Невозможно отрицать ту истину, что главные события века происходят, лишь краем задевая течение жизни большинства людей. Знаменитая пьеса первых лет существования восточной империи начинается с того, что пастухи ссорятся из-за перемешавшихся стад, и в это время один из них замечает вспышку света на востоке, где что-то падает с неба. Пастухи на склоне холма ненадолго прерывают спор, чтобы обсудить это событие, потом возвращаются к прежним делам.
      Гибель упавшей колесницы Геладикоса, который нес людям огонь своего отца, не может сравниться по значению с кражей овцы. Драма Софенидоса (позднее запрещенная церковниками как еретическая) после такого начала переходит к рассмотрению вопросов веры, власти и величия, и в ней содержится знаменитая речь Гонца о дельфинах и Геладикосе. Но начинается пьеса на том склоне холма и заканчивается там же принесением в жертву той самой спорной овцы — с использованием только что полученного в дар огня.
      Тем не менее, несмотря на всю правдивость наблюдения Софенидоса о том, что крупные мировые события могут и не казаться таковыми живущим в данное время, также правда и то, что бывают мгновения и места, которые следует по праву считать центральными для всей эпохи.
      В тот день, ранней весной, на земле было два таких места, находящихся далеко друг от друга. Одно лежало в пустыне Сорийи, где человек в капюшоне, прикрыв полоской ткани рот, хранил молчание среди сыпучих песков. Он всю предшествующую ночь не спал, постился и смотрел на звезды.
      Вторым местом был туннель в Сарантии между дворцами.
      Он стоит там, где стены и пол делают поворот, глядя на факелы и на потолок, где нарисовано ночное небо, на мозаичных зайцев, фазанов и других лесных животных на лесной поляне на полу — иллюзия художника, изобразившего мир природы здесь, под землей, внутри городских стен. Он знает, что языческие верования говорят о присутствии в земле темных сил и мертвые лежат под землей, если их не сжигают.
      Впереди его поджидают люди, которых здесь быть не должно. Он догадался об этом по размеренным, неспешным шагам за спиной. Преследователи не опасаются, что он от них убежит.
      Его охватывает любопытство, которое можно считать определяющей чертой характера императора Сарантия, чей мозг без конца занят трудными задачами и загадками мира, созданного богом. Гнев, который он ощущает, менее характерен для него, но не менее силен сейчас, а непрерывно пульсирующая в нем печаль, похожая на тяжелое сердцебиение, посещает его очень редко.
      Было — и есть — так много всего, что он хотел сделать.
      Через секунду он делает вот что: вместо того, чтобы продолжать ждать, подобно одному из зайцев, замерших на мозаичной поляне, он поворачивается и идет назад, к людям сзади. Иногда человек может выбрать момент и место своей смерти, думает тот, кого мать назвала Петром в Тракезии, почти полвека назад, и чей дядя — солдат — вызвал его в Сарантий в начале его взрослой жизни.
      Однако он не смирился со смертью. Джад ждет всех живущих мужчин и женщин, но императора он наверняка может подождать еще немного. Наверняка может.
      Он считает, что сумеет справиться даже с этой неожиданностью, какой бы она ни оказалась. Ему нечем защищаться, если не считать простого довольно тупого кинжала у пояса, который он использует, чтобы вскрывать печати на посланиях. Это не оружие. И он не воин.
      Он совершенно уверен, что знает, кто явился в туннель, и быстро выстраивает свои мысли (они и есть оружие), пока идет назад по туннелю, проходит поворот и видит, на краткий миг испытав мелочное удовлетворение, изумленные лица тех, кто шел вслед за ним. Они останавливаются.
      Их четверо. Два солдата в шлемах, чтобы их не узнали, но он их знает — это те двое, что охраняли вход. Еще один человек, закутанный в плащ, — как все эти тайные убийцы, даже если их никто не видит, — и еще кто-то выходит вперед, не прячась, нетерпеливо, почти сияя от угаданного Валерием страстного желания. Он не видит того, кого опасался увидеть — и очень сильно.
      Это приносит некоторое облегчение, хотя он, возможно, находится среди тех, кто ждет на другом конце коридора. Гнев и печаль.
      — Не терпится встретить конец? — спрашивает высокая женщина, останавливаясь перед ним. Ее удивление было коротким, она быстро овладела собой. Ее глаза мечут голубое пламя, как глаза призрака. Она одета в красную тунику с золотым поясом, волосы схвачены черной сеткой. Золото волос сверкает сквозь нее при свете факелов.
      Валерий улыбается:
      — Не так сильно, как тебе, смею заметить. Зачем ты это делаешь, Стилиана?
      Она моргает, искренне изумленная. Она была еще ребенком, когда все это случилось. Он всегда об этом помнил и этим руководствовался, гораздо в большей степени, чем Алиана.
      Он думает о жене. В своем сердце, в чистой тишине сердца, он сейчас говорит и с ней, где бы она ни находилась под солнцем на небе. Она всегда убеждала его, что он ошибся, когда приблизил эту женщину ко двору и даже когда позволил ей остаться в живых. Дочь своего отца. Флавия. Император Сарантия молча говорит танцовщице, на которой он женился, что она была права, а он ошибался, и знает, что она его услышит, очень скоро, даже если его мысли не долетят, не смогут долететь сквозь стены и пространство туда, где она находится.
      — Зачем я это делаю? А для чего еще я живу? — отвечает дочь Флавия Далейна.
      — Чтобы прожить собственную жизнь, — резко отвечает он. Философ древней академии, отчитывающий ученика. (Он сам закрыл академию. Жаль, но патриарх требовал, чтобы он это сделал. Слишком много язычников.) — Своей собственной жизнью, со своими ее дарами, которыми ты располагаешь и которые ты получила. Очень просто, Стилиана. — Он смотрит мимо нее, когда в ее глазах вспыхивает ярость. Намеренно игнорирует ее. Обращается к двум солдатам: — Вы понимаете, что вас здесь убьют?
      — Я их предупредила, что ты так скажешь, — говорит Стилиана.
      — А ты им сказала, что это правда?
      Она умна, и ей знакома такая огромная ненависть. Ярость человека, который выжил? Он считал — ставил на то, что ум может победить, в конце концов, он искренне нуждался в ней, выделил ей место. Алиана предостерегала, что он ошибается, обвиняла его в том, что он пытается слишком многое контролировать. Известный всем недостаток.
      «Она все еще так молода», — думает император, снова глядя на высокую женщину, которая пришла, чтобы убить его здесь, под все еще холодной весенней землей. Ему не хочется умирать.
      — Я им сказала то, что было — и остается — очевидной истиной: новому двору на высокие должности потребуются Бдительные, доказавшие свою верность.
      — Нарушившие клятву и предавшие своего императора? Ты надеешься, что обученные солдаты в это поверят?
      — Они здесь, с нами.
      — И вы их убьете. Что говорит убийство о…
      — Да, — наконец заговорил человек в плаще, все еще не поднимая капюшон с лица, голосом, низким от волнения. — В самом деле. Что говорит убийство? Даже много лет спустя?
      Он не снял капюшон. Это не имеет значения. Валерий качает головой.
      — Тетрий Далейн, тебе запрещено появляться в Городе, и ты это знаешь. Стражники, арестуйте этого человека. Он изгнан из Сарантия как предатель. — Голос его полон энергии; им всем знаком этот его повелительный тон.
      Конечно, именно Стилиана разрушает эффект своим смехом. «Мне очень жаль, — думает император. — Любовь моя, ты никогда не узнаешь, как мне жаль».
      Они слышат звук приближающихся с другого конца шагов. Он оборачивается, снова охваченный страхом. В сердце боль, предчувствие.
      Потом видит, кто подошел — и кто не подошел, — и боль ускользает. Для него важно то, что одного человека здесь нет. Странно, наверное, но это действительно очень важно. И страх быстро сменяется другим чувством.
      На этот раз именно император Сарантия, окруженный врагами и так далеко от поверхности земли и теплого света бога, как далеко его собственное детство, громко смеется.
      — Кровь Джада, ты еще больше растолстел, Лисипп! — восклицает он. — Я готов был держать пари, что это невозможно. Тебе пока рано возвращаться в Сарантий. Я намеревался вызвать тебя после того, как флот поднимет паруса.
      — Что? Даже сейчас ты играешь в игры? О, перестань умничать, Петр, — отвечает толстый зеленоглазый человек, который раньше был начальником налогового управления, потом его отправили в ссылку, больше двух лет назад, после мятежа, закончившегося большой кровью.
      Истории, думает император. У нас у всех свои истории, и они нас не оставляют. Только несколько мужчин и женщин на свете называют его именем, данным при рождении. Этот массивный человек, окруженный знакомым, слишком приторным ароматом духов, с мясистым лицом, круглым, как луна, — один из них. За ним маячит еще одна фигура, почти скрытая расплывшимся туловищем Лисиппа, однако это не тот, кого он боится увидеть, потому что он тоже в капюшоне.
      Леонт не надел бы капюшона.
      — Ты мне не веришь? — спрашивает император у обширной потной туши Кализийца. Он искренне возмущен, ему нет нужды притворяться. Теперь он совсем повернулся спиной к женщине, ее закутанному в плащ трусливому брату и двум предателям-стражникам. Они его не зарежут. Он в этом уверен. Стилиана хочет устроить спектакль, церемонию, не просто убийство. Искупление длиной в целую жизнь? Для истории. Но в этом танце еще есть другие па. Его танцовщица где-то в другом месте, наверху, на свету.
      Они не позволят ей остаться в живых.
      Ради этого, как и ради всего остального, он будет продолжать свои попытки здесь, под землей, прощупывать почву, быстрый и хитроумный, как лосось, которого почитают как божество на севере, среди язычников, какими некогда были и люди его страны, перед тем как к ним пришел Джад. И Геладикос, его сын, который упал.
      — Поверить, что ты собирался позвать меня обратно? — Лисипп качает головой, щеки его трясутся. Голос его остался необычным, запоминающимся. Этого человека, повстречав один раз, невозможно забыть. Вкусы его порочны, отвратительны, но ни один человек никогда не распоряжался финансами империи так честно и умело. Парадокс, так до конца и непонятый. — Неужели даже сейчас ты считаешь всех остальных глупцами?
      Валерий пристально смотрит на него. Когда-то он был хорошо сложенным мужчиной, когда они впервые встретились, красивым, образованным, друг-патриций юного прилежного племянника командира Бдительных. Он сыграл свою роль на Ипподроме и в других местах в тот день, когда умер Алий, и мир изменился. В награду он получил богатство и реальную власть, а на то, что он творил у себя во дворце или на носилках, на которых передвигался ночью по улицам, закрывали глаза. Затем его по необходимости сослали в сельскую местность после мятежа. Конечно, ему там было скучно. Его неудержимо тянуло в Город, к темным делам, к крови. Поэтому он здесь.
      Император знает, как с ним обращаться, или знал прежде. Он говорит:
      — Если они ведут себя как глупцы, то считаю. Подумай, разве ты в деревне совсем отупел? Зачем я распустил слухи, что ты вернулся в Город?
      — Ты их распустил? Я уже вернулся в Город, Петр.
      — А ты был в Городе два месяца назад? По-моему, нет. Иди и спроси в лагерях факций, друг. — Он намеренно произнес последнее слово. — Я попрошу Гезия назвать тебе имена. Полдюжины имен. Спроси, когда впервые начали появляться слухи, что ты, возможно, здесь. Я прощупывал почву, Лисипп! Среди народа и клириков. Конечно, я хочу, чтобы ты вернулся. Нам надо выиграть войну — возможно, на два фронта.
      Крупица новой информации, брошенная здесь для них. Намек, поддразнивание. Чтобы танец продолжался любым путем. Продолжать держаться за жизнь.
      Он очень хорошо знает Лисиппа. Факелы горят ярко в том месте, где они стоят, и он видит, как эта информация проникает в мозг, как доходит намек, а затем в необычных зеленых глазах появляется сомнение, которого он ждал.
      — Зачем спрашивать? В этом нет никакой необходимости, — говорит Стилиана Далейна за его спиной и разбивает настроение, подобно бокалу, брошенному на камень, на мелкие осколки.
      Ее голос теперь напоминает кинжал, точный, как меч палача.
      — Это чистая правда. Умелый лжец подмешивает правду в свой яд. Именно тогда, когда до меня впервые дошли эти слухи и я поняла, что происходит, я ухватилась за шанс вернуть тебя и предложить присоединиться к нам. Элегантное решение. Если тракезиец и его шлюха услышат разговоры о твоем возвращении, они подумают, что это их собственные фальшивые слухи.
      Именно так и произошло. Он слышит это слово «шлюха», конечно, и понимает, чего она так страстно от него добивается. Он не пойдет ей навстречу, но думает о том, что она более чем умна. Он оборачивается. Солдаты не сняли шлемы, ее брат не сбросил капюшон. Стилиана чуть не светится от напряжения. Он смотрит на нее, здесь, под землей, где обитают старые божества. Он думает, что ей бы хотелось распустить свои волосы и вырвать у него из груди бьющееся сердце своими когтями, как это делали опьяненные богом дикие женщины на осенних холмах много веков назад.
      Он спокойно отвечает:
      — Ты грязно ругаешься, это не пристало такой воспитанной женщине, как ты. Но это действительно элегантное решение. Прими мои поздравления, это очень умно. Это Тетрий придумал? — В его тоне слышится легкий упрек, совсем не то, чего она хочет. — Всеми ненавидимого, порочного Кализийца заманили, чтобы сделать из него идеального козла отпущения за убийство священного императора. Он умрет здесь вместе со мной и этими солдатами или вы загоните его в угол и вынудите сделать признание после того, как тебя и беднягу Леонта коронуют?
      Один из людей в шлеме за его спиной беспокойно шевельнулся. Он слушает.
      — Бедняга Леонт? — На этот раз она заставляет себя притворно рассмеяться, но ей совсем не весело.
      И поэтому он рискует.
      — Конечно, Леонт ничего об этом не знает. Он все еще ждет меня у дальней двери. Это дело одних Далейнов, и ты думаешь, что потом сможешь с ним справиться, не так ли? Каков ваш план? Тетрий станет канцлером? — Его глаза блестят. Он громко смеется. — Как это забавно! Или нет, должно быть, я ошибаюсь. Конечно, ошибаюсь. Все это для вящего блага Империи, разумеется.
      Трусливый брат, дважды упомянутый, открывает рот под капюшоном, потом снова закрывает. Валерий улыбается:
      — О нет-нет. Погоди. Конечно! Ты обещала этот пост Лисиппу, чтобы заманить его сюда, правда? Он никогда его не получит. Кого-то же надо назначить виновным и казнить за это.
      Стилиана смотрит на него.
      — Ты думаешь, все считают других людей расходным материалом, как ты сам?
      Теперь его очередь моргать, он впервые чувствует замешательство.
      — И это говорит девочка, которую я оставил в живых, вопреки всем советам, взял ко двору, окружил почетом?
      И тогда Стилиана наконец произносит четким, ледяным голосом, слова, медленные, как время, неотвратимые, как движение звезд по ночному небу, обвинение, несущее бремя долгих лет (долгих ночей без сна?)
      — Ты сжег моего отца заживо. И хотел купить меня, дав мужа и место у трона за спиной шлюхи?
      Тут наступило молчание. Император ощутил тяжесть всей земли и камней между ними и солнцем.
      — Кто рассказал тебе эту абсурдную историю? — спрашивает Валерий. Голос его звучит непринужденно, но на этот раз ему это кое-чего стоит.
      И все же он действует быстро, когда она взмахивает рукой, чтобы дать ему пощечину. Он перехватывает ее руку, хотя она яростно вырывается, и, в свою очередь, произносит сквозь зубы:
      — Твой отец вышел на улицу в пурпуре в тот день, когда умер император. Он направлялся в Сенат. Его мог убить любой человек в Сарантии, который уважал традиции, и сожжение было достойной карой за подобное богохульство.
      — Он не был одет в пурпур, — возражает Стилиана Далейна, вырывая у него руку. Ее кожа почти прозрачна; он видит красные следы от своих пальцев на ее запястье. — Это ложь, — говорит она.
      Тут император улыбается:
      — Клянусь святым именем бога, ты меня поражаешь. Я понятия не имел. Совершенно. Все эти годы? Ты всерьез веришь, что…
      — Она действительно… в это… верит. — Еще один голос, сзади. Новый голос. — Она ошибается, но это… ничего… не меняет.
      Но этот свистящий голос, нечленораздельно выговаривающий слова, меняет все. Холод пронизывает императора до самых костей, словно в него проник ветер из полумира, реально несущий смерть в туннель, где стены, штукатурка и краски скрывают грубую поверхность земли. Он снова поворачивается и видит, кто это сказал, кто вышел из-за заслонявшей его туши Кализийца.
      Этот человек что-то держит в руках. Собственно говоря, эта вещь привязана к его запястьям, так как у него изуродованы руки. Похожее на трубку приспособление, прикрепленное к аппарату, который катится на маленькой тележке за ним, император узнает и вспоминает, и, лишь приложив большое усилие, Валерий остается неподвижным и не выдает своих чувств.
      Тем не менее в нем поднимается страх, впервые после того, как он услышал у себя за спиной скрип открывающейся двери и понял, что не один. История повторяется. Знак солнечного диска, сделанный для человека, дежурящего на улице под солярием много лет назад. Потом крики внизу. У него есть основания знать, что это нелегкая смерть. Он бросает быстрый взгляд на Лисиппа и по выражению его лица понимает еще кое-что: Кализиец благодаря своей натуре пришел бы сюда только для того, чтобы увидеть это орудие в действии, даже если бы у него не было других причин. Император с трудом глотает слюну. Еще одно воспоминание всплывает в нем, из еще большего далека, из детства: сказки о старых мрачных богах, которые живут в земле и ничего не забывают.
      Высокий зудящий звук этого нового голоса внушает ужас, особенно если помнить, — а Валерий помнит, — каким он был прежде. Теперь капюшон откинут. Человек без глаз, с изуродованным, оплавленным лицом говорит:
      — Если он… и надел пурпур… чтобы предстать… перед народом, то сделал это… как законный… преемник императора… который не назначил… такового.
      — Он не надевал пурпура, — повторяет Стилиана с легким отчаянием.
      — Замолчи, сестра, — произносит странный свистящий голос с поразительной властностью. — Подведи сюда Тетрия… если ноги ему… еще повинуются. Встань позади меня. — На шее у слепого, изуродованного человека висит некрасивый, неуместный амулет в виде маленькой птички. Он движением плеч сбрасывает на мозаичный пол свой плащ. Возможно, стоящие в туннеле люди хотели бы, чтобы он этого не делал, чтобы не снимал капюшон, но только не Лисипп. Император видит, что он смотрит на уродливую фигуру Лекана Далейна широко раскрытыми влажными глазами, полными нежности, как на предмет вожделения или страсти.
      Значит, все трое Далейнов. Теперь все ясно вырисовывается. Гезий намекал, косвенно, туманно, что ими нужно заняться, в то время когда первый Валерий занял трон. Он тогда высказал мнение, что судьбу потомков Далейнов следует решить в чисто административном плане, что они недостойны внимания императора или его племянника. «Некоторые вопросы, — тихо произнес Гезий, — не стоят того, чтобы их решали правители. Они несут бремя гораздо более крупных проблем, трудятся на благо своего народа и во имя бога».
      Дядя предоставил решение ему. Он оставлял большинство подобных дел племяннику. Петр не захотел их убивать. У него были свои причины, в каждом случае разные.
      Тетрий был ребенком, а потом оказался таким трусом, не играющим никакой роли, даже во время мятежа. Стилиане он с самого начала придавал большое значение, и все большее на протяжении тех десяти лет, пока она росла. У него были в отношении нее свои планы, и в центре стоял ее брак с Леонтом. Он думал — самонадеянно? — что сможет использовать ее агрессивный ум и привить ей более широкий кругозор. Ему казалось, что у него это получается, пускай медленно, что она понимает этапы развития игры, которая в конце концов должна была сделать ее императрицей. Когда-нибудь. У них с Алианой нет наследника. Ему казалось, что она все это понимает.
      Лекан, самый старший из троих, — дело другое. Он был одним из тех, кто снился императору по ночам, когда он все же засыпал. Казалось, он стоит уродливой, черной тенью между ним и обещанным светом бога. Неужели вера и набожность всегда порождают страх? Может быть, эту тайну знают все клирики, обещая вечную тьму и лед под миром для тех, кто отступился от божьего света?
      Валерий отдал приказ, чтобы Лекана не убивали, что бы тот ни сделал, хотя знал, что для реальной жизни, по любым честным меркам, старший сын Флавия Далейна, намного превосходящий своего отца во всем, погиб на улице у дверей их дома вместе с отцом. Он просто продолжал существовать. Смерть в жизни, жизнь в смерти.
      А то, что он сейчас держит, что привязано к его запястьям, чтобы ему было проще управляться с этим, — это один из сифонов, которые извергают такое же жидкое пламя из катящейся за ним канистры. Точно такой же использовали в то утро, много лет назад, чтобы с неопровержимостью, доступной каждому мужчине и каждой женщине Империи, заявить о смерти старого императора и о приходе нового.
      Валерию кажется, что все они перенеслись прямо из того давнего солнечного утра в этот освещенный факелами туннель без всякого перерыва. Время кажется императору странным, годы сливаются. Он думает о боге, потом о своем недостроенном Святилище. О многом, что задумано и не закончено. А потом снова об Алиане там, наверху, где-то посреди этого дня.
      Он не готов умереть и позволить умереть ей.
      Он прекращает поток сливающихся воспоминаний, быстро соображает. Лекан подозвал к себе брата и сестру. Ошибка.
      Валерий говорит:
      — Только их двоих, Далейн? Не этих верных стражников, которые впустили тебя сюда? Ты им сказал, что случается с теми, кто попадет под струю пламени? Покажи им все свои ожоги, почему ты этого не делаешь? Они хоть знают, что это «сарантийский огонь»?
      Он слышит у себя за спиной звук, вырвавшийся у одного из солдат.
      — Шевелись, сестра! Тетрий, давай!
      Валерий смотрит вниз, на сопло на конце черной трубки, таящей самую ужасную из известных ему смертей, снова смеется и поворачивается к младшим брату и сестре. Тетрий сделал неуверенный шаг вперед, теперь двинулась Стилиана. Валерий пятится назад, чтобы оказаться прямо рядом с ней. У солдат есть мечи. Он знает, что у Лисиппа тоже есть клинок. Этот крупный человек гораздо проворнее, чем можно предположить.
      — Держите их обоих, — резко приказывает император Бдительным. — Ради бога, разве вы так глупы, что желаете собственной смерти? Это же огонь. Они вас сейчас сожгут.
      Тогда один из солдат делает неуверенный шаг назад. Глупец. Второй нерешительно кладет руку на рукоять меча.
      — У вас есть ключ? — быстро спрашивает император. Ближайший к нему солдат качает головой.
      — Она его отобрала, мой повелитель.
      «Мой повелитель». Святой Джад! Он еще может спастись.
      Тетрий Далейн внезапно поворачивается и по стенке туннеля проскальзывает вперед, к брату. Валерий его не задерживает. Он не солдат, но сейчас на карту поставлена его жизнь, и жизнь Алианы, и та картина мира, наследство, которое создается. Он хватает женщину, Стилиану, за предплечье, раньше чем она успевает миновать его, другой рукой выхватывает свой маленький кинжал и прижимает острие к ее спине. Такое лезвие не способно проткнуть даже кожу, но они этого не могут знать.
      Но Стилиана, которая совсем не сопротивляется, которая даже не пытается уклониться от его руки, смотрит на него, и император видит в ее взгляде торжество, граничащее с безумием. Он снова вспоминает о тех женщинах из мифа на склонах холма.
      Слышит, как она говорит с пугающим спокойствием:
      — Ты снова ошибаешься, если считаешь, что мой брат не станет сжигать тебя, чтобы спасти меня. И равным образом ошибаешься, думая, что мне не все равно. Лишь бы ты сгорел, как сгорел мой отец. Давай, брат. Покончи с этим.
      Валерий потрясен до глубины души, он онемел от изумления. Он умеет распознать правду, когда слышит ее: она не лукавит. «Покончи с этим». Во внезапно снизошедшем на его душу спокойствии он слышит слабый звук, напоминающий один-единственный удар колокола.
      Он всегда думал, он верил, что интеллект может взять верх над ненавистью с течением времени и при должном воспитании. Теперь он видит, что ошибался, но уже слишком поздно. Алиана была права. Гезий был прав. Стилиана, блестящая, как алмаз, могла радоваться власти и пользоваться ею вместе с Леонтом, но не она была ей нужна, не она главное для этой женщины. Главное под ее ледяным панцирем — это огонь.
      Слепой человек, сверхъестественно точно нацелив сифон, растягивает щель рта, что, как понимает Валерий, должно означать улыбку. И говорит:
      — Увы, какая… бесполезная трата. Такая кожа. Я должен это сделать… дорогая сестра? Так тому и быть.
      И император понимает, что он это сделает, видит злобную жажду на жирном лице Кализийца, стоящего рядом с искалеченным Далейном. Внезапным яростным движением, — неуклюжим, так как он не привык к активным действиям, — он срывает с пояса женщины кошелек и сильно толкает ее вперед, так что она спотыкается, налетает на слепого брата, и они оба падают. Огня нет. Пока.
      Пятясь назад, он слышит, что оба стражника отступают вместе с ним, и понимает, что ему удалось переубедить их. Он бы вознес молитву, но времени нет. Совсем.
      — Быстрее! — резко приказывает он. — Хватайте сифон!
      Они оба прыгают мимо него вперед. Лисипп, который никогда не был трусом, а теперь сделал ставку на Далейнов, хватается за меч. Император, наблюдая за ними, теперь быстро отходит назад, шарит в кошельке из ткани, находит тяжелый ключ, узнает его. И теперь возносит благодарную молитву. Стилиана уже вскочила и поднимает Лекана.
      Первый Бдительный уже возле них, замахнулся мечом. Лисипп прыгает вперед, наносит удар, который тот парирует. Лекан еще стоит на коленях, произносит нечто бессвязное, нечленораздельное. Тянет руку к спусковому крючку аппарата.
      И именно в этот момент, именно тогда, когда он это видит, император Сарантия Валерий Второй, возлюбленный Джада и святейший наместник его на земле, трижды возвышенный пастырь своего народа, чувствует, как нечто обжигающе раскаленное пронзает его сзади, пока он пятится к двери, к безопасности, к свету. Он падает, падает, с беззвучно открытым ртом, с ключом в руке.
      Никто не записал, так как этого никто не мог сделать, слышал ли он, умирая, неумолимый, оглушительный, нескончаемый голос, который сказал ему, ему одному в том коридоре под дворцами и садами, под Городом и всем миром: «Покинь престол свой, повелитель всех Императоров ждет тебя».