- Ну уж нет, - покачал головой Фалифан. - Следует еще выяснить, что они из себя представляют, насколько они сильны, едины...
      - Ах ты, мерзавец! - воздел руки к небу Гарбус.- Ничего ты не понял, презренный. Опять холодный твой ум берет верх! Тебе хочется, чтобы у тех парней в лесу было все правильно, все крепко, надежно и ясно. Тогда на кой черт ты им нужен будешь со своею умной головой? Ты об этом подумал?
      - Кому, кому нужен? - стал защищаться Фалифан. - Я не знаю этих людей. В глаза не видел. Они действуют в больших городах, в лесах... Где-то! А у нас в Ройстоне какая борьба?
      - Вот и чудно! - повысил голос протоиерей. - Мы ее и начнем!
      - Как, вдвоем? - согнулся вопросом Фалифан. Он еле удерживался, чтобы не рассмеяться.
      - Не прикидывайся дурачком, - вдруг спокойно ответил Гарбус, - у меня есть деньги, на которые можно купить оружие. И есть рудокопы, которые наверняка не сидят сложа руки. Так что тебя еще смущает?
      Фалифан широко раскрытыми глазами смотрел на протоиерея. Ему было страшно и горячо. Гарбус предлагал ступить на незнакомый и опасный путь, который может оказаться еще одной дорогой к разочарованию, может быть коротким, а может - единственно правильны и счастливым. Но самое главное, что протоиерей предлагал идти вместе, а это не так страшно. И Фалифан понял, что в его жизнь приходят большие перемены...
      Гарбус не ошибся в своей догадке, рудокопы не сидели без дела. В тот самый день, когда между протоиереем и Фалифаном произошел знаменательный разговор, Грим Вестей принял у себя в доме долгожданного гостя из столицы представителя "Союза груда". Теперь рудокопы имели надежную связь с восставшими рабочими и становились важной опорой союза на юге страны в борьбе за всеобщее равенство и справедливость. Нужно было накапливать силы для всеобщего вооруженного выступления против правительства, предавшего свой народ.
      XVII
      Крокен сдержал свое слово. Через несколько дней в дом к Монку заявились пятеро мастеровых людей во главе с молодым сухощавым человеком в очках и с плохо выбритым острым кадычком. Он назвался представителем ремонтной фирмы "Ройстон-Кин" и деловито стал справляться о планах перестройки шхуны в ресторан. Настроены все пятеро были по-боевому и, казалось, только ждали команды, чтобы начать ощупывать, обмерять, ломать старый и верный корабль.
      Монк на минуту замешкался. Одно дело размышлять с Крокеном о переустройстве корабля в плавучий ресторан, а с другой стороны, это значит навсегда проститься со старым и верным другом - "Глобусом" - бывшим счастливым приютом отца, Бильбо и его самого. Шхуна надежно хранила память о лучших прожитых днях, и сейчас достаточно было только росчерка пера, чтобы подписать приговор несчастному кораблю. Но сухощавый так доброжелательно улыбался, так задорно поблескивали его очки, что Монк переборол свою нерешительность и стал объяснять, каким хочет он видеть будущее заведение. Представитель фирмы внимательно слушал, кивал головой в знак согласия и под конец довольно рассмеялся:
      - Великолепная идея! Ресторан на воде, единственный и неповторимый в Ройстоне. Это событие. Для нашей фирмы участвовать в таком предприятии большая честь. Поэтому дирекция уполномочила меня передать, что десять процентов расходов мы берем на себя.
      После такого заявления Монк почувствовал себя полным хозяином положения и повел строителей на судно.
      Прямо от дома они спустились короткой тропкой к бухте, где покоился в безмятежном сне "Глобус" - последний корабль Ройстона. Монк смотрел на шхуну, где еще недавно струился дымок из каюты Бильбо, и понял вдруг, что вместе с кораблем остыло и его сердце, что теперь он не такой, как прежде, что он, к сожалению, научился жить головой, сумел приспособить "так надо" вместо естественного и понятного "так хочу". Монк приближался сейчас к своему суденышку, как хозяин подходит к бычку, чтобы одним ударом превратить его в груду мяса.
      - Наконец-то эта кастрюля будет служить вам настоящим образом, сверкнул зубами очкастый.
      Монк не обиделся, что "Глобус" назвали кастрюлей. Он прикидывал про себя стоимость предстоящих работ и беспокоился, хватит ли денег, которые любезно ссудил ему Крокен на льготных условиях.
      Деятели фирмы поднялись вслед за владельцем на корабль и с любопытством озирались, примеривая свои возможности.
      Полдня мастеровые что-то вымеряли, записывали в блокнот, и наконец в каюте капитана был подписан договор между фирмой "Ройстон-Кин" и владельцем моторной шхуны. Согласно договору фирма обязывалась в предельно короткий срок "приспособить моторню шхуну под оригинальный ресторан высшей степени комфорта".
      Через три недели моторная шхуна полностью сменила свою начинку. Машину, лебедки, шлюпки, парусину, оснастку - все, что можно было продать или пустить в дело, расторопные представители фирмы увезли.
      На палубе и в трюме в полный голос стучали топоры, хрипели пилы, шипели, разбрызгивая искры, сварочные аппараты. Устоявшиеся за долгие годы запахи рыбы, масла, бензина сменились новыми - свежего дерева, лака, кожи.
      Время от времени наведывался Крокен. Он хвалил Монка за энергию и размах, братски хлопал по плечу, справлялся, какая помощь нужна, и уезжал, довольный сопричастностью к стройке.
      Монк, развив бурную деятельность, ходил перемазанный в краске, отдавал распоряжения рабочим и все больше уважал себя как созидателя и творца. Фантазия его разыгралась. Стены трюма, который оборудовали под главный зал, он- велел увешать рыбацкими сетями, где были запутаны высушенные морские звезды, диковинные рыбы и водоросли. В углу возвышалась маленькая эстакада, искусно отгороженная якорной цепью, очищенной от ржавчины и покрашенной жженной костью. В машинном отделении, где властвовал некогда старик Бильбо, установили массивные кухонные плиты, прорубили несколько окон, и получился обширный кулинарный цех с разделочными столами, кладовыми и ледником. Жилые помещения на корабле тоже претерпели изменения. Кубрики подновили свежей краской, оклеили обоями, установили там изящные светильники. Железные койки выбросили вон, и вместо них появились бесшумно-мягкие диваны, обитые причудливыми гобеленами. Теперь никто бы не смог поверить, что эти кабинеты для интимных бесед были когда-то прибежищем матросской братии, где сушились сапоги и портянки.
      В капитанской каюте Монк устроил себе скромные апартаменты с конторкой, сейфом, небольшим холодильником и обитым кожей лежаком. Он здесь в жил сейчас, учитывая, что сделано, ведя подсчеты в толстой книге расходов. Чем больше делал он в ней записей, тем тревожней становилось на душе - где добыть еще денег? Фантазия, всякие оригинальные штучки, комфорт - все это молниеносно поглощало сумму, которую великодушно ссудил-ему Крокен. И вот, наконец, пришел страшный день, когда Монк обнаружил, что он - должник фирмы "Ройстон-Кин", что продавать и закладывать больше нечего, а денег? уже никто не даст.
      Между тем работы на корабле заканчивались. Нужно было рассчитываться со строителями и, кроме того, закупать припасы, нанимать прислугу, поваров, музыкантов, чтобы к сроку открыть самый необычный в городе ресторан. А в кармане Монка не было ни гроша.
      Поздним вечером Монк проверял по толстой книге еще и еще раз свои невеселые подсчеты. Как он ни вертел, выходило, что нужно самое малое полторы тысячи филонов, чтобы не дать погибнуть своему еще не родившемуся детищу. Как ни ругал он себя за то, что поддался на авантюру Крокена, он все же сознавал его правоту. Действительно, иного пути к личной независимости, кроме как через собственное дело, у него не было...
      Легкая волна слегка раскачивала бывшую моторную шхуну, в черной воде бухты плавала луна, а в каюте-кабинете не мог уснуть молодой предприниматель. Он думал о деньгах. Только полторы тысячи - и полная свобода. Потом питейно-закусочное предприятие даст Монку все радости и блага, какие несет обейпеченная жизнь. Он сможет путешествовать или уехать жить в столицу. Заниматься наукой, ставить опыты, изобретать чудесные машины или получать в пробирке невиданные доселе вещества.
      "Вот что такое быть Хозяином, - догадался Монк, - быть Хозяином самому себе. К черту сказки про Утросклон!" Монк усмехнулся своей былой доверчивости, вспомнив, как почудился ему однажды ночью голос под окном. Он поверил тогда в чудесную страну счастья лишь потому, что был без сил и веры, без какихто видов на жизнь, вот и ухватился за спасительный и неверный призрак - Утросклон.
      Монк захлопнул расчетную книгу и швырнул ее на стол. О-о, были бы деньги, и он сумеет оправдать свое появление на земле, он принесет много пользы, и люди долго будут вспоминать его. Деньги - вот отправная точка на земле для зла и добра. Он будет делать добро. Но это все впереди, а сейчас так необходимо найти полторы тысячи филонов. Но где их взять? Одолжить?
      Так у него нет состоятельных друзей. Да и кто поверит ему, нищему и безвестному, что он сможет в короткий срок вернуть такую сумму? Обратиться к Крокену? Но тот уже сделал все, что мог. Может быть, заложить дом? Но эта волокита протянется бог весть сколько времени, а деньги нужны сейчас. Где же их взять, черт побери? От этой монотонной и навязчивой мысли Монк незаметно уснул. Но тревожный сон его продолжался недолго. Что-то стукнуло на палубе, и Монк проснулся. Возвращаясь из короткого забытья, он услышал, как возле двери затихли чьи-то осторожные шаги. Гости в такой поздний час? Монк оторопело глядел на дверь и чувствовал, как от страха ему сжало горло. Один в залитой зловещим лунным светом каюте, раздетый и безоружный... Надо бы зажечь свечу, найти нож или хотя бы крикнуть, но нет сил. Беззвучно раскрывая рот, с ужасом в глазах, Монк ждал, когда разрешится его тревога. Как раз в этот момент в дверь постучали громко и властно. Монк сжался весь, и наконец ему удалось выдавить из себя какое-то мычание. Дверь распахнулась, и на пороге появился... Аллис.
      XVIII
      Серый рассвет Монк встретил с серым от бессонной ночи лицом. В каюте все еше стоял запах сигарного дыма. "Странно, - подумал Монк, - Аллис пробыл не более четверти часа, а перегоревшим табаком воняет до сих пор". Он поднялся на палубу, чтобы взбодриться утренней свежестью, но вместо этого задохнулся влажной духотой. Полное безветрие, штиль на море обещали ненастье. Монк взглянул туда, где были Ворота Солнца, и убедился в своей правоте - темные тучи на востоке надолго пленили солнечные лучи. Монк расстегнул ворот рубашки и сел на пустой ящик. На душе было тяжело, а в голове пусто. Он подумал, что скоро придут рабочие, корабль наполнится шумом работы, его станут отвлекать по разным мелочам и некогда будет сосредоточиться, чтобы хорошенько обдумать предложение Аллиса.
      Аллис... Опять он объявился, такой же подтянутый, уверенный в себе, обаятельный, с легкой тенью тайны в уголках губ. Он был такой, как и прежде, с тою лишь разницей, что теперь выступал под своим именем - капитан службы безопасности... Его визит... Это было так невероятно, что Монк даже стал подозревать, будто Аллис все это время невидимкой ходил рядом и, дождавшись удобного момента, открылся ему, с такой легкостью, будто расстались они только вчера в самом лучшем расположении друг к другу. Да, Аллис появился вовремя и предложил помощь - много денег. Это было настолько своевременно и уместно, что Монк растерялся, и вместо того, чтобы вытолкать вон человека, который принес столько несчастий, он протянул ему руку. Монк даже сам удивился, как легко у него получилось - сделать вид, будто не было того ветреного дня, когда он швырял деньги в это мерзкое и самодовольное лицо.
      Аллис предлагал помощь. Конечно, не бескорыстно, взамен на небольшую услугу. Ну что за мелочь - наведаться к знакомому протоиерею, поговорить с ним по душам, выяснить его воззрения, взгляды на жизнь, на политику правительства... Зато вот они - две тысячи филонов в кармане. Просто, если забыть, что Аллис - страшный и жестокий человек и что деньги эти - плата за проданного человека. "Гонорар за предательство! Недурно для заголовка, усмехнулся про себя Монк и устало потер глаза. - А, собственно, кто он мне, этот протоиерей?.."
      В каюту постучали. Представитель фирмы, довольный и радостный, поблескивая очками, уведомил, что завтра работы на шхуне будут полностью закончены, и вежливо напомнил, что, согласно договору, сразу же надо рассчитаться за работу. Монк небрежно кивнул и как бы обиделся, что ему напоминают о таких мелочах.
      - Завтра получите все сполна, - весомо объявил он...
      Встречаться с Гарбусом Моик считал пустым делом - это не тот человек, который будет раскрывать свою душу. Да и вряд ли станет он откровенничать с бывшим репортером газеты "Бодрость духа". Зато Монк вспомнил, что Фалифан состоит в дружеских отношениях с сумасбродным священником, значит, должен о нем что-то знать. Вот это, пожалуй, выход! Единственное, что смущало Монка как вести себя с Фалифапом: сказать все начистоту или же осторожно завести разговор о священнике и выведать все необходимое? С одной стороны, было противно обманывать друга, но в то же время Монк боялся прогневить Фалифана своим гнусным делом. В таком случае он не добьется ничего, и две тысячи филонов уйдут у него прямо из рук.
      Фалифан был дома, но что такое - всюду разбросаны вещи, какие-то бумаги, книги. Посреди комнаты вывернул наизнанку свое тряпичное нутро дорожный баул.
      - Ты переезжаешь на новую квартиру?
      - В некотором роде да, - хмыкнул, отводя глаза, Фалифан.
      Монк не стал больше ничего выяснять - слишком мало времени было у него, и он перешел к главному.
      - Видел сегодня Гарбуса... - промямлил Монк и умолк, тревожно поглядывая на приятеля и боясь разоблачения.
      - Ты видел Гарбуса? - присвистнул Фалифан.Это невероятно. Ну и что?
      - Да ничего особенного, - смутился Монк, - странный он какой-то.
      - Он всегда странный, - сказал Фалифан и, отбросив тетради, поднялся с пола. - Ты вот тоже сегодня какой-то не такой, а? Наверное, неспроста видел протоиерея, да? И что он тебе сказал? - заглянул в глаза другу Фалифан.
      - Да я издали...
      - Мне начинает казаться, Монк, что ты вновь вступил в общество спасения человечества или как там?..
      - На что ты намекаешь? - испуганно попятился Монк.
      - На человека, который однажды очень профессионально положил тебя на мостовую возле отеля, помнишь? Я видел его на днях, тоже, к счастью, издали. Мне показалось очень странным, что он опять в городе. И я подумал, а не захочет ли он проведать- своего юного друга и попросить у него прощения?
      Монк принужденно рассмеялся. Он понял, что запираться дальше не имеет смысла, что все его ухищрения разбились о бдительность и проницательность осторожного Фалифана. Лгать дальше было смешно и глупо, и Монк ргжазал все.
      - Понимаешь, будто караулит меня, всегда выбирает такой момент, такой момент... - Он пожал плечами. - Вот поэтому я и пришел к тебе. Теперь ты знаешь, что значат для меня эти деньги. - Монк покраснел от своих путаных слов и жалко улыбнулся.
      Фалифан долго изучал взглядом приятеля, потом покачал головой:
      - А ты изменился. Обломала тебя жизнь, дружок. Раньше попроще был. Если у тебя такая нужда в деньгах, почему обязательно нужно продаваться тайной полиции? Почему бы тебе не рассказать все честно Гарбусу и не попросить денег у него?
      - Ты хочешь, чтобы я стал вымогателем?
      - В любом случае это лучше, нежели быть наушником, - скривился Фалифан.
      - Ну что ты говоришь, - простонал Монк. - Ты же знаешь Ройстон. Он связал меня по рукам и ногам. И я решил... буду жить, как ты, образую остров по имени Монк в людском море, и попробуй ступи на него, угадай, что там. Вот так. И для этого теперь нужно всего полторы тысячи Филонов.
      - Все понятно, - кивнул Фалифан, - через час они будут у тебя, хочешь? ..
      Монк опешил.
      - Каким образом?
      - Я пойду к Гарбусу.
      - А как же Аллис, что я ему скажу? - испугался Монк.
      - Извини,- тебе что важней: деньги или услуга для Аллиса?
      - Конечно, деньги, - вспыхнул Монк. - А как же ты, вы?..
      - Будь спокоен. Через несколько часов нас с Гарбусом не будет в городе. Мы уже все решили.
      - Что вы решили, куда, вы? - переполошился Монк.
      - Извини, я и так тебе очень много сказал лишнего. Думаю, за полторы тысячи ты сумеешь удержать язык за зубами? Или Аллис заплатит тебе больше? с издевкой усмехнулся Фалифан.
      - Да как ты смеешь, - сжал кулаки Монк, - неужели я могу предать друга?..
      Фалифан подошел вплотную к Мокку и заглянул ему в jviasa.
      - Мы разошлись очень далеко, Монк. Раньше мы были слабей и оттого тянулись друг к другу за поддержкой. Теперь мы окрепли, но каждый стоит на своем. Ты хочешь плыть неприступным кораблем или островом по жизни, а я уже прошел через это, у меня теперь совсем другие цели. Ну что общего осталось между нами? Да ничего! Тогда зачем натяжки? Разойдемся по-доброму.
      От этих слов Монк вздрогнул и вдруг, как никогда, почувствовал одиночество. И холод кругом...
      XIX
      В Ройстоне настал бархатный сезон. Осень тихая и прозрачная, без шороха дождей, море ласково-голубое и теплое, воздух чистый, с невесомыми струнками летящих паутинок - все это заманило на побережье массу курортников.
      Те, кто бывал в Ройстоне раньше, находили здесь чудесные перемены, которые радовали своей новизной и неповторимостью. Затраты муниципалитета на поддержание конкурса "Я удивляю мир" окупились сполна.
      За короткий срок в Ройстоне появился фонтан, установленный в городском саду. Он ослеплял всех каскадом светящихся разноцветных струй и музыкой, которая рождалась неведомо где и сладко бередила душу. Неподалеку от пляжа, где начинались скалы, выстроили лабиринт. За умеренную плату каждый мог испытать свою удачу, и в том случае, если повезет, победителя ждало вознаграждение. Неудачников же служитель, наряженный монахом, выводил из каменных извилин по первому зову под смех и восторг праздной толпы.
      На пирсе днем и ночью толпился народ возле трапа плавучего ресторана "Тритон". Пьяное веселье раскачивало бывший корабль, и он слегка-скрипел шпангоутами. В прокуренном трюме, где стояли столики, плотным туманом висел табачный дым, и гул пьющих и насыщающихся людей доносился оттуда, как рокот мощного мотора, будто вернулись далекие времена, когда моторная шхуна "Глобус" приходила в родной порт или, наоборот, готовилась выйти к туманным и неверным берегам морской удачи. Теперь бывшее вольное судно успешно неслось по хрустящим ассигнациями коммерческим волнам.
      Монк наконец-то получил то, что хотел - независимость и свободу действий. Теперь его ничто не сдерживало и не заставляло кривить душой, унижаться ради денег. Они сами плыли к нему золотой рекой. За короткий срок их оказалось так много, что он даже растерялся, но ненадолго. Сначала Монк позаботился об упрочении своего успеха. В ресторане он завел лучший в городе оркестр и не ошибся. Все эти скрипки и саксофоны заметно подняли престиж его заведения.
      Теперь даже городской элите стоило большого труда проникнуть на борт "Тритона".
      Крокен по-прежнему был добрым ангелом процветающего предприятия. По его рекомендации Монк нанял управляющего и прислугу, которые были патологически честны. Доходы сполна поступали в его сейф, но самое главное - не было нужды часто появляться в своем плавучем детище, которое так и не стало родным. Монк никак не мог привыкнуть к новому облику корабля, к праздной тупой публике, которая, дорого платя за удовольствие, в меру своей фантазии пользовалась правом кутить и куражиться на настоящем корабле. Били склянки, крутили штурвал, били посуду. Иногда плюхались за борт прямо в жилетах и галстуках - искупаться. И это было едва ли не самым пикантным развлечением.
      Поглядев на все это в первый вечер, Монк решил назвать ресторан вызывающе, но честно - "Притон".
      Но здравый смысл удержал его от такого безрассудства, и он изменил одну букву в названии. Слово получилось другое, но все же похожее - "Тритон".
      Кабак на воде работал на благополучие владельца как хорошо отлаженная машина, и вскоре Монк потерял к нему всякий интерес Большей частью он сидел в своем великолепно отделанном доме, который полностью сменил свой внутренний облик, увеличился на этаж, наполнился шорохом шагов прислуги, звоном посуды в буфетной. Нужно было только брякнуть в колоколец и объявить слуге о своем желании, как тут же все исполнялось. Такой жизни у Монка еще не было, и это отложило на нем свой отпечаток. За короткое время он округлился, откуда-то вылез животик, увеличилась в объеме шея, и пришлось заказывать у портного новое платье.
      После этого Монк стал задерживаться у зеркала.
      Он подолгу расматривал себя, считал морщинки на лице, отыскивал в шевелюре седой волос и мысленно разговаривал сам с собою.
      - Ну вот, теперь я обеспечен, независим и относительно свободен, отчего же не радуюсь?
      - А ты радуйся, ведь ты же пблучил то, к чему стремился.
      - Да, я хотел этого, потому что ничего другого не оставалось. Я бит жизнью, и у меня уже нет зубов и злости. Я слаб и одинок, чтобы менять мир.
      - Ты просто сдался, изменил себе. Ты способен на предательство. Даже юность свою предал. Ты успокоился душой, стал толст и ленив.
      - Я просто устал. Трудно вернуться к самому себе после стольких неудач. Теперь я не верю, что жизнь можно изменить.
      - А как же Фалифан? Ведь он ушел в леса, чтобы бороться, и он не один...
      - Я не думаю, что он на верном пути и узнает успех. Лучше строить гармонию в себе, чем в окружающем мире.
      - Тогда изо всех сил живи честно перед самим собой.
      - Как же честно, когда я предал. Все предал. А главное мое преступление в том, что я изменил себе...
      Такие диалоги были бесконечны, и чтобы избавиться от хандры, Монк садился за руль новенького автомобиля и мчал подальше из города в сухие и знойные клеверные луга, разбуженные песнью жаворонка, или к студеному лесному роднику среди корней старой ели.
      Здесь, наедине с природой, он в отчаянии сознавал, что главное что-то из его жизни безвозвратно ушло.
      В пустые, слепые от тоски дни, когда Монку казалось, что время остановилось для него и жизни вовсе нет, а есть только дребезг разбитой рюмки и холодные, обитые скользким шелком стены его дома, он звал трубача Дранга - высокого губастого негра. Тот молча становился в углу гостиной, поднимал инструмент, и почти осязаемая серебряная нить звука пронизывала все пространство в доме, скручивалась в тугой клубок и обволакивала ледяной стужей душу Монка. В хаотическом, предельно высоком и жалобном пении трубы Монку чудился скрип мачты и свист ветра в снастях, топот матросских сапог по палубе, и он, черноволосый мальчик, стоит рядом с отцом у рулевого колеса. Нет, не приобрел свободы и покоя Монк, это нельзя купить ни за какие деньги, потому что память и тоска по несбывшемуся сильнее всего. Оно уже было, это лучшее и безмятежное, было и ушло навсегда.
      Монк не выносил долго плач трубы Дранга. Он махал рукой, и они молча садились пить ром.
      Как-то Монк вспомнил о своих намерениях заняться науками. Оборудовал лабораторию, выписал массу всевозможных веществ и реактивов, но ничего не сумел получить в своих пробирках мало-мальски интересного и полезного. Единственное его достижение - ароматический спирт - по самой дорогой цене стал продаваться в "Тритоне" под названием коктейль "Зюйдвест".
      После этого вынашивал Монк идею небывалой подводной башни, откуда можно было бы наблюдать жизнь моря. Но строить ее не нашлось охотников, и Монк унял свою исследовательскую страсть.
      В Ройстоне пошли слухи о странном и загадочном владельце "Тритона". К Монку под различными предлогами приходили в дом непрошеные гости, главным образом из беспокойного племени курортников. И столько среди них нашлось приятных и умных собеседников, так быстро и легко летело в их обществе время, что Монк напрочь забросил все свои прожекты, и теперь почти каждый вечер в его роскошной гостиной собиралась небольшая компания милых людей. Они пили изысканные вина, играли в карты, острили, вели бурные дискуссии на всевозможные темы, немного ругали правительство и всегда выдумывали нечто такое пикантное и любопытное, чего не было вчера и что не повторится завтра.
      В один из таких вечеров к Монку заглянули на огонек его частые гости актер Стипол, изобретатель Кружевье и преподавательница музыки из столичной консерватории очаровательная Карина.
      На овальном столе, застеленном строгой крахМальной скатертью, кроме вазы с фруктами и нескольких бутылок питья красовались красно-глянцевые панцире лангустов, зернистая икра искрилась в свете люстры.
      Радужно переливалась на тонком срезе копченая телятина.
      Кружевье, элегантный и стерильный до кончиков ногтей, с удовольствием смаковал новый сорт виски, а Стипол, в черном свитере грубой вязки, увешанный перстнями и цепочками, доказывал, что ни одному человеку на земле не дано понять другого в полной мере.
      - Изобразить такое понимание, да, мы, актеры, можем. Но чтобы принять, прочувствовать внутренний мир человека, сделать его доступным для себя увольте, это не под силу даже гению.
      Строгая Карина всей мимикой своего кукольного личика давала понять, что не согласна с такой точкой зрения. Острыми зубками она нетерпеливо покусывала губу, но вступать в спор пока не решалась.
      Кружевье дышал в фужер, и не понять было, прислушивается он к разговору или постигает таинство опьянения. Он вынул нос из бокала и без всяких церемоний оборвал актера:
      - То, что вы упорно доказываете, Стипол, очевидно, как эти сто грамм коньяку. Слушайте, что я вам скажу, доблестный служитель рампы. Чтобы понять человека, надо быть добрым, иметь большое сердце, быть бескорыстным. Вот так, уважаемый Стипол!
      - Я согласен с вами, Кружевье. Пьяного человека наиболее часто посещают истины, - грубовато съязвил актер.
      Кружевье засмеялся и замотал головой.
      - Хорошо, здесь мы не договоримся, давайте о другом. Скажите, Стипол, вам приходилось пить виски из дамской туфли? Или, на худой конец, из портмоне? О-о! Если перечислить все, из чего я пил, наберется приличная мелочная лавка.
      Карина вяло улыбнулась, укоризненно посмотрела на подвыпившего изобретателя и, повернувшись к Моику, громко спросила:
      - Отчего люди много пьют?
      Круженье презрительно усмехнулся и взялся за новый бокал.
      - Во всяком случае, дорогая Карина, не потому, что им это нравится, вставил свое слово Монк.
      - Браво! - воскликнул Стипол. - Истина за вами. С общего позволения я попытаюсь объяснить нашей очаровательной Карине всю подноготную этого низменного занятия.
      Он налил себе коньяк в маленькую пузатую рюмку и разразился импровизированной кустистой речью об истоках пьянства.
      - Ищите корень в среде, - поднял палец актер. - Там, где человеку нет возможности выразить себя, там нет счастья. А значит, появляется вот такая наполненная рюмка. Ваше здоровье!
      - По-вашему выходит, что каждый несчастный - пьяница, а каждый пьяница по-своему несчастен? -усмехнулась Карина.
      - Абсолютно так.
      - Это что же, если я пью, значит, моя песня спета? - оторвался от бокала Кружевье.
      - Выходит, что так, - беззлобно улыбнулся Стипол.
      Монк курил сигару и вполуха слушал эту ленивую пикировку. Он привык к такой занимательной, но пустой болтовне и подчас сам был не прочь поспорить, ввернуть удачное словцо. Сейчас он украдкой разглядывал Карину, и взгляд его остановился на кусочке голубого кружева, выглядывавшего из скромного выреза платья. Юная дева не замечала такого маленького конфуза, и это забавляло Монка.
      - Стипол! - взревел вдруг Кружевье. - При некоторых оговорках я вас уважаю. Но скажите мне вы, великий актер, как одним жестом, штрихом можно показать доброго человека, а? Покажите, прошу вас. Ну станьте на минутку добрым.
      - Если вы надеетесь, что я налью вам еще виски, то ошибаетесь, попробовал отшутиться актер.
      Над его остротой никто не засмеялся. Карина восторженно посмотрела на изобретателя и попросила: - Правда, Стипол, если можно, покажите. Это так интересно.
      Актер растерялся, отхлебнул шампанское и пожал плечами.
      - Как, вот прямо так, здесь?.. Это невозможно. Другое дело в действии, с партнером... нужен контекст...
      - Ерунда, уважаемый, - прохрипел Кружевье. - Знаете, что вам сейчас надо сделать? Немного помолчать. Замолчать, и все.
      Наступила неловкая пауза.
      - Перестаньте, друзья, - забеспокоился Монк. - Вы, Кружевье, немного перебрали. Давайте не будем портить вечер. Я сейчас велю подать горячее...
      В этот момент вошел слуга и объявил, что пришел господин Крокен.
      XX
      Через минуту Крокен был в гостиной. Ввиду случившейся заминки его приветствовали чересчур радостно, и он заметил это.
      - Вы чем-то возбуждены? - бодро спросил Крокен, усаживаясь за стол и принимая чистый прибор. - О чем шла речь за этим уютным домашним столом?
      - Мне помнится, будто бы о счастье, - с лукавой усмешкой сказала Карина.
      - Браво! - воскликнул Крокен. - Вы, я вижу, зашли очень далеко. И как же, есть оно, это самое счастье?
      - Сначала выпьем, - щедро улыбнулся Стипол и стал разливать по бокалам вино.
      - Честно говоря, я несколько удивлен темой вашего разговора, продолжал Крокен. - Разве вам чего-нибудь не хватает? Спасибо, мне виски. Да я за минуту докажу, что людей счастливее вас не найти на расстоянии многих миль, - улыбнулся управляющий Биржей. - Начнем с вас, Стипол. Известный актер, публика боготворит. Слава, деньги, почет... чего же более? Или вы, Кружевье. Виднейший конструктор. Смелые решения, патенты, свежий ум... Постоянный поиск, обширное поле деятельности. Да что говорить! Но богаче всех из нас, конечно, Карина. Красота, молодость, время, полное надежд, и вся жизнь впереди... Ах, Карина, поверьте в искренность слов старого завистника. За вас!
      Девушка чуть смутилась и задержала бокал в воздухе.
      - Вы забыли о Монке, Крокен.
      - И не случайно я о нем ничего не сказал, - засмеялся Крокен. - У нас с ним давняя дружба, он на моих глазах, что называется, постигал мудрость жизни, и я пока боюсь считать его законченным счастливцем.
      - Почему так, Монк? - удивилась Карина.