем, от демона? – спросил Шедвелл, лицо которого стало проясняться.

– Не сильно, – отозвался Азирафаил, который, чтобы от демонов избавиться, никогда не делал ничего, кроме того, что очень твердо намекал, что у него, Азирафаила, была кое-какая работа, и не припозднились ли они? И Кроули намек всегда понимал.

Шедвелл опустил взгляд на свою правую руку и улыбнулся. Потом он замешкался.

– Антихрист тот – сколько сосков у него?

"Цель оправдывает средства, – подумал Азирафаил. – И благими намерениями вымощена дорога в Ад[69]". И он бодро и убедительно проговорил:

— Куча. Тысячи. Его грудь вся ими покрыта – по сравнению с ним Диана Эфесская ничто, словно бы вообще сосков не имеет.

– Насчет вашей Дианы я не знаю, – ответил Шедвелл, – но коли ведьма он, а по мне, сие так и есть, то – говорю как в АОнВ сержант – я ваш человек.

– Хорошо, – отозвался Азирафаил, говоря ртом мадам Трейси.

– Лично я насчет этого дела, убийства, не так уверена, – заметила сама мадам Трейси. – Но если есть выбор – этот человек, Антихрист, или все остальные, – полагаю, у нас нет выбора.

– Именно, дорогая леди, – ответила она. – Сержант Шедвелл. Есть у вас оружие?

Шедвелл погладил свою правую руку левой, сжимая и разжимая кулак.

– Да, – ответил он. – Это у меня есть.

И он поднял к губам два пальца и тихонько на них подул.

Последовала пауза.

– Ваша рука? – спросил Азирафаил.

– Да. Ужасно оружие сие. С тобою покончило, порождение мрака, разве нет?

– А нет ли у вас чего более, э, существенного. Нет ли Золотого Кинжала Меггидо? Или Шивы Кали?

Шедвелл покачал головой.

– Есть немного шпилек, – предложил он. – И Громовое Ружье Полковника-Охотников-на-Ведьм Не-Должен-Ты-Есть-Какую-Живую-Вещь-С-Кровью-Иль-Колдовством-Пользоваться-Иль-Времена-Ругать Далримпля… Могу зарядить его серебряными пулями.

– Это против оборотней-вервольфов, по-моему, – покачал головой Азирафаил.

– Чеснок?

– Вампиры.

Шедвелл пожал плечами.

– А, ладно, все равно нет никаких необычных пуль. Но Громовое Ружье всем стреляет, чем угодно. Я пойду его принесу.

И он пошаркал прочь, думая: «Зачем мне нужно другое оружие? Я с рукою человек».

– Дорогая леди, – произнес Азирафаил. – Полагаю, в вашем распоряжении есть работающее средство передвижения.

– О да, – ответила мадам Трейси. Она прошла в угол кухни, где подняла розовый мотоциклетный шлем с нарисованным на нем желтым подсолнухом и одела его, закрепив под подбородком. Потом она порылась в шкафчике, достала триста или четыреста каких-то пластиковых коробок и кучу желтеющих местных газет, потом пыльный зеленый шлем с надписью по верху «ЛЕГКО ЕЗДИТЬ», подарок от ее племянницы Петулы, подаренный двадцать лет назад.

Шедвелл, вернувшийся с Громовым Ружьем за плечом, неверяще на нее выпучился.

– Не понимаю, чего вы так смотрите, мистер Шедвелл, – сказала она ему. – Он припаркован внизу, у дороги. – Она передала ему зеленый шлем. – Вы должны это надеть. Закон. Не знаю, позволяется ли посадить трех человек на один мотороллер, даже если двое, э, есть один. Но такой уж случай. И я уверена, будет вполне безопасно, если вы хорошенько и крепко меня обнимете. – И она улыбнулась. – Разве не здорово будет?

Шедвелл побелел, что-то неразборчиво пробормотал и надел зеленый шлем.

– Что-что, мистер Шедвелл? – мадам Трейси пронзительно на него посмотрела.

– Я сказал, да закидает Дьявол землею, накопанной лопатою, то место, откуда дети твои рождаются, – повторил Шедвелл.

– Не смейте больше таким языком говорить, мистер Шедвелл, – велела мадам Трейси и повела его к выходу из коридора и вниз по ступенькам к Кроуч Хай-стрит, где старый мотороллер готов был увести прочь их двоих, ну ладно, троих.

Грузовик перекрыл дорогу. И рифленое железо перекрыло дорогу. И куча рыбы высотой в тридцать футов перекрыла дорогу. Это была одна из эффективнейше перекрытых дорог, когда-либо виденных сержантом. Дождь не помогал.

– Можете сказать, когда сюда бульдозеры доберутся? – прокричал он в свое радио.

– Мы кррк делаем все, что кррк – раздался ответ.

Он почувствовал, как что-то дергает его за обшлаг брюк, и глянул вниз.

– Омары? – он слегка вздрогнул, подпрыгнул и очутился на крыше полицейской машины. – Омары, – повторил он.

Их было около тридцати – некоторые длиннее трех футов. Большинство шагали вверх по шоссе; полдюжины остановились, чтобы осмотреть полицейскую машину.

– Что-то не так, сержант? – спросил полицейский констебль, который записывал детали, сообщаемые водителем грузовика на обочине.

– Просто я омаров не люблю, – мрачно ответил сержант, закрывая глаза. – Дурно сразу становится. Ног слишком много. Я тут чуток посижу, а вы мне скажете, когда все уйдут.

Он сидел наверху машины среди дождя и чувствовал, как вода затекает в низ его брюк.

Послышался низкий рык. Гром? Нет. Он продолжался и приближался. Мотоциклы. Сержант открыл один глаз.

Иисусе Христе!

Их было четверо, и они ехали явно со скоростью, больше сотни. Он собирался спуститься, помахать им, покричать, но они уже промчались мимо, направляясь к перевернутому грузовику.

Сержант ничего не мог сделать. Он опять закрыл глаза и стал ждать звука столкновения. Он слышал, как они приближаются. Потом:

Ууу.

Ууу.

Ууу.

И голос в его голове сказал:

– Я ВАС ПОТОМ ДОГОНЮ.

( – Вы видели это? – спросил По-Настоящему Крутые Люди. – Прям через него перелетели.

– Вот здорово! – откликнулся С.Т.П. – Если они так могут, значит, и мы!)

Сержант открыл глаза. Он повернулся к полицейскому констеблю и открыл рот.

Полицейский констебль выдавил:

– Они. Они по правде. Они перелетели пря…

Бух. Бух. Бух.

Плюх.

Последовал еще один дождь из рыбы, только этот длился меньше и объяснить его было легче. Рука в рукаве кожаной куртки слабо помахала из большой кучи рыбы. Колесо мотоцикла беспомощно крутилось.

Это был Сказз, бывший еще более-менее в сознании, и решивший, что если он что и ненавидит больше, чем французов, так это лежание по шею в рыбе с, похоже, сломанной ногой. Это он истинно ненавидел.

Он хотел сказать С.Т.П о своей новой роли; но не мог он сдвинуться с места. Что-то мокрое и скользкое проползло вверх по одному из его рукавов.

Позже, когда его вытащили из кучи рыбы, и он увидел троих других байкеров, с простынями закрывающими головы, он понял, что им слишком поздно что-либо говорить.

Вот почему их не было в этой «Книге Откровений», о которой все говорил Барано.

Они никогда так дальше вниз по шоссе и не проехали.

Сказз что-то пробормотал. Полицейский сержант наклонился к нему.

– Не пытайся говорить, сынок, – проговорил он. – «Скорая помощь» скоро приедет.

– Послушайте, – прокаркал Сказз. – Я должен вам сказать кое-что важное. Четыре Всадника Апокалипсиса – сволочи, все четверо.

– Бред, – объявил сержант.

– Ну нет, проклятье! Я Люди, Покрытые Рыбой, – прокаркал Сказз и потерял сознание.

Лондонская система движения в сотни раз сложнее, чем она представляется людям.

Тут ни при чем вмешательство демонов или ангелов. Все дело в географии, истории и архитектуре.

В основном это работает людям на пользу, хотя они никогда в это не поверят.

Лондон не был создан для машин. Если уж на то пошло, и для людей тоже. Просто произошло так, что он появился. Это создавало проблемы, а найденные решения через пять, десять или сто лет становились следующими проблемами.

Последним решением было М25; шоссе, вокруг города образовывавшее грубый круг. До сих пор проблемы были простыми – что-то типа того, что его еще не построили, а оно уж стало устаревшим, – пробки…

Нынешняя проблема была в том, что оно не существовало, по крайней мере, в обычных человеческих пространственных терминах. Пробка из не знавших об этом или пытавшихся найти другие выезды из Лондона машин тянулась в городской центр со всех направлений. Первый раз в истории движение в Лондоне было полностью остановлено. Город был одной огромной пробкой.

Теоретически машины – замечательно быстрый способ для путешествий с места на место. Пробки же – замечательная возможность стоять на месте. На дожде, во мраке, а вокруг тебя какофоническая симфония гудков постоянно становится все громче и раздраженней.

Кроули начинало тошнить от этого.

Он воспользовался возможностью и перечитал записи Азирафаила, пролистал пророчества Агнес Безумцер, и серьезно подумал.

Выводы его можно срезюмировать так:

1) Армагеддон начался.

2) Кроули ничего по этому поводу сделать не мог.

3) Произойдет он в Тадфилде. По крайней мере, там начнется. После этого произойдет всюду.

4) Кроули был в адских реестрах злодеев[70].

5) Азирафаил был – насколько можно было судить – выведен из уравнения.

6) Все было черно, мрачно, страшно. Не было света в конце туннеля – а если и был, это был приближающийся поезд.

7) Он может спокойно найти славный маленький ресторанчик и напиться так, что обо всем забудет, пока ждет конца света.

8) И все же…

И тут все распадалось.

Поскольку подо всем этим Кроули был оптимистом. Если и была какая-то одна твердая, как скала, уверенность, что поддерживала его в тяжелые времена – он коротко подумал о четырнадцатом веке – то это была твердая уверенность, что c ним, конечно же, все будет в порядке; что вселенная за ним приглядит.

Ну ладно, Ад на него ополчился. Ну начался конец света. Ну кончилась Холодная Война и по правде начиналась Великая. Ну шансы его врагов взлетели выше, чем полный микроавтобус хиппи, накачавшихся под завязку «Старым Оригинальным Оусли». Все равно был шанс.

Все дело было в пребывание в верном месте в верное время.

Верным местом был Тадфилд. Он в этом был уверен – частично из-за книги, частично из-за другого: на карте мира в душе Кроули, Тадфилд пульсировал как мигрень.

Верным временем было очутиться там «до конца света». Он сверился с часами. У него было два часа, чтобы добраться до Тадфилда, хотя, вероятно, сейчас уже и с нормальным течением Времени были проблемы.

Кроули кинул книгу на кресло для пассажиров. Отчаянные времена, отчаянные меры: он за шестьдесят лет ни разу не поцарапал «Бентли».

Что за черт.

Он неожиданно развернулся, сильно побив перед красного «Рено 5» сзади, и въехал на тротуар.

Он включил фары и нажал на клаксон.

Это должно было всякому пешеходу ясно дать понять, что он идет, точнее, едет. А если они не могли убраться с дороги… что ж, через пару часов это будет неважно.

Может быть. Вероятно.

– Хэй хо! – выкрикнул Энтони Кроули и помчался прочь.

Их было шесть женщин и четверо мужчин, и у каждого члена группы был телефон и толстая кучка отпечатанных на компьютере листов бумаги, покрытых именами и телефонными номерами. Рядом с каждым номером были записи ручкой, говорившие, был ли дома человек, которому звонили, или нет, или номер был занят в момент звонка, и – самое важное – хотел ли человек, ответивший на звонок, чтобы в его жизнь вошла процедура заделывания дырок в зубах, или нет.

Большинство не хотели.

Эти десять человек сидели там час за часом, подольщаясь, моля, обещая сквозь пластиковые улыбки. Между звонками они вели записи, потягивали кофе, и с изумлением глядели на дождь, струящийся по окнам. Они оставались на своих местах, как оркестр на «Титанике». Если в такую погоду не можешь продать двойное стекло, значит вообще не можешь продать ничего.

Лиза Морроу говорила:

– Если вы только дадите мне закончить, сэр, … да, это я понимаю, … но если вы только…. – а потом, поняв, что он повесил трубку, пробурчала, – Ах ты гад!

Она положила телефонную трубку.

– Опять попала на ванну, – объявила она своим товарищам – продавцам по телефону. Она ежедневно больше всех в офисе «Вытаскивала Людей из Ванны», если бы она заработала еще два очка, получила бы еженедельный приз «Сексус Прерыватус».

Она позвонила по следующему номеру в списке.

Лиза никогда не собиралась стать продавцом по телефону. Чего она хотела по-настоящему, так это быть международно знаменитым богачом, постоянно летающим на самолетах, но она не закончила классов уровня "О".

Если бы она достаточно проучилась, чтобы стать международно знаменитым богачом, или зубным врачом (вторая выбранная ей профессия), или, прямо уж скажем, кем-то еще, кроме как продавцом по телефону в этом конкретном офисе, она бы прожила жизнь дольше и полнее. Может, принимая во внимание все – как-никак, был День Армагеддона, – не слишком дольше, но все-таки на несколько часов.

Если на то пошло, все, что было нужно, чтобы она прожила жизнь подольше – это не звонить по номеру, который она только что набрала, но он был записан в ее списке – в лучших традициях десятисортных списков заказа по почте – как дом в Мейфере мистера А.Дж.Коулли.

И она позвонила. И прождала, пока он четыре раза не прогудел. И произнесла «Ах ты черт, еще один автоответчик», и начала класть трубку.

Но потом что-то выбралось из той ее части, что прикладывают к уху. Что-то очень большое и очень сердитое. Выглядело оно чуть похоже на слизняка. Огромного, сердитого слизняка, сделанного из тысяч и тысяч малюсеньких, и все они извивались и орали, миллионы слизнячьих ртов открывались и закрывались в ярости, и все они орали «Кроули».

Оно перестало орать. Покачалось слепо, разбираясь, где оно.

Потом распалось на части.

Эта штука распалась на тысячи и тысячи извивающихся серых слизняков. Они проползли под ковры, на столы, через Лизу Морроу и девять ее коллег, заползли в их рты, проползли вверх по ноздрям, в их легкие, и прорыли ходы в их плоть, глаза, мозги, внутренние органы, быстро размножаясь по дороге, заполняя комнату гигантским количеством некрасивой ползающей плоти и воняющего, липкого нечто. Все это начало сближаться, собираться в одно гигантское существо, что, тихонько пульсируя, заполняло комнату от пола до потолка.

В куче плоти открылся рот, кусочки чего-то мокрого и липкого пристали к каждой не-совсем губе, и Хастур бросил:

– Это мне и было нужно.

То, что он провел полчаса в автоответчике за компанию с одним посланием Азирафаила, его настроение не улучшило. Как и необходимость возвращения в Ад и объяснения, почему он не вернулся получасом ранее и, важнее, почему он не вел с собой Кроули.

Ад плохо относится к неудачам.

Правда, был и плюс – он по крайней мере знал, каким было послание Азирафаила. Это знание может, вероятно, купить продолжение его существования.

Да и вообще, подумал он, если ему придется выносить возможный гнев Темного Совета, по крайней мере не на пустой желудок.

Комната наполнилась густым, серным дымом, когда он исчез. Хастура не стало. В комнате ничего не осталось, кроме десяти скелетов, практически целиком очищенных от мяса, и нескольких лужиц расплавленного пластика со сверкающим там и сям фрагментом металла, которые могли когда-то быть частями телефонов.

Гораздо лучше было бы стать зубным врачом.

Но была у этого дела и светлая сторона – это все доказало, что зло содержит семена собственного уничтожения. Прямо сейчас люди по всей стране, которых иначе сделали бы вот на столечко более сердитыми, выдернув их из ванны или неправильно произнеся их имена, вместо этого вовсе не имели никаких проблем и пребывали в мире с миром. В результате действия Хастура по стране начала распространяться волна благости, и миллионы людей, что иначе получили бы маленькие синяки души, никаких синяков не получили. Так что все было в порядке.

Если вы видели эту машину раньше, то теперь бы не узнали. Редкий ее дюйм был не побит. Обе передние фары разбиты. Выглядела она как ветеран сотен шоу, в цель которых – разбить машину противника.

Трудно было ехать по тротуарам. Еще труднее – по пешеходному переходу. Труднее же всего было перебраться через реку Темзу. По крайней мере он предусмотрительно закрыл все окна.

Однако, сейчас был он здесь.

Через несколько сот ярдов он будет на М40; свободной дороге до Оксфордшира.

Было только одно препятствие: между Кроули и открытой дорогой опять было шоссе М25.

Кричащая, светящаяся лента боли и темного света Одегра[71]. Ничто не могло ее пересечь и при этом остаться в живых. Ничто смертное, во всяком случае. И он не знал точно, что с произойдет демоном. Убить его не получится, но и приятно ему не будет.

Полиция перекрыла дорогу перед находившимся перед ним переездом. Сгоревшие остовы – некоторые еще горели – свидетельствовали о судьбе предыдущих машин, которым пришлось проехать по переезду над темной дорогой.

У полиции был вовсе не счастливый вид.

Кроули поменял скорость на вторую и надавил на акселератор.

Через заграждение он прошел со скоростью шестьдесят. Это было легко.

Случаи самопроизвольного сгорания людей во всем мире известны и учитываются. В одну минуту кто-то счастливо живет своей жизнью; а в следующую есть только грустная фотография кучки пепла да одинокая и таинственно необуглившаяся рука или нога. Случаи самопроизвольного возгорания машин гораздо хуже задокументированы.