— Вот этот! — резко произнес Алун. — Вы оба теперь послушайте меня. Меня все это не интересует. Мне необходимо попасть в Бринфелл раньше эрлингов. Вот и все. Прибрежная дорога ведет в Арберт, и потребуется почти четыре дня быстрой езды, а потом еще пять дней, чтобы добраться до поместья Брина. Я проделал этот путь весной вместе с братом. Эрлинги точно знают, куда направляются, потому что с ними Рагнарсон. Никакое предупреждение, которое мы отправим вдоль берега, не опередит их. Я здесь потому, что у меня нет другого выхода. Повторю снова: я даже не хотел, чтобы ты ехал со мной, — сказал он, поворачиваясь к Торкелу.
      — И я повторю, хотя и не должен этого делать: я слуга леди Энид, супруги Брина ап Хиула, — спокойно ответил эрлинг. — Если Ивар попадет на эту ферму, она погибнет в грязи на собственном дворе, разрубленная на куски, и с ней все остальные, в том числе ее дочь. Я сам принимал участие в подобных набегах. Я знаю, что там происходит. Она спасла мне жизнь. Я дал ей клятву. Ингавин и Джад, оба знают, что не все обещания, данные мною, я сдержал, но на этот раз я постараюсь.
      Он замолчал. Через секунду Алун кивнул.
      — Это ты. Но этот принц просто… догоняет отца. Он…
      — Этот принц, — возразил Торкел, — должен сам сделать свой выбор в жизни, безрассудный или нет, как и мы. Третий меч нам полезен, как женщина в холодной постели. Но если он прав и разведчики его ищут, нам надо двигаться.
      — Он должен вернуться, — упрямо повторил Алун. — Это не его…
      — Поговоришь со мной, если у тебя будет что сказать. Ты повторил это уже три раза, — резко перебил его Ательберт. — Сделай из этого триаду, почему бы и нет? Положи ее на музыку! Я слышал тебя уже два раза. Я не собираюсь возвращаться. Ты и правда отказываешься от помощи? Даже если это может спасти жизни? Ты точно не думаешь о славе?
      При этих словах Алун заморгал.
      — Клянусь именем Джада, это точно. Разве ты не понимаешь? Я не верю, что это можно сделать. Я думаю, что погибну здесь. Мы представления не имеем, где находится вода или пища, какую тропу мы можем найти или не найти. Или что найдет нас. Об этих местах ходят легенды уже четыреста лет, принц Ательберт. У меня есть причина рисковать жизнью. У тебя ее нет.
      — Знаю я эти легенды. Такие же истории рассказывают с этой стороны. Если вернуться достаточно далеко назад, то мы обычно приносили в жертву животных в долине к северу отсюда тому, кто живет в лесу.
      — Если вернуться назад достаточно далеко, то это были не животные, — заметил Алун.
      Ательберт кивнул головой, ничуть не смутившись.
      — Об этом я тоже знаю.
      — Я здесь, потому что не вижу другого выхода.
      — Тогда ты должен позволить другим сделать собственный выбор, — тихо ответил Ательберт.
      — Нет, если причины…
      — Не тебе судить о моих причинах. Скажем, ты здесь из-за своего брата, а я — из-за отца. Оставим это и поехали.
      Алун все еще колебался. Потом пожал плечами. Он сделал все, что мог. С намеком на лукавство в голосе, который узнал бы его покойный брат, он сказал:
      — Если это так, то вот он нарушает схему.
      — Не совсем, — возразил эрлинг. Они оба услышали в его голосе насмешку. — По правде говоря, я с вами одного поля ягода. Расскажу об этом позже. Давайте двигаться, пока нас не обнаружили и все не осложнилось.
      — Правда. Некоторые из разведчиков поют еще хуже меня, — сказал Ательберт.
      — Помоги нам Джад, если это так, — сказал Алун. Он протянул руку вниз, потрепал собаку по шее. — Кафал, отведешь нас домой, мой дорогой?
      И при этих словах Ательберт понял, что они не так беспомощны, как он думал, отправляясь в лес призраков вслед за этими двумя людьми, когда в нем боролись паника и решимость.
      У них был пес. Поразительно, но это могло оказаться важным.
      Они трое снова вскочили на коней, выбрались с маленькой поляны, низко пригибаясь к шеям коней, чтобы не задеть ветки. По дороге они слышали звуки. Звуки леса ночью. Ухали совы, еще какая-то птица хлопала крыльями над головой, лес трещал слева и справа, иногда громко, что-то шуршало по веткам, шелестело, дул ветер. Что еще слышал каждый из них или думал, что слышал, он оставил при себе.

* * *

      Сейнион видел, что люди стали избегать короля. Он мог это понять. Элдред, философ, любитель учений древних школ, хладнокровный изобретатель планов и уловок, человек, владеющий собой настолько, что пировал с эрлингом, подвергшим кровавой казни его отца, был охвачен яростью, подобной лесному пожару.
      Когда он зашагал прочь по береговой гальке вдоль берега, где недавно стояли корабли, его ярость была такой сильной, что казалось, его тело излучает волну жара. Лекарю следовало бояться за человека в таком состоянии; его подданным следовало опасаться за себя.
      Король все еще бродил по этой прибрежной полосе в сгущающейся тьме. Он держится близко от бьющих в берег волн, на ветру, словно вместе ветер и волны могут его охладить, думал Сейнион. Он знал, что этого не произойдет. Они получили известия от высланных на поиски разведчиков. Принц Ательберт отправился в лес.
      Страх ясно чувствовался в людях, которые доложили об этом; четверо измученных всадников на своих конях ждали приказа, которого они не посмели бы ослушаться, но даже представить себе не могли, как его выполнить. Приказ так и не был отдан.
      Вместо этого Элдред постоял, стараясь взять себя в руки, а затем резко повернулся и ушел туда, где и сидел, отвернувшись от всех остальных, глядя в темнеющее море под первыми звездами на небосводе. Восходила голубая луна.
      Сейнион пошел за ним.
      Никто другой этого бы не сделал, и священник чувствовал страх, окутывающий остаток этого дня, нарастающий в нем самом. Ему казалось, что он запутался в сетях, в рыбацких сетях горя.
      Он намеренно дал знать о своем приближении, поддевая ногами камни. Элдред не оглянулся, остался на месте, глядя на воду. Вдали, за пределами досягаемости взгляда, но не корабля, лежали берега Фериереса. Карломан отобрал берег у каршитов весной, после двухлетней кампании. Спорная, ненадежная береговая линия. Всегда была такой. Все ненадежно, подумал Сейнион. Он вспомнил пожар во дворе дома в Бринфелле.
      — Ты знаешь, — спросил Элдред, не оборачиваясь, — что в Родиасе в дни его славы были бани, где могли мыться три сотни человек в прохладной воде, и столько же в подогреваемом бассейне, и еще столько же могли лежать и наслаждаться вином и едой?
      Сейнион заморгал. У короля был такой голос, словно он вел непринужденную беседу. Словно они и сами возлежали и наслаждались покоем. Он осторожно ответил:
      — Мой господин, я действительно об этом слышал. Но никогда там не был, конечно. Ты видел это сам, когда путешествовал со своим отцом-королем?
      — Видел руины. Анты разрушили Родиас четыреста лет назад. Бани не уцелели. Но можно понять… что они сумели построить. Здесь тоже есть руины, сохранившиеся с тех времен, когда родиане забирались так далеко. Возможно, я когда-нибудь тебе покажу.
      Сейниону показалось, что он понимает, к чему все это говорится. Люди по-разному реагируют на горе.
      — Жизнь была тогда… другой, — согласился он, по-прежнему осторожно. Это было трудно; перед его мысленным взором горел пожар. Здесь ветер дул сильно, но был приятным, не холодным. Он дул с востока.
      — Мне было восемь лет, когда отец взял меня в паломничество, — продолжал Элдред. Тем же ровным, небрежным тоном. Он не оборачивался. Сейниону пришло в голову, что следует удивиться, откуда король узнал, кто именно подошел к нему. Или он узнал его походку? Или просто понимал, что никто другой не подойдет именно сейчас? — Конечно, я был взволнован и нетерпелив, — продолжал Элдред, — но то, что ты сейчас сказал… что жизнь тогда была другой… это мне было ясно, хотя я и был тогда молод. По пути, в одном из городов на севере Батиары, где у антов когда-то был собственный двор, мы видели храмовый комплекс. Четыре или пять зданий. В одном из них имелась мозаика, изображающая двор Стратига — императора Сарантия.
      — Валерия Третьего. Они прозвали его Золотым.
      Элдред кивнул.
      — Вот это был правитель! — сказал он. Волна разбилась о берег и отхлынула, вскипая среди камней. — Это можно было увидеть на той стене. Вокруг него стояли придворные. Одежда на них, драгоценности… само место, где они стояли. То место, которое они занимали. В жизни. Чтобы творить. Никогда их не мог забыть.
      — Он был великим правителем во всех отношениях, — согласился Сейнион.
      Он поддерживал этот разговор. А в глубине его сознания плыли ладьи, подгоняемые восточным ветром, и от этого сердце билось быстрее.
      — Я читал одну-две летописи, да. Пертений, Колодий. На другой стене помню еще одну мозаику, похуже, как мне кажется. Более ранний император, его предшественник. По-моему, он заново отстроил тамошнее святилище. Он там тоже изображен, на противоположной стене. Я помню, что она на меня не произвела столь сильного впечатления. Она выглядела совсем иначе.
      — Вероятно, разные мастера, — заметил священник.
      — Ты считаешь, что короли зависят от этого? От своих художников.
      — Пока они живы — нет, мой господин. После — возможно, от художника зависит, какими их будут помнить.
      — А что люди будут помнить о… — Элдред резко осекся, снова заговорил уже другим тоном: — Нам не следовало забывать его имя, — пробормотал он. — Он построил Святилище Джада в Сарантии, Сейнион. Как мы могли забыть?
      — Забвение — часть нашей жизни, мой господин. Иногда это благословение, иначе мы бы не смогли пережить свои потери.
      — Это другое.
      — Да, мой господин.
      — Я говорил о банях. У нас мало места и нет времени построить нечто подобное.
      Он говорил это, вспомнил Сейнион, за высоким столом после пиршества прошлой ночью. Всего лишь прошлой ночью. Он сказал:
      — Не всем нам предназначено строить бани и выкладывать мозаики, мой господин.
      — Я это знаю. Конечно, знаю. Это… недостойно, чувствовать их отсутствие?
      Не такой беседы Сейнион ожидал. Он задумался.
      — Мне кажется… необходимо так чувствовать. Иначе мы не станем стремиться построить мир, который позволит нам их иметь.
      Теперь замолчал Элдред.
      — Знаешь, я собирался съездить с Ательбертом и с его братом в Родиас. В такое же путешествие. Чтобы снова увидеть великий город, поцеловать перстень патриарха. Вознести молитвы в Великом Святилище. Я хотел, чтобы мои сыновья увидели его и запомнили, как я.
      — Ты вел войны, мой господин.
      — Мой отец возил меня туда.
      — Мой господин, я одних лет с тобой и жил в одно с тобой время. Я не считаю, что тебе есть в чем себя упрекнуть.
      Тут Элдред обернулся. Сейнион увидел его лицо при свете сумерек.
      — Увы, ты ошибаешься, священник. Я очень во многом себя упрекаю. Моя жена хочет покинуть меня, а мой сын ушел.
      Они прибыли к месту назначения. У каждого человека своя дорога к таким местам. Сейнион сказал:
      — Королева стремится вернуться домой, к богу, мой господин. А не покинуть тебя.
      Элдред слегка скривил рот.
      — Это недостойно, добрый клирмк. Умно, но не мудро. Сингаэльская игра слов, я бы оказал.
      Сейнион вспыхнул, что случалось нечасто.
      — Мы не можем всегда быть мудрыми, мой господин. Я первый скажу, что не отличаюсь мудростью.
      Теперь Элдред поднялся и встал спиной к морю. Он сказал:
      — Я мог бы разрешить Ательберту повести этот отряд вчера ночью. Мне не было необходимости быть здесь.
      — Он об этом просил?
      — Это не в его правилах. Но он сумел бы справиться с этим. Я только что оправился от приступа лихорадки. Мне не нужно было ехать. Мне следовало поручить это ему. — Его руки сжались в кулаки. — Я был так зол. Бургред…
      — Мой господин…
      — Разве ты не понимаешь? Мой сын погиб. Потому что я не позволил…
      — Не нам судить о том, что ждет впереди, мой господин! Мы не обладаем такой мудростью. Хотя бы это я знаю.
      — В том лесу? Сейнион, Сейнион, ты знаешь, куда он ушел? Ни один человек никогда…
      — Возможно, ни один человек не пытался. Возможно, пора отодвинуть старые страхи, во имя Джада. Возможно, это принесет много хорошего. Возможно… — Голос его замер. Он не видел ничего хорошего впереди. Его слова звучали фальшиво в собственных ушах. Перед его мысленным взором вставали картины пожара, здесь, у прохладного моря, где восходила луна.
      Теперь Элдред пристально смотрел на него.
      — Я был очень несправедлив. Ты мой друг и гость. Это мои личные заботы, а у тебя горе. Сын принца Оуина недаром ушел в лес призраков. Я огорчен, священник. Мы слишком медленно скакали. Нам необходимо было добраться сюда раньше, чем корабли отплыли.
      Сейнион молчал. Затем сказал, как ему следовало сказать с самого начала, с наступлением темноты:
      — Помолись вместе со мной, мой господин. Пора вечерней молитвы.
      — В моем сердце нет благочестия, — возразил Элдред. — Я не в таком состоянии, чтобы обращаться к богу.
      — Мы никогда не бываем в таком состоянии. Так мы живем в этом мире. И мы просим у бога прощения за свое несовершенство. — Теперь он ступил на знакомую почву, но он почему-то этого не чувствовал.
      — И за наш гнев?
      — И за это тоже, мой господин.
      — За горечь?
      — И за нее тоже.
      Король снова отвернулся к морю. Он стоял неподвижно, как монолит, как памятный знак, воздвигнутый на прибрежной полосе теми людьми, которые жили в давние времена и верили не в Джада и не в родианский пантеон, а в более темных богов и в силы природы: в море, в небо, в черный лес вдали.
      Сейнион снова сказал:
      — Мы не должны самонадеянно полагать, будто знаем, что нас ждет.
      — На сердце у меня темно. Ему… не следовало поступать так, как он поступил, Ательберту. У него есть… обязанности.
      Они снова вернулись к сыну. Который уже не был ребенком.
      — Мой господин, сыну великого отца необходимо проложить собственный путь в этом мире. Если ему суждено наследовать тебе и стать чем-то большим, а не только сыном Элдреда.
      Король снова обернулся:
      — Смерть не открывает никаких путей в мире. Они не смогут пройти через этот лес.
      Священник позволил голосу набрать силу. Опыт всей жизни. Так много бесед он вел с охваченными горем и страхом людьми.
      — Мой господин, я могу сказать тебе, что Алун аб Оуин — один из самых способных людей, которых я знаю. Эрлинг — нечто гораздо большее, чем слуга. И я наблюдал в эти минувшие сутки за принцем Ательбертом и восхищался им. Теперь я буду уважать его за храбрость.
      — Вот как! И ты скажешь это его матери, когда мы вернемся в Эсферт? Каким это будет для нее утешением!
      Сейнион вздрогнул. Позади них люди собирали хворост, зажигали на берегу ночные костры. Они останутся здесь до утра. Отряд измотан, голоден, но они должны ощущать гордость, глубокое удовлетворение тем, что совершили. Эрлингов прогнали, заставили бежать, и три десятка пиратов погибло на земле англсинов. Эта история разнесется повсюду, перелетит через эти темные воды к Фериересу, Каршу, на восток, к самому Винмарку и дальше.
      Для Элдреда Англсинского этот день мог бы стать триумфом, достойным песни под арфу и празднеств после траура по графу. Для сингаэлей все может быть наоборот.
      — Помолись вместе со мной, — повторил он. Должно быть, что-то такое прозвучало в его голосе, резкая настойчивость. Элдред смотрел на него в угасающем свете дня. Дул ветер.
      Сегодня ночью он наполняет паруса эрлингов. Сейнион видел их мысленным взором, украшенные драконами носы кораблей, разрезающие черную воду, поднимающиеся и опускающиеся. С жаждущими мести мужчинами на борту. Он пережил подобные набеги столько раз в течение многих лет. Он видел Энид, и огонь окаймлял его мысленные картинки, потом проникал в них, и Бринфелл горел, а она погибала.
      С тех пор как его жену опустили в землю позади святилища в Льюэрте, в том месте, откуда было видно и слышно море, он никогда не молился только об одном: о жизни тех, кого любил. Но он видел ее, видел всех в Бринфелле, и ладьи на воде, подобные клинкам, которые приближались.
      Взгляд Элдреда смущал его, словно король читал его мысли. Он был к этому не готов. Его роль заключалась в том, чтобы нести утешение.
      Элдред сказал:
      — Я не могу послать корабли из Дренгеста наперехват, друг мой. Они слишком далеко уплывут к тому времени, как мой приказ придет в крепость, а если мы ошибаемся и эрлинги отправились не на запад…
      — Я знаю, — ответил Сейнион. Конечно, он знал.
      — Мы ведь даже не союзники, мой господин. Твои солдаты на Реденской Стене охраняют ее от набегов сингаэлей…
      — Чтобы держать вас за стеной, да. Но дело не в этом. Я бы это сделал после вчерашней ночи. Но мои корабли слишком новые, наши моряки только знакомятся друг с другом и с кораблями. Может быть, они сумеют перекрыть пути, если эрлинги повернут сегодня домой, но…
      — Но они не смогут поймать их по дороге на запад. Я это знаю.
      Некоторое время они молчали. Сейнион думал о ладьях, которые плывут где-то далеко. Волны прибоя накатывали и отбегали с грохотом, звучали голоса людей у них за спиной на прибрежной полосе, шумел лагерь, дул ветер в ночи. “Трех вещей всегда боится мудрый человек: ярости женщины, языка глупца, кораблей с драконами на носу”.
      — Брин ап Хиул убил Вольгана, Сейнион. Он и его воины — великолепные бойцы.
      — Брин стар, — ответил Сейнион. — Как и большая часть его воинов. Та битва была двадцать пять лет назад. Их некому предупредить. Возможно, их там даже нет сейчас. Твои люди сказали, что здесь стояло пять кораблей. Ты знаешь, сколько человек на них, даже без тех, которых вы убили.
      — Что мне сказать?
      Каким-то образом они поменялись местами .Он пришел сюда, чтобы утешить. Возможно, он и утешил; возможно, для некоторых людей это единственный способ получить утешение.
      — Ничего, — ответил он.
      — Тогда будем молиться. — Элдред заколебался, но это была пауза на обдумывание, а не неуверенность. — Сейнион, мы сделаем все, что сможем. Пошлем корабль к Оуину в Кадир. Они поплывут к нему под флагом перемирия с письмом от меня и с письмом от тебя. Скажи ему, что задумал его сын. Он может перехватить отряд эрлингов на обратном пути к морю, если они действительно отправились к вашим берегам. А я пошлю весточку на север, к Реденской Стене. Они смогут передать сообщение на другую сторону. Там будет кому его получить?
      — Понятия не имею, — сказал Сейнион.
      Так и было. Что происходит на тех землях за Стеной, покрыто мраком и туманом, туда не простиралась власть короля. Долины и черные холмы хранили свои тайны. Он подумал о другом. “На обратном пути к морю”.
      Если эрлинги будут возвращаться, значит, в Брин-фелле все кончено. А он здесь, знает это, видит это и не может сделать ничего большего, чем… ничего не может сделать. Он понимал, почему Алун отправился в лес. Оставаться на месте невыносимо, от этого может сердце разорваться.
      Он будет молиться за Ательберта и за сына Оуина в лесу, но не за тех, которых любит сильнее всех. Однажды он это делал, молился за нее, вкладывал в слова все силы своего существа, прижимая ее к себе, но она умерла.
      Он чувствовал взгляд Элдреда. И приказал себе быть достойным своего сана. Король потерял друга всей жизни, а его сын ушел.
      — Они могут пройти… этот лес, — снова повторил он. Элдред покачал головой, но теперь уже спокойно.
      — Джад в милости своей благословил меня еще одним сыном. Я тоже был младшим сыном, вспомни, а мои братья погибли.
      Сейнион посмотрел на собеседника, потом дальше, в море. На этой продуваемой ветром полоске он сделал знак солнечного диска, с которого начиналась молитва. Король опустился на колени перед ним. Ниже на берегу, где горели костры, воины отряда увидели это и один за другим опустились на колени, чтобы вместе совершить вечернюю молитву, которую поют в тот час, когда Джад, бог Солнца, начинает свое путешествие в холоде под миром и ведет битву с темными силами и злыми духами, стремясь сдержать как можно большую их часть, чтобы они не добрались до его смертных детей, пока свет не придет к ним снова на рассвете.
      Сдержать большую их часть. Не всех.
      Таков порядок в этом мире, что мужчины и женщины никогда полностью не защищены от тех сил, которые могут охотиться за ними и настигнуть их в темноте.

Глава 13