– Не надо извинений, царевич, – возразила она. – Прими мою благодарность.

И они заговорили о другом, пока наконец беседа не прекратилась сама собой под натиском быстро усиливающейся жары. Табуба клевала носом, потом задремала, опустившись на подушки и разбросав руки в стороны. Спутанные волосы падали на траву. Хаэмуас неподвижно сидел, не спуская с нее глаз. Губы ее были чуть приоткрыты, черные ресницы слегка трепетали во сне. Она лежала неподвижно, и во всем ее облике было что-то мертвенно-восковое. Внезапно его охватил панический страх. Увидев, как на грудь ей стекает тонкая струйка пота, Хаэмуас наклонился, чтобы слизнуть влагу языком. «Какое счастье, – думал он, – уже в том, что я имею полное право на такие вот мелочи. Для тебя, сердце мое, я сделаю все, что угодно, а твоя нерешительность обратиться ко мне с просьбой наполняет меня еще большим желанием исполнять всякую твою прихоть». Осторожно, стараясь не потревожить ее сон, он опустился на циновку рядом с ней, и теперь его лицо находилось прямо перед Табубой. Закрыв глаза, он стал вдыхать ее запах, ее дыхание, мирру и тот, не поддающийся описанию, но такой притягательный, неизвестный аромат. Мысли начали путаться, и он уснул, уверенный, что в целом Египте нет человека счастливее его.

Тем же вечером он решил поговорить с Нубнофрет. Он пришел к ней в покои, и Вернуро объявила госпоже, что ее желает видеть царевич. Нубнофрет вышла к нему совершенно спокойной, предложила сесть, а сама вернулась на прежнее место. Она стояла около постели, а служанки тем временем снимали с нее одежду. Одна из них держала наготове легчайший наряд из тонкого синего полотна, украшенный множеством складочек. Без тени смущения Нубнофрет высвободилась из расшитого жемчугом зеленого платья, которое было на ней за обедом, и нетерпеливо прищелкнула пальцами. «Ее тело состоит из одних округлостей и плавных изгибов, – думал Хаэмуас, глядя на жену, а служанки тем временем облачали свою госпожу в новый наряд, завязывали широкие ленты. – Она по-прежнему прекрасна, но мне больше не кажется желанной. Как я сожалею, что все так обернулось! Мне безмерно жаль мою гордую, бедную Нубнофрет, но я ничего не могу сделать».

– Чем могу помочь, Хаэмуас? – спросила она, расставив в стороны руки, пока служанки надевали на них браслеты из синего лазурита. – Тебя что-то беспокоит?

– В общем-то ничего важного, – солгал он. – Просто мы давно с тобой не беседовали, а сегодня я понял, что соскучился.

Она бросила на него острый взгляд.

– Тебя беспокоит, что Шеритра так увлечена этим юношей? Хаэмуас подавил вздох.

– Нет, хотя, должен признаться, скоро нам придется всерьез задуматься о том, как следует с ними поступить. Ты получила какие-нибудь известия касательно нового урожая? В твоих имениях в Дельте уже начался сбор?

Она обошла туалетный столик и села напротив него, взяв в руки зеркало.

– У меня губы пересохли, – сказала она, обращаясь к служанке. – Пока не надо больше хны. Смажь их немного касторовым маслом. Вчера я получила послание, в котором говорится о моих небольших виноградниках, – сообщила она в ответ на его вопрос. – В этом году, полагаю, я распоряжусь, чтобы урожай засушили. В прошлом году у нас закончились запасы изюма, а вина, без сомнения, и так в достатке.

Он выразил свое согласие, и они еще некоторое время продолжали непринужденно беседовать. Ее напряжение немного ослабело, а когда он стал в шутку жаловаться, что птицы таскают еду, чтобы кормить в пруду рыбок, она даже улыбнулась ему, и в этой улыбке на миг промелькнула прежняя, юная и веселая, Нубнофрет. Но едва он решился упомянуть о том, что Табуба хочет привести в дом своих прежних слуг, как Нубнофрет вновь, словно ледяным панцирем, закрылась стеной вежливого отстраненного равнодушия.

– Она не жаловалась мне в открытую, но, кажется, ей приходится нелегко – ведь надо привыкнуть к новому дому, к новым порядкам, а еще и к чужим слугам. Почему бы тебе не предложить, чтобы она отослала тех, что работают на нее сейчас, и приказала привезти из дома своих прежних слуг, чтобы здесь ее окружали знакомые лица?

Некоторое время Нубнофрет сидела неподвижно, потом одним резким, повелительным жестом отослала служанок прочь и поднялась.

– Мне противно смотреть, во что ты превратился, царевич, – холодно произнесла она, старательно выговаривая каждое слово. – Такой смиренный и робкий, такой уступчивый и угодливый, такой изворотливый и хитрый, отчего эти мелкие обманы выглядят еще более отвратительно. В былые времена ты бы просто пришел ко мне и, исполненный царственного величия, потребовал: «Табуба желает знать, почему ты отказала ей в просьбе привезти сюда ее слуг. И я тоже желаю знать ответ на этот вопрос». Ты стремительно падаешь в моих глазах, супруг мой.

Хаэмуас поднялся.

– Но я не знал, что она обращалась к тебе с такой просьбой, – горячо запротестовал он, охваченный стыдом и отчаянием. Нубнофрет же лишь презрительно рассмеялась.

– Не знал? Ну так теперь знаешь. Она хочет, чтобы ей прислуживали собственные слуги. Мои, видите ли, недостаточно хороши для нее. Я отказала ей.

– Но почему? – спросил он, с изумлением и нерешительностью глядя в ее горящие огнем глаза, на раздувающиеся от гнева побледневшие ноздри. – Это вполне правомерная просьба, Нубнофрет, и исполнить ее тебе не составит никакого труда. Неужели ты так сильно ревнуешь, Нубнофрет?

Нет, – отрезала она. – Ты можешь не верить мне, Хаэмуас, но я не испытываю к Табубе ни капли ревности. Я не люблю ее всей душой, потому что она грубое, лишенное благородства создание, не имеющее даже отдаленного представления о тех нравственных устоях, что сделали Египет великой страной и многие века оберегали его правителей и знать от излишеств и слабостей, чреватых страшными последствиями. Она самозванка. Дети, мне кажется, тоже это чувствуют, но ты безнадежно слеп. И я тебя в этом не виню. – Она улыбнулась, но в ее улыбке не было тепла. – Я виню тебя в том, что ты медленно, но необратимо отдаешь в ее руки полную власть над собой.

Не успела она произнести и половины того, что собиралась, а Хаэмуаса уже охватила бешеная ярость, лицо его горело огнем, а горло сдавило от напряжения. Чтобы не поддаться желанию ее ударить, он плотно сжал руки за спиной.

– Я говорил о слугах, – напомнил он сквозь стиснутые зубы.

Она резко повернулась и упала в стоявшее рядом кресло. Служанка принялась заплетать ей косы.

– Они мне не нравятся, – тихо произнесла она. – Они меня раздражают, и я не могу допустить, чтобы они постоянно находились в моем доме. Капитан их лодки, ее личная девушка-служанка, с которой она никогда не расстается, те, что сопровождали их раньше, когда они с Сисенетом приезжали в этот дом с визитами. – во всех этих людях есть что-то зловещее. В том, как они двигаются, как постоянно молчат, в том, что никогда не поднимут на тебя глаза. – Она резко дернула головой, чтобы высвободить волосы из рук Вернуро. – У них, похоже, вообще нет глаз, Хаэмуас! А когда кто-то из них находится в комнате, такое чувство, что они не просто невидимы, кажется, словно их вообще здесь нет! – Она захватила свое пышное синее одеяние и принялась, сама того не замечая, перебирать пальцами полотно. Хаэмуас в изумлении заметил, что она вот-вот расплачется. – Слуги ведь всегда рядом. Ты чем-то занят, о чем-то думаешь, тебе что-то требуется, и ты прекрасно понимаешь, что у двери стоит на страже Иб, а в углу ждет твоих распоряжений Каса. Ты это знаешь, Хаэмуас. А что же до слуг Табубы, ты не просто забываешь об их присутствии, тебе начинает казаться, что они вообще не существуют! Подобное чувство возникает у меня и при виде Сисенета. Я не позволю, Хаэмуас, чтобы они появились в моем доме! Я имею полное право отказать Табубе в этой просьбе, и ради собственного душевного спокойствия я воспользуюсь этим правом. Я не позволю им переступить порог этого дома!

Оказывается, он и представления не имел, не дал себе труда задуматься о том, как сильно задела Нубнофрет эта его вторая женитьба. В ее голосе, словах слышались опасные признаки того, что она вот-вот утратит контроль над собой, а страшнее этого для Нубнофрет ничего и придумать нельзя. Он быстро подбежал к жене, притянул ее голову себе на грудь и стал нежно гладить волосы.

– О, Нубнофрет, – тихо говорил он, – милая моя сестра. Конечно, слуги у Табубы немного странные, но она сама так их воспитала, видимо, у нее есть к тому какие-то особые причины. Но, в конце концов, это всего лишь слуги.

Она крепко вцепилась в его одежду.

– Обещай, что не отменишь своей властью моего решения! – воскликнула она. – Обещай, Хаэмуас!

Охваченный тревогой и состраданием, он опустился перед ней на корточки, взял ее лицо обеими руками и нежно поцеловал.

– Обещаю, – сказал он. – Скажи Табубе, пусть выбирает себе кого угодно из наших собственных слуг. Возможно, потом, когда ты почувствуешь себя лучше, ты изменишь свое мнение, а пока, клянусь тебе, я не стану принуждать тебя ни к каким решениям, противоречащим твоей воле.

Она выпрямилась, постепенно приходя в себя.

– Благодарю тебя, царевич, – официальным тоном произнесла Нубнофрет. – Возможно, мое упорство покажется не совсем разумным, но все же я – хозяйка этого дома и не хочу терять своего положения.

«Странно, что она облекла свои мысли именно в эти слова». Через некоторое время Хаэмуас заговорил о другом, и они приятно поболтали о том о сем, пока служанка расчесывала и укладывала в косы волосы Нубнофрет. Однако Хаэмуаса неотступно преследовала неприятная мысль – скоро ему придется сообщить Табубе, что в их споре он принял сторону Нубнофрет. Через некоторое время он поднялся и, принеся свои извинения, покинул жену. Вернувшись к себе, Хаэмуас приказал подать вина. Он лежал на постели, отдавшись мрачным думам и потягивая вино, пока опьянение не взяло свое и он заснул, уронив чашу на пол.

На следующий день, когда к нему на короткое время возвратились прежние властность и решительность, Хаэмуас сообщил Табубе о своем разговоре с Нубнофрет и о том, что право решать подобные вопросы остается за Старшей женой. Табуба едва ли проявила интерес к его словам. Сначала она долго и пристально смотрела на него, поджав губы, а потом заговорила об урожае, который уже начали собирать в имении Сисенета. Хаэмуас, почувствовав облегчение, внимательно слушал. Женщинам вообще, а обитательницам больших гаремов еще в большей степени свойственны какие-то свои, не заметные постороннему глазу таинственные способы разрешения споров о первенстве и установления личного превосходства. Одни прибегают к слезам и угрюмому молчанию, другие предпочитают исподтишка направлять события в нужное русло, пускаются на обманы и вероломство, пока наконец не появляется одна, наиболее сильная из всех, способная занять ведущее положение. В царских гаремах, где сотни женщин из самых разных стран соперничали в своем стремлении завоевать внимание и расположение фараона, а также других облеченных властью мужчин, поставленных над ними, нередко бывали случаи физической расправы с соперницей, а иногда дело доходило и до убийства. Конечно же, Хаэмуас прекрасно знал об этом, однако в его доме до сей поры все было спокойно и шло своим чередом.

И вот теперь, глядя на внешне спокойную и безучастную Табубу, он думал о том, что этот их спор – бледное подобие распрей и хаоса, царивших в больших гаремах. Эта мысль принесла ему некоторое успокоение, даже в чем-то польстила. Табубу никак нельзя назвать слабой женщиной, но и Нубнофрет всегда могла постоять за себя. Их борьба будет способствовать тому, что рано или поздно в доме установится некое приемлемое для обеих равновесие, возможно даже, они со временем научатся уважать друг друга и ему самому больше не нужно будет вмешиваться. Табуба займет в этом доме подобающее ей место, а Нубнофрет поймет, к каким неприятным последствиям может привести ее желание безраздельно властвовать надо всеми, и сумеет прикусить язычок. Хаэмуас тешил себя надеждой, что эта маленькая буря миновала без заметных разрушительных последствий.

Но оказалось, назревает куда более сильная гроза. Неделю все шло хорошо. Отослав своих первых слуг, которых выбрала для нее Нубнофрет, Табуба взяла других, по собственному усмотрению. Исключительно чтобы потешить свою гордость, решил Хаэмуас, а вовсе не потому, что эти новые люди подходили ей больше прежних. Дважды она наведывалась в свой старый дом, чтобы захватить кое-какие украшения и безделушки. Несколько часов в день она проводила в беседах с живописцами и мастерами, обсуждая с ними внутреннее убранство новых покоев. И Хаэмуас оказался совершенно неподготовлен к той новости, с которой она приветствовала его в один из последних дней месяца пахона.

В ее спальню он пришел поздно: его задержало письмо, в котором сообщалось о том, что на его полях созрел богатый урожай. Ему хотелось поделиться с ней этой радостной вестью, хотелось предаться любви, и Хаэмуас думал, что застанет Табубу в постели, бодрствующей и поджидающей его. У него уже вошло в привычку навещать ее примерно в эти часы почти каждый вечер. Он входил к ней в комнату, озаренную мерцающим светом четырех ночников, благоухающую ароматом ее свежих духов, смешавшимся с запахом цветов, расставленных в комнате по указанию хозяйки. Сама Табуба полулежала на ложе, запахнувшись в легкое свободное одеяние, ее кожа в сумеречном свете блестела от притираний, а лицо было изысканно накрашено. Но этим вечером она не ждала его в постели. Она сидела на стуле у стены, сгорбившись и обхватив руками колени, волосы в беспорядке разметались по плечам. Она смотрела прямо перед собой в сгущающуюся тьму, лишь немного смягченную светом одной-единственной алебастровой лампы. Слегка разочарованный и охваченный тревогой, Хаэмуас быстрыми шагами подошел к ней.

– Табуба! – воскликнул он, беря ее холодные руки в свои. – Что случилось?

Она подняла голову и слабо ему улыбнулась. Он в волнении заметил, как она бледна, как запали у нее глаза, и впервые он увидел тонкие морщинки, прорезавшие кожу вокруг рта и у висков. Косметики на ней не было.

– Прости меня, Хаэмуас, – страдальческим голосом произнесла она. – Меня так измучила жара, и даже вода в это время года отдает чем-то тухлым. Я так и не смогла сегодня заснуть. – Она пожала плечами. – Просто я немного не в духе.

Он нежно поцеловал ее.

– Тогда мы просто посидим и побеседуем, сыграем в собак и шакалов. Что скажешь?

Отослав служанку за доской для игры, он помог Табубе добраться до постели и удобно усадил ее, подложив под спину стопку подушек. Сам он уселся перед ней на полу, скрестив ноги. Табуба молчала. Вернулась девушка-служанка, поставила между ними доску для игры и удалилась. Хаэмуасу стало казаться, будто в душе женщины идет какая-то борьба, словно Табуба сомневалась, стоит или не стоит о чем-то ему сообщать. Она вдруг резко вздыхала, бросала на него изучающие взгляды, потом снова отводила глаза. Хаэмуас встряхнул игральные фишки из слоновой кости.

– Нам нужен свет, – сказал он, но она вдруг резко дернула головой в знак протеста, и тогда он просто придвинул поближе ее прикроватную лампу.

Неверный свет мерцающей лампы отбрасывал на ее лицо темные тени, отчего оно казалось каким-то безжизненным, и Хаэмуас подумал, что теперь она выглядит на свой истинный возраст, значительно старше и какой-то утомленной, измученной жизнью. За все время их знакомства она сумела затронуть все струны его души, но сегодня она коснулась еще одной, – сам он и помыслить не мог, что она окажется подвластна этой женщине. Жалость захлестнула его с головой. Табуба не шевелилась, она даже не расставила на доске фигурки. Машинально перекатывая в пальцах одну из них, она молча сидела, низко опустив голову.

– У меня сегодня множество прекрасных известий, – произнес через некоторое время Хаэмуас. – Урожай со всех моих полей благополучно собран, и я стал чуть богаче, чем был в прошлом году. Но, Табуба, я…

Она не дала ему договорить, подняв глаза и глядя на него с вымученной улыбкой на губах.

– И у меня тоже есть для тебя новости, – с хрипотцой проговорила она. – Ты посеял иное семя, муж мой. Молю богов, чтобы урожай, который оно принесет, доставил бы тебе столь же великую радость.

Секунду он смотрел на нее, не понимая, потом счастливая догадка озарила его, и, охваченный безмерной радостью, он схватил Табубу за плечи:

– Табуба! Ты ждешь ребенка! И так скоро! Движением плеч она высвободилась из-под его рук.

– Почему же – скоро? – ответила она с усмешкой. – За последние два месяца мы так часто предавались любви, Хаэмуас. Стоит ли удивляться.

Он сидел уперев руки в колени.

– Но это же замечательно! – продолжал восторгаться он. – Я просто счастлив. А ты разве нет? Или ты боишься? Но разве тебе не известно, что я лучший лекарь во всем Египте?

И опять на ее губах заиграла эта резкая насмешливая улыбка.

– Нет, не боюсь. Нет… Дело не в этом…

Его радость стала быстро улетучиваться.

– Мне кажется, тебе следует обо всем мне рассказать, – произнес он со всей серьезностью.

Вместо ответа она соскочила с постели и, быстро пройдя мимо него, принялась ходить по комнате. Пламя в лампе встрепенулось и задрожало от порыва воздуха, на стенах заплясали тени. Хаэмуас наблюдал за ней.

– В этом доме меня не любят, – медленно произнесла она. – Нет, совсем не любят. Нубнофрет питает ко мне одно лишь презрение. Гори вообще отказывается со мной разговаривать. Когда он думает, что я не вижу, он кидает на меня мрачные и злобные взгляды, а от его холодных глаз меня просто в дрожь бросает. Шеритра, хотя и с радостью принимала мою дружбу и следовала моим советам, очень переменилась с тех пор, как я поселилась здесь. Теперь она избегает меня. – Табуба резко обернулась и стояла, глядя ему прямо в лицо, – призрачное видение в полумраке комнаты, огромные провалы глаз зияли темными кругами, губы подергивались. – Я здесь очень одинока, – тихо прошептала она. – И только твоя добрая воля ограждает меня от враждебности всей семьи.

Хаэмуаса потрясли ее слова.

– Но, Табуба, мне кажется, ты преувеличиваешь! – стал возражать он. – Ты не должна забывать, какой размеренной, какой привычной была наша жизнь прежде. С твоим появлением неизбежны определенные перемены. Им всем необходимо время, чтобы привыкнуть!

Она сделала шаг ему навстречу. Облако растрепанных волос, казалось, сливалось с окружающей темнотой, черным огнем горели глаза.

– Время ничего не исправит, Хаэмуас. Я делаю все, что в моих силах, но под тонким покровом их любезности таится глубокая враждебность по отношению ко мне. От тебя они, конечно же, скрывают свое истинное отношение, но они – словно стервятники, только и ждут, чтобы ты оставил меня без своей защиты, и вот тогда они не упустят случая проявить всю свою злобу.

Хаэмуас уже открыл было рот для самых пламенных возражений, но тотчас вспомнил горькие и гневные слова Нубнофрет и промолчал. Он пристально смотрел на Табубу, а потом сказал:

– Не могу поверить, чтобы кто-то из моей семьи желал тебе зла, Табуба. Все они благородные, высоко культурные люди, а не какие-то разбойники с большой дороги, которые мало чем отличаются от диких зверей.

– Но ты не видишь того, что вижу я! – воскликнула она. – Взгляды за спиной, полные ненависти, мелкие оскорбления, подчеркнутое невнимание! – Она прикрыла руками живот. – Но я беспокоюсь не за себя. Я люблю тебя, и главный смысл моей жизни – сделать счастливым тебя, Хаэмуас. Но у нас будет ребенок. И я боюсь за свое дитя!

Ее волнение возрастало на глазах, в голосе слышались высокие истерические нотки, ладони, сложенные на голом животе, сжимались с кулаки. Платье соскользнуло с ее плеч, и она стояла перед ним, охваченная страхом и тревогой, от этого не менее прекрасная и желанная. Хаэмуас чувствовал, как при виде ее безудержного волнения его страсть разгорается с новой силой. Он сделал попытку ее успокоить.

– Табуба, женщине, ждущей ребенка, свойственны необоснованные страхи, ты ведь и сама знаешь, – сказал он. – Подумай, ну что ты говоришь! Ты живешь у меня в доме, а не в гареме какого-нибудь полудикого правителя чужой земли. Ты – моя жена. Я счастлив оттого, что у нас будет ребенок, и этому будет рада и вся моя семья.

Она подошла ближе.

– Нет, они не будут рады, – возразила она. – Ты – царевич крови, Хаэмуас, и твои потомки принадлежат всему Египту. Все без исключения, и этот тоже. – Она обхватила руками живот. – Они занимают отведенное им место в линии наследования престола Гора. И для Гори на кон поставлено гораздо больше, нежели для сына какого-нибудь простого купца, чья Вторая жена ждет ребенка. И он, и все прочие сделают все, чтобы лишить мое дитя его законных прав на престол, если что-нибудь случится с тобой. Мой ребенок станет для них угрозой. Неужели ты не понимаешь?

Теперь он начал понимать, и все происходящее вовсе ему не нравилось. Неужели это правда? Я знал, что они не слишком-то жалуют Табубу, но надеялся, что со временем это недовольство смягчится. Однако с появлением ребенка у его семьи появлялся лишь новый повод для тревоги. Он попытался представить, как будут развиваться события в случае его внезапной кончины, и ему стало не по себе. Табуба останется тогда абсолютно беззащитной, и от чего конкретно ей придется защищаться? Он легко представил себе, до каких пределов может дойти неприязнь Нубнофрет, угрюмая отстраненность Гори и эта недавно возникшая резкость Шеритры. Спорить здесь не приходится. Похоже, Табуба говорит правду. Она стояла теперь перед Хаэмуасом, с трудом переводя дыхание. По ее щекам текли слезы.

– Ты любишь меня, Хаэмуас? – спросила она сдавленным голосом. – Любишь?

– Табуба! Я люблю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить! – воскликнул он.

– Тогда помоги мне. Прошу тебя. Я – твоя жена, и твой долг – защищать меня. Но еще важнее твой долг перед этим еще не родившимся ребенком. Откажи Гори и Шеритре в праве наследования в пользу нашего дитя. Сделай это прежде, чем его постигнет какая-нибудь ужасная участь. Лиши их этой страшной власти, чтобы я могла жить под этой крышей в мире и спокойствии и мечтать о том времени, когда появится на свет плод нашей с тобой любви. Иначе… – Она наклонилась над ним, упираясь обеими руками в колени, и пристально посмотрела в лицо Хаэмуасу. – Иначе я должна буду развестись с тобой и покинуть этот дом.

Ему показалось, что она его ударила. Грудь сдавила боль, и ему стало трудно дышать.

– О боги, Табуба… – простонал он. – Ты ведь не хочешь на самом деле… Нет никаких причин для таких ужасных решений… Ты ведь не думаешь серьезно…

Она плакала.

– Поверь мне, милый брат, с тех пор, как я поняла, что жду ребенка, я не могу думать ни о чем другом, – сказала она. – Нубнофрет никогда не захочет меня принять. Она заявила мне в лицо, что у меня сердце шлюхи. А Гори…

– Что? – резко воскликнул он.

Она покачала головой:

– Ничего. Но прошу тебя, умоляю, исполни мою просьбу. Ты добрый человек и не способен почуять зло, притаившееся прямо под носом. О Гори позаботится фараон, а Шеритра несомненно выйдет замуж за какого-нибудь благородного господина. Это не причинит им страданий! Страдать будет только мой сын, если ты помедлишь со своим решением!

– Нубнофрет, моя Нубнофрет назвала тебя шлюхой? – медленно проговорил он, и Табуба кивнула.

– Да. Клянусь тебе всеми богами, что говорю истинную правду. Перепиши свое завещание, царевич. Если богам будет так угодно, ты собственными глазами увидишь, как наш сын вырастет и станет взрослым, и тогда это уже не будет иметь значения. Если же нет… – Она развела руками. – Я люблю тебя безмерно. И всегда любила. Не разрывай мое сердце, не заставляй покидать тебя.

Хаэмуас утратил способность размышлять здраво. Ему хотелось рассуждать логически, привести ей какие-нибудь разумные доводы, но сознание не повиновалось, его охватил панический ужас оттого, что она права, и оттого, что она может исполнить свою угрозу и покинуть его. «Я не могу без нее, – думал он. – Я не могу вновь вернуться к той жизни, которую вел когда-то. Прежнее существование обернется для меня отчаянием, одиночеством и тоской. Оно будет подобно смерти. Эта женщина изменила меня. С самого начала она перевернула мою жизнь и мою сущность. Я больше не тот Хаэмуас, кого так хорошо знала Нубнофрет, кто был отцом Гори и правой рукой Рамзеса. Я – любовник Табубы, и ничего более». Одним движением сильной руки он сгреб Табубу в охапку, грубо притянул на постель и страстно обнял.

– Что ж, отлично, – прорычал он, уже охваченный безумной лихорадкой не поддающейся контролю страсти. – Хорошо. Я откажу детям Нубнофрет в праве наследования в пользу твоего сына. Но им я об этом не скажу. Иначе они станут ненавидеть тебя еще сильнее.

– Нет никакого резона сообщать им о твоем решении, пока нет никакой опасности, – ответила она. – Благодарю тебя, Хаэмуас.

Он не ответил, он даже не слышал, что она сказала. Его охватила мощная волна желания, она поглотила все мысли, все его существо, и прошло долгое время, прежде чем он оказался в состоянии вновь трезво оценивать происходящее вокруг. К тому времени ночная лампа погасла, а до его слуха доносился вой шакалов из далекой пустыни, раскинувшейся за Саккарой. Город погрузился в глубокую тишину поздней ночи.