Артур даже не поднял глаз, продолжая свои приготовления.
— Это не так, — сказал он, — и вы это знаете. Вы нужны завтра больше, чем любой из нас. Я вам говорил уже давно, перед путешествием на Кадер Седат, что мне никогда не позволяют увидеть конец событий, когда меня призывают. А то имя, которое произнес Лорин, сделало все понятным: в каждом из миров меня ждал Камланн. Это то, для чего я был перенесен сюда, Верховный правитель.
У стоящего рядом с хозяином Кавалла вырвался звук, больше напоминающий рыдание, чем рычание. Красное солнце висело низко, освещая странным светом их лица. Смех внизу затих.
— Артур, нет! — страстно воскликнула Кимберли. — Вы здесь ради более крупных свершений. Вы не должны спускаться туда. Мы слишком нуждаемся во всех вас. Разве вы не видите, что он собой представляет? Никто из вас не может с ним сражаться! Дженнифер, скажи им, что это глупо. Ты должна им сказать!
Но Дженнифер смотрела на Воина и молчала.
Артур закончил свои приготовления. После этого он поднял взгляд и посмотрел прямо на Кимберли, которая призвала его сюда. Которая привела его в это место властью его имени. И ей он ответил словами, которые Пол запомнил на всю жизнь.
— Как можем мы отказаться сражаться с ним, Ясновидящая? Как можем утверждать, что носим свои мечи во имя Света, если будем трусами, стоя перед лицом Тьмы? Этот вызов уходит корнями в глубь времен дальше любого из нас. Даже дальше, чем я. Кем мы будем, если откажемся от этого танца?
Айлерон медленно кивнул, в глазах Ливона и Ра-Тенниэля ясно читалось согласие. Сердцем Пол чувствовал древнюю, как сама вечность, силу в словах Воина, и, принимая их с сожалением, он ощутил еще одно: пульс Бога. Это было правдой. От этого танца нельзя отказаться. И, кажется, все же это был танец Артура.
— Нет, — произнесла Джиневра.
Все взоры обратились к ней. В пронизанной ветром тишине этого пустынного места ее красота сияла, словно вечерняя звезда, спустившаяся к людям, она почти ослепляла.
Неподвижно сидя верхом на коне, вцепившись пальцами в гриву, она сказала:
— Артур, я не хочу снова потерять тебя вот так. Я этого не вынесу. Не ради единственного боя ты был призван, любимый, этого не может быть. Камланн или нет — этот бой не может быть твоим.
Его лицо в обрамлении седеющих волос застыло. Он сказал:
— Мы — пленники сотканной судьбы, и спасения нет. Ты знаешь, что я должен идти к нему.
На ее глазах закипели слезы. Она не ответила, но медленно покачала головой.
— Тогда чье же это место, если не мое? — спросил он едва слышным шепотом.
Она опустила голову. Ее руки взлетели в коротком, бессильном жесте отчаяния.
А потом, не поднимая глаз, она сказала с внезапной ужасающей официальностью в голосе:
— На этом месте и перед множеством людей мое имя было опорочено. Мне необходим мужчина, который примет этот вызов и сотрет позор своим мечом.
Теперь она подняла голову, теперь она повернулась. К тому, который молча сидел на коне, ничего не говоря, не двигаясь, терпеливо ожидая того, что, казалось, предвидел. И Джиневра сказала:
— Согласен ли ты, который так много раз был моим рыцарем, стать им снова? Примешь ли ты вызов, чтобы защитить мою честь, милорд Ланселот?
— Приму, госпожа, — ответил он.
— Ты не можешь! — воскликнул Пол, не в силах сдержаться, и его голос вспорол тишину. — Дженнифер, он ранен! Посмотри на его ладонь, он даже не может держать меч! — Рядом с ним у кого-то вырвался странный, задыхающийся звук.
Три фигуры в центре не обратили на него никакого внимания. Совершенно никакого. Словно он не произнес ни слова. Последовало новое молчание, полное невысказанных слов и многих слоев времени. Порыв ветра сдвинул волосы с лица Дженнифер.
— Госпожа моя, — произнес Артур, — я слишком давно знаю слишком многое, чтобы отказывать Ланселоту в праве быть твоим рыцарем. Будучи здоровым, он гораздо больше меня достоин встретиться с этим противником. Но сейчас я этого не допущу. На этот раз нет, любимая. Ты просишь его, серьезно раненного, взять это на себя не ради тебя самой, не ради него, а ради меня. Ты просишь его без любви.
Джиневра резко вскинула голову. Ее зеленые глаза широко раскрылись, затем вспыхнули гневом. Она затрясла головой так энергично, что слезы брызнули во все стороны, и голосом королевы, голосом, в котором звучало горе, заставившее их застыть на месте, она закричала:
— Так ли это, милорд? И тебе ли говорить мне об этом? Желаешь ли разорвать мою плоть, чтобы все присутствующие здесь могли проникнуть в мое сердце, как это сделал Могрим?
Артур отшатнулся, словно от удара, но она еще не закончила. С ледяной, беспощадной яростью она продолжала:
— Какой мужчина, даже вы, милорд, посмеет в моем присутствии говорить о том, просила ли я с любовью или без любви?
— Джиневра… — начал было Ланселот, но в свою очередь дрогнул, когда она обожгла его взглядом.
— Ни слова! — резко приказала она. — Ни слова от тебя и ни от кого другого!
Артур спрыгнул с коня. Встал перед ней на колени с лицом, искаженным от боли. Открыл рот, чтобы заговорить.
И в этот момент, именно в этот, Пол осознал чье-то отсутствие и вспомнил тот тихий, задыхающийся звук, раздавшийся рядом с ним, на который он не обратил внимания.
Но теперь рядом уже никого не было.
Он обернулся с замирающим сердцем и взглянул на север, на вьющуюся вниз с холма тропинку, возле которой на каменистой равнине ждал Уатах.
Он увидел, а затем услышал — все они услышали — звенящий крик, эхом отразившийся в сумеречном воздухе между армиями Света и Тьмы:
— За «Черного кабана»! — услышал он. Все услышали: — За «Черного кабана»!
И вот так Дьярмуд дан Айлиль сам принял вызов Уатаха и один поскакал вниз на коне, которого привел ему брат, высоко подняв меч. Его светлые волосы освещал закат, когда он мчался навстречу тому танцу, от которого не смогло отказаться его горящее сердце.
Дейв знал, что он мастер. Сражаясь рядом с Дьярмудом в стычке у Латам, а затем во время охоты на волков в лесу Линан, он имел возможность узнать, на что способен брат Айлерона. И сердце Дейва, уже почти охваченного яростью битвы, подпрыгнуло при виде первого быстрого соприкосновения Дьярмуда с ургахом.
А затем, через секунду, безрассудный задор битвы уступил место леденящему горю. Потому что он тоже помнил Уатаха по первому сражению на кровавых берегах Адеин в ту весну Кевина. И мысленным взором, более ярко, чем любые из подобных воспоминаний, он увидел ургаха в белом, который одним взмахом своего колоссального меча разрубил Барта и Нейвона, обоих, совсем еще детей.
Он помнил Уатаха, а теперь снова увидел его, и воспоминания, какими бы они ни были мрачными, сильно уступали реальности. При свете заходящего солнца, на пустоши между двумя войсками, Дьярмуд на своем быстром, умном коне встретил, в грохоте копыт и звоне столкнувшихся клинков, такого противника, который превосходил всех смертных, и смертный человек не мог ему противостоять.
Ургах был слишком большой, сверхъестественно быстрый, несмотря на свое массивное туловище. И он превосходил хитростью любых подобных ему созданий, так как его как-то изменили в недрах Старкадха. Кроме того, его слог сам по себе наводил страх. Он непрерывно делал выпады своим изогнутым рогом, стремясь достать коня Дьярмуда, двигался на четырех ногах, а двумя другими дрался. Дьярмуду только и хватало времени, чтобы пытаться избежать этих ударов, иначе его конь был бы растерзан или затоптан, и он остался бы беспомощным на голой земле. И так как он не мог приблизиться на достаточное расстояние, его тонкий клинок не задевал Уатаха, а сам Дьярмуд представлял собой легкую мишень для громадного черного меча ургаха.
Рядом с Дейвом наблюдал за разыгрывающейся внизу драмой с бледным от огорчения лицом Ливон дан Айвор. Дейв знал, как отчаянно Ливон желал смерти этому чудовищу, и помнил, как настойчиво Торк, который больше ничего на свете не боялся, — требовал от Ливона клятвы не вступать один на один в бой с Уатахом.
Не делать того, что сейчас делал Дьярмуд.
Он сражался, несмотря на ужас того, с чем сейчас столкнулся, с кажущейся легкой грацией, в которой отражался непредсказуемый, блестящий, острый ум этого человека, в каждом его движении. Так внезапны были его остановки и наскоки, перемены направлений, — а конь казался продолжением его мыслей.
Дважды коню удалось увернуться от рога слога, а Дьярмуду нанести блестящий, рубящий удар Уатаху.
Тот парировал эти удары с блестящим равнодушием, сердце разрывалось, глядя на это. И каждый раз, парируя его мощный контрудар, Дьярмуд шатался в седле. Дейв знал, каково ему приходится: он помнил свою первую стычку с ургахом, во тьме рощи Фалинн. Он потом два дня не мог поднять руку, отразив один такой удар. А ведь тот ургах, с которым он дрался, был так же похож на Уатаха, как сон на смерть.
Но Дьярмуд продолжал оставаться в седле, продолжал искать уязвимое место своим мечом, описывая на коне дуги и полукруги, неожиданные и сбивающие с толку, рассчитанные на волосок от лезвия меча или сокрушающего рога. Он искал угол, способ, брешь, чтобы достать противника во имя Света.
— Боже, как он сидит в седле! — прошептал Ливон, и Дейв знал, что это были слова самой высокой, самой священной похвалы, на которую только способен дальри. И это было правдой, это было истинной правдой: при свете заходящего солнца они наблюдали непревзойденное мастерство.
Затем, внезапно, оно стало еще более очевидным: Дьярмуд еще раз прорвался к правому боку Уатаха и снова нанес удар снизу вверх, целясь в сердце этого зверя. Снова ургах блокировал удар, и снова, как и раньше, контрудар обрушился, подобно падению железного дерева.
Дьярмуд принял его на свой клинок и покачнулся в седле. Но на этот раз, давая инерции поработать на него, он поднял коня на дыбы и подал вправо, а потом нанес удар своим сверкающим мечом, стремясь отрубить ближайшую ногу слога.
Дейв вскрикнул от изумления и радости, но тут же замолчал. Издевательский хохот Уатаха, казалось, заполнил собой весь мир, а за ним армия Тьмы разразилась хриплым, оглушительным ревом в кровожадном предвкушении.
«Слишком дорогой ценой», — подумал Дейв, страдая за находящегося внизу человека. Потому что, хотя слог и лишился конечности и представлял теперь меньше опасности, чем раньше, левое плечо Дьярмуда распорол его острый рог. В исчезающем свете они видели, как из глубокой, рваной раны течет темная кровь.
Действительно, подумал Дейв, этот противник слишком превосходит человека, и не человеку с ним сражаться. Торк был прав. Дейв отвернулся от ужасного ритуала, разыгрывающегося перед ними, и при этом увидел, что Пол Шафер, стоящий поодаль на гребне холма, смотрит на него.
Пол заметил взгляд Дейва и выражение боли на его лице, но его мысли ушли слишком далеко по извилистым тропам памяти.
Он вспомнил Дьярмуда в тот первый день, когда они прибыли во Фьонавар. «Персик!» — назвал он Дженнифер и нагнулся, целуя ей руку. А затем повторил это слово и этот поступок через несколько минут, лениво прыгнув в высокое окно, чтобы с насмешкой предстать перед Горласом.
Еще одна картинка, еще одна экстравагантная фраза: «Я сорвал самую прекрасную из роз в саду Шальхассана», когда он снова выбрался к Кевину, и Полу, и людям из Южной твердыни из благоухающих садов Лараи Ригал. Всегда экстравагантность, шутливый жест, маскирующий столько глубоко скрытой правды. Но эту правду можно было увидеть, если знать, куда смотреть. Разве он не заслонил собой Шарру потом, в тот день, когда она пыталась убить его в Парас Дервале? А затем, накануне путешествия к Кадер Седату, попросил ее стать его женой.
И сделал Тегида своим поручителем.
Всегда этот жест, отвлекающий блеск стиля, скрывающий то, каким он был по сути, за последней запертой дверью своей души.
Пол вспомнил, страдая на этой ветреной возвышенности, не желая снова смотреть вниз, как Дьярмуд отказался от притязаний на трон. Как в тот момент, когда судьба, казалось, описала полный круг, когда Джаэль уже собиралась заговорить от имени Богини и провозгласить Верховного правителя именем Даны, Дьярмуд сам принял решение, небрежно произнес те слова, которые, как он знал, были правильными. Хотя Айлерон поклялся, что готов убить его всего за несколько мгновений до этого.
Раздался скрежет металла о металл. Пол оглянулся. Дьярмуд каким-то образом — лишь Боги знали, чего это ему стоило, — снова умудрился описать круг и приблизиться к чудовищному ургаху, и опять он атаковал своего противника. И снова его атака была отбита с такой силой, что кости затрещали, и Пол ощутил это даже отсюда, сверху.
Он смотрел. По-видимому, смотреть было необходимо: чтобы стать свидетелем и запомнить.
И еще одна цепочка воспоминаний посетила его тогда, когда храбрый конь Дьярмуда снова сделал пируэт, уворачиваясь от рога слога и меча ургаха. Картинки из Кадер Седата, этого места смерти посреди моря. Остров, принадлежащий всем мирам и ни одному из них, где душа лежит нараспашку и ей негде спрятаться. Где на лице Дьяра при взгляде на Метрана отразилась вся сила его страстной ненависти к Тьме. Где он стоял в Чертогах Мертвых под морем и где — да, в этом была истина, стержень, разгадка — он сказал Воину, когда Артур готовился призвать Ланселота и таким образом снова вернуть в мир старую трагедию треугольника: «Вы не обязаны этого делать. Это нигде не записано и не предопределено».
И Пол тогда увидел, с древней дрожью узнавания, ту нить, которая протянулась от того мгновения к этому. Потому что именно ради Артура, Ланселота и Джиневры Дьярмуд, со всей дикой анархией своей натуры, заявил свое право на этот танец. Именно против сплетения их долгой судьбы он восстал с таким вызовом и превратил этот мятеж в акт собственного мятежа против Тьмы. Взял на себя Уата-ха, чтобы Артур и Ланселот, оба, могли миновать этот день и идти вперед.
Солнце почти скрылось. Лишь последние, длинные и красные лучи косо тянулись из-за Андарьен. В сумерках этот бой, казалось, отодвинулся куда-то вдаль, в царство теней, напоминающее прошлое. Было очень тихо. Даже постоянные торжествующие вопли цвергов смолкли. Белоснежные одежды Уатаха покрылись пятнами крови. Пол не мог различить, это кровь Дьярмуда или самого ургаха. Это не имело особого значения: конь Дьяра, невозможно храбрый, но безнадежно уступающий противнику, слабел прямо у них на глазах.
Дьярмуд отступил на несколько шагов, стараясь выиграть несколько мгновений передышки, но это ему не удалось. Только не в этом бою и не с таким противником. Уатах уже не смеялся, его меч грозил мрачной гибелью. Он налетел на Дьярмуда, и тот был вынужден снова жестоко пришпорить своего коня. В тишине на гребне холма раздался одинокий голос.
— У него остался лишь один шанс, — произнес Ланселот Озерный.
Только один человек понял и ответил.
— Если можно назвать это шансом, — произнес Айлерон таким тоном, какого никто из них никогда от него не слышал.
На западе, над заливом Линден, село солнце. Пол инстинктивно повернулся и увидел, как последний умирающий свет коснулся лица принцессы Катала. Он увидел, что Ким и Джаэль подошли и встали по обеим сторонам от нее. Через секунду он снова повернулся к фигурам на равнине. Как раз вовремя, чтобы увидеть конец.
В целом все это было немного смешно. Этот уродливый, волосатый монстр, чересчур большой даже для ургаха, двигался так же быстро, как и он сам. А еще размахивал мечом, который Дьярмуд даже и не поднял бы, не говоря уже о том, чтобы наносить им непрерывно эти сокрушительные удары. К тому же он был наделен сверхъестественным, злобным умом. Речная кровь Лизен! Ургахам полагается быть глупыми! Где у этой штуки, думал принц, отражая очередной удар из тех, что лавиной сыпались на его меч, чувство пропорции?
Ему хотелось задать этот вопрос вслух, но в эти последние моменты выживание стало вопросом тщательной сосредоточенности, и он не мог бы уделить ни одного вздоха даже на остроумное замечание. Жаль. Интересно, восторженно подумал Дьярмуд, что бы Уатах ответил на предложение уладить их разногласия при помощи игральных костей, которые случайно оказались у Дьярмуда в…
— О Боги! — Даже без ноги слог, вдвое крупнее его утомленного коня, был смертельно опасен. Движением меча, отчаянно быстрым, как никогда, Дьярмуд отразил удар острого рога этого животного, который чуть не пропорол брюхо его коню. К несчастью, это означало…
Он снова вернулся в седло, проскользнув под брюхом коня с одной стороны на другую, и убийственный взмах меча Уатаха просвистел в темнеющем воздухе там, где секунду назад находилась его голова. Интересно, помнит ли Айвор, что это он научил его этому трюку много лет назад, когда Дьярмуд еще мальчиком проводил лето на Равнине. Столько лет прошло, но почему-то казалось, будто это было вчера, только что. Странно, что почти все казалось случившимся лишь вчера.
Размах последнего удара заставил ургаха заворчать и качнуться в седле, а слог под ним сделал несколько шагов в сторону. В начале боя Дьярмуд мог бы попытаться воспользоваться этим моментом, чтобы возобновить атаку, но его конь дышал тяжело, с хрипом вздымая покрытые пеной бока, а его собственная левая рука постепенно холодела, и слабость растекалась от глубокой рваной раны, подбираясь к груди.
Он использовал короткую передышку единственно возможным способом, чтобы дать отдых коню. Горстка секунд, не более, и ее было недостаточно. Тут он вспомнил мать. И тот день, когда умер отец. Так много всего произошло, казалось, лишь вчера. Он подумал об Айлероне и обо всем том, что осталось недосказанным в эти вчерашние дни.
А потом, когда Уатах снова развернул слога, Дьярмуд дан Айлиль в последний раз шепнул что-то коню и почувствовал, как тот мужественно выпрямился при звуках его голоса. Он ощутил, как в нем возникло спокойствие, и из этого спокойствия он вызвал лицо Шарры, из черных глаз которой — открывающих вход к душе сокола — в него так неожиданно вошла любовь и осталась. Чтобы привести его к этому мгновению, с ее образом перед мысленным взором и прочной уверенностью в ее любви. Чтобы привести его через темнеющую равнину Андарьен к тому последнему, что он мог совершить.
Он поскакал прямо на слога, его конь мужественно разогнался до хорошей скорости и в последнюю секунду резко свернул влево и направил самый сокрушительный, насколько хватило сил, удар в бок Уатаха.
Удар был отбит. Он знал, что так и случится; все его удары были отбиты. А теперь последовал чудовищный контрудар сверху вниз меча ургаха. Тот, который, как и все другие, отбросил бы его назад, когда он его парирует. От которого онемела бы его рука, намного приближая неизбежный конец.
Он не стал парировать удар.
Только сильным рывком постарался развернуть коня так, чтобы отвоевать немного пространства, чтобы клинок Уатаха не разрубил его тело пополам, и принял этот ужасный удар левым боком, прямо под сердцем, зная, что это конец.
А затем, когда в нем белым пламенем вспыхнула боль в темноте, неописуемая, всепобеждающая, когда кровь его фонтаном забила на камни, Дьярмуд дан Айлиль из последних сил, собрав остатки самообладания, все время видя перед собой лицо Шарры, а не Уатаха, совершил последнее деяние в своей жизни. Он преодолел свое страдание, левой рукой схватил волосатую руку, держащую черный меч, а правой, подавшись вперед, словно к давно желанной мечте о всепобеждающем Свете, вонзил свой меч в лицо ургаха, пронзив насквозь его голову, и убил его сразу после захода солнца.
Шарра наблюдала за боем словно с очень большого расстояния. После наступления сумерек, сквозь мешающий видеть туман из слез она увидела, как он получил рану, как убил Уатаха, как его прекрасный, вставший на дыбы конь погиб, поднятый на рог слогом. Ургах упал. Она слышала крики ужаса цвергов, пронзительное ржание умирающего коня. Видела, как Дьяр упал в сторону с коня, который покатился по земле и забился в предсмертной агонии. Увидела, как разъяренный, обезумевший от крови слог бросился на упавшего человека, чтобы растерзать его в клочки…
Увидела, как Копье, наконечник которого сиял бело-синим светом, пронеслось сквозь сумерки и вонзилось в горло слога, мгновенно прикончив его. И ничего уже не видела потом, кроме лежащего на земле человека.
— Пойдем, девочка, — произнес Артур Пендаргон, который послал королевское Копье почти невероятным броском при таком освещении и на такое расстояние. Он мягко положил ладонь на ее локоть. — Позволь мне отвести тебя к нему.
Она спустилась с холма и поехала по темной, каменистой земле туда, где он лежал. Вокруг них каким-то образом оказалось много факелов. Она с трудом, отчаянно втянула воздух и вытерла слезы просторным рукавом своего платья.
Потом она спешилась и подошла. Его голова лежала на коленях у Колла из Тарлиндела, а кровь все текла и текла из раны, нанесенной мечом Уатаха, и впитывалась в бесплодную землю.
Он еще не умер. Его грудь поднималась быстрыми, поверхностными толчками, но с каждым вздохом из нее выплескивалась струйка крови. Глаза его были закрыты. Рядом стояли другие люди, но ей казалось, что они с ним одни в просторном ночном мире без звезд.
Она опустилась рядом с ним на колени, и что-то, интуитивное ощущение ее присутствия, заставило его открыть глаза. При свете факелов она в последний раз встретила взгляд его голубых глаз. Он попытался улыбнуться, заговорить. Но слишком много боли было в конце, она это увидела, даже этой малости ему не было позволено, поэтому она прижала свои губы к его губам, поцеловала его и сказала:
— Спокойной ночи, любимый. Я не скажу тебе прощай. Жди меня у ног Ткача. Если Боги нас любят…
Она пыталась продолжать изо всех сил, но слезы слепили ее и перехватывали горло. Его лицо было бескровным, белым как снег при свете факелов. Глаза снова закрылись. Она чувствовала, как течет кровь из раны, насыщая землю, на которую она опиралась коленями. Она знала, что он ее покидает. Никакая сила магии, никакой голос Бога не мог вернуть его оттуда, куда уносила его эта молчаливая, ужасная боль. Она была слишком глубокой. Это был конец.
Затем он открыл глаза с очень большим усилием, в последний раз, и она поняла, что слова не имеют значения. Что она знает все, что он хочет ей сказать. Она прочла послание в его глазах и узнала, о чем он ее просит. Словно здесь, перед самым концом, они перешли черту, за которой ничего уже не нужно, только смотреть.
Она подняла голову и увидела Айлерона, стоящего на коленях с другой стороны от Дьярмуда, его лицо было искажено горем. Тут она кое-что поняла и даже нашла в себе силы пожалеть его. Она глотнула и проглотила комок в горле, чтобы снова произнести слова: слова Дьярмуда, так как он не мог говорить, и поэтому она должна была в этот последний раз стать его голосом.
— Он хочет, чтобы ты его освободил, — прошептала она. — Отправил его домой. Чтобы не меч ургаха сделал это.
— Ох, Дьяр, нет! — ответил Айлерон.
Но Дьярмуд повернул голову, медленно, борясь с болью, причиняемой этим движением. Он дышал так слабо, что почти не дышал, и он посмотрел на старшего брата и кивнул один раз.
Айлерон очень долго не двигался, оба сына Айлиля смотрели друг на друга при мерцающем свете факелов. Затем Верховный правитель протянул руку и нежно прижал ладонь к щеке брата. Он на секунду задержал ее там, а затем посмотрел на Шарру, задавая ей последний вопрос, прося прощения своими темными глазами.
И Шарра собрала все свое мужество и дала ему разрешение, сказав от себя и от Дьяра:
— Пусть это будет сделано с любовью.
Тогда Айлерон дан Айлиль, Верховный правитель, вынул свой кинжал из ножен, висящих у него на боку, и приложил его кончик к сердцу брата. И Дьярмуд шевельнул рукой и нашел руку Шарры, и Айлерон ждал, пока он в последний раз поднес ее к своим губам. Он держал ее руку и удерживал ее взгляд своим, когда кинжал брата, посланник любви, освободил его от гнетущей боли, и он умер.
Айлерон вынул кинжал и опустил его. Потом закрыл лицо руками. Шарра почти ничего не видела, она ослепла от слез. Казалось, над всем Фьонаваром идет дождь в этот ясный, прохладный, звездный вечер.
— Пойдем, дорогая, — сказала Джаэль, Верховная жрица, помогая ей подняться. Она плакала. С другой стороны подошла Ясновидящая, и Шарра пошла туда, куда они ее повели.
Дьярмуда дан Айлиля с того места, где он умер, унес на руках брат, так как Верховный правитель не позволил никому другому это сделать. По каменистой долине Андарьен нес его Айлерон, а по обеим сторонам и повсюду вокруг горели факелы. Он поднялся вверх по склону, прижимая тело к груди, и люди отворачивались, чтобы не смотреть в лицо живого брата, когда он нес мертвого.
В ту ночь у Андарьен сложили погребальный костер. Тело Дьярмуда обмыли и одели в белое с золотом, скрыв его ужасные раны, и расчесали его золотые волосы. Потом Верховный правитель снова, в последний раз, поднял его на руки и отнес туда, где собрали дрова для погребального костра, и положил на него своего брата, и поцеловал в губы, и отошел.
Затем Тейрнон, последний маг Бреннина, вышел вперед вместе с Бараком, своим Источником, и с Лорином Серебряным Плащом и Мэттом Сорином, и все они плакали в темноте. Но Тейрнон вытянул вперед руку и произнес магическое слово, и луч света вылетел из его пальцев, бело-золотой, как одежда мертвого принца, и погребальный костер внезапно вспыхнул с ревом, и пламя поглотило лежащее на нем тело. Так умер Дьярмуд дан Айлиль. Так его неукрощенная яркость превратилась в пламя, затем в пепел, а в самом конце, в чистых голосах светлых альвов, — в песню под звездами.
Глава 15
Далеко к северу от этого костра стоял Дариен в тени под мостом Вальгринд. После захода солнца здесь, у края льдов, стало очень холодно, и не было ни видно, ни слышно ни одной живой души. Он посмотрел на темную воду реки, через которую был переброшен этот мост, и на другом берегу увидел массивный зиккурат Старкадха, и холодные, зеленые огни тускло сияли среди черноты мощного жилища его отца.
Он был совершенно один, нигде не было видно никакой охраны. Да и к чему Ракоту Могриму охрана? Кто мог рискнуть войти в его ужасное жилище? Разве что целая армия, но ее легко заметить издалека среди этой лишенной растительности пустоши. Только армия могла прийти, но Дариен видел по дороге сюда бесчисленное количество цвергов и огромных ургахов, которые двигались на юг. Их было так много, что просторы бесплодных земель, казалось, уменьшились в размерах. Нет, армия не придет: невозможно проскочить мимо этих орд. Ему несколько раз пришлось прятаться, искать укрытия в тени скал, и постепенно забирать к западу, чтобы легионы Тьмы миновали его с востока.
Его не заметили. Никто не искал его, одинокого ребенка, бредущего на север все утро и весь день, а затем весь холодный вечер и еще более холодную ночь. Бледная Рангат возвышалась на востоке, а черный Старкадх с каждым шагом все более угрожающе нависал над ним, и наконец он подошел к мосту и присел на корточки перед ним, глядя через Унгарх туда, куда ему предстояло идти.
Но не сегодня ночью, решил он, дрожа, крепко обхватив себя руками. Лучше еще одну ночь мерзнуть от холода снаружи, чем пытаться войти туда в темноте. Он посмотрел на кинжал в своей руке и вынул его из ножен. Звук, похожий на звон струны арфы, слабо задрожал в холодном ночном воздухе. Тонкая синяя жилка вилась по ножнам, и более яркая жилка шла вдоль середины клинка. Они слегка блестели под морозными звездами. Он вспомнил то, что ему сказал тот маленький человек, Флидис. И повторил про себя эти слова, снова пряча Локдал в ножны. Их магия была частью принесенного им подарка. Ему хотелось запомнить их правильно.
Металл моста оказался холодным, когда он прислонился к нему снизу, таким же холодным, как каменистая земля. Здесь, на дальнем севере, все было холодным. Он потер руки о свитер. Это даже не его свитер. Его мать связала его для Финна, который ушел.
И даже не его настоящая мать, а Ваэ. Его мать — высокая и очень красивая, и она отослала его прочь, а потом послала того человека, Ланселота, сражаться с демоном в лесу за жизнь Дариена. Он не понимал. Он хотел понять, но некому было ему помочь, он замерз, устал и был далеко.
Он только что закрыл глаза там, на краю темной реки, наполовину скрытый железным мостом, когда услышал громкий, раскатистый звук, словно наверху с грохотом открылась какая-то мощная дверь. Он вскочил и выглянул из-под моста. И в тот же момент его сбил с ног титанический порыв ветра, и он чуть было не свалился в реку.
Он быстро откатился в сторону, напрягая зрение сквозь внезапную бурю, и высоко над головой увидел громадную, бесформенную тень, которая быстро удалялась на юг, заслоняя звезды на своем пути.
Потом он услышал хохот своего отца.
Для Дейва Мартынюка гнев всегда был похож на горячий взрыв внутри. Это была ярость его отца, грубая, огромная, поток лавы в душе и в рассудке. Даже здесь, во Фьонаваре, во время битвы, на него накатывало каждый раз одно и то же: огненная, все затмевающая ненависть, поглощающая все остальное.
Но в то утро все было не так. В то утро он превратился в лед. Холод охватившей его ярости, когда взошло солнце и они стали готовиться к сражению, был для него чем-то чуждым. И даже немного пугал. Дейв был спокойнее, голова у него была более ясной, чем когда-либо раньше, и все же его переполнял более опасный, более непримиримый гнев, какого он не знал прежде.
Над головой в свете раннего утра с хриплыми криками кружили черные лебеди. Внизу собиралась армия Тьмы, такая огромная, что она, казалось, покрывала всю равнину. И во главе ее стоял новый командующий, теперь Дейв его видел: конечно, это был Галадан, повелитель волков. «Не подарок», — пробормотал Айвор перед тем, как отправился получать приказы Айлерона. Более опасный, чем сам Уатах, более изощренный в своей злобе.
Это не имеет значения, подумал Дейв, высокий и суровый, сидя в седле, не замечая почтительных взглядов тех, кто проходил мимо. Не имеет никакого значения, кто предводитель армии Ракота, кого они послали против него: волков, цвергов, ургахов или лебедей-мутантов. Он прогонит их прочь или уложит наповал перед собой.