Она подготовит его к погребению — с помощью Хельды, так как сама не знает, что надо делать. В комнате было еще полдюжины женщин, которые обряжали мертвых при свете фонаря. Священник Сефан стоял на коленях, держа в руках солнечный диск, и нетвердым голосом выпевал слова Ночного Успения. Он был молод и явно потрясен. Да и как могло быть иначе? — подумала Рианнон.
      Доску с телом Брегона поставили на пол. Столы уже были заняты другими телами. Там была вода и одежда из полотна. Нужно сначала обмыть мертвых, всюду, расчесать волосы и бороды, почистить ногти на руках, чтобы они отправились к Джаду в достойном виде и вошли в его чертоги, если бог в своей милости им это позволит. Она знала каждого из этих мужчин.
      Хельда начала снимать тунику с Брегона. Ткань заскорузла от крови. Рианнон пошла за ножом, чтобы помочь срезать ее, но тут увидела, что возле Дея аб Оуина никого нет. Она подошла и остановилась над ним.
      Время не течет вспять в их мире. Рианнон смотрела на Дея и понимала, что было бы ложью притворяться, будто она не видала, как он уставился на нее, когда она вошла в зал, и еще одной ложью утверждать, будто нечто в этом роде произошло впервые. А третьей ложью (недостаток сингаэлей, все время число три?) было бы отрицать, что ей нравится производить такое впечатление на мужчин. Превращение из девочки в женщину приносило удовольствие, осознание растущей власти.
      Теперь никакое удовольствие, никакая власть ничего не значили. Рианнон опустилась на колени на каменный пол, протянула руку и отвела со лба Дея прядь каштановых волос. Красивый, умный мужчина. “Необходимо, как ночи уход”, — сказал он тогда. Теперь ночь не уйдет, разве только бог избавит от нее его душу. Она посмотрела на рану, на ней запеклась черная кровь. Ей пришло в голову, что так и надо, чтобы именно дочь Брина подготовила к погребению сына короля Кадира, их гостя. Сефан неподалеку все еще пел, с закрытыми глазами, его дрожащий голос напоминал дым, курящийся от свечей, поднимающийся вверх. Женщины шептались или молчали, сновали взад-вперед, делая свое дело. Рианнон с трудом сглотнула и начала раздевать покойника.
      — Что ты делаешь?
      Она, собственно говоря, думала, что узнает, если он войдет в комнату; что сразу же узнает, когда это произойдет. Она обернулась и подняла глаза.
      — Мой господин, — сказала она. Поднялась и встала перед ним. Увидела его кузена, Гриффита, и верховного священнослужителя за его спиной. Лицо этого последнего было мрачным, встревоженным.
      — Что ты делаешь? — повторил Алун аб Оуин. Лицо его было застывшим, чужим.
      — Я… готовлю его тело, мой господин. Для… погребения. — Она слышала, что заикается. Этого с ней никогда не случалось.
      — Не ты, — резко произнес он. — Кто-нибудь другой.
      Она с трудом сглотнула. Она никогда не испытывала недостатка мужества, даже когда была совсем маленькой.
      — Почему? — спросила она.
      — Ты смеешь спрашивать? — У него за спиной Сейнион тихо охнул, дернул рукой, потом застыл.
      — Я должна спросить, — ответила Рианнон. — Я не знаю ни о чем таком, что я бы сделала дому Оуина, чтобы заслужить такие слова. Я оплакиваю наших людей и твое горе.
      Он смотрел на нее. Было трудно при таком свете разглядеть его глаза, но она видела их в зале, раньше.
      — Правда? — наконец спросил он, словно опустил молот. Она никак не могла перестать думать о молоте. — Ты хоть немного горюешь? Мой брат вышел из дома один и без оружия из-за тебя. Он умер, ненавидя меня из-за тебя. Я до конца дней буду жить с этим. Ты это понимаешь? Хотя бы отчасти?
      Теперь он излучал жар, словно его сжигала лихорадка. Она с отчаянием ответила:
      — Думаю, я понимаю, о чем ты говоришь. Это несправедливо. Я не заставляла его чувствовать…
      — Ложь! Тебе хотелось заставить каждого мужчину полюбить тебя и играть с его сердцем. Игра.
      Ее сердце сильно билось.
      — Ты… несправедлив, мой господин. — Она повторялась.
      — Несправедлив? Ты испытывала свою власть каждый раз, когда входила в комнату.
      — Откуда ты знаешь о таких вещах? — Как он узнал, правда?
      — Ты станешь отрицать?
      Она горевала, сердце ее сжималось, потому что именно он говорил ей эти слова. Но она также была дочерью Брина и Энид, ее учили не уступать, не плакать.
      — А ты? — спросила она, поднимая голову. Повязка натирала кожу. — Ты, мой господин? Никогда не испытывал себя? Никогда не устраивал набеги за скотом, сын Оуина? В Арберт, возможно? Никогда во время вашего набега никто не был ранен или убит? Вашего с братом набега?
      Она видела, как он сдерживается, тяжело дыша. Понимала, что он очень близок к тому, чтобы ударить ее. Как мир пришел к этому? Его кузен шагнул вперед, словно хотел его остановить.
      — Это неправильно! — вот и все, что смог выдавить из себя Алун, пытаясь сохранить самообладание.
      — Не больше, чем то, что делает мальчик, становясь мужчиной. Я не могу угонять скот или махать мечом, аб Оуин!
      — Так поезжай на восток, в Сарантий! — прохрипел он изменившимся голосом. — Если тебе хочется иметь такую власть. Научись… научись травить людей ядом, как их императрицы, так ты убьешь гораздо больше мужчин.
      Рианнон почувствовала, что вся кровь отхлынула от ее лица. Другие в комнате перестали двигаться и смотрели на них.
      — Ты так сильно меня ненавидишь, мой господин?
      Он не ответил. Она думала искренне, что он скажет “да”, и понятия не имела, что сделает в этом случае. Она с трудом сглотнула. Ей вдруг захотелось, чтобы здесь была ее мать. Энид находилась с живыми, в другой комнате. Она сказала:
      — Ты бы хотел, чтобы тот эрлинг не стал бросать молот и спасать мне жизнь? — Ее голос звучал ровно, Руки по бокам не дрожали. Небольшая победа, он не знал, чего ей это стоит. — Здесь погибли и другие, мой господин. Девять наших людей. Возможно, их станет больше к рассвету. Мужчины, которых мы знали и любили. Ты сегодня думаешь только о своем брате? Как тот эрлинг, которого убил мой отец, который требовал одного коня, хотя его люди попали в плен вместе с ним?
      Голова Алуна дернулась назад, как он удара. Он открыл рот, снова закрыл его, ничего не сказав. Они смотрели друг другу в глаза. Затем он повернулся, пронесся мимо священника и своего кузена и выскочил из комнаты. Сейнион окликнул его по имени. Алун не замедлил шага.
      Рианнон поднесла ладонь ко рту. Ей хотелось плакать, а еще больше хотелось не заплакать. Она увидела, как его кузен, Гриффит, сделал два шага к двери, потом остановился и обернулся. Через несколько секунд он подошел и опустился на колени рядом с покойником. Она увидела, как он протянул руку и прикоснулся к тому месту, куда вонзился меч.
      — Девочка, — прошептал верховный священнослужитель, друг ее отца и ее матери.
      Она не взглянула на него. Она смотрела неотрывно в распахнутую дверь. В пустоту, куда ушел человек, вышел в ночь, ненавидя ее, так же, как, по его словам, от него ушел брат. Тот же узор? Нарисованный и скрепленный железом и кровью?
      “Ты не можешь получить то, что ты хочешь”, — сказала тогда Хельда, еще до того, как все началось.
      — Как это случилось? — спросила она у священника, у всего мира.
      Святые люди обычно говорят о неисповедимых путях господних.
      — Я не знаю, — вместо этого прошептал Сейнион Льюэртский.
      — Тебе положено знать, — сказала она и обернулась к нему. Услышала, как сорвался ее голос. Ей это очень не понравилось. Он шагнул вперед и обнял ее. Она позволила ему, опустила голову. Сначала не плакала, а потом заплакала. И слышала, как кузен молится рядом с ними над телом убитого, преклонив колени на каменном полу.

* * *

      “Три вещи делать нехорошо и неразумно, — гласит триада. — Приближаться к лесному озеру ночью. Вызывать гнев у женщины с сильным характером. Пить неразбавленное вино в одиночку”.
      В нашей стране все делают три раза, со злостью подумал Алун. Очевидно, пора ему потребовать кувшин вина и унести его, а потом пить одному до тех пор, пока не наступит забвение.
      Он жалел в тот момент, когда шагал через пустой двор, не имея ни малейшего представления, куда направляется, что стрела эрлинга не убила его в лесу. Мир непоправимо изменился. В его сердце образовалась пустота, там, где раньше был Дей. Она никогда не заполнится; ее нечем заполнить.
      Он увидел тусклый огонек на поросшем лесом склоне.
      Это не факел. Огонек был бледным, неподвижным, не мигал.
      Алун почувствовал, что дышит часто и неглубоко, словно боится, что его кто-нибудь услышит. Он крепко зажмурил глаза. Но когда вновь их открыл, свечение никуда не исчезло. Теперь во дворе уже никого не было. Весенняя ночь, теплый ветерок, рассвет еще далеко. Звезды ярко горят над головой, образуя узоры, повествующие о древней славе и боли; эти фигуры появились задолго до того, как вера в Джада пришла на север. Смертные и животные, боги и полубоги. Ночь казалась тяжелой и бесконечной, словно пропасть, куда можно упасть.
      Сияние на склоне. Алун расстегнул пояс, уронил меч на землю, вышел за калитку и зашагал вверх по склону.
 
      Она видит, как он бросает железо. Знает, что это значит. Теперь он может ее видеть. Он был в озере вместе с ними. После этого некоторые из них обретают способность видеть обитателей полумира. Ее первым и сильным желанием было — бежать. Одно дело держаться рядом, наблюдать за ними, оставаясь невидимой. А это — нечто иное.
      Она заставляет себя остаться на месте, ждет. Внезапно ей в голову приходит пугающая мысль, и она ее обдумывает: спруог, который может рассказать об этом, спит, свернувшись клубком в дупле дерева.
      Человек выходит за калитку, закрывает ее за собой и начинает подниматься по склону. Он способен ее видеть. Она дрожит. Волосы ее меняют цвет, по ним словно проходят волны дрожи, снова и снова.
 
      Она меньше ростом, чем царица, на полголовы ниже его. Алун остановился не доходя того места, где она стояла. Они находились рядом с зарослями, на открытом склоне. Она пряталась за молодым деревцем и вышла из-за наполовину скрывающего ее ствола, когда Алун остановился, но продолжала держаться за него. Совершенно неподвижная, готовая бежать. Сказка в реальности того мира, который, как ему казалось, он знал.
      Она была стройной, с очень длинными пальцами, бледной кожей, широко расставленными глазами, маленьким личиком, хоть и не детским. Одета во что-то мягкое и зеленое, руки оставались открытыми, а внизу одежда доходила до колен. Он увидел пояс, сплетенный из цветов. Цветы в ее волосах, которые все время меняли цвет под его взглядом, вызывая головокружение. Как это было чудесно, даже при свете звезд. Он ясно видел лишь благодаря свету, который исходил от нее самой. И это больше всего говорило ему о том, как далеко он зашел, покинув людей. Полумир — так называли в легандах и песнях место, где он оказался. Здесь люди исчезали. Никогда не возвращались или возвращались через сто лет после того, как ушли или ускакали прочь и все знали, что они давно умерли.
      Щемящая боль в горле.
      — Как… как я тебя вижу? — Он понятия не имел, умеет ли она хотя бы говорить, пользоваться словами. Его словами.
      Ее волосы стали бледными, почти белыми, снова вернули золотистый цвет, но не все. Она сказала:
      — Ты был в озере. Я… спасла тебя там.
      Ее голос, просто выговаривающий слова, дал ему понять, что он никогда в действительности не создавал музыку на своей арфе и не пел песню так, как ее следует петь. Он чувствовал, что заплачет, если не поостережется.
      — Как? Почему? — Его голос звучал так грубо для его собственных ушей после ее голоса. Дуновение воздуха, пронизанного светом звезд.
      — Я остановила твоего коня на мелководье. Они бы убили тебя, если бы ты подошел ближе.
      Она ответила на один вопрос, но не на другой.
      — Мой брат был там. — Говорить было трудно.
      — Твой брат мертв. Его душа принадлежит царице.
      — Почему?
      Теперь волосы стали рыжими, почти красными в летней тьме. Ее сияние позволило ему это увидеть.
      — Я забрала ее. Первый из погибших сегодня в бою.
      Дей. У него не было оружия, когда он вышел. Первый из погибших. Алун опустился на колени на сырую, прохладную траву. У него ослабели ноги.
      — Я должен тебя ненавидеть, — прошептал он.
      — Я не знаю, что это значит, — ответила она. Музыка.
      Он подумал об этом, а потом о той девушке, дочери Брина, в комнате у церкви, где лежало тело его брата. Он подумал о том, сможет ли когда-нибудь снова играть на арфе.
      — Что… зачем царице?..
      Увидел волшебную улыбку, в первый раз сверкнули маленькие белые зубки.
      — Она их любит. Они ее волнуют. Те, кто раньше был смертным. Из вашего мира.
      — Навечно?
      Волосы стали фиолетовыми. Стройное, маленькое тело ,такое белое под бледно-зеленым одеянием.
      — Что может быть вечным?
      Эта пустота в его сердце.
      — Но после? Что случится… с ним?
      Серьезна, как священник, как мудрмй ребенок, будтоона намного старше, чем он сам.
      — Они уходят, когда надоедают ей.
      — Куда уходят?
      Такая сладкая музыка в этом голосе.
      — Я не из мудрецов. Не знаю. Я никогда не спрашивала.
      — Он станет призраком, — сказал тогда Алун убежденно, стоя на коленях под звездами. — Духом, блуждающим в одиночестве, потерянной душой.
      — Я не знаю. А ваш бог Солнца его не возьмет к себе?
      Он погладил ладонью ночную траву рядом с собой.
      Прохлада, ее необходимая обыкновенность. Джад сейчас находится под миром, так их учили; он ведет битву с демонами ради своих детей. Алун эхом повторил сказанные слова, но без музыки.
      — Я не знаю. Сегодня ночью я ничего не знаю. Почему ты спасла меня в озере? — На этот вопрос она еще не ответила.
      Она развела руками, словно рябь прошла по воде.
      — Зачем тебе умирать?
      — Но я собираюсь умереть.
      — Ты бы поспешил в темноту? — спросила она.
      Он ничего не ответил. Через мгновение она сделала шаг к нему. Он остался неподвижным, стоя на коленях, увидел, как она протянула руку. Он закрыл глаза за секунду до того, как она прикоснулась к его лицу. Его охватило почти неодолимое желание. Жажда уйти от себя, от мира. И никогда не возвращаться. Ее окружал аромат цветов в ночи.
      Все еще с закрытыми глазами, Алун произнес:
      — Нам говорят… нам говорят, что будет Свет.
      — Тогда Свет будет для твоего брата, — сказала она. — Если это правда.
      Ее пальцы задвигались, прикоснулись к его волосам. Он чувствовал, как они дрожат, и понял только сейчас, что она так же испугана и так же полна желания, как и он. Миры, которые движутся рядом друг с другом, никогда не соприкасаясь.
      Почти никогда. Он открыл рот, но еще не успел заговорить, как почувствовал поразительно быстрое движение и одиночество. Алун так и не сказал то, что собирался, он не знал, что собирается сказать. Он быстро поднял глаза. Она уже стояла в десяти шагах от него. В мгновение ока. Снова стояла у деревца, полуобернувшись, готовая бежать дальше. Ее волосы стали темными, черными, как вороново крыло.
      Алун оглянулся через плечо. Еще кто-то поднимался по склону. Он совсем не удивился. Словно способность чувствовать удивление вытекла из него, подобно крови.
      Он все еще был очень молод в ту ночь, Алун аб Оуин. Он подумал, узнав поднимавшегося на холм и смотрящего мимо него на светящееся существо, что больше его ничто и никогда не удивит.
      Брин ап Хиул поднялся на вершину и присел на корточки, кряхтя от усилия, рядом со стоящим на коленях Алуном. Могучий мужчина сорвал несколько травинок, молча, не отрывая глаз от фигурки у дерева недалеко от них.
      — Почему ты ее видишь? — спросил Алун тихо. Брин растер травинки своими громадными ладонями.
      — Я был в том озере почти целую жизнь тому назад. В ту ночь, когда девушка отказала мне, я пошел в лес, чтобы развеять горе. Неразумный поступок. Девушки могут заставить совершить неразумный поступок.
      — Как ты узнал, что я…
      — Один из людей Шона прискакал с докладом. Сказал, что ты убил двух эрлингов и застрял в пруду, застыл там, пока Сейнион не вынес тебя оттуда.
      — А Шон?..
      — Нет. Мой человек больше ничего мне не сказал .Он ничего не понял.
      — А ты понял?
      — Я понял.
      — Ты… видел их все эти годы?
      — Я мог их видеть. Это случается нечасто. Они нас избегают. Эта… не такая, как все, она часто приходит сюда. Думаю, одна и та же. Я вижу ее иногда здесь, наверху, когда мы живем в Бринфелле.
      — Никогда не поднимался наверх?
      Брин посмотрел на него в первый раз.
      — Боялся, — просто ответил он.
      — Я не думаю, что она причинит нам зло.
      Фея молчала, застыв у стройного деревца, все еще колеблясь, остаться или убежать. Слушала их.
      — Она может причинить тебе зло, притягивая тебя сюда, — сказал Брин. — После тяжело возвращаться. Ты знаешь это не хуже меня. У меня есть… обязанности в этом мире, парень. И у тебя тоже, теперь.
      Сейнион, там, внизу, сказал: “Тебе не дано разрешения уйти от нас”.
      Алун смотрел на собеседника в темноте, думал о бремени этих слов. О целой жизни с таким бременем.
      — Ты бросил меч, чтобы прийти сюда.
      Тут он увидел, как Брин улыбнулся. С легкой печалью большой мужчина ответил:
      — Как я мог позволить тебе оказаться храбрее меня, парень? — Он снова улыбнулся и встал. — Я слишком старый и толстый, чтобы сидеть на корточках всю ночь в темноте. — Его массивная фигура темным силуэтом выделялась на фоне неба.
      Сияющая фигурка у дерева отошла еще на несколько шагов от них.
      — Железо, — тихо произнесла она. — Все еще. Это… больно.
      Брин не двигался. “Он ее не услышал? — подумал Алун. — Так и не узнал музыки этого голоса за все эти годы? Почти целую жизнь тому назад”. И удивился, что у кого-то хватило силы воли узнать все это, но никому не рассказывать и не приближаться.
      — Но я оставил свой… — Брин осекся. Тихо выругался. Полез рукой в сапог и вытащил спрятанный там нож. — Мне очень жаль, — сказал он. — Это не нарочно, дух. — Он отвернулся, сделал шаг в сторону и метнул нож в ночной воздух, далеко вниз с холма, через забор, в пустой двор.
      Очень сильный бросок. “Я бы так не смог”, — подумал Алун. Он смотрел на стоящего рядом человека: это он когда-то убил Вольгана, в те дни, когда эрлинги приплывали сюда каждую весну или лето, год за годом, большими дружинами. То были времена более трудные, более темные, еще до рождения Алуна и Дея. Но если тебя убили на узкой, заброшенной тропинке сегодня, то ты бы погиб точно так же, как мог погибнуть тогда, от рук людей самого Вольгана, не так ли? А твоя душа…
      Брин повернулся к нему.
      — Нам надо идти, — сказал он. — Мы должны идти.
      Алун продолжал стоять на коленях на холодной траве. “А твоя душа?” Он сказал:
      — Считается, что ее не существует, да?
      — Кто станет это утверждать? — спросил Брин. — Разве они были глупцами, наши предки, которые рассказывали о феях? Об их славе и падении? Их народ живет здесь дольше, чем мы. А священники проповедуют, что они угрожают нашей надежде на Свет.
      — Они это проповедуют? — спросил Алун.
      И услышал горечь в собственном голосе. Здесь царила тьма, в звездной ночи, свет был только там, где стояла фея.
      Он снова повернул голову, почти против своей воли, и посмотрел на нее. Ее волосы опять стали светлыми. После того, как нож улетел, подумал он. Он вспомнил прикосновение ее пальцев, аромат цветов. Он сглотнул. Ему хотелось еще раз спросить ее о Дее, но он не спросил. Промолчал.
      — Ты знаешь, что это правда, то, что они проповедуют, — сказал Брин ап Хиул. Он смотрел на Алуна, а не на сияющую фигурку за деревом, теперь ее волосы приобрели цвет неба на востоке перед восходом солнца. — Ты это чувствуешь, не так ли? Даже здесь. Пошли вниз, парень. Помолимся вместе. За твоего брата, и моих людей, и за нас самих.
      — Ты можешь… просто уйти от этого? — спросил Алун. Он смотрел на фею, которая тоже смотрела на него, не двигаясь, не говоря ни слова.
      — Я должен, — ответил Брин. — Я всю жизнь так поступал. И ты тоже теперь начнешь так поступать ради своей души и ради всего того, что нужно сделать.
      Алун услышал нечто странное в его голосе. Повернул голову и снова поднял глаза. Брин смотрел на него сверху, в упор, смутная фигура в ночной темноте. Тридцать лет с мечом, в сражениях. “Ради того, что нужно сделать”. Если бы сегодня ночью светила одна из лун, ничего этого не случилось бы.
      Но Дей все равно был бы мертв. Среди прочих мертвых. Дочь Брина бросила ему вызов, заставила уйти в ночь, потому что… он не смог ей ответить и не мог освободиться от этой пустоты внутри.
      Алун снова повернулся к фее. Ее широко расставленные глаза смотрели прямо в его глаза. Может быть, подумал он, облегчение возможно. Он медленно вдохнул воздух и выдохнул его. Встал.
      — Присмотри за ним, — произнес он. Больше ничего. Она поймет.
      Она сделала несколько шагов вперед, обратно к дереву. Положила на него руку, словно обняла, и слилась с ним. Брин повернулся спиной и решительно зашагал вниз, Алун следовал за ним, не оглядываясь, зная, что она там, смотрит на него со склона, из другого мира.
      Когда он вошел во двор, Брин уже нашел их мечи. Он подал Алуну его меч и пояс.
      — Утром найду нож, — сказал ап Хиул. Алун покачал головой.
      — Мне кажется, я видел, куда он упал. — Он пересек двор. Свет от ламп в домах так далеко не добирался, только освещал окна, показывая, где находятся люди, присутствие жизни среди умирающих и мертвых. Он почти сразу же нашел нож в темной грязи. Принес его Брину, который постоял несколько секунд, держа его в руках и глядя на Алуна.
      — Твой брат был нашим гостем, — наконец сказал он. — Я в горе и за твоего отца и мать.
      Алун кивнул головой.
      — Мой отец — человек… твердый. Полагаю, тебе это известно. Наша мать…
      Их мать.
      Да будет божий свет твоим, сынок. Пусть приведет тот свет тебя домой, ко мне…
 
      — Моей матери захочется умереть, — сказал он.
      — Мы живем в жестоком мире, — через мгновение ответил Брин, с трудом подбирая слова. — Несомненно, они найдут утешение в том, что у них есть еще один сильный сын, чтобы нести то бремя, которое теперь ляжет на их плечи.
      Алун посмотрел на него в темноте. Мощная фигура.
      — Иногда люди… не хотят нести свое бремя, знаешь ли.
      Брин пожал плечами.
      — Бывает иногда.
      Больше он ничего не прибавил.
      Алун вздохнул, почувствовал огромную усталость. Он теперь наследник Кадира со всеми вытекающими последствиями. Он покачал головой.
      Брин нагнулся и сунул кинжал в сапог. Выпрямился. Они стояли вдвоем во дворе под звездами, словно на полпути между лесом на склоне и огнями.
      Брин кашлянул.
      — Там, наверху, ты сказал… ты попросил ее позаботиться о нем. Гм, что…
      Алун снова покачал головой и не ответил. “Никогда не ответит на этот вопрос”, — решил он. Брин снова откашлялся. Из дома, из-за двойных дверей, до них донесся чей-то крик боли.
      Они стоят так, осознал Алун, что им не видно, не пропало ли сияние на вершине холма. Если повернуть голову…
      Брин внезапно шлепнул себя ладонью по ляжке, словно для того, чтобы разрушить настроение или чары.
      — У меня для тебя есть подарок, — ворчливо произнес он и свистнул.
      Несколько секунд ничего не происходило, потом из темноты появилась тень и подошла к ним. Пес — это был волкодав, и громадный, — потерся головой о бедро ап Хиула. Брин опустил руку и положил ладонь на лохматую шею пса.
      — Кафал, — спокойно сказал он. — Слушай меня. У тебя теперь новый хозяин. Вот он. Иди к нему. — Он убрал руку и шагнул в сторону. Сначала опять ничего не произошло, потом пес наклонил голову набок — серую, подумал Алун, хотя в темноте трудно было разобрать, — посмотрел на Брина, потом на Алуна.
      А потом спокойно подошел к нему через разделяющее людей пространство.
      Алун протянул руку. Пес несколько секунд обнюхивал ее, потом грациозно подошел и встал у ноги Алуна.
      — Ты дал ему… это имя? — спросил Алун. Оно было неожиданным, но, наверное, обычным. Пес. Он не похож на пса.
      — Кафал, да. Когда ему был год от роду, как обычно.
      — Значит, он — твой лучший охотничий пес.
      Он увидел, как Брин кивнул.
      — Лучший из всех, какие у меня были.
      — Слишком дорогой подарок, господин мой. Я не могу…
      — Можешь, — возразил Брин. — По многим причинам. Прими от меня в подарок товарища, парень.
      Конечно, именно это означает его имя. Товарищ. Алун сглотнул. У него сжалось горло. Неужели это заставит его заплакать сегодня, после всего случившегося? Он опустил ладонь и почувствовал тепло собачьей головы. Он провел ладонью взад-вперед, взъерошив шерсть. Кафал толкнул его в бедро. Древнее имя, самые старые истории. Очень большой пес, грациозный и сильный. Не обычный волкодав, если так спокойно принял перемену, стоило только сказать ему слово в ночи. Алун понимал, что это отнюдь не обычный подарок. От такого не отказываются.
      — Прими мою благодарность, — сказал он.
      — Прими мои сожаления, — ответил Брин. — Пусть он… поможет тебе быть среди нас, парень.
      Значит, вот в чем дело. Алун почувствовал, что моргает; огни в окнах дома на секунду расплылись.
      — Пошли в дом? — спросил он. Брин кивнул.
      Они вошли туда, где горели огни среди мертвых в комнате рядом с церковью и среди всех раненых детей Джада — раненых во многих смыслах — в доме.
      Пес последовал за ними, затем улегся у двери в церковь по тихому приказу Алуна. На склоне, дальше к югу, светящееся существо помедлило немного в темноте, а затем исчезло, легкое, словно туман перед приходом утра.

Глава 5