– Пошли, – ответил он. – Мы еще не закончили. – И направился к метрдотелю. – Прощу прощения… Тут была одна женщина. Когда я пел, она вошла, налила себе кофе из кофейника вон там, у бара. Куда она делась?

Метрдотель недоуменно пожала плечами.

– Не знаю…

– Нет, знаете, – не отступал Толстый Чарли.

Он чувствовал себя на коне. Он знал, что очень скоро вновь станет самим собой, но сейчас ему все по плечу: он ведь спел перед аудиторией, и ему это понравилось. Он рискнул, чтобы спасти жизнь Дейзи и свою собственную, и у него получились и песня, и спасение. Все дело в песне: пока он пел, ему все стало совершенно ясно. И до сих пор было ясно. Он направился по коридору, и Дейзи с метрдотелем потянулись следом.

– Как вас зовут? – спросил он метрдотеля.

– Кларисса.

– Очень приятно, Кпарисса. Как ваша фамилия?

– Наверное, нам нужно вызвать полицию, Чарли, – вмешалась Дейзи.

– Через минуту. Кларисса. А как дальше?

– Хигглер.

– И кем вы приходитесь Бенджамину? Консьержу?

– Он мой брат.

– И кем именно вы приходитесь миссис Хигглер? Каллианне Хигглер?

– Они мои племянники, Толстый Чарли, – сказала из вестибюля миссис Хигглер. – И вообще, думаю, сейчас лучше послушаться твоей невесты и поговорить с полицией. Как по-твоему?

Паук сидел, прислонясь спиной к скале у ручья, перед ним высилась горка камней для метания, а из высокой травы впереди широким шагом вышел человек. Он был голым, если не считать широкого куска песочного цвета меха вокруг пояса, сзади на этом «ремне» покачивался хвост. На шее у человека болталось ожерелье из зубов, острых и белых, а за плечом висел мешок. Он небрежно приблизился к Пауку, словно просто вышел на утреннюю прогулку для моциона и встреча с Пауком оказалась для него приятным сюрпризом. Взяв из горки камень размером с грейпфрут, Паук взвесил его в руке.

– Привет, сын Ананси, – сказал незнакомец. – Я проходил мимо и увидел тебя и подумал, а вдруг могу чем-то помочь. – Нос у него был словно бы чуть свернут на сторону, вокруг расплывался синяк.

Паук только качнул головой. Ему так не хватало языка.

– Увидев, как ты тут сидишь, я подумал: бедный дитя Ананси, он, наверное, голоден. – Незнакомец широко, слишком широко улыбнулся. – Вот. У меня достаточно еды, чтобы с тобой поделиться.

Сбросив на землю мешок, он запустил правую руку внутрь и достал свежеубитого ягненка с черным хвостом. Поднял повыше за шею. Голова ягненка свесилась на сторону.

– Мы с твоим отцом много раз пировали вместе. Неужели есть причина, почему мы с тобой должны поступать иначе? Ты можешь развести огонь, а я освежую ягненка и приготовлю вертел, чтобы его пожарить. Я прямо-таки чувствую вкус жареной ягнятины!

Пауку так хотелось есть, что кружилась голова. Будь у него язык, он, возможно, согласился бы, уверенный, что болтовней найдет выход из самого неприятного положения. Но языка у него не было. Левой рукой он подобрал второй камень.

– Так давай попируем и станем друзьями. Пусть не будет больше размолвок, – сказал незнакомец.

«А Стервятник и Ворон очистят мои кости», – подумал Паук.

Незнакомец сделал еще шаг к Пауку, который решил, что сейчас самое время бросить первый камень. Паук всегда гордился отменным глазомером и прекрасным броском, и камень ударил в точности туда, куда он рассчитывал, – в правую руку незнакомца. Незнакомец выронил мешок. Следующий попал в висок – Паук метил ровно между широко поставленных глаз, но незнакомец пытался увернуться.

Тогда незнакомец побежал со всех ног, и хвост у него за спиной был прям как палка. На бегу незваный гость выглядел то человеком, то зверем.

Когда он скрылся из виду, Паук встал и прошел несколько шагов забрать ягненка с черным хвостом. Когда он достиг тушки, ягненок шевельнулся, и на мгновение Пауку показалось, что он еще жив, а потом он увидел, что по шкуре ползают черви. От туши несло, и трупная вонь помогла Пауку хотя бы ненадолго забыть про голод.

Держа на вытянутой руке, он отнес трупик к обрыву и выбросил в море. Потом вымыл руки в ручье.

Он не знал, сколько часов провел в этом месте. Время здесь растянулось и искривилось. На горизонте садилось солнце.

«Когда оно уйдет под воду, но до восхода луны… – подумал Паук. – Вот когда зверь вернется».

Неумолимо веселый офицер полиции Сан Андреаса сидел в дирекции отеля и слушал, как Дейзи и Толстый Чарли наперебой рассказывают о случившемся в Англии, а потом в ресторане, и делал это с безмятежной, равнодушной улыбкой на широком лице. Иногда он поднимал палец и чесал себе ус.

Они рассказали полицейскому, что скрывающийся от правосудия преступник по имени Грэхем Хорикс подсел к ним, когда они обедали в ресторане, и грозил Дейзи пистолетом. Которого, как им пришлось признать, никто, кроме Дейзи, не видел. Толстый Чарли рассказал про инцидент с черным «мерседесом» и велосипедом, и нет, он на самом деле не видел, кто был за рулем. Но знает, откуда взялась машина. И сообщил полицейскому про дом на скалах.

Полицейский задумчиво погладил черные с проседью усы.

– Действительно, там есть такой дом, как вы описали. Однако он принадлежит не вашему Хориксу. Вы описываете дом Бейзила Финнегана, весьма респектабельного джентльмена. Уже много лет мистер Финнеган питает здоровый интерес к поддержанию закона и порядка на нашем острове. Он давал деньги на школы, но еще, что гораздо важнее, пожертвовал солидную сумму на строительство нового полицейского участка.

– Он пистолет мне к животу приставил! – вспыхнула Дейзи. – Он говорил, что, если мы не пойдем с ним, откроет стрельбу.

– Если это был мистер Финнеган, дамочка, – возразил полицейский, – уверен, всему найдется очень простое объяснение. – Открыв портфель, он достал стопку бумаг. – Вот что я вам скажу. Поразмыслите о случившемся. Поспите. Если наутро вы будете убеждены, что дело не в винных парах, то просто заполните эти бланки и завезите все три экземпляра в участок. Поезжайте в новый полицейский участок, позади главной площади. Все знают, где он.

Пожав обоим руки, он удалился восвояси.

– Надо было тебе сказать, что ты тоже полицейская, – задумчиво произнес Толстый Чарли. – Тогда, возможно, он отнесся бы к нам серьезнее.

– Сомневаюсь, что от этого был бы толк, – отозвалась Дейзи. – Тот, кто называет женщину «дамочка», автоматически исключает ее из числа тех, кого стоит слушать.

Они вышли в вестибюль отеля.

– Куда она подевалась? – вскинулся Толстый Чарли.

– Тетушка Каллианна? – переспросил Бенджамин. – Ждет вас в конференц-зале.

– Ну вот, – сказала Рози. – Я же знала, что сумею, надо только раскачать.

– Он тебя убьет.

– Он в любом случае нас убьет.

– Не сработает.

– Мам! У тебя есть идея получше?

– Он тебя заметит.

– Перестань видеть все в черном свете, мама. Если у тебя есть какие-то дельные соображения, пожалуйста, выскажи. А если нет, то побереги силы. Ладно?

Молчание. Потом:

– Могу показать ему попку.

– Что?

– Что слышала.

– Э-э-э… Вместо чего?

– В дополнение.

Молчание. Потом Рози сказала:

– Ну, во всяком случае, не помешает.

– Привет, миссис Хигглер, – сказал Толстый Чарли. – Я хочу получить назад перо.

– С чего ты взял, что твое перо у меня? – вопросила она, сложив руки на огромной груди.

– Мне сказала миссис Дунвидди.

Это как будто миссис Хигглер удивило – впервые.

– Луэлла сказала тебе, что перо у меня?

– Вот именно.

– Я взяла его на хранение. – Миссис Хигглер махнула на Дейзи кружкой кофе. – Не думаешь же ты, что я стану говорить при ней. Я ее не знаю.

– Это Дейзи. Ей вы можете сказать все, что сказали бы мне.

– Она твоя невеста, – проворчала миссис Хигглер. – Я слышала.

Толстый Чарли почувствовал, как заливается краской.

– Она не моя… На самом деле мы не… Мне нужно было как-то освободить ее от человека, который угрожал ей пистолетом. Это показалось самым простым выходом.

Миссис Хигглер посмотрела на него внимательно, глаза за толстыми стеклами очков как будто блеснули.

– Я это поняла. Во время песни. Перед аудиторией. – Она покачала головой, как это делаю старики, размышляя о неразумии молодых. Потом открыла сумочку, достала из нее конверт и протянула Толстому Чарли. – Я обещала Луэлле сохранить его.

Толстый Чарли вынул из конверта перо, основательно измятое в ту ночь, когда он, сам о том не зная, изо всех сил сжимал его во время сеанса.

– Ладно, – сказал он. – Перо. Замечательно. А что теперь? – Он повернулся к миссис Хигглер. – Что мне теперь с ним делать?

– Ты не знаешь?

Когда Толстый Чарли был маленьким, мама советовала ему считать до десяти и лишь потом выходить из себя. Вот и сейчас он неспешно сосчитал про себя до десяти и лишь потом вышел из себя.

– Разумеется, я не знаю, что с ним делать, глупая вы старуха! За последние две недели меня арестовали, я потерял невесту и работу, видел, как моего воображаемого брата поглотила на Пиккадилли-серкус стена птиц. Я носился взад-вперед через Атлантический океан, как какой-нибудь сбрендивший шарик в пинг-понге, а сегодня вышел перед большим количеством людей и спел, потому что мой бывший босс-психопат прижал дуло пистолета к животу девушки, с которой я обедал. Я всего лишь пытаюсь разобраться в том хаосе, в который превратилась моя жизнь с тех пор, как вы – вы, а не кто-нибудь другой! – посоветовали мне поговорить с братом. Поэтому нет. Я не знаю, что мне делать с этим чертовым пером. Сжечь его? Порубить и съесть? Построить вокруг него гнездо? Выпрыгнуть в окно, держа перед собой?

Миссис Хигглер посмотрела на него как угрюмый ребенок.

– Следовало спросить у Луэллы Дунвидди.

– Сомневаюсь, что это возможно. Когда я к ней заезжал, вид у нее был неважнецкий. К тому же у нас мало времени.

– Отлично, – вмешалась Дейзи. – Перо у тебя. А теперь можно нам поговорить о Грэхеме Хориксе?

– Это не просто перо. Это перо, которое я получил в обмен на брата.

– Так обменяй назад и давай займемся делом. Не можем же мы так все оставить.

– Это не так просто, – возразил Толстый Чарли, но вдруг умолк: подумал о словах, которые сам только что произнес, и о ее ответе. И с восхищением посмотрел на Дейзи. – Господи, какая же ты умная! – вырвалось у него.

– Стараюсь. А что я такого сказала?

Четырех старушек под рукой не было, но имелись миссис Хигглер, Бенджамин и Дейзи. Обед почти закончился, поэтому метрдотель Кларисса с удовольствием к ним присоединилась. У них не было земли четырех разных цветов, но был белый песок с пляжа при отеле и черная земля с клумбы перед входом, красная глина из проулка за зданием и цветной песок в пробирках из сувенирной лавки. Свечи, которые они позаимствовали со столиков возле бассейна, были маленькими и белыми, а не высокими и черными. Миссис Хигглер заверила, что все нужные травы растут на острове, но Толстый Чарли попросил Клариссу принести с кухни букет ароматических трав для бульона.

– Думаю, самое главное тут – вера в себя, – объяснил он. – Детали – вещь второстепенная. Важна атмосфера магии.

В данном случае атмосферу магии вовсе не помогал сгустить ни Бенджамин Хигглер, который то и дело оглядывал стол и разражался хихиканьем, ни Дейзи, которая постоянно напоминала, что весь ритуал несусветная чушь.

Миссис Хигглер бросила ароматический букет в миску с оставшимся после обеда белым вином. Потом начала гудеть и жужжать. Подстегивая остальных, она подняла руки, и вскоре они стали ей вторить – в целом звучание напоминало рой пьяных пчел. Толстый Чарли ждал, когда что-нибудь произойдет.

Ничего не происходило.

– Толстый Чарли, – подала вдруг голос миссис Хигглер. – Ты тоже гуди.

Толстый Чарли сглотнул. Бояться тут нечего, сказал он самому себе. Он же пел перед полным залом, он же прилюдно предложил руку и сердце женщине, которую едва знает. После такого гудеть – проще простого.

Он уловил ноту, которую издавала миссис Хигглер, и дал ей вибрировать у себя в горле…

Сжал покрепче перо. Сосредоточился и загудел.

Бенджамин перестал хихикать. Его глаза расширились, на лице отразился испуг, и Толстый Чарли уже собрался перестать гудеть, чтобы выяснить, что его так встревожило, но жужжание было теперь внутри него, и свечи замигали…

– Посмотрите на него! – воскликнул Бенджамин, – Он…

… Толстый Чарли спросил бы, что же с ним не так, но было уже слишком поздно.

Туманная завеса разомкнулась.

Толстый Чарли шел по мосту, по длинному белому пешеходному мосту над бескрайней серой водой. Чуть впереди, посреди моста на деревянном складном стульчике сидел мужчина. И удил рыбу. Глаза и лоб ему прикрывала зеленая фетровая шляпа. Он словно бы дремал и, когда Толстый Чарли приблизился, даже не шевельнулся.

Тем не менее Толстый Чарли его узнал и положил руку ему на плечо.

– Я так и знал, что ты все подделал. Никогда не верил, что ты по-настоящему мертв.

Человек на стульчике не двинулся с места, но улыбнулся.

– Много ты знаешь о смерти, – сказал Ананси. – Я мертв, мертвее не бывает. – Он с удовольствием потянулся, вытащил из-за уха тонкую черутту и прикурил от спички. – Ух. Я мертв. И на какой-то срок, пожалуй, таким и останусь. Если время от времени не умирать, люди начинают принимать тебя как должное.

– Но… – возразил Толстый Чарли.

Призывая к молчанию, Ананси приложил палец к губам, потом подобрал удочку и, крутя ручку, начал втягивать леску. Толстому Чарли он указал на сачок. Толстый Чарли за ним нагнулся и подставил отцу, который опустил в него бьющуюся серебристую рыбину. Ананси извлек из пасти рыбы крючок, потом бросил рыбину в белое пластмассовое ведро.

– Ну вот, – сказал он. – Обед на сегодня есть.

Тут до Толстого Чарли дошло, что, когда он сел за стол с Хигглерами, был поздний вечер, а здесь – где бы он ни очутился – солнце стояло низко, но еще не зашло.

Сложив стульчик, отец отдал его Толстому Чарли вместе с ведром. Они пошли по мосту.

– Знаешь, – сказал мистер Нанси. – Я всегда думал, что если ты когда-нибудь придешь со мной поговорить, я столько всякого тебе расскажу. Но ты и сам по себе неплохо справляешься. Так что тебя сюда привело?

– Не знаю. Я пытаюсь разыскать Женщину-Птицу. Хочу отдать ей назад перо.

– Не следовало тебе связываться с такими людьми, – беспечно ответил отец. – От таких добра не жди. А она та еще птица. Сплошные обиды. Но она трусиха.

– Это из-за Паука… – начал Толстый Чарли.

– Сам виноват, – прервал ее отец. – Позволил старой перечнице отослать куда-то половину себя.

– Я был всего лишь ребенком. Ты-то почему ничего не сделал?

Ананси удочкой сдвинул шляпу на затылок.

– Старуха Дунвидди не смогла бы сделать с тобой ничего, чего бы ты сам ей не позволил, – сказал он. – Ты ведь мой сын.

Толстый Чарли это обдумал, потом спросил:

– Но почему ты мне ничего не сказал?

– Ты и так неплохо справлялся. До всего доходил своим умом. С песнями же ты разобрался, верно?

Толстый Чарли почувствовал себя еще более неуклюжим, еще более толстым и еще большим разочарованием для отца, чем когда-либо, но не ответил просто «нет», а только сказал:

– А ты как думаешь?

– Думаю, ты на верном пути. Самое главное в песнях – то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.

Впереди показался конец моста. Хотя никто ему этого не объяснял, Толстый Чарли почему-то понял, что это их последний шанс поговорить. Ему так многое нужно узнать, ему так многое хочется узнать.

– Пап… – начал он. – Когда я был ребенком… Почему ты меня унижал?

Лоб старика сошелся морщинами.

– Унижал? Да я тебя любил!

– Ты отправил меня в школу в костюме президента Тафта. Это ты называешь любовью?

Раздался пронзительный взрыв чего-то, что можно было принять за старческий смех, потом Ананси затянулся черуттой. Дым вылетел у него изо рта как призрачная рамка для реплики в комиксе.

– А что мне твоя мать за это устроила! – хохотнул он и, помолчав, добавил: – У нас не так много времени, Чарли. Неужели ты хочешь провести его, ссорясь?

Толстый Чарли покачал головой.

– Наверное, нет.

Мост уже почти кончился.

– Послушай, – сказал отец, – когда увидишь брата… Хочу, чтобы ты кое-что ему от меня передал.

– Что?

Подняв руку, отец наклонил к себе голову Толстого Чарли и мягко поцеловал в лоб.

– Вот это.

Толстый Чарли выпрямился. Отец смотрел на него со странным выражением, которое на лице любого другого Толстый Чарли счел бы гордостью.

– Покажи мне перо, – велел Ананси.

Толстый Чарли опустил руку в карман. Перо выглядело еще более мятым и растрепанным, чем раньше. Неодобрительно цокнув языком, отец посмотрел его на свет.

– Красивое, – сказал он. – Нельзя его было так обмусоливать. Она испорченное не возьмет.

Мистер Нанси провел рукой по перу, и оно снова расправилось. Но пожилой джентльмен снова нахмурился.

– Зачем стараться? Ты же только снова его испортишь.

Дыхнув на ногти, он потер их, полируя о куртку. Потом словно бы принял какое-то решение. Снял шляпу и заткнул перо за ленту на тулье.

– Вот, щегольская шляпа тебе не повредит. – Он надел шляпу на голову Толстого Чарли. – Тебе идет.

– Я не ношу шляп, папа, – вздохнул Толстый Чарли. – Она выглядит глупо, и я в ней выгляжу полным идиотом. Почему ты всегда стараешься вогнать меня в краску?

В сгущающихся сумерках старик посмотрел на сына.

– Думаешь, я стал бы тебе лгать? Чтобы носить шляпу, сынок, нужно настроение, нужен подход, ни больше ни меньше. А в тебе это есть. Думаешь, я бы сказал, что тебе идет, если она была бы тебе не к лицу? Ты сама элегантность. Не веришь?

– Не особенно.

– Взгляни, – сказал отец и указал за перила моста.

Вода под ними блестела неподвижная и гладкая как зеркало, и человек в новой зеленой шляпе, посмотревший оттуда на Толстого Чарли, действительно был сама элегантность.

Он поднял глаза, чтобы признаться отцу, что ошибался, но старик уже исчез.

Толстый Чарли шагнул с моста в сумерки.

– Так. Я хочу знать, куда он подевался? Куда пропал? Что вы с ним сделали?

– Я-то ничего не делала, – вздохнула миссис Хигглер. – Господи, дитя! В прошлый раз все было иначе.

– Его словно бы лазерным лучом вернули на корабль-матку, – сказал Бенджамин. – Круто. Спецэффекты реальности.

– Сейчас же верните его назад! – яростно выпалила Дейзи. – Немедленно!

– Я даже не знаю, где он, – ответила миссис Хигглер. – И не я его туда послала. А он сам отправился.

– И вообще, – вмешалась Кларисса, – что, если он отправился делать что нужно, а мы заставим его вернуться? Можем все испортить.

– Вот именно, – поддакнул Бенджамин. – Все равно что вытащить разведывательную экспедицию в момент высадки на чужую планету.

Подумав, Дейзи раздраженно признала, что это звучит разумно – как минимум настолько разумно, насколько вообще что-то за последние несколько дней казалось логичным или здравым.

– Если мы закончили, – сказала Кларисса, – мне, наверное, надо возвращаться в ресторан. Присмотреть, чтобы все как следует прибрали.

– У нас тут вроде все, – согласилась, отхлебнув кофе, миссис Хигглер.

– Прошу прошения. – Дейзи с силой хлопнула ладонью по столу. – У нас тут убийца ходит на свободе! А теперь еще и Толстого Чарли унесло на «корабль-манку».

– На корабль-матку, – поправил ее Бенджамин.

Миссис Хигглер моргнула.

– Действительно, нам следует что-то предпринять. Что ты предлагаешь?

– Не знаю, – призналась Дейзи. – Убивать время, наверное.

Взяв «Уильямстаунский курьер», который читала миссис Хигглер, она начала перелистывать страницы.

Заметка о пропавших туристках, женщинах, которые не вернулись на свой лайнер, нашлась на третьей странице. «Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? – произнес у нее в голове голос Грэхема Хорикса. – Вы думали, я поверю, что они действительно поехали в круиз?»

В конце концов Дейзи была полицейской, а это ничем не вытравить.

– Найдите мне телефон, – велела она.

– Кому ты собираешься звонить?

– Думаю, начнем с министра по туризму и шефа полиции, а там посмотрим.

Алое солнце, сжимаясь, уходило за горизонт. На острове, в том месте, где существует четкая линия между днем и ночью, Паук смотрел, как море поглощает красный апельсин солнца. Не будь он Пауком, то отчаялся бы. У него ведь были только камни и шест.

Он жалел, что нет костра, и спрашивал себя, поможет ли ему луна. Когда она взойдет, у него, вероятно, будет шанс.

Солнце село, пропал последний мазок красного на темной воде. Наступила ночь.

– Сын Ананси, – сказал голос из темноты. – Скоро, очень скоро я буду кормиться. Ты не узнаешь, что я здесь, пока не почувствуешь мое дыхание у себя на загривке. Я стоял над тобой, когда тебя привязали для меня к шесту, и прямо тогда мог перекусить тебе шею, но передумал. Убить тебя спящего не доставило бы мне удовольствия. Я хочу, чтобы ты чувствовал свою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я лишил тебя жизни.

Паук бросил камень туда, откуда, как ему казалось, исходил голос, – судя по звуку, он безобидно упал в кусты.

– У тебя есть пальцы, – продолжал голос, – но у меня есть когти, много острее ножей. У тебя – две ноги, а у меня – четыре, которые никогда не устают, и бежать я могу в десять раз быстрее, чем ты станешь улепетывать. Ты способен жевать мясо, если его размягчить и лишить вкуса на огне, ведь у тебя мелкие обезьяньи зубки, которые годятся только на то, чтобы жевать мягкие фрукты и ползучих зверьков. А мои клыки кромсают и рвут живую плоть, отдирают ее с костей, и я могу глотать ее, пока соки жизни еще бьют фонтаном в небо.

Тут Паук издал звук, какой можно издать и не имея языка, одними губами. Это было «хм» пренебрежения. «Возможно, ты и впрямь таков, как утверждаешь, Тигр, – говорило это „хм“, – но что с того? Все сущие истории принадлежат Ананси. А о тебе в них ничего не рассказывается».

Из темноты раздался рев. Рев ярости и обманутых ожиданий.

Паук начал напевать без слов мелодию «Рэгги про тигра»: это была очень старая песня, которой хорошо дразнить диких зверей. «Держите того тигра. Где этот тигр?» – пелось в ней.

Когда из темноты снова раздался голос, он прозвучал ближе:

– Твоя женщина у меня, сын Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее на куски. Мясо у нее будет послаще твоего.

Паук издал переходящий в смешок «хм», так люди хмыкают, когда знают, что им лгут.

– Ее зовут Рози.

Из горла Паука вырвался невольный стон. В темноте кто-то рассмеялся.

– А что до глаз, – сказал голос. – Твои глаза видят только очевидное, при ярком свете, если тебе повезет. А у моего народа – глаза такие, что видят, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я с тобой разговариваю, видят ужас у тебя на лице – и все это под покровом ночи. Бойся меня, сын Ананси, и если у тебя есть прощальная молитва, произнеси ее сейчас.

Молитв у Паука не было, зато имелись камни, и он умел их бросать. Может, ему повезет и камень нанесет хоть какой-то урон в темноте. Паук знал, что такое было бы чудом, но ведь он всю жизнь полагался на чудеса.

Он потянулся за вторым камнем.

Что-то скользнуло по тыльной стороне его ладони.

«Привет,» – произнес у него в голове голос глиняного паучка.

«Привет, – подумал Паук. – Слушай, я немного занят. Стараюсь, чтобы меня не съели, поэтому не обижайся, но не путайся какое-то время под ногами…»

«Но я же их привел! – подумал в ответ паучок. – Как ты и просил.»

«Как я и просил?»

«Ты сказал, чтобы я шел за помощью. Я привел их с собой. Они побежали по моей паутинке. В этой вселенной нет пауков, поэтому я пошел в другую и там сплел паутину, а после протащил ниточку сюда, и так несколько раз. Я привел воинов. Я привел храбрых.»

– Ну, что задумался? – спросил из темноты голос хищника, и прозвучало в нем извращенное веселье. – В чем дело? Язык проглотил?

Одинокий паук молчал. Пауки хранят тишину и предпочитают молчание. Даже те, кто умеет издавать звуки, обычно держатся как можно тише и выжидают. Пауки вообще по большей части выжидают.

Ночь понемногу наполнялась тихими шорохами.

Паук мысленно послал благодарность и отцовскую гордость семиногому паучку, которого сотворил из песка и собственных слюны и крови, а паучок взбежал с ладони ему на плечо.

Даже не видя их, Паук знал, что они здесь: огромные пауки и маленькие пауки, ядовитые пауки и кусачие пауки, гигантские мохнатые пауки и изящные хитиновые. Их глаза вбирали любой свет, какой могли найти, но «видели» они ногами, ощупью создавая себе виртуальный образ мира вокруг.

И это была армия.

– Когда ты умрешь, сын Ананси, – снова заговорил из темноты Тигр, – когда род твой вымрет, все истории будут моими. И люди опять станут рассказывать Тигриные сказки. Станут собираться у костров и прославлять мои коварство и силу, мои жестокость и буйство. Каждая история будет моей. Каждая песня будет моей. И мир снова станет прежним. Безжалостным местом. Темным местом.

А Паук слушал шорохи своей армии.

Он не зря сидел на краю обрыва. Да, отступать ему некуда, но и Тигр не может наброситься, может только подкрасться.

И Паук рассмеялся.

– Чего ты хохочешь, сын Ананси? Лишился рассудка?

Но Паук только рассмеялся веселее и громче.

Тут из темноты раздался вой: Тигр познакомился с армией Паука.

Яд пауков встречается многих разновидностей. Часто проходит много времени, прежде чем проявятся все последствия укуса. Биологов давно ставит в тупик вопрос, откуда берутся такие пауки, от чьего яда кожа на укушенном месте вдруг начинает гнить и отмирать иногда год спустя после укуса. А ответ на вопрос, зачем пауки кусаются, прост. Потому что пауков это забавляет, потому что им хочется, чтобы укушенный никогда про них не забывал.

Черная вдова укусила Тигра за разбитый нос, тарантул ужалил в ухо. Уже несколько мгновений спустя все чувствительные места Тигра начало жечь, они распухли и стали чесаться. Тигр не мог понять, что происходит, только ощущал жжение и боль. И внезапный страх.

А Паук смеялся все веселее и громче, вслушиваясь в шум, который издавал огромный хищник, продираясь через кусты и ревя от боли и ужаса.

Потом он сел и стал ждать. Бесспорно, Тигр вернется. Ничто еще не завершилось.

Чуть ниже по склону холма возникло холодное зеленоватое свечение. Оно то вспыхивало, то гасло, мерцало, как огни крохотного города.

Потом мигание переросло в свет сотен тысяч светлячков. И в центре этого светового облака проступила силуэтом темная фигура. Как будто человек. Он неспешно, но неуклонно поднимался по склону.

Подняв камень, Паук призвал свои паучьи отряды к новой атаке. Но помедлил. Было что-то знакомое в окруженном светлячками силуэте. На голове у новоприбывшего красовалась зеленая фетровая шляпа с широкими полями.

Грэхем Хорикс прикончил полбутылки рома, который нашел на кухне. Ром он открыл, так как не испытывал ни малейшего желания спускаться в винный погреб и так как решил, что им напьется гораздо скорее, чем вином. К несчастью, этого не произошло. Ром не принес вообще никакой отрады, не говоря уже о том, что не притупил чувства, как на то надеялся Грэхем Хорикс. Он бродил по дому с бутылкой в одной руке и стаканом с жидкостью в другой, иногда отхлебывал из первой, иногда из второго. Проходя мимо зеркала, он увидел свое отражение: жалкий, встрепанный и потный.

– Приободрись, – сказал он вслух. – Наверное, обойдется. И в дурном можно найти хорошее. Дурное семя всегда даст всходы.

Ром почти закончился.

Он вернулся на кухню. Открыл несколько дверец, пошарил в шкафах, пока на одной полке за банками не нашел бутылку хереса. Грэхем Хорикс благодарно прижал ее к груди, словно это был очень маленький старый друг, недавно вернувшийся после многих лет, проведенных на море.

Отвернув пробку, он понюхал содержимое. Это было сладкое вино для готовки, но он выпил его как лимонад.

Разыскивая на кухне алкоголь, Грэхем Хорикс подмечал и другие вещи. Например, тут имелись ножи. Некоторые очень острые. В нижнем ящике была даже маленькая пила из нержавеющей стали. Грэхем Хорикс одобрил такую предусмотрительность: очень простое решение проблемы в подвале.

– Habeas corpus[7], – сказал он вслух. – Или habeas delicti[8]. В общем, то ли одно, то ли другое. Нет тела, нет и преступления. Ergo. Quod erat demonstrandum[9].

Достав из кармана куртки пистолет, он положил его на кухонный стол. Вокруг расположил – как спицы колеса вокруг ступицы – ножи.

– Ну, не будем откладывать в долгий ящик, – сказал он тоном, который приберегал для ничего не смыслящих в финансах мальчиковых групп, когда уговаривал их подписать с ним контракт и обрести славу, но не заработанные деньги.

Три кухонных ножа он заткнул себе за пояс, пилу положил в карман куртки и с пистолетом в руке стал спускаться по лестнице в подвал. Там зажег свет, моргая, посмотрел на винные бутылки (каждая лежит на боку в отведенной ей ячейке, каждая покрыта тонким слоем пыли) и через несколько шагов оказался перед железной дверью в ледник.

– Так, – крикнул он. – Думаю, вы будете рады услышать, что я не собираюсь причинять вам вред. Сейчас я вас обеих выпущу. Ошибочка вышла, но сейчас все уладилось. Я на вас зла не держу. Нет смысла рыдать над пролитым молоком. Встаньте у дальней стены. Примите ту же позу, что и в прошлый раз. И без глупостей.