– Доброе утро, царевна, – ответил он серьезно, жестом показывая слугам, что сходни следует втащить на борт. Амек и воин встали на страже по обе стороны лодки, и Хармин провел Шеритру к каюте.

Их семейное судно не было таким большим и роскошным, как лодка Хаэмуаса, но оно было украшено стягами золотой ткани, на которой изображалось Око Гора. Занавеси в каюте также были изготовлены из золотой ткани и украшены серебряной бахромой. Шеритра села на предложенный Хармином стул и исподволь наблюдала, как сам он устраивается на полу, собрав вместе несколько подушек. Он предложил ей холодной воды и нарезанное тонкими ломтиками мясо, вымоченное в вине и чесночной приправе.

Его наряд своей простотой перекликался с нехитрым убранством лодки – белая юбка, лишенная украшений, прикрывала длинные ноги, обутые в прочные кожаные сандалии, но его пояс украшала изысканная бирюза. Такая же бирюза была вправлена и в широкие серебряные браслеты, и висела на легкой подвеске на его загорелой груди. На спине, между подвижных лопаток, красовалась длинная нить с нанизанными на нее крошечными фигурками обезьян – животных бога Тота, которые призваны были защитить человека от заклятий, способных нанести удар со спины.

– Нил иногда очень напоминает по цвету твои бирюзовые амулеты, – робко заметила Шеритра, вновь охваченная смущением. – Это очень старые камни, не так ли? Теперь часто попадаются негодные экземпляры, голубые, не такие, как древние, с хорошо различимым зеленым отливом. Их так любит мой отец.

Хармин сидел на подушках, обхватив колени руками и весело глядя на нее снизу вверх. Его подведенные сурьмой глаза светились.

– Ты права. Уже многие сотни лет эти камни принадлежат нашей семье, и ценность их очень велика. Они перейдут по наследству к моему старшему сыну.

Шеритра почувствовала, как щеки у нее залились краской.

– Я думала, мы будем сегодня ходить пешком, – быстро проговорила она, – хотя и катание по Нилу – это огромное удовольствие. – Она сделала большой глоток воды, и пожар, вспыхнувший на щеках, стал мало-помалу утихать.

– Да, мы обязательно пройдемся пешком, и к вечеру, возможно, ты захочешь поскорее вернуться на борт, – поддразнивал ее Хармин. – Я просто хотел избавить тебя от дневной жары и пыльной дороги в Мемфис. И потом, если городские площади и базары покажутся нам слишком шумными или скучными, мы в любую минуту сможем вернуться на лодку. Смотри! Мы как раз проплываем мимо канала, ведущего к древнему дворцу Тутмоса Первого. Ты, наверное, бывала там бесчисленное множество раз во время визитов в Мемфис твоего дедушки.

Да, бывала, – начала Шеритра. И, сама не заметив как, она принялась болтать о Рамзесе и его придворных, о государственных занятиях отца, о дворцовой жизни. – На самом деле все вовсе не так замечательно, как может показаться со стороны, – печально заметила девушка. – И повседневная жизнь, и мое обучение регламентированы куда жестче, нежели занятия какой-нибудь обычной девушки из знатной семьи. А теперь, когда мои мучения позади и хочется думать, что наступила свобода, передо мной встает безрадостная перспектива – обручение и замужество, статус жены какого-нибудь знатного наследника и продолжение династии Рамзеса. Я вовсе не против замужества как такового, мне просто мучительно думать, что мой будущий муж никогда меня не полюбит. Да и как меня любить! Я больше похожа на крестьянскую дочь, чем на царевну!

Ее голос звучал все громче и громче, она разволновалась, сама того не замечая, и только когда Хармин протестующе поднял руку, она осознала, какие именно слова сорвались у нее с губ. В то же мгновение она поспешно закрыла лицо руками.

– О, Хармин! – воскликнула она. – Мне так жаль. Сама не понимаю, почему это вдруг я с тобой так разоткровенничалась.

– А я знаю почему, – спокойно произнес он. – Во мне есть нечто такое, отчего ты стала доверять мне с самой первой нашей встречи, так ведь, Солнышко?

– Солнышко – этим именем называет меня только отец, – слабым голосом произнесла девушка.

– А мне можно тоже так тебя называть? Она молча кивнула.

– Вот и хорошо. Знаешь, у меня такое чувство, будто мы знакомы с тобой со школьных лет. Мне легко с тобой, а тебе – со мной. Я твой друг, Шеритра, и сегодня, сейчас мне ничего больше не надо, лишь только быть здесь, рядом с тобой, и смотреть, как солнце отражается в воде, а на пыльном берегу сотни человеческих ног поднимают столбы песка.

Она молчала, глазами как будто следуя за его описаниями, а мыслями погрузившись в скрытый смысл его слов. За всю свою жизнь она испытывала доверие лишь к одному мужчине – своему отцу, и он заслужил это доверие и уважение своими поступками. Прочие же мужчины, кратковременно возникавшие на ее жизненном горизонте, не вызывали у девушки ничего, кроме тайного, скрытого презрения, – тому способствовали сопутствующие им скука, нежелание и неспособность рассмотреть ее ум и дарования, их плохо скрытое презрение к ней за ее невзрачную внешность. Она понимала, что приблизилась к опасной черте – когда ее чувство к Хармину окрепнет настолько, что будет способным поглотить ее всю без остатка, и это изменит всю ее жизнь и ее саму. Уже сейчас она испытывала к нему искреннее уважение за его честность, за то, как просто и безыскусно он объяснил ей, что внешность не имеет для него ни малейшего значения, сумев при этом затронуть в ее душе те тайные струны, что до сей поры звучали лишь для одного Хаэмуаса.

«Друг. Что он имел в виду, называя себя ее другом? Один ли только разум, родство душ кажутся ему привлекательными? Вообще-то, надеяться можно только на это», – печально размышляла девушка. Но сердце ее забилось сильнее, когда он заговорил вновь:

– Твоя кожа прозрачна, словно жемчужина, – прошептал он. Она резко обернулась и заметила, что его черные глаза устремлены на нее. – В твоих глазах, царевна, светятся радость, жажда жизни, едва лишь тебе стоит дать волю чувствам, и твоя ка открывает свое истинное лицо. Прошу тебя, не прячь больше свою душу.

«Я сдаюсь, – думала Шеритра, охваченная паникой. – Разум уже покидает меня. Но, Хармин! Заклинаю тебя именем Хатхор, не теряй головы! Я готова открыть тебе свое истинное лицо, то, что я всю жизнь так яростно защищала от чужого взгляда, и сейчас еще не время выставлять мою душу на всеобщее обозрение».

– Спасибо, Хармин, – ответила она спокойным голосом, а потом вдруг весело улыбнулась ему. – От тебя я больше не буду прятаться. А до остального Египта мне и дела нет.

Он рассмеялся и набросился на холодную говядину, подцепляя куски маленьким кинжалом с серебряной рукоятью, угощая и Шеритру время от времени таким же способом, а она, внезапно ощутив зверский голод, не успевала жевать.

Они пришвартовались у южного причала в той части города, где селились чужеземцы, и Хармин, вместо того чтобы направиться через Пер-нефер к центру, повернул на юг. Шеритра чуть встревожилась. Никогда прежде она не заходила, особенно пешком, в эти края, так и бурлящие жизнью, и только грозные фигуры Амека и второго воина, возвышавшиеся впереди и сзади, внушали ей уверенность. Хармин, аккуратно поддерживая ее под локоть, защищал тем самым от случайных толчков и прикосновений любого прохожего. Время от времени он ободряюще улыбался девушке, и вскоре ее тревоги развеялись.

Они пробирались по узким, запруженным повозками улицам, и к Шеритре постепенно возвращалось ощущение радости жизни. Хурриты, ханаанеи, сирийцы, семиты, – ошеломляющий гомон множества наречий звенел у нее в ушах. Прилавки на базарах ломились под грудами товаров: рулоны тканей всевозможных цветов, искусной выделки; яркие украшения, фигурки богов, почитаемых в разных странах, изготовленные из всевозможных пород дерева и камня, бесчисленное множество вещей, полезных в хозяйстве.

Они с Хармином проходили мимо лавчонок, смеясь, рассматривали разложенные товары, в шутку торгуясь и прицениваясь. Спустя некоторое время Шеритра заметила, что толпа вокруг стала редеть и теперь можно было рассмотреть улицу, по которой они шли; а впереди, в ярком свете дневного солнца, возвышалась вылепленная из глины стена и в ней – открытые ворота.

– Что это? – с интересом спросила Шеритра. Хармин смахнул пылинку с ее волос.

– Это храм ханаанской богини Астарты. Хочешь, зайдем? Шеритра в нерешительности остановилась.

– А разве можно?

– Конечно, – улыбнулся Хармин. – Это святилище, всякий имеет право сюда войти. Мы можем просто смотреть, как другие молятся, нам необязательно самим совершать преклонение. Насколько я знаю, большой и богатый храм Астарты находится в Пи-Рамзесе, где ей служат множество жриц и жрецов, но здесь у нее обитель весьма скромная и ритуалы довольно просты. – Хармин говорил и одновременно подталкивал Шеритру вперед. Вместе они вошли через открытую калитку и очутились в небольшом дворике с земляным полом. От основной части храма его отделяла еще одна глиняная стена высотой в половину человеческого роста.

И внутри, и снаружи храм был заполнен людьми: они молились, распевали гимны. Но по мере того как Шеритра продвигалась к самому центру святилища, она замечала, что радостные голоса слышатся все слабее. Там, отделенная от толпы почтительным расстоянием, возвышалась статуя богини, рядом с которой самозабвенно исполняла свой танец одинокая жрица – звенели подвески у нее в волосах, в руках щелкали цимбалы. Ее обнаженное тело извивалось в танце, спина была выгнута, бедра напряжены, глаза прикрыты. Астарта возвышалась прямо за спиной плясуньи. Шеритра с любопытством разглядывала статую, испытывая одновременно и интерес, и отвращение при виде ее полных, нацеленных вверх грудей, выставленного напоказ каменного живота, сильных, нескромно расставленных ног, словно приглашающих любого, кто отважится, проникнуть между ними. Шеритра взглянула на Хармина, думая, что его глаза должны быть прикованы к танцовщице, но он смотрел на нее.

– Астарта дарит человеку удовольствия необузданной страсти, – сказал он. – Но кроме того, она еще и покровительствует любым формам самой чистой любви.

– А по виду никак не скажешь! – язвительно заметила Шеритра. – Мне кажется, она больше похожа на шлюх, которые наводняют Пер-нефер. Наша Хатхор тоже богиня любви, но в ней гораздо больше изящества и, как бы сказать, человечности.

– Согласен, – сказал Хармин. – Для Астарты в Египте не найдется места. Она призвана служить жестоким варварским племенам, именно поэтому ее святилища можно встретить лишь в тех частях наших городов, где селятся чужеземцы. А она ведь, наверное, старше, чем Хатхор.

– Дед питает к чужим богам большое почтение, – сказала Шеритра, когда они уже покидали священные стены. – У него рыжие волосы – это наша родовая черта, – мы возводим свою семейную историю к богу Сету, и Рамзес объявил его покровителем всего нашего рода. Сет, конечно же, египетский бог, но дедушка почитает также и его ханаанскую ипостась – бога Ваала. Он часто посещает храмы, расположенные в кварталах иноземцев. Мне кажется, так делать не следует.

– Мне тоже так кажется, – тихо произнес Хармин. – Я согласен с тобой и разделяю взгляды твоего отца, когда он говорит, что Египет в наше время подвергается медленному разрушению, потому что сюда так свободно допускают чужеземцев – и богов, и людей. Скоро дойдет до того, что Сета станут путать с Ваалом, Хатхор – с Астартой. И тогда для Египта воистину настанет конец времен.

Повинуясь мгновенному порыву, Шеритра шагнула к нему и поцеловала юношу в щеку. Она услышала, как за спиной тихонько кашлянул Амек.

– Спасибо тебе за один из самых чудесных дней в моей жизни, – с жаром произнесла она.

Когда Хармин вышел из лавочки, держа в руках флягу с пивом и четыре чашки, Шеритра уже уютно устроилась на маленьком клочке сухой травы под тенью высокой стены. Амек и его помощник с поклоном поблагодарили за приглашение, быстро выпили пиво и вновь заняли свои сторожевые позиции, тогда как Шеритра с Хармином долго сидели, не спеша потягивая пиво, наслаждаясь покоем и ведя неторопливую беседу. Темный напиток оказался более крепким, нежели светлое пиво, подававшееся за столом ее отца, и голова у Шеритры скоро закружилась. Однако это ощущение было не лишено приятности.

Наконец Хармин вернул в лавочку флягу и чашки, помог девушке подняться, и вместе они вернулись на лодку, где дремали разморенные солнцем матросы. Солнце уже клонилось к горизонту, его оранжево-желтый свет золотил парящие в воздухе крупицы песка и пыли. В этом предзакатном сиянии кожа Шеритры светилась, словно мед, а волосы отливали медью. Девушка поднялась по сходням, из последних сил добралась до каюты и со вздохом радостного облегчения упала на груду подушек. Ноги ломило от приятной усталости, и она начинала уже испытывать голод. Вскоре к ней присоединился Хармин, лодка плавно отчалила и взяла курс на север. Шеритра снова вздохнула. «Чувствую себя, словно я вдруг сделалась красавицей, – думала она. – Мне так легко, хочется беспечно смеяться и радоваться жизни». Она повернулась и посмотрела на Хармина, который в эту минуту старался стряхнуть пыль с юбки и задумчиво разглядывал свои грязные ноги.

– Все было так замечательно! – сказала она.

Он согласился с ней, посмеиваясь в душе – она это чувствовала – над ее воодушевлением, но Шеритра не держала на него за это зла.

– Сегодня я решал, куда мы пойдем и чем займемся, – сказал он. – Завтра у меня есть кое-какие дела дома, а послезавтра наступит твоя очередь отвести меня куда захочешь.

Она взглянула на него широко раскрытыми глазами.

– Ты хочешь провести со мной еще целый день?

Не говори глупостей, царевна, – произнес он, и в его голосе девушка различила нотки упрека. – Если бы я не хотел вновь тебя увидеть, я бы не стал предлагать встречу. Неужели ты собираешься превратиться в прежнюю недоверчивую Шеритру?

Шеритра чувствовала его упрек и недовольство, но это не вызвало у нее обиды и раздражения.

– Нет, не собираюсь, – смиренно проговорила она. – Я не думаю, что ты играешь со мной. – Она скрестила руки и молча сидела, уставившись на залитую закатными лучами воду за окном. – Я знаю! – наконец воскликнула она. – На отцовской лодке, вместе с Амеком и Бакмут, мы отправимся на юг, туда, где кончается город, где река течет свободно, и там будем целый день плавать, ловить лягушек, а потом пообедаем на берегу. Вечером можно поохотиться на уток в болотах! Ну как, согласен?

Он опустил глаза.

– Увы, не могу, – произнес он печально. – Я не умею плавать, царевна. Как и матушка, я боюсь воды. Ступить на борт лодки я еще в состоянии, но никакая сила на земле не сможет заставить меня погрузиться в воду самому. – Он поднял на нее взгляд, и Шеритра увидела, что его глаза сделались строгими и серьезными. – Хотя, конечно, мне будет приятно наблюдать, как вы плаваете и резвитесь в воде, а что касается уток и лягушек, что ж, это пожалуйста.

Она провела рукой по его нагретым солнцем прямым волосам.

– Прости меня, – прошептала она. – Значит, я придумаю что-нибудь другое, это будет сюрпризом, и ты узнаешь о наших планах только тогда, когда я за тобой заеду. Договорились?

Он кивнул, как будто по-прежнему находясь во власти своих невеселых раздумий, но потом улыбнулся.

– Я должен кое в чем тебе признаться, Шеритра, – тихо сказал он. – Надеюсь, ты не обидишься.

Шеритра прямо взглянула в серьезные темные глаза, устремленные на нее. Она вовсе позабыла свою застенчивость, забыла, что ее лицо, в эту минуту вплотную приближенное к его глазам, большинству мужчин казалось неприятно-отталкивающим, забыла, что этого лица она привыкла стыдиться.

– Ты узнаешь, обидчива я или нет, только когда расскажешь мне свой секрет, – ответила она и покраснела, осознав вдруг, что, сама того не желая, начинает с ним заигрывать. Он, однако, либо пропустил ее слова мимо ушей, либо и в самом деле не заметил в них никакого скрытого смысла. Он мягко взял ее руку, нежно проведя большим пальцем по ладони.

– Когда я впервые пришел к твоему отцу с просьбой, чтобы он осмотрел матушку, то, поджидая царевича во дворе, я нечаянно подслушал, как ты поешь.

Шеритра тихо вскрикнула и попыталась высвободить пальцы из его руки, но он не отпускал ее.

– Прошу тебя, не отнимай руку, – продолжал он. – Никогда прежде не доводилось мне слышать таких дивных звуков. Я уже собирался было спускаться к причалу, но замешкался, не в силах двинуться с места. Меня охватила такая нежность, Шеритра! Я долго стоял, словно прикованный к месту, пока меня не окликнул твой отец. Я стоял и думал, что лицо у этой певицы, должно быть, столь же прекрасно, как и ее голос.

– Что же, теперь ты знаешь, что это не так, – коротко бросила Шеритра. И все же, несмотря на резкость тона, она жадно всматривалась в его глаза, охваченная отчаянием и надеждой, стараясь и одновременно страшась найти хотя бы малейшую тень неискренности, так хорошо знакомое ей выражение скрываемого обмана, запинку, неуверенность. И не находила ничего. Хармин нахмурил брови.

– Почему ты так несправедлива к себе? – спросил он. – И откуда ты знаешь, в чем именно состоит для меня истинная красота? Могу сказать тебе, глупышка, что ту певунью я рисовал в своем воображении женщиной чистой души и страстного духа. Именно это значит для меня красота, а ты щедро одарена и тем и другим, разве не так? Разве не это скрывается за твоей скромной внешностью?

Она удивленно посмотрела на него. О да! «Да, – думала она. – Чистая душа и страстный дух – все это у меня есть, Хармин, но мне так трудно довериться тебе, Хармин, потому что я слишком…»

– Слишком горда, чтобы открыть свое истинное лицо чужому? – Хармин улыбнулся. – Ты боишься, что будешь отвергнута, а твои дарования – принижены? А ты споешь сейчас мне ту песню?

– Ты хочешь от меня слишком многого!

– Я точно знаю, чего я хочу от тебя, – настаивал он. – Чтобы ты была смелой. Ну как, будешь петь?

Вместо ответа она выпрямилась и постаралась не краснеть. Первые слова прозвучали тихо, один раз голос дрогнул, но вскоре уверенность вернулась к ней, и над рекой понеслись древние, напоенные чувством стихи:

Я так жажду твоей любви, она для меня слаще меда. Ты принадлежишь лишь мне, ты для меня – как тончайшее полотно, как изысканные благоухания…

Она пела только женскую часть песни, пропуская ответы ее возлюбленного, и с удивлением обнаружила, что скоро и Хармин стал тихим голосом ей подпевать:

Я останусь с тобой до конца дней, не покину даже в преклонные годы. Каждый день твоей жизни я разделю с тобой, ибо всегда буду дарить тебе свою любовь.

Оба замолчали, Хармин поднялся и сел рядом с ней на пол каюты. Он нежно взял ее лицо обеими руками и тихо поцеловал в губы. Первым чувством, охватившим Шеритру, был панический страх. Ей захотелось вырваться и убежать, но его губы были такими мягкими, нежными, они пахли пылью и пивом, и они ничего от нее не требовали. В конце концов она расслабилась, опустила руки на плечи юноши и ответила на его поцелуй. Когда они разомкнули объятия, Шеритра заметила, что его взгляд затуманен желанием.

– Солнышко, – шепотом проговорил он, – жду не дождусь, когда наступит послезавтра. В гороскопе говорится, что этот месяц будет для меня чрезвычайно счастливым. И вот я встретил тебя!

Шеритра слабо улыбнулась, опасаясь, что он захочет снова ее поцеловать, но теперь она уже начинала понимать, что он наделен воистину сверхъестественным чутьем, когда дело касалось ее желаний. Он быстро вскочил на ноги, опять уселся на табуретку и принялся развлекать ее рассказами о своей жизни в Коптосе. Когда они подплыли к ее дому, он изысканно и любезно поблагодарил девушку за приятно проведенное время, передал ее под опеку Амека и быстро скрылся в каюте, задернув занавеси. У Шеритры оставалось достаточно времени для омовения, потом она надела свой самый изысканный наряд и гордо проследовала в обеденный зал с высоко поднятой головой.