Срочное сообщение передали без слов шелестящие листья, промелькнувшие туманные призраки, почти незримые, колебания лесной почвы, быстрые, как удары пульса.
      И это сообщение за очень короткое время по здешним меркам дошло до ушей единственного представителя древних сил леса, который мог понять, что происходит, так как жил во многих мирах Великого Ткача и сыграл свою роль в этой истории, когда она была соткана впервые.
      Он все обдумал, неторопливо и тщательно, хотя это известие вызвало бурление крови и пробуждение прежнего страстного желания, и послал обратно через лес ответ, шелестом листьев и скрипом ветвей, биением пульса в корнях.
      «Успокойтесь, — гласило оно, гася волнение леса. — Сама Лизен приветствовала бы эту гостью в своей Башне, хотя и не без грусти. Она заслужила свое место у этого парапета. Другой же гость — из светлых альвов, а ведь именно они построили Анор, не забывайте об этом».
      — Мы ничего не забываем.
      — Ничего, — холодно прошептали листья.
      — Ничего, — пульсировали древние корни, скрюченные от давней ненависти. — Она умерла. Она не должна была умереть никогда.
      Однако в конце концов он подчинил их своей воле. Не в его власти было подчинить всех, но он мог убедить, и в эту ночь, в этом случае, ему удалось это сделать.
      Затем он вышел из дверей своего дома и быстро прошел путями, ведомыми ему одному, и пришел в Анор как раз тогда, когда взошла луна. И принялся готовить дом, который стоял пустым все эти годы, с тех пор как Лизен увидела проходящий мимо корабль-призрак и бросилась с высокого балкона в морскую пучину.
      Дел оказалось меньше, чем можно было бы предположить, так как эту Башню построили с любовью и очень искусно, и в ее камни заложили магические силы, чтобы они не рухнули.
      Он никогда здесь прежде не был: здесь слишком остро чувствовалась боль. На мгновение заколебался на пороге, вспомнив множество вещей. Затем дверь распахнулась от его прикосновения. При свете луны оглядел комнаты нижнего уровня, предназначенные для тех, кто нес стражу. Ничего не тронул и прошел наверх.
      Море непрестанно шумело у него в ушах, пока он поднимался по нестершимся каменным ступенькам винтовой лестницы в единственной башенке, и так он пришел в ту комнату, которая некогда принадлежала Лизен. Мебель была скудной, но изящной и странной, ее делали в Данилоте. Комната оказалась просторной и светлой, так как с западной стороны стена отсутствовала: вместо нее от пола до потолка тянулось окно, сделанное с искусством, достойным Гинсерата из Бреннина, и из него было видно залитое луной море.
      Внешнюю поверхность стекол покрывали пятна соли. Он прошел вперед и открыл окно. Две половинки легко разъехались в стороны по желобкам и скрылись в стене. Он вышел на балкон. Море громко шумело; волны с ревом бились о подножие Башни.
      Он долго стоял там, охваченный столькими печальными воспоминаниями, что их уже невозможно было отделить друг от друга. Он взглянул налево и увидел реку. Целый год с того дня, как она умерла, ее воды были красными, и сейчас они становились красными каждый год, когда наступал этот день. Когда-то эта река имела название. Теперь оно исчезло.
      Он покачал головой и занялся делом. Задвинул окна и снова сделал их чистыми, магических сил у него для этого было более чем достаточно. Потом снова их раздвинул и так оставил, чтобы ночной воздух вливался в комнату, простоявшую закрытой тысячу лет. Нашел в ящике свечи, а под лестницей факелы — дерево для них пожертвовал лес специально для этой Башни. Он зажег факелы в специальных захватах на стене вдоль лестничного пролета, а потом расставил свечи в самой высокой комнате и все их зажег.
      При их свете он увидел слой пыли на полу, хотя, как ни странно, на кровати пыли не было. А потом он увидел еще кое-что. И даже его древняя, всезнающая кровь застыла в жилах, когда он это увидел.
      В пыли виднелись следы, не его следы, и они вели к кровати. А на покрывале — сотканном, как ему было известно, мастерами Сереша — лежала масса цветов: розы, сильваины, корандиль. Но не цветы притягивали его взгляд.
      Пламя свечей колебалось от соленого бриза с моря, но их света ему хватило, чтобы ясно видеть собственные маленькие следы в пыли, а рядом с ними следы человека, который прошел через комнату и положил на покрывало эти цветы.
      И следы гигантского волка, который вышел отсюда.
      Его сердце стремительно билось, в душе его страх затмевала жалость, и он подошел к этой яркой россыпи цветов. Они не пахнут, понял он. Протянул руку. И как только он дотронулся до них, они рассыпались в пыль на покрывале. Он очень бережно стряхнул эту пыль.
      Он мог бы заставить пол заблестеть, пустив в ход ничтожную каплю своих сил. Но не сделал этого; он никогда так не поступал в своем собственном лесном доме под землей. Еще раз спустился по лестнице и нашел прочную метлу в одной из нижних комнат, а затем сильными взмахами, говорившими о длительной привычке, Флидис подмел комнату Лизен, освещенную свечами и луной, чтобы приготовить ее для Джиневры.
      Вскоре он начал напевать, так как был он духом игры и смеха, даже в самые мрачные времена. Это была его собственная песнь, составленная из древних загадок и ответов, найденных им самим.
      Он пел, потому что в эту ночь его переполняла надежда — надежда на ту, которая придет сюда: возможно, у нее есть тот ответ, узнать который было его заветным желанием.
 
      На следующий вечер, когда солнце село слева от них, Брендель направил лодку через бухту, мимо устья реки, к маленькому причалу у подножия Башни.
      Они увидели, как наверху зажглись огни, когда они входили в бухту. Теперь, подплывая ближе, альв увидел толстого, лысеющего человечка с белой бородой, даже меньше ростом, чем гном, который ждал их у причала, и, поскольку он был светлым альвом и ему самому было больше шестисот лет, он имел представление о том, кто это мог быть.
      Осторожно подведя суденышко к причалу, он бросил веревку. Человечек ловко поймал ее и привязал конец к колышку, вбитому в каменный причал. Несколько мгновений они молча сидели в лодке, подпрыгивающей на волнах. Дженнифер, видел Брендель, смотрела вверх, на Башню. Проследив за ее взглядом, он увидел, как вспыхивает отраженный закат на изогнутом стекле за парапетом.
      — Добро пожаловать, — произнес человечек на причале неожиданно низким голосом. — Да будет яркой нить ваших дней.
      — И твоих, лесной житель, — ответил светлый альв. — Я — Брендель с Кестрельской марки. А эта женщина…
      — Я знаю, кто она, — перебил тот. И очень низко поклонился.
      — Каким именем нам тебя называть? — спросил Брендель.
      Человечек выпрямился.
      — Я весь в пятнах, чтоб улизнуть, я весь пестрый, чтоб обмануть, — задумчиво произнес он. Потом прибавил: — Флидис сойдет. Меня так уже давно называют.
      При этих словах Дженнифер обернулась и с любопытством посмотрела на него.
      — Ты тот, кого встретил в лесу Дейв, — сказала она.
      Он кивнул:
      — Высокий, с топором? Да, его встречал. Зеленая Кинуин потом дала ему Рог.
      — Знаю, — ответила она. — Рог Оуина.
      В те самые минуты к востоку от них под темнеющим небом гремела битва на окровавленных берегах Адеин, битва, которая закончится, когда протрубит этот Рог.
      Стоящий на причале Флидис смотрел снизу вверх на высокую женщину с зелеными глазами, которую он единственный в Фьонаваре мог помнить с давних времен.
      — Это все, что ты обо мне знаешь? — тихо спросил он. — Что я спас твоего друга?
      Сидящий в лодке Брендель хранил молчание.
      Он наблюдал, как женщина старалась вспомнить. Она покачала головой.
      — А я должна тебя знать? — спросили она.
      Флидис улыбнулся.
      — Возможно, не в этом теле. — Его голос стал еще более низким, и он неожиданно заговорил нараспев: — Я существовал во многих обличьях. Я был лезвием меча, звездой, светом фонаря, арфой и арфистом, тем и другим. — Тут он замолчал, увидел вспыхнувшую в ее глазах искру и закончил почтительно: — Я сражался в бою, хотя и был маленьким, впереди Правителя Британии.
      — Я помню! — воскликнула она и рассмеялась. — Мудрое дитя, избалованное дитя. Ты любил загадки, правда? Я тебя помню, Талиесин. — Она встала. Брендель прыгнул на причал и помог ей выйти из лодки.
      — Я существовал во многих обличьях, — снова повторил Флидис, — но когда-то я был арфистом.
      Она кивнула; стоя на каменном причале, она казалась очень высокой. Смотрела на него сверху вниз, и воспоминания играли в ее глазах и в морщинках вокруг губ. Затем все изменилось. Они оба это увидели и внезапно замерли.
      — Ты плавал вместе с ним, да? — сказала Джиневра. — Ты плавал вместе с ним на первой «Придуин».
      Улыбка Флидиса погасла.
      — Да, госпожа, — ответил он. — Я плавал вместе с Великим Воином на остров, который здесь называется Кадер Седат. Я написал об этом, об этом путешествии. Ты вспомнишь. — Он набрал в грудь воздуха и процитировал:
 
Вместе с Артуром отплыло нас больше,
Чем вмещало три корабля,
Но лишь семеро возвратились из…
 
      Он вдруг замолчал, повинуясь ее жесту. Они постояли так несколько секунд. Солнце опустилось в море. Вместе с темнотой прилетел порыв ветра. Брендель смотрел, понимая лишь половину, и чувствовал, как с угасанием света его охватывает печаль, которой нет названия.
      В полумраке лицо Дженнифер стало более холодным, более суровым.
      — Ты там был, — сказала она. — Ты знаешь дорогу. Ты плавал вместе с Амаргином?
      Флидис вздрогнул, словно от физического удара. Он прерывисто вздохнул, и он, который был наполовину богом и мог подчинить своей воле силы Пендаранского леса, произнес смиренно-умоляющим голосом:
      — Я никогда не был трусом, госпожа, ни в одном из обличий. Однажды я плавал в это проклятое место, в другом теле. Но это мое самое истинное лицо, а этот лес — мой истинный дом в самом первом из миров. Как может хранитель леса отправиться в море? Какую пользу я бы принес? Я рассказал ему, рассказал Амаргину то, что знал: ему придется плыть на север против северного ветра, а он сказал, что сам поймет, где и когда это надо сделать. Госпожа, я это сделал, а Ткачу известно, что андаины редко так много делают для людей.
      Он замолчал. Ее взгляд оставался чужим и далеким. Потом она внезапно заговорила:
 
Не стану воспевать мужчин, бряцающих щитом,
Не ведают они о том, когда их вождь восстал.
С Артуром вместе мы ушли к далеким берегам…
 
      — Это я написал! — запротестовал Флидис. — Госпожа Джиневра, это ведь я написал.
      Теперь на тропинке было темно, но острым зрением светлого альва Брендель увидел, как ее лицо потеряло холодность. Уже более мягким голосом она ответила:
      — Я знаю, Талиесин. Я знаю, что это написал ты, и знаю, что ты был там с ним. Прости меня. От всего этого воспоминания не становятся легче.
      С этими словами она прошла мимо них и двинулась вверх по тропинке к Башне. Теперь над потемневшим морем сияла звезда, звезда, названная в честь Белой Лориэль.
      Он все сделал совершенно неправильно, понял Флидис, глядя ей вслед. Он собирался повернуть разговор на имя, имя, которым призывают Воина, на ту единственную загадку во всех мирах, разгадки которой он не знал. Он был достаточно умен, даже с избытком, чтобы повернуть разговор туда, куда хотел, и Ткачу известно, как страстно он желал узнать эту разгадку.
      Только он забыл о том, что происходит в присутствии Джиневры. Пусть даже андаинов мало волнуют беды смертных, как можно хитрить перед лицом столь древней печали?
      Светлый альв и андаин, каждый погруженный в свои собственные мысли, взяли вещи из лодки и пошли следом за ней в Башню, вверх по винтовой лестнице.
 
      Странно, думала Джаэль, что ей настолько не по себе в месте сосредоточения ее собственного могущества.
      Она находилась в своих апартаментах в Храме Парас Дерваля, в окружении жриц святилища и послушниц в коричневых одеждах. Если возникнет нужда или желание, она способна в мгновение ока установить мысленную связь со жрицами Мормы в Гуин Истрат. У нее в храме даже гостила принцесса Шарра из Катала, которую проводил до входа, но не дальше, забавный Тегид из Родена. Кажется, он с непривычной серьезностью воспринимал свои обязанности поручителя, которые возложил на него принц Дьярмуд.
      Тем не менее это было время тревоги и серьезности. Ни одно из знакомых явлений жизни, даже звон колоколов, призывающих жриц в сером на вечернюю молитву, не могло прервать раздумья Джаэль.
      Все перестало быть таким ясным, как прежде. Она находилась здесь, здесь было ее место, и, вероятно, возмутилась бы любому совету, не говоря уже о приказе, отправиться куда-то еще. Ее долг и ее власть повелевали ей ткать Гобелен, повинуясь воле Даны, именно в этом месте.
      Но все равно, что-то было не так.
      Во-первых, со вчерашнего дня ей принадлежала половина власти над Бреннином, поскольку Верховный правитель отправился на север.
      За день до этого вспыхнул огонь в магическом кристалле Данилота. Собственно говоря, это произошло две ночи назад, но она узнала об этом лишь по возвращении из Тарлиндела. Она видела вместе с Айлероном властно мерцающие кольца света в скипетре, который светлые альвы прислали Айлилю.
      Айлерон задержался ровно на столько времени, чтобы перекусить, одновременно отдавая краткие распоряжения. В гарнизонах капитаны гвардии мобилизовали всех мужчин. Это отняло очень немного времени; Айлерон готовился к этому моменту с того самого дня, когда она его короновала.
      Он все сделал правильно. Назначил ее и канцлера Горласа правителями страны, пока он будет находиться на войне. Он даже остановился возле нее у дворцовых ворот и быстро, но не без достоинства попросил ее оберегать их народ, насколько это в ее власти.
      Затем снова вскочил на спину черного жеребца и ускакал вместе с войском сначала в Северную твердыню, чтобы собрать там людей, а затем на север, ночью, через Равнину, направляясь к Данилоту, и одна Дана знает, что его там ждет.
      А она осталась в таком привычном месте, где уже ничто не казалось ей привычным.
      Когда-то она его ненавидела, вспоминала Джаэль. Всех их ненавидела: и Айлерона, и его отца, и его брата Дьярмуда. Она называла его «жалким принцем» в отместку за его насмешливый, острый язык.
      До ее ушей слабо доносилось пение из помещения под куполом. Это была не обычная вечерняя молитва. Еще восемь вечеров, пока не умрет луна летнего солнцестояния, вечерние молитвы будут начинаться и заканчиваться «Плачем по Лиадону».
      И столько было могущества, блистательного триумфа Богини, а значит, и ее личного триумфа, как Верховной жрицы, в том, что впервые за бесконечно долгие годы послышался голос из Дан Моры, в день Майдаладана, знаменующий принесенную добровольно жертву.
      Тут ее мысли снова вернулись к тому, кто стал Лиадоном, к Кевину Лэйну, которого перенес из другого мира Лорин Серебряный Плащ и который нашел здесь судьбу одновременно мрачную и ослепительно яркую. Даже Ясновидящая не смогла предугадать такую судьбу.
      Кевин совершил поступок настолько ошеломляющий, настолько самоотверженный, что необратимо замутил прежнюю ясность ее взгляда на мир. Он был мужчиной, и все же он это сделал. После Майдаладана стало намного труднее вызвать в себе прежний гнев, и горечь, и ненависть. Или, правильнее сказать, намного труднее вызвать их по отношению ко всем и ко всему, кроме Ракота.
      Зима закончилась. Вспыхнул огонь в кристалле. Началась война где-то на севере, во Тьме.
      И еще корабль плыл по морю на запад.
      Эта мысль унесла ее назад во времени, к той полоске пляжа к северу от Тарлиндела, где она видела, как другой чужестранец, Пуйл, призвал к себе морское божество и говорил с ним у кромки воды, освещенный неземным светом. Никому из них и ничто не далось легко, Дана и Великий Ткач тому свидетели, но магическая сила Пуйла оказалась такой резкой и требовательной, она так много отнимала у него и почти ничего не давала взамен, насколько понимала Джаэль.
      Она помнила, что и его тоже она ненавидела с холодной яростью, не знающей прощения, когда перенесла его с Древа Жизни в эту самую комнату, на эту кровать, зная, что Богиня говорила с ним, но не зная, что она сказала. Она тогда ударила его, вспоминала Джаэль, пустила ему кровь, которую должны жертвовать все мужчины, попадая в храм, но такой способ не был предписан обычаями.
      «Раход гедай Лиадон», — пропели жрицы и закончили «Плач» последней, длинной, пронзительной нотой, уносящейся под купол. Через мгновение Джаэль услышала, как чистый голос одной из жриц начал возводить стихи вечерней молитвы. Джаэль подумала, что в ритуалах можно отчасти найти покой и утешение даже в темные времена.
      Вдруг дверь в ее комнату распахнулась настежь. На пороге стояла Лила.
      — Что ты делаешь? — воскликнула Джаэль. — Лила, тебе следует находиться в Храме с…
      Она замолчала. Глаза девочки, широко раскрытые, невидящие, уставились в пустоту. Лила заговорила без всякого выражения, словно в трансе.
      — Они протрубили в Рог, — сказала она. — Во время битвы. Он сейчас в небе, над рекой. Финн. И короли. Я вижу в небе Оуина. У него в руке меч. У Финна в руке меч. Они… они…
      Лицо ее было белым как мел, ладони с растопыренными пальцами прижаты к бокам. У нее вырвался стон.
      — Они убивают, — продолжала она. — Они убивают цвергов и ургахов. Финн весь в крови. Так много крови. А теперь Оуин… он…
      Тут Джаэль увидела, как глаза девочки раскрылись еще шире и стали безумными от ужаса, и сердце ее прыгнуло в груди.
      — Финн, нет! Останови его! Они убивают наших! — закричала Лила.
      Она снова закричала, без слов, рванулась вперед, упала и уткнулась головой в колени Джаэль, судорожно цепляясь руками за ее одежду. Тело ее сотрясали конвульсии.
      Под куполом смолкло пение. Из коридоров послышался топот бегущих ног. Джаэль изо всех сил прижимала к себе девочку: Лила так металась, что Верховная жрица всерьез опасалась, что она поранится.
      — Что это? Что случилось?
      Она подняла глаза и увидела в дверях Шарру.
      — Сражение, — с трудом выдохнула Джаэль, стараясь удержать Лилу, ее собственное тело сотрясалось от рыданий девочки. — Охота. Оуин. Она настроена на…
      И тут они услышали голос:
      — Вложи в ножны свой меч, Небесный король! Я приказываю тебе!
      Казалось, он прозвучал ниоткуда и отовсюду, заполнил всю комнату, чистый, холодный, не допускающий неповиновения.
      Дикие рывки Лилы прекратились. Она неподвижно лежала в объятиях Джаэль. Они все застыли: трое в комнате и те, кто собрался в коридоре. Ждали. Джаэль обнаружила, что ей трудно дышать. Руки ее слепо, машинально гладили волосы Лилы. Платье девочки насквозь пропиталось потом.
      — Что это? — прошептала Шарра. В тишине шепот прозвучал громко. — Кто это сказал?
      Джаэль почувствовала, как Лила судорожно вздохнула. Девочка снова подняла голову. Ей ведь всего пятнадцать лет, подумала Джаэль, всего пятнадцать. Все ее лицо было в пятнах, волосы безнадежно спутались. Она сказала:
      — Это была Кинуин. Это была Кинуин, Верховная жрица. — В ее голосе звучало изумление. Детское изумление.
      — Сама Кинуин? — Это снова спросила Шарра. Джаэль взглянула на принцессу, которая, несмотря на свою молодость, была воспитана, чтобы править, и поэтому, очевидно, знала ограничения, наложенные Великим Ткачом на Богов.
      Лила повернулась к Шарре. Взгляд ее прояснился. Она кивнула.
      — Это был ее собственный голос.
      Джаэль покачала головой. Она знала, что ревнивые Боги и Богини потребуют за это плату. Но это, разумеется, уже далеко за пределами ее сил. А вот кое-что другое в ее силах.
      — Лила, это грозит тебе опасностью, — сказала она. — Дикая Охота самая неуправляемая из всех магических сил. Ты должна попытаться разорвать связь с Финном, девочка. Это грозит смертью.
      У нее тоже была власть, и она знала, когда ее голос становился не только ее собственным голосом. Она была Верховной жрицей и находилась в Храме Даны.
      Лила подняла на нее глаза, все еще стоя на коленях. Джаэль машинально протянула руку и отвела прядку волос с бледного лица девочки.
      — Не могу, — тихо ответила Лила. Ее слышала только Шарра, которая стояла ближе всех. — Я не могу ее разорвать. Но это уже не имеет значения. Их больше никогда не позовут, не посмеют: их невозможно будет снова заставить подчиниться. Дважды Кинуин не станет вмешиваться. Он ушел, Верховная жрица, среди звезд, по Самому Долгому Пути.
      Джаэль долго смотрела на нее. Шарра подошла и положила руку на плечо Лилы. Спутанные волосы снова упали на лицо девочки, и снова жрица их убрала назад.
      Кто-то вернулся в главный зал Храма. Звонили колокола.
      Джаэль встала.
      — Пойдем, — сказала она. — Молитвы не закончены. Мы прочтем их все вместе. Пойдем.
      Она повела их по изогнутым коридорам к тому месту, где стоял священный топор. Но во время вечерних песнопений в ее ушах продолжал звучать другой голос.
      «Это грозит смертью». Это был ее собственный голос, и не только ее собственный. Ее и Богини.
      А это всегда означало, что в ее словах — истина.

Глава 2