Догадка, рискованный ход, бросок костей на стол в таверне среди кувшинов с вином. Он не знал заранее, что скажет это. Понятия не имел, откуда взялся этот вопрос.
      Она снова рассмеялась. На этот раз другим смехом. Потом замолчала, глядя на него своими жесткими глазами. Берн ждал, сердце его продолжало сильно биться.
      Йорд внезапно прошла вперед, мимо него, к столу на середине комнаты, шагая слишком широко для женщины. Он уловил ее запах, когда она прошла мимо: сосновая смола и что-то еще, запах животного. Она выбрала какие-то травы, бросила их в миску, взяла ее, вернулась к столу в задней части комнаты за чем-то, лежащим на нем рядом со стулом, и это тоже положила в миску. Он не видел, что именно. Стоя к Берну спиной, начала деревянным пестом бить и растирать содержимое миски.
      Потом вдруг сказала:
      — Ты не думал о том, что будешь делать, сын Торкела, сын Фригги? Ты просто украл коня. На острове. Так?
      Уязвленный Берн ответил:
      — Разве твое колдовство не должно открыть тебе мои мысли или их отсутствие?
      Она снова рассмеялась. Потом бросила на него быстрый взгляд через плечо. Глаза ее ярко блестели.
      — Если бы я умела читать мысли и знала будущее человека, который только что вошел ко мне в комнату, я бы не сидела в лесу на острове Рабади, в доме с протекающей крышей. Я бы жила в палатах Кьяртена Видурсона в Хлегесте, или в Фериересе, или даже у императора Сарантия.
      — Джадиты? Они бы сожгли тебя за языческое колдовство.
      Она продолжала забавляться и продолжала растирать травы в каменной миске.
      — Не сожгли бы, если бы я правильно предсказывала им будущее. Правители хотят знать будущее, не важно, верят они в бога Солнца или нет. Даже Элдред с радостью принял бы меня, если бы я могла посмотреть на любого человека и узнать все о нем.
      — Элдред? Нет, он бы этого не сделал.
      Она снова бросила на него взгляд.
      — Ты ошибаешься. Он жаждет знаний, как и всего остального. Твой отец, возможно, догадывался об этом, если отправился совершать набеги на англсинов.
      — А он отправился туда? — спросил Берн, не успев сдержаться.
      И услышал ее смех; на этот раз она даже не оглянулась на него.
      Йорд снова подошла к ближнему столу и взяла какую-то бутылку. Налила густой, тягучей жидкости в миску, помешала, затем снова вылила все в бутылку. Берн все еще боялся, наблюдая за ней. Это была магия. Он впутался в магию. В колдовство. Сейт. Черный как ночь, как повадки женщин в темноте. Но ведь это его собственный выбор. Он за этим пришел сюда. И, кажется, она что-то делала.
      У очага что-то шевельнулось. Он быстро взглянул туда. Невольно сделал шаг назад, у него вырвалось проклятие. Что-то длинное скользнуло по полу под ближайший стол. И исчезло за шкафом у стены.
      Ясновидящая проследила за его взглядом, улыбнулась.
      — А! Ты видел моего нового друга? Мне сегодня привезли змея, на корабле с юга. Говорят, у него пропал яд. Я дала ему укусить одну из девушек, чтобы убедиться. Мне нужен змей. Когда они меняют кожу, меняются миры, ты это знал?
      Он не знал. Конечно, он этого не знал. Он не отрывал глаз от деревянного шкафа. Там ничего не шевелилось, но змей лежал там, свернувшись у стены. Теперь Берну стало слишком жарко, он чувствовал запах собственного пота.
      — Пей, — приказала она.
      Никто не заставлял его приходить сюда. Берн взял у ясновидящей бутылку. На трех пальцах Йорд были надеты кольца. Он выпил. Жидкость оказалась густой от трав, глотать было трудно.
      — Только половину, — быстро предупредила вёльва. Берн остановился. Йорд взяла бутылку и осушила ее до дна. Поставила обратно на стол. Тихо что-то произнесла, он не расслышал. Снова повернулась к нему.
      — Раздевайся. — Он уставился на нее. — Куртка не купит тебе будущее или подсказку от духов, но молодой мужчина всегда может предложить в жертву кое-что еще.
      Он сначала не понял, потом понял.
      Огонек в ее холодности. Она, должно быть, старше его матери, покрыта морщинами, с обвислой, плоской грудью под темно-красным одеянием. Берн зажмурился.
      — Мне нужно получить твое семя, Берн Торкельсон, если ты хочешь получить силу сейта. Тебе требуется нечто большее, чем знание ясновидящей, и еще до рассвета, не то тебя найдут и разрубят на куски, прежде чем позволят тебе умереть. — Ее взгляд был безжалостным. — Ты знаешь, что это правда.
      Он это знал. У него пересохло во рту. Он смотрел на нее.
      — Ты его тоже ненавидела?
      — Раздевайся, — повторила она.
      Он стянул через голову рубаху.
      Это, должно быть, сон, все это. Но это не было сном. Он снял сапоги, опираясь на стол. Она смотрела, не отрывая глаз, очень ярких, очень голубых. Его рука на столе задела череп. Он с опозданием понял, что череп не принадлежал человеку. Вероятнее всего — волку. Это его не утешило.
      Она здесь не для того, чтобы утешать. Он находится в другом мире или на пороге другого мира — мира женщин, на пути к знанию женщин. Тени и кровь. Змей в комнате. На корабле с юга… Они совершили сделку в запрещенное время, до похоронных обрядов. Почему-то ему казалось, что здешних обитательниц это не волнует. “Говорят, у него пропал яд”. Он теперь чувствовал в своих жилах действие напитка.
      — Продолжай, — сказала ясновидящая. Она смотрела на него. Женщина не должна так смотреть, подумал Берн, снова ощутив привкус страха. Он поколебался, потом снял штаны и остался перед ней голым. Расправил плечи. Увидел ее улыбку, тонкогубый рот. У него слегка кружилась голова. Что она дала ему выпить? Она махнула рукой; его ноги перенесли его через комнату, к ее кровати.
      — Ложись, — велела она, наблюдая за ним. — На спину.
      Он подчинился. Он уже покинул тот мир, где все было так, как должно быть. Он почувствовал это, когда украл коня покойника. Она прошлась по комнате, гася пальцами или задувая свечи и лампы, так что остался только красный свет от очага у дальней стены. Почти в полной темноте ему стало легче. Она вернулась, встала у кровати, где он лежал — темный силуэт на фоне огня, — глядя на него сверху. Медленно протянула руку — он увидел это движение — и прикоснулась к его мужской плоти.
      Берн снова зажмурился. Он думал, что ее прикосновение будет холодным, как старость, как смерть, но это оказалось не так. Она сдвинула пальцы вниз, потом снова вверх, потом опять, медленно, вниз. Он почувствовал возбуждение, несмотря на страх, даже скорее ужас. Кровь шумела в ушах. Напиток? Это не было похоже на возню с Элли или Анридой на стерне в поле после уборки урожая, на соломе, в сарае при лунном свете.
      Это не было похоже ни на что.
      — Хорошо, — прошептала вёльва, потом повторила это слово еще раз. Ее рука продолжала двигаться. — Необходимо, чтобы ты отдал свое семя. У тебя есть для меня дар.
      Ее голос снова изменился, стал более низким. Она убрала руку. Берн задрожал, продолжал лежать с плотно закрытыми глазами, услышал шорох — это она сбросила одежду. Он внезапно подумал о том, где сейчас змей; но прогнал от себя эту мысль. Кровать прогнулась, он почувствовал на плечах ее ладони, колено у одного бедра, потом у второго, ощутил ее запах — а затем она оседлала его сверху, без колебаний, и резко приняла его в свои ножны.
      Берн ахнул, услышал, как у нее тоже вырвался стон. И при этом он понял, неожиданно, без предупреждения, что здесь он обладает властью. Даже в этом колдовском месте. Ей необходимо то, что он может дать. И это понимание, похожее на морской прилив, подхватило его сильнее, чем могло бы любое другое желание, когда эта женщина — колдунья, вёльва, ведунья, ясновидящая, как ее ни назови, — начала раскачиваться над ним, тяжело дыша. Потом она выкрикнула имя — не его имя, — ее бедра задергались спазматически. Он заставил себя открыть глаза, увидел ее запрокинутую голову, широко открытый рот. Теперь она тоже закрыла глаза и бурно скакала на нем верхом, подобно ночному коню из своих темных сновидений; и наступил момент, когда она забрала себе, после его резкого, мучительного спазма, то семя, которое, по ее словам, было ей необходимо, чтобы сотворить колдовство в ночи.
 
      — Одевайся.
      Она слезла с его тела и с кровати. Ни малейшего промедления, никакой паузы. Голос ее снова звучал резко и холодно. Она надела одежду, подошла к ближней стене дома и трижды сильно в нее стукнула. Снова взглянула на него, таким же мрачным взглядом, как раньше, словно той женщины, которая была над ним несколько минут назад, с закрытыми глазами и прерывистым дыханием, никогда не существовало на свете.
      — Ведь ты не хочешь, чтобы тебя увидели голым другие, когда войдут.
      Берн встал. Пока он поспешно натягивал одежду и сапоги, она подошла к очагу, взяла лучину и начала снова зажигать лампы. Не успели они все загореться, не успел он натянуть верхнюю рубаху, как наружная дверь открылась и вошли четыре женщины, быстрыми шагами. У него возникло ощущение, что они старались застать его врасплох, пока он не успел одеться. А это значило, что они…
      Он вздохнул. Он не знал, что это значило. Он заблудился здесь, в этой хижине, в этой ночи.
      Одна из женщин принесла темно-синий плащ. Она подошла с ним к вёльве, набросила его ей на плечи и застегнула на плече серебряной крученой пряжкой. Две других, обе немолодые, занялись лампами. Последняя начала готовить на столе другую смесь, в другой миске. Никто не произнес ни слова. Берн не видел той девушки, которая разговаривала с ним у дома.
      После того как они вошли и бросили на него быстрый взгляд, ни одна из женщин не подавала виду, что знает о его присутствии. Мужчина, он ничего не значит. Но только что он имел значение, не так ли? Ему хотелось об этом сказать. Берн просунул голову и руки в рубаху и стоял возле смятой постели. Теперь ему почему-то совсем не хотелось спать, он чувствовал себя бодрым — что-то в питье, которое Йорд ему дала?
      Та женщина, которая готовила смесь, вылила ее в кубок и отнесла его ясновидящей, которая залпом осушила его, скорчив гримасу. Подошла к поленьям перед столом в глубине комнаты. Женщины, поддерживая ее с двух сторон, помогли ей взобраться, а затем усесться на стул наверху. Теперь по всей комнате горели огни. Вёльва кивнула головой.
      Четыре женщины запели на языке, неизвестном Берну. Одна из ламп у кровати внезапно погасла. Берн почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Это был сейт, колдовство, а не просто предсказание судьбы. Ясновидящая закрыла глаза и сжала подлокотники тяжелого кресла, словно опасаясь, что ее может унести прочь. Одна из женщин, не прекращая пения, зажгла погасшую лампу. На обратном пути она на мгновение остановилась возле Берна. Сжала его ягодицы одной рукой, не говоря ни слова, даже не глядя на него. Затем опять присоединилась к остальным, стоящим перед креслом на столе. Ее жест, небрежный и властный, был точно таким же, как жест воина в таверне, тискающего проходящую мимо его скамьи служанку. Берн покраснел. Сжал кулаки. Но в этот момент ясновидящая заговорила со своего высокого кресла, не открывая глаз, сжимая подлокотники кресла, высоким голосом — совсем не похожим на прежний. Но она произносила слова, которые он мог понять.
 
      Они отдали ему куртку, и это было хорошо. Ночь после тепла в доме показалась Берну еще более холодной. Он шел медленно, глаза его еще не привыкли к темноте, прочь от огней поселка, деревья окружали его со всех сторон. Он пытался сосредоточиться: на том, чтобы найти дорогу, и на том, чтобы точно запомнить сказанное ему вёльвой. Ее указания были четкими. По-видимому, колдовство требует точности. Надо пройти по узкой тропинке, всего один шаг в сторону может его погубить. Он все еще ощущал действие напитка, его восприятие обострилось. В глубине души он понимал: то, что он собирался сделать, можно считать безумием, но он этого не чувствовал. Он чувствовал себя… под защитой.
      Он услышал коня раньше, чем увидел его. Волки могли сожрать луны, провозглашая конец света и гибель богов, но они пока не нашли серого коня Хальдра. Берн тихо произнес несколько слов, чтобы животное узнало его голос. Погладил гриву Гиллира, отвязал веревку от дерева и повел его обратно в поле. Голубая луна теперь стояла высоко, она убывала, ночь уже миновала свою наивысшую точку и повернула к рассвету. Ему придется поторопиться.
      — Что она велела тебе делать?
      Берн резко обернулся. Обостренное восприятие или нет, но он не слышал ничьих шагов. Если бы у него был меч, он бы обнажил его, но у него не было даже кинжала. Но голос был женский, и он его узнал.
      — Что ты здесь делаешь?
      — Спасаю тебе жизнь, — ответила она. — Возможно. А может быть, это невозможно.
      Он вышла, прихрамывая, из-под деревьев. Он не слышал ее шагов, потому что она его ждала, понял он.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Отвечай на мой вопрос. Что она велела тебе делать?
      Берн колебался. Гиллир всхрапнул, замотал головой, он теперь встревожился.
      — Сделай то, скажи это, стой здесь, иди туда, — произнес Берн. — Почему вам всем так нравится командовать?
      — Могу уйти, — мягко сказала молодая женщина. На ней все еще был капюшон, но Берн увидел, как она пожала плечами. — И, уж конечно, я не приказывала тебе раздеться и лечь в постель для меня.
      Берн залился краской. Он вдруг очень обрадовался темноте. Она ждала. Это правда, подумал он, она могла уйти, а он… остаться там же, где был минуту назад. Он представления не имел, что она тут делает, но это незнание составляло одно целое со всем остальным сегодня ночью. Он мог бы даже счесть это забавным, если бы все это не было так тесно связано с… женским колдовством.
      — Она произнесла заклинание, — в конце концов ответил он. — В том кресле, наверху, в синем плаще. Колдовское заклинание.
      — Я знаю о кресле и о плаще, — нетерпеливо возразила девушка. — Куда она тебя посылает?
      — Обратно в город. Она сделала меня невидимым для них. Я могу ехать прямо по улице, и никто меня не увидит. — Он услышал в своем голосе нотку торжества. А почему бы и нет? Это было потрясающе. — Я должен отправиться на корабль южанина — там лежат сходни, как положено он открыт для осмотра — и спуститься прямо в трюм.
      — С конем?
      Он кивнул.
      — У них есть животные. И трап опущен.
      — А потом?
      — Оставаться там до отплытия и сойти в следующем порту. Вероятно, в Фериересе.
      Он видел, что она смотрит прямо на него.
      — Невидимый? С конем? На корабль?
      Он снова кивнул.
      Она рассмеялась. Берн почувствовал, что опять краснеет.
      — Тебе это кажется смешным? Сила вашей собственной вёльвы? Женская магия?
      Девушка попыталась взять себя в руки, прижала ладонь ко рту.
      — Скажи мне, — наконец спросила она, — если тебя нельзя увидеть, как же я на тебя смотрю?
      Сердце Берна сильно стукнуло в ребра. Он провел ладонью по лбу. И обнаружил, что на мгновение потерял дар речи.
      — Ты, э, одна из них. Ты тоже — часть, э, сейта?
      Она сделала шаг к нему. Он увидел, как она покачала головой под капюшоном. Теперь она уже не смеялась.
      — Берн Торкельсон, я тебя вижу, потому что никакое заклятие на тебе не лежит. Тебя схватят, как только ты въедешь в город. Поймают, как ребенка. Она тебе солгала.
      Он глубоко вздохнул. Посмотрел на небо. Призрачная луна, ранние весенние звезды. Его руки, держащие поводья коня, дрожали.
      — Зачем ей… она сказала, что ненавидела Хальдра так же сильно, как и я.
      — Это правда. Он не был нам другом. Но Тонконогий мертв. Ей пригодится расположение того, кто теперь станет правителем. Если она тебя поймает — а им еще до полудня сообщат, что она тебя околдовала и заставила вернуться назад, — она сможет его добиться, не так ли?
      Берн больше не чувствовал себя защищенным.
      — Нам здесь нужна пища и рабочие руки, — хладнокровно продолжала она. — Нам нужно, чтобы в городе нас боялись и помогали нам. Всем вёльвам это необходимо, где бы они ни жили. Ты дал ей возможность начать заново после долгой ссоры с Хальдром. Твой приход сюда сегодня ночью был для нее подарком.
      Он подумал о женщине, нависшей над ним в постели, при свете одного лишь очага.
      — Во многих смыслах, — прибавила девушка, словно читая его мысли.
      — Она не обладает силой, у нее нет сейта?
      — Я этого не говорила. Хотя думаю — нет.
      — Нет никакого колдовства? Ничего, что может сделать человека невидимым?
      Она снова рассмеялась.
      — Если один метатель копья не сумеет попасть в цель, ты решишь, что копья бесполезны? — Было слишком темно, чтобы разглядеть выражение ее лица. Он кое-что понял.
      — Ты ее ненавидишь, — сказал Берн. — Поэтому ты здесь. Потому что… потому что она дала змею укусить тебя!
      Он видел, что она удивлена, впервые колеблется.
      — Я ее не люблю, — согласилась она. — Но я не пришла бы сюда из-за этого.
      — Тогда из-за чего? — спросил Берн почти с отчаянием.
      Снова пауза. Теперь ему хотелось, чтобы было светло. Он все еще не видел ее лица. Она сказала:
      — Мы родственники, Берн Торкельсон. Я пришла сюда из-за этого.
      — Что? — Он был ошеломлен.
      — Твоя сестра замужем за моим братом, на материке.
      — Сив замужем за?..
      — Нет, Атира замужем за моим братом Гевином.
      Он вдруг рассердился, сам не зная, почему.
      — Это не делает нас родственниками, женщина.
      Даже в темноте он увидел, что обидел ее.
      Конь снова пошевелился и легонько заржал, ему надоело стоять.
      Женщина сказала:
      — Мой дом далеко. Твоя семья — самые близкие мне люди на этом острове. Прости мою самонадеянность.
      Его семья лишилась земли, отец сослан. Он стал рабом, и ему предстоит спать в сарае на соломе еще два года.
      — При чем тут самонадеянность? — грубо спросил Берн. — Я вовсе не это имел в виду. — Он и сам не знал, что имел в виду.
      Повисло молчание. Он усиленно думал.
      — Тебя отдали в ученицы к вёльве? Сказали, что у тебя дар?
      Капюшон качнулся сверху вниз.
      — Любопытно, как часто у незамужних младших дочерей обнаруживается дар, правда?
      — Почему я никогда о тебе не слышал?
      — Нам не полагается поддерживать отношения с другими людьми, чтобы быть более независимыми. Вот почему сюда привозят девушек из дальних деревень. Все ясновидящие это делают. Но я разговаривала с твоей матерью.
      — Неужели? Что? Почему…
      Снова она пожала плечами.
      — Фригга — женщина. Атира велела мне кое-что ей передать.
      — У вас у всех есть свои хитрости, да? — Берн внезапно почувствовал обиду.
      — Неужели мечи и топоры намного лучше? — резко спросила она. Она снова смотрела на него в упор, хотя он понимал, что темнота скрывает и его лицо тоже. — Мы все пытаемся построить свою жизнь, Берн Торкельсон. И мужчины. И женщины. Иначе почему ты сейчас находишься здесь?
      Его снова захлестнула горечь.
      — Потому что мой отец — глупец, который убилчеловека.
      — А что такое его сын?
      — Глупец, который умрет раньше, чем взойдет следующая луна. Хорошенький способ построить жизнь. Полезный у тебя родственник.
      Она ничего не сказала, отвела взгляд. Он снова услышал ржание коня. Почувствовал ветер, перемену в ветре, словно ночь действительно повернула и двинулась теперь к рассвету.
      — Змей, — неловко произнес он. — Он…
      — Я не отравлена. Только больно.
      — Ты… прошла долгий путь до этого места.
      — Одна из нас караулит всю ночь снаружи. Мы дежурим по очереди, младшие. Люди приходят в темноте. Вот так я увидела тебя на коне и сказала ей.
      — Нет, я хотел сказать — сейчас. Чтобы меня предостеречь.
      — А! — Она помолчала. — Значит, ты мне веришь?
      В первый раз прозвучала нотка сомнения, печаль.
      Она предавала ради него вёльву. Он криво усмехнулся.
      — Ты смотришь прямо на меня, как ты сама сказала. Не может быть, чтобы меня было так уж сложно увидеть. Даже упившийся в стельку дружинник, свалившийся со своего коня, заметит меня, когда взойдет солнце. Да, я тебе верю.
      Она выдохнула воздух.
      — Что они с тобой сделают? — спросил он. Эта мысль только что пришла ему в голову.
      — Если обнаружат, что я была здесь? Я не хочу об этом думать — Она помолчала. — Спасибо, что спросил.
      Ему вдруг стало стыдно. Он прочистил горло.
      — Если я не поеду назад в деревню, они не узнают, что ты… предупредила меня?
      Снова раздался ее смех, неожиданный, быстрый и веселый.
      — Они, возможно, решат, что ты оказался умным сам по себе.
      Он тоже рассмеялся. Не сумел сдержаться. Понимал, что это может выглядеть как безумие, посланное богами, смех на пороге той или иной ужасной смерти.
      — Что ты собираешься делать? — спросила она. В третий раз она прочитала его мысли. Возможно, она не просто младшая дочь, в смысле дара. Берн снова пожалел, что не может как следует ее разглядеть.
      Но, как ни странно, он мог ответить на ее вопрос.
      Однажды, по крайней мере пять лет назад, его отец был в хорошем настроении, и они под вечер пошли вместе чинить расшатавшуюся дверь сарая. Торкел не всегда был пьян, и даже не слишком часто (если честно относиться к собственным воспоминаниям). В тот летний вечер он был трезв и благодушен, и доказательством такого настроения служило то, что после окончания работы они вдвоем пошли прогуляться к северной границе их земли и Торкел заговорил с единственным сыном о своей жизни. Такое случалось редко.
      Торкел Эйнарсон не был склонен к хвастовству и не любил делиться крохами советов со стола своих воспоминаний. Это отличало его от прочих эрлингов, по крайней мере от тех, кого знал Берн. Не всегда легко иметь необычного отца, хотя мальчик мог испытывать некую мрачную гордость, видя, что другие боятся Торкела не меньше, чем он сам. О нем шептались, на него указывали пальцами, осторожно, купцам, навещавшим остров. Берн видел это, он был наблюдательным ребенком.
      Другие люди рассказывали мальчику истории; он знал кое-что о деяниях своего отца. Спутник и друг самого Сигура Вольгансона до самого конца. Плавания в шторм, набеги во тьме. Бегство от сингаэлей после смерти Сигура и потери его меча. Возвращение в одиночку через земли сингаэлей, потом через просторы королевства англсинов на восточное побережье и, наконец, домой, по морю в Винмарк и на этот остров. С набегами покончено.
      — Я вспоминаю такую ночь, как эта, давно это было, — сказал его отец, прислонившись к валуну, отмечающему границу их земли. — Мы ушли слишком далеко от лодок, и нас окружили — личная гвардия Кутберта, его лучшие люди — между лесом и рекой.
      Кутберт был королем англсинов в те годы, когда Торкел совершал набеги вместе с Вольганом. Это Берн знал.
      Он помнил приятные минуты, такие, как эта, когда они с отцом были вместе: заходит солнце, воздух теплый, его отец добрый и разговаривает с ним.
      — Сигур в ту ночь сказал нам кое-что. Он сказал, что бывают минуты, когда для того, чтобы выжить, ты можешь сделать только одну-единственную вещь, какой бы невероятной она ни казалась, и ты должен действовать так, будто это возможно. Единственный шанс, который у нас был, заключался в том, что враг был слишком уверен в победе и не выставил дозорных на случай ночного прорыва. — Торкел посмотрел на сына. — Ты понимаешь, что все выставляют ночных дозорных? Это самое основное в армии. Безумие не сделать этого. Они должны были их выставить, не было ни одного шанса, что они этого не сделали. Берн кивнул.
      — Поэтому мы помолились Ингавину и бросились на прорыв, — безразличным голосом продолжал Торкел. — Человек шестьдесят — люди с двух кораблей — против двухсот, по крайней мере. Атака вслепую в темноте, некоторые из нас на краденых лошадях, некоторые пешком, никакого порядка, только быстрота. Все дело было в том, чтобы добраться до их лагеря и прорваться сквозь него — захватить еще коней на бегу, если удастся, — а потом бежать к кораблям, стоящим в двух днях пути оттуда.
      Тут Торкел сделал паузу, глядя на летние поля и лес за ними.
      — У них не было дозорных. Они ждали утра ,чтобы разгромить нас, большинство из них спали, некоторые еще пели и пили. Мы убили тридцать или сорок человек, добыли коней для наших пеших воинов, взяли в заложники двух танов. Слепая удача, мы не могли увидеть в темноте, кто они. И обменяли их у Кутберта на следующий день на свою свободу — на возможность добраться до кораблей и уплыть.
      Тут он усмехнулся, вспомнил Берн, в рыжую бороду. Его отец редко улыбался.
      — Англсины на западе подняли мятеж против короля Кутберта после этого, и тогда Ательберт стал королем, затем Гадемар и Элдред. Совершать набеги стало сложнее, а потом Сигур погиб в Льюэрте. Именно тогда я решил осесть на земле. И всю оставшуюся жизнь чинить сломанные двери.
      Сначала ему пришлось бежать, в одиночку, пешком, через две разные страны.
      “Ты должен действовать так, будто это возможно”.
      — Я собираюсь переправиться на материк, — тихо ответил Берн девушке в той темноте у леса.
      Она стояла неподвижно.
      — Украдешь лодку?
      Он покачал головой.
      — Коня не возьмешь в такую лодку, с которой возможно управиться в одиночку.
      — Ты не хочешь бросать коня?
      — Не хочу.
      — Значит?..
      — Поплыву, — сказал Берн.
      — Ясно.
      Он улыбнулся, но знал, что она не видит улыбку. Она несколько мгновений молчала.
      — Ты умеешь плавать?
      Он покачал головой.
      — Не так далеко.
      Герои подходят к порогу, к тем мгновениям, которые делают их героями, и еще они умирают молодыми. Ледяная вода, конец зимы, скалистый берег Винмарка невероятно далеко, на той стороне пролива, едва различимый при свете дня, если не опустился туман, но не сейчас.
      Что за герой, если у него никогда не было шанса что-нибудь сделать? Если он умер у первого порога?
      — Думаю, конь может меня донести, — сказал он. — Я буду.. — поступать так, будто это возможно. — Он чувствовал, как меняется его настроение, как его охватывает неизвестность при этих словах. — Обещай мне, что в море не будет чудовищ.
      — Хотелось бы, чтобы это было в моих силах, — ответила девушка.
      — Ну, это честный ответ, — заметил он. И снова рассмеялся. На этот раз она не смеялась.
      — Будет очень холодно.
      — Конечно, будет. — Он поколебался. — Ты… что-нибудь видишь?
      Она поняла, что он имеет в виду.
      — Нет.
      — А под водой? — Он старался говорить шутливо. Она покачала головой.
      — Не знаю. Извини. Я… скорее младшая дочь, чем ясновидящая.
      Снова молчание. Ему пришло в голову, что стоило бы начать бояться. Ночное море, плыть прямо в черноту…
      — Мне передать что-нибудь твоей матери?
      Ему это не пришло в голову. Ничего такого. Теперь он подумал об этом.
      — Лучше пусть думают, что ты меня не видела. Будто я сам все сообразил. И погиб из-за этого в море.
      — Может быть, и не погибнешь.
      По ее голосу не похоже, что она в это верит. Ее привезли из Винмарка через пролив на гребной лодке. Она знала пролив, его течения и холод, даже если в нем нет чудовищ.
      Берн пожал плечами.
      — Будет так, как решат Ингавин и Тюнир. Поколдуй, если умеешь. Помолись за меня, если не умеешь. Возможно, мы еще встретимся. Спасибо за то, что пришла. Ты спасла меня от… одной неприятной смерти, по крайней мере.
      Ночь уже перевалила за середину, и ему еще предстояло довольно далеко добираться до берега, ближайшего к материку. Он больше ничего не сказал, и она тоже. Ему казалось, он видит, как она смотрит на него в темноте. Берн вскочил на коня, которого не захотел оставить для погребальных обрядов Хальдра Тонконогого, и ускакал.
      Незадолго перед тем, как он добрался до берега к юго-востоку от леса, он вспомнил, что не знает имени своей спасительницы и не имеет четкого представления о том, как она выглядит. Едва ли это имеет значение; если они встретятся снова, то это, вероятно, произойдет в потустороннем мире, где обитают души.
      Он обогнул мрачную темноту соснового бора и выехал на каменистый берег у воды: скалистый и дикий, открытый ветрам, никаких лодок, никаких рыбаков в ночи. Морской прибой, его тяжелый грохот, соль на лице, никакой защиты от ветра. Голубая луна на западе, теперь у него за спиной, белая луна сегодня взойдет только на рассвете. В океанской воде будет темно. Одному Ингавину известно, какие твари могут караулить его, чтобы утащить под воду. Он не бросит коня. Не вернется обратно. Приходится делать то, что осталось, и действовать так, будто это возможно сделать. Тут Берн вслух проклял отца за то, что тот убил человека и сделал такое с ними всеми: с его сестрами, и матерью, и с ним самим, — а потом заставил коня войти в полосу прибоя, белую там, где волны бились о камни, и черную дальше, под звездами.

Глава 2