Медвежонок, которого никто из них раньше не заметил, быстро поднял голову на противоположной стороне реки, где пил воду, попятился на несколько шагов назад и тихо зарычал на человека в речке.
      — О нет! — сказал Ательберт.
      Он резко обернулся, когда Кафал яростно залаял тонким голосом и проскочил мимо него. Мать-медведица уже вышла на поляну, она рычала, ее голова тяжело качалась из стороны в сторону. Она встала на задние лапы, громадная на черном фоне деревьев, из ее открытой пасти капала слюна. Они находились между ней и медвежонком. Конечно, именно так.
      Кони обезумели — их оставили непривязанными. Конь Алуна бросился в реку. Торкел схватил поводья двух других и повис на них. Алун встал на ноги, с плеском бросился через речку и поймал своего дрожащего коня на дальнем берегу: ему там преградили дорогу деревья, и было некуда бежать. Он испуганно пытался встать на дыбы, почти оторвав хозяина от земли. Медвежонок, не менее испуганный теперь, попятился еще дальше, но он был слишком близко от Алуна. Ательберт подбежал к Торкелу и коням, нащупал лук у седла.
      — Садись на коня! — закричал Торкел, сам с трудом взбираясь на своего. Ательберт взглянул на него. — Давай! — крикнул эрлинг. — Мы погибли, если совершим здесь убийство. Ты это знаешь!
      Ательберт яростно выругался, но вставил ногу в раскачивающееся стремя. Конь шарахнулся в сторону; Ательберт чуть не упал, но удержался. На противоположном берегу Алун аб Оуин, тоже хороший наездник, вскочил на своего коня. Конь вертелся и пятился, его глаза были белыми и невидящими. Медведица шла вперед, все еще рыча. Она была огромной.
      Им нужно было миновать ее, чтобы выбраться оттуда.
      — Я раню ее стрелой! — крикнул Ательберт.
      — Ты сошел с ума? Ты ее разозлишь!
      — А сейчас она не злится? — крикнул в ответ принц. — Кровь Джада, — быстро добавил он и, проявив огромное, но такое необходимое сейчас мастерство, справился со своим вставшим на дыбы конем и, сильно перевесившись на одну сторону, погнал его мимо медведицы, которая уже почти нависла над ним.
      Торкел Эйнарсон был эрлингом. Его народ жил среди кораблей, белой пены, волн на залитом луной море, прибоя на каменистом берегу. Не среди лошадей. Он все еще пытался остановить своего перепуганного, кружащегося на месте коня.
      — Скачи! — крикнул Алун с дальнего берега, но это никак не помогло.
      Не осталось никакого времени и пространства на поляне, чтобы скакать. Или не осталось бы, если бы худой, быстрый, как молния, серый пес не подлетел и не впился зубами в заднюю лапу медведицы. Зверь взревел от боли и ярости, с ужасающей быстротой повернулся и бросился на пса. Торкел в ту же секунду ударил пятками коня, дернул повод и бросился вслед за Ательбертом прочь с поляны. Алун, воспользовавшись этой секундной отсрочкой, присоединился к ним, с плеском переправившись через речку.
      Трудно было что-то разглядеть. Медведица ревела у них за спиной, и от этого рева дрожал лес. А с ней сражался волкодав, проявляя невероятную отвагу и нечто большее.
      Но они спаслись, все трое. Лес был слишком темным и густым, чтобы скакать галопом. Они двигались так быстро, как только могли, по извилистой, почти незаметной тропинке. Немного погодя они остановились, словно по команде, обернулись и посмотрели назад, настороженные, готовые скакать дальше, если появится что-то, хотя бы отдаленно напоминающее медведя.
      — Почему, во имя всего святого, мы сохранили свое оружие, если ты не даешь нам им воспользоваться? — Ательберт прерывисто дышал.
      Торкел тоже, слишком крепко сжимая поводья в большом кулаке. Он повернул голову, сплюнул в темноту.
      — Ты думаешь… ты думаешь… если мы выберемся из этого проклятого Ингавином леса, нас встретят танцами?
      — Что?
      Могучий воин вытер лицо, с которого лился пот.
      — Подумай! Я — эрлинг, враг, ты — англсин, тоже враг, он — кадирский принц, а мы направляемся в Арберт. Кого из нас, по-твоему, первый же встречный захочет убить сначала?
      Воцарилось молчание.
      — Вот как! — произнес Ательберт. И откашлялся. — Гм. Действительно. Никаких танцев. Готов биться об заклад, это будешь ты. Ты будешь первым. Что, заключим пари?
      Они услышали на тропинке какой-то шум и оба обернулись.
      — Милостивый Джад, — тихо произнес Алун аб Оуин. Он соскользнул с коня, прошел несколько шагов назад, туда, откуда они прискакали, снова ломая сучья и шурша листьями. Потом опустился на колени на тропинку. Он плакал, но другие двое не могли этого видеть. Он не плакал с начала лета.
      По направлению к ним из тени деревьев, хромая, шел пес, низко опустив голову, двигаясь с трудом. Он остановился неподалеку от Алуна, поднял голову и посмотрел на него. Он весь был в крови, и почти в полной темноте Алуну показалось, что у него нет уха, оно оторвано. Он на мгновение прикрыл глаза и с трудом сглотнул.
      — Иди сюда, — позвал он.
      Скорее это был шепот. Все, что ему удалось. Сердце его разрывалось. Это был его пес и не его. Это был волкодав Брина. Подарок. Он принял его, и его приняли в каком-то смысле, и он не позволял себе более глубокой привязанности, чего-то общего. Любви. Товарищества.
      — Пожалуйста, иди сюда, — повторил он.
      И пес подошел, по-прежнему медленно, приблизился к нему, припадая на переднюю лапу. У него и в самом деле не было правого уха, как увидел Алун, и когда он подошел, Алун нежно обнял его рукой, а потом осторожно прижался лицом к морде животного, которое пришло к нему в ту ночь, когда его брат потерял жизнь и душу.
      Торкел понимал, что пес спас им жизнь. Он не собирался упиваться этой мыслью. Они с Сигуром спасали друг друга раз пять, попеременно, много лет назад, и другие их спутники охраняли их, или они их спасали. Это случается, когда вступаешь в бой или на море, когда налетает шторм. Однажды брошенное копье, которого он не видел, не попало в него только потому, что он споткнулся о тело убитого товарища на поле боя. Копье пролетело сзади и выше. Этот случай он запомнил. Слепая удача. Но никогда прежде его не спасала собака, это приходилось признать.
      Животное сильно пострадало, и это могло создать трудности, так как у них не было надежды пройти без него сквозь этот лес. Аб Оуин все еще стоял на коленях, обнимая пса. Он знал людей, которые относились к своим собакам, как к братьям, даже спали с ними; он не думал, что принц сингаэлей относится к таким людям. С другой стороны, здесь произошло нечто необычное. И он обязан псу жизнью. Это не совсем то же самое, что с Сигуром, который в рейде прикрывал его слева.
      Он отвел глаза, неожиданно почувствовав неловкость, что наблюдает за человеком и собакой. И тут увидел зеленую фигуру среди деревьев. Она стояла недалеко. Краем глаза он заметил, что Ательберт смотрит в том же направлении.
      Любопытно было то, что на этот раз он не ощутил страха. Англсин тоже не выглядел испуганным, просто сидел на коне и смотрел в лес на зеленую, слабо светящуюся фигуру. Она находилась слишком далеко, чтобы ясно разглядеть лицо и остальное. Фигура казалась человеческой или почти человеческой, но смертные не сияют, не могут парить над водой, как парили тогда эти существа. Через мгновение она просто исчезла, оставив после себя ночь.
      Он повернулся к Ательберту.
      — Не имею, что это такое, ни малейшего представления, — тихо проговорил принц.
      Торкел пожал плечами.
      — Почему мы должны иметь представление? — спросил он.
      — Поехали, — сказал Алун аб Оуин. Они оглянулись на него. Он уже встал, его рука по-прежнему касалась пса, словно не хотела с ним расставаться.
      — Он сможет нас вести? — спросил Торкел. У пса ранена по крайней мере одна лапа. И он, кажется, весь в крови, хотя крови и не так много, как могло бы быть.
      — Сможет, — ответил Алун, и в тот же момент пес прошел вперед и встал перед ними. Он оглянулся назад, подождал, пока аб Оуин сядет на коня, а потом двинулся вперед, прихрамывая, небыстро, но все же повел их через лес духов к своему дому.
      Они ехали всю ночь, иногда засыпали в седле, кони следовали за псом. Еще раз остановились попить, с опаской. Алун выкупал в этом озерке пса, смыл кровь. У животного и вправду не было одного уха. Рана показалась Торкелу удивительно чистой, но как можно определить, что удивительно, а что так и должно быть в таком месте? Как можно даже мечтать об этом?
      Они вышли из леса на восходе солнца.
      Это слишком рано, все трое это понимали. Они не должны были пересечь лес так быстро. Ательберт, завидев в просветах между последними дубами луговую траву, громко вскрикнул. Он вспомнил свои мысли о том, что время здесь течет иначе, что все умерли, а мир изменился.
      Это была мысль, но не сам страх. Он сознавал (все они сознавали, хотя никогда не говорили об этом), что произошло нечто необычное. Похоже на благословение. Он прикоснулся к висящему на шее солнечному диску.
      “Почему мы должны иметь представление?” — спросил недавно эрлинг.
      Это правда. Они жили в мире, который не могли понять. Верить в то, что они поняли, было бы иллюзией, тщеславием. Ательберт Англсинский начиная с этого момента хранил в себе эту истину на всю жизнь.
      Есть нечто такое — всегда есть — в утреннем, мягком свете зари, когда кончается темнота и ночь. Они вместе выехали из леса в Арберт и увидели утреннее небо над зеленой травой, и Ательберт понял — он понял, — что это их собственный мир и время, что они за четыре ночи проехали сквозь Лес бога живыми.
      — Нам следует помолиться, — сказал он.
      Вскрикнула женщина.
 
      Должна же девушка иметь возможность, с негодованием подумала Миган, присесть и облегчиться в кустах за пастушеской хижиной, не опасаясь, что прямо рядом с ней появится мужчина верхом на лошади.
      Трое мужчин.
      Она громко вскрикнула, но ее охватил еще больший ужас, когда она поняла, что они выехали из леса призраков. Никто не ходил в этот лес. Даже старшие мальчишки из их деревни и с хуторов, подзадоривая друг друга, не заходили дальше первых деревьев и только днем.
      Трое мужчин, с ними собака, только что выехали верхом из леса. Что означало — они мертвецы, они призраки. И пришли за ней.
      Миган встала, поспешно одергивая юбки. Она бы убежала, но они на конях. Они странно смотрели на нее, словно уже давно не видели девушек. Вероятно, это правда, если речь идет о призраках.
      Они выглядели вполне обычно. Или если и необычно, то, по крайней мере, живыми, как люди. Затем — третий шок за это утро — Миган поняла, что один из них — эрлинг. Всадники из Бринфелла, которые приезжали две ночи назад и увели с собой всех мужчин, говорили о рейде эрлингов.
      И вот здесь эрлинг, смотрит на нее сверху, со своего коня, потому что — разумеется! — ее крик выдал ее местонахождение в кустах, где она присела перед тем, как заняться овцами.
      Она была одна. Бевин ушел с остальными в Бринфелл вчера на рассвете. Ее брат посмеялся бы над ней за ее крик. Может быть. А может, и нет, раз из леса выехали мужчины с оружием и один из них — эрлинг. Первый мужчина заговорил на языке, которого она не знала.
      Шерсть собаки, увидела она, вырвана клочьями и запачкана кровью.
      Они все еще странно смотрели на нее, словно она была важной персоной. Эрлинги совершили казнь кровавого орла над девушкой по имени Элин после боя в Бринфелле. Миган хотела было опять закричать, вспомнив об этом, но кричать не было никакого смыла. Никого рядом нет, дома фермы стоят слишком далеко, а овцы ей не помогут.
      — Дитя, — произнес один из них. — Дитя, мы не причиним тебе зла. Ни за что на божьем свете.
      Он говорил на языке сингаэлей.
      Миган перевела дух. Кадирский акцент. Они воруют коров и свиней, высмеивают Арберт в своих песнях, но не убивают сельских девушек. Мужчина соскочил с коня, остановился перед ней. Некрупный, но молодой, даже красивый. Миган, брат которой сказал, что она попадет в беду, если не поостережется, решила, что ей не нравится, что он назвал ее “дитя”. Ей ведь уже четырнадцать. В четырнадцать лет можно самой родить ребенка. Именно это имел в виду ее брат, конечно. Его здесь нет. Никого нет.
      Кадирец спросил:
      — Как далеко мы от Бринфелла? Мы должны быстро попасть туда. Надвигается беда.
      Чувствуя себя очень осведомленной и не так смущаясь, как ей, возможно, следовало, Миган ответила:
      — Мы все об этом знаем. Эрлинги. Всадники прискакали из Бринфелла и увели всех наших мужчин с собой.
      Трое мужчин переглянулись.
      — Как далеко? — Это спросил эрлинг, по-сингаэльски. Она с сомнением посмотрела на того, кто стоял рядом со своим конем.
      — Это друг, — сказал он. — Мы должны попасть туда. Как далеко?
      Она задумалась. У них кони.
      — Вы можете быть там до темноты, — сказала она. — Через топь, а потом вниз, и забирайте круче на запад.
      — Покажи нам тропу, — сказал эрлинг.
      — Кафал знает дорогу, — тихо сказал сингаэль. Третий так и не заговорил с тех пор, как его голос заставил ее вскрикнуть. Глаза его были закрыты. Миган поняла, что он молится.
      — Вы и правда выехали из леса?
      Она должна была спросить. Во всем этом скрывалось какое-то чудо. Оно… делало мир другим. Бевин и другие не поверят ей, когда она им расскажет.
      Стоящий перед ней мужчина кивнул.
      — Как давно ушли ваши мужчины?
      — Вчера утром, — ответила она. — Вы могли бы их догнать, на конях.
      Тот, который, казалось, молился, открыл глаза. Стоящий на земле снова вскочил в седло, дернул поводья. Они удалились, не сказав больше ни слова, все трое и пес, не оглядываясь в ее сторону.
      Миган смотрела им вслед, пока они не пропали из виду. После она не знала, чем себя занять. Она не привыкла оставаться одна, вчерашний день был первым за всю ее жизнь. Солнце встало, словно заявляя, что это просто еще один день. Миган чувствовала себя как на иголках, странно. В конце концов она вернулась в хижину и развела огонь. Сварила и съела свой утренний суп из овощей, а потом легла спать. Все утро, весь день она видела их мысленным взором, этих трех всадников, слышала то, что они сказали. Это уже начинало походить на сон, что ей не понравилось. Она чувствовала, что ей необходимо… укоренить это в себе, как дерево, сделать реальным.
      Миган мер Гоуэр рассказывала эту историю всю жизнь, кроме той части, как она присела в кустах. Учитывая то, что произошло потом, кем оказались эти трое мужчин, даже Бевин вынужден был ей поверить, а это было очень приятно.
 
      Полвека спустя именно Гвейт, ее внук — который всю жизнь слушал историю бабушки, — пошел на юг, с шапкой в руке, в святилище Инанта, после того как пожар уничтожил половину домов в деревне, и поговорил с тамошними священниками, прося у них благословения на то, что он задумал сделать. Такие вещи не делают без благословения.
      Он получил даже больше, чем просил. Пятнадцать священников из Инанта в желтых одеждах, по большей части крайне неумелые, вернулись пешком вместе с ним в деревню.
      На следующее утро они прочли утреннюю молитву, а затем, на глазах у всех собравшихся жителей деревни, которые смотрели со страхом и изумлением, клирики начали помогать — в каком-то смысле — Гвейту, который принялся рубить первые деревья на опушке леса призраков. Некоторые другие молодые мужчины присоединились к ним. От них было больше пользы.
      Гвейт не умер, и никто не умер. Никого не разбил паралич, никто не заболел водянкой или лихорадкой в последующие дни. И священники тоже, хотя многие из них и жаловались на волдыри на ладонях и боль в мышцах.
      Люди начали вырубать лес.
      Примерно в то же время, как водится в таких делах, когда идея, мысль, приходит в мир во многих местах одновременно, в тот же лес на земле англсинов пришли люди, которым срочно понадобились деревья. Они рубили деревья к западу от Эсферта и дальше к югу за Ретерли, ближе к тому месту, где молодой король приказал построить новую верфь и крепость. Растущее королевство нуждалось в строительном лесе, этого невозможно было избежать. Бывают такие моменты, видит Джад, когда нельзя позволять бабушкиным сказкам мешать делать то, что необходимо сделать.
      По эту сторону леса никто из первых дровосеков тоже не умер, кроме тех, кто пострадал от обычных несчастных случаев, которые происходят из-за острых топоров, падающих деревьев и небрежности. Это началось, это продолжалось. Мир не остается прежним никогда.
      Много лет спустя, очень много лет спустя, один угольщик из англсинов на том месте, которое стало юго-восточной опушкой значительно сжавшегося леса, нашел нечто любопытное. Это был молот — боевой молот эрлинга, — лежащий на траве у маленького озера.
      Странным было то, что головка молота, явно древняя, блестела, как только выкованная, ее не тронула ржавчина, а дерево рукояти осталось гладким. Когда угольщик поднял его, он готов был поклясться, что услышал звук, нечто среднее между музыкальной нотой и плачем.

Глава 15