Ингавин и Тюнир, среди многого прочего, были, прежде всего, жнецами душ, и вороны, летящие за ними, эти птицы поля битвы и знамен, были символами такой жатвы.
      Как и кровавый орел: жертвоприношение и послание. Побежденного короля или военачальника раздевали догола под священным небом, бросали лицом в истоптанную землю. Если он еще не умер, его держали сильные воины, или веревки, привязанные к колышкам, вбитым в землю, или и те и другие.
      Его спину разрезали вдоль длинным ножом или топором, потом края кровавой раны разводили в стороны, ломая ребра с каждой стороны, а легкие вытаскивали наружу в образовавшееся отверстие. Их раскладывали на торчащих ребрах наподобие сложенных крыльев орла — кровавое жертвоприношение богу.
      Говорили, что Сигур Вольгансон, Вольган, так быстро и точно выполнял этот ритуал, что некоторые из его жертв еще некоторое время оставались живыми с открытыми взорам богов легкими.
      Ивару пока не удавалось этого добиться. Справедливо отметить, что у него было меньше возможностей, чем у деда за долгие годы его набегов. Времена изменились.
      Времена изменились. Бургред Денфертский, яростно проклиная себя за беспечность, тем не менее понимал, что ни один из других военачальников не взял бы с собой больше семи-восьми воинов, чтобы проверить слухи о корабле или кораблях, замеченных у побережья. Он взял шесть человек. Двое из них — новички, он воспользовался вылазкой на юг, чтобы оценить, чего они стоят.
      Трое из этих людей погибли. Их оценка потеряла всякий смысл. Но теперь никто не совершал набегов на побережье англсинов. Как Бургред мог ожидать найти то, что нашел, — или то, что нашло его маленький отряд сегодня ночью? У Элдреда вдоль всего побережья стоят крепости, а между ними — сторожевые башни, постоянная армия, и — этим летом, впервые — начали строить настоящий флот.
      Сами эрлинги этого поколения были другими: они обосновались на восточных землях, половина из них (или около того) даже стала джадитами, наполнив свои паруса ветром новой веры. Времена изменились, люди изменились. Те, кто продолжал бороздить моря на кораблях с драконом на носу в погоне за сокровищами святилищ, выкупом и рабами, теперь плавали в Ферие-рес или на восток. Бургред понятия не имел (и не интересовался), что они там находили.
      Земли короля Элдреда хорошо защищены — вот что имеет значение. И если кто-то из эрлингов помнит этого короля как загнанного беглеца на холодных болотах — ну, эти эрлинги покорно теперь присылают своих воинов или сыновей с данью в Эсферт и опасаются гнева Элдреда, если дань опаздывает.
      Но ни одна из этих неопровержимых истин не могла помочь сейчас Бургреду.
      Стояла ночь. Летние звезды, океанский ветер, прибывающая голубая луна. Они разбили лагерь на открытом месте, на расстоянии меньше дневного перехода на конях от Эсферта, между крепостью Дренгест, где находится новая верфь, и сторожевой башней на западе. Он мог бы добраться до любого из этих мест, но он тренировал людей, проверял их. Ночь была теплая, ласковая. Была.
      Двое часовых предупредили их криком, как положено. Вспоминая об этом, Бургред решил, что он со своими людьми так же застал врасплох отряд эрлингов, как застали врасплох их самих. К несчастью, эрлингов было двадцать человек — почти половина корабля, — и они оказались опытными воинами. Даже слишком опытными. Прозвучали резкие команды, их услышали и выполнили в ночной стычке. Бургред очень быстро понял, откуда эти люди, и смирился с тем, что жизнь и судьба приготовили для них этой ночью.
      Он приказал своим людям бросить оружие, но не раньше, чем двое караульных и один из их отряда — Ото, он был хорошим человеком, — сложили головы. Нет большего позора, чем сдаться десятку наемников из Йормсвика, у которых хватило безумия оказаться на берегу так близко от Эсферта. Он понятия не имел, почему они здесь: наемники слишком прагматичны, чтобы ввязываться в такие безрассудные набеги, каким мог стать этот. Кто заплатил им достаточно денег, чтобы они пошли на это? И почему?
      Во всем случившемся было слишком мало смысла. И не стоила эта загадка гибели новых людей, пока он будет стараться ее разгадать. Лучше сдаться, как ему это ни противно, позволить им обменять их у Элдреда на серебро и безопасный проход туда, куда они направляются.
      — Мы сдаемся! — громко крикнул он и бросил свой меч на залитую лунным светом траву. Они его должны понять. Их языки заимствовали слова друг у друга, и пожилые разбойники из Йормсвика, должно быть, много раз бывали здесь в молодости. — Вы сделали несказанную глупость, когда пришли сюда, но иногда безумие вознаграждается, ибо нам неведомы причины поступков Джада.
      Самый могучий из эрлингов — его глаза скрывал шлем — ухмыльнулся и сплюнул.
      — Джад, говоришь? Не думаю. Твое имя? — прохрипел он. Он уже понял, в чем дело.
      Нет причин скрывать имя. В сущности, весь смысл заключался в его имени и в том, чего оно стоит. Оно должно спасти жизнь ему и трем уцелевшим воинам. Это наемники.
      — Я — Бургред, граф Денфертский, — ответил он. — Командир войска короля Элдреда и его личной гвардии.
      — Ха! — взревел стоящий перед ним великан. Остальные разразились смехом и криками, хриплыми и торжествующими, словно не верили в свою удачу. Они его знали. Конечно, знали. И эти опытные люди также знали, что Элдред заплатит, чтобы вернуть его. Бургред снова выругался про себя.
      — Что вы здесь делаете? — сердито спросил он. — Разве вы не знаете, как мало можно взять теперь на этом берегу? Когда это мужчины из Йормсвика начали продаваться за мелкую монету и идти на верную гибель?
      Он всю жизнь провел, сражаясь с ними, и изучил их. Он почувствовал их колебание.
      — Нам сказали, что Дренгест можно взять, — в конце концов ответил стоящий перед ним человек.
      Бургред заморгал.
      — Дренгест? Ты смеешься надо мной.
      Последовало молчание. Они над ним не смеялись.
      Бургред расхохотался.
      — Какой глупец вам это сказал? Какие глупцы его слушали? Вы уже видели Дренгест? Должны были видеть.
      Эрлинг воткнул меч в землю, снял шлем. Его длинные желтые волосы прилипли ко лбу.
      — Я его видел.
      — Ты понимаешь, что там почти сотня воинов, не считая остальных людей в его стенах? Ты видел стены? Видел строящийся флот? Вы собирались атаковать Дренгест? Вы знаете, как вы близко от Эсферта? Сколько у вас кораблей — тридцать? Сорок? Пятьдесят? Неужели весь Йормсвик опустел ради этого безумного предприятия? Или вас всех поразило летнее безумие?
      — Пять кораблей, — в конце концов ответил эрлинг, переминаясь с ноги на ногу. Профессионал, не безумец, он сознавал все, о чем говорил Бургред, и от этого понять происходящее было еще труднее.
      Пять ладей означало две сотни человек. Меньше, если у них есть кони. Большой отряд, дорогой. Но слишком малые силы, чтобы надеяться на успех.
      — Вас заставили поверить, будто вы сможете взять крепость, где строится наш флот, силами пяти кораблей? Кто-то вам солгал, — напрямик сказал Бургред.
      Это были последние слова в его достойной жизни.
      Он еще успел вспомнить, снова удивившись, что эрлинги всегда считали лук оружием труса, а потом лунный свет померк в его глазах, и он отправился со стрелой в груди искать бога.
 
      Гутрум Скалсон моргнул в лунном свете, не вполне веря тому, что только увидел. Потом он все же поверил и обернулся.
      Он не был берсерком, никогда не впадал в такое бешенство на поле боя, ему нравилось носить доспехи, но ярость, которая охватила его в тот момент, была очень велика, она подхватила и понесла его. Он подошел к человеку с луком, далеко отвел назад руку и со всего размаху ударил лучника в лицо, от чего тот растянулся на залитой голубым светом луны траве.
      Он двинулся к нему, все еще в ярости, ругаясь. Наклонился над скорчившейся фигурой, схватил упавший лук, переломил его о колено, затем выхватил стрелы из колчана на поясе и расшвырял их одним яростным, широким движением руки по летнему полю. Он тяжело дышал и готов был убить.
      — Ты за это умрешь, — произнес человек на траве разбитыми губами, своим странным голосом.
      Гутрум снова заморгал. Тряхнул головой, ошеломленный. Это невозможно было вынести. Он одной рукой поднял этого человека; тот весил меньше любого из них, намного. Держа его на весу за тунику на груди, так что ноги болтались в воздухе, Гутрум выхватил из-за пояса нож.
      — Нет! — закричал Атли у него за спиной. Гутрум не обратил на него внимания.
      — Повтори мне это еще раз, — прорычал он маленькому человечку, болтающемуся в воздухе перед ним.
      — Я убью тебя за этот удар, — ответил человек, который был полностью в его власти. Слова с присвистом выходили из кровоточащих губ.
      — Хорошо же, — сказал Гутрум.
      Он коротким, натренированным движением замахнулся ножом. И был остановлен тяжелой рукой, схватившей и сильно сжавшей его запястье.
      — Он не расплатится с нами, если умрет, — проворчал Атли. — Стой!
      Гутрум выругался.
      — Ты знаешь, сколько серебра он только что нам стоил?
      — Конечно, знаю.
      — Ты слышал, как этот белолицый трус угрожал меня убить? Меня!
      — Ты его ударил.
      — Глаз Ингавина! Он убил наш выкуп, ты, тупой дурак!
      Атли кивнул.
      — Правильно. И еще он нам платит. И он — Вольгансон. Последний. Ты хочешь вернуться домой с его кровью на своих руках? Мы разберемся с ним на корабле. Лучше теперь убраться отсюда и от берега, до наступления утра. Элдред скоро явится, когда они найдут эти тела.
      — Конечно, явится.
      — Тогда уходим. Убьем двух последних? — Атли ждал приказаний.
      — Конечно, убьем, — прохрипел маленький человечек, которого Гутрум все еще держал на весу. Гутрум отшвырнул его прочь, назад в траву. Он лежал там, маленький и скорчившийся, не двигаясь.
      Гутрум выругался. Чего ему хотелось, так это отправить последних двух англсинов обратно в Эсферт, чтобы объяснить, чтобы сказать, что убийство не было намеренным. Что дружины покидают этот берег. Здесь обитало много эрлингов, или недалеко отсюда, к востоку. Последнее, что нужно Йормсвику, это привести в ярость собственный народ из-за того, что англсины урежут их торговые права, или поднимут налоги, или решат убить десяток людей и выставить их головы на пиках в отместку за смерть графа и друга короля. Это могло случиться. Такое уже случалось.
      Но он не мог их отпустить. Не существовало объяснения, которое принесло бы хоть какую-то пользу. Оставшиеся в живых расскажут, что разбойники из Йормсвика убили графа англсинов из лука труса, после того как он сдался. Это никуда не годится.
      Он вздохнул, снова сердито взглянул на лежащего в траве.
      — Убейте их, — нехотя произнес он. — Потом в путь.
      Вряд ли стоит оспаривать ту истину, что большинство людей предпочитают, чтобы им не объявляли о времени их смерти. Наемники Йормсвика, ответственные поодиночке и все вместе за столько смертей, это сознавали. В то же время захватывающие и тревожные события на том залитом луной лугу, после убийства англсина до того момента, когда Гутрум отдал последний приказ, приковали к себе их внимание — и отвлекли их.
      Один из пленных англсинов извернулся, как только Угрум заговорил, выхватил из-за голенища сапога нож, пырнул им ближайшего к нему человека, сторожившего его, вырвался из рук второго и бросился бежать в темноту. Обычно с этим быстро справлялись. Двадцать человек, они быстрые и опытные бойцы.
      Но у них не было коней.
      А у беглеца-англсина через секунду появился конь. Семь коней стояли рядом на привязи. Их следовало забрать раньше. Но их не забрали. Стрела, потеря выкупа за графа, нападение Гутрума на человека, который им платит. Причины очевидны, но они совершили ошибку.
      Они со всех ног бросились к оставшимся лошадям. Шестеро вскочили в седла без всякого приказа. В таких случаях не нужны никакие приказы. Они пустились в погоню. Однако они не очень-то умели скакать верхом, эти эрлинги, эти пираты с ладей, украшенных драконами, покорители белых волн и штормового ветра. Они умели ездить на конях, но не так, как этот англсин. И он выбрал лучшего коня — почти наверняка коня графа. Все сложилось плохо. Потом стало еще хуже.
      Они услышали, как звук его рога прорезал летнюю ночь.
      Разбойники резко натянули поводья. Другие, пешие, позади них, на лугу, переглянулись, а затем посмотрели на Гутрума, который возглавлял отряд. Все они поняли, что внезапно оказались в большой опасности. В глубине суши. Пешие, все, кроме шестерых. В целом дне пути от кораблей, по крайней мере, рядом укрепленный город и сторожевая башня, и сам Эсферт недалеко на севере. Наступит день, светлый и смертельно опасный, гораздо раньше, чем они доберутся до берега.
      Гутрум снова в ярости выругался. Он сам прикончил последнего англсина, почти рассеянно, ударил мечом в грудь и выдернул его, как только меч вошел в тело, потом вытер его о темную траву и снова спрятал в ножны. Всадники вернулись обратно. Проклятый рог продолжал трубить, вспарывая ночь.
      — Вы шестеро скачите обратно, — прохрипел он. — Скажите Бранду, пусть он высадит воинов с одного корабля, и пусть они идут сюда. Вы их поведете. Ищите нас. Мы будем двигаться так быстро, как только сумеем тем путем, каким пришли. Но если будет погоня, нас могут поймать, и нам понадобится больше людей, чтобы отбиться.
      — Сорока достаточно? — спросил Атли.
      — Понятия не имею, но не могу рисковать большим количеством. Пошли.
      — Я хочу коня! — произнес сидящий на траве маленький, злобный человечек, который заварил всю эту кашу. — Я приведу их обратно.
      — Даже думать забудь! — яростно ответил Гутрум. — Ты хотел отправиться на берег вместе с нами, ты побежишь с нами обратно. А если не сможешь поспеть за нами, мы оставим тебя Элдреду. Полагаю, ему будет приятно встретить одного из Вольгансонов. Поднимайся. Бегите ровным шагом, вы все. Всадники, вперед!
      Рог все еще трубил, замирая на востоке, когда они тронулись в путь на запад. Ивар достаточно быстро поднялся, как заметил Гутрум. Рагнарсон вытер губы, сплюнул кровь, затем побежал вместе с ними. Он оказался легкокостным и быстроногим. Некоторое время плевался кровью, но больше не заговаривал. При свете луны его черты казались более странными, чем когда-либо, и почти нечеловеческими. Его следовало бросить на произвол судьбы еще при рождении, мрачно подумал Гутрум, если он так выглядел, когда явился в срединный мир. Так бы и случилось в любой другой семье. Этот человек, наследник Сигура Вольгансона, грозил ему смертью. Ему даже не пришло в голову испугаться, но он жалел, что не убил его.
      Граф, продолжал думать он по дороге. Граф! Друг Детства Элдреда. Они могли бы взять богатый выкуп за Бургреда Денфертского, повернуть назад, уплыть домой и провести обеспеченную и легкую зиму в тавернах Иормсвика. Вместо этого им предстоит тяжелый, полный опасности бег обратно. Рог в темноте приведет на то место всадников, и они узнают, что произошло. И они знают местность гораздо лучше эрлингов. Отряд может здесь погибнуть.
      Он уже мог бы осесть на земле, подумал Гутрум. Чинить ограды, высматривать дождевые облака перед жатвой. Он даже забавлялся недолго мыслью об этом, пока бежал в темноте по земле англсинов. Но он вряд ли стал бы фермером. Фермеры не уходят в чертоги Ингавина и не пьют из рога Тюнира, когда их призывают покинуть срединный мир. Он выбрал свою жизнь давным-давно. Никаких сожалений под голубой луной и звездами.

* * *

      Очнувшись, Берн увидел, что луна стоит над лесом. Затем сообразил, что лежит на траве и смотрит вверх на деревья, в темноте, у реки.
      Он мочился в переулке и…
      Он сел. Слишком быстро. Луна покачнулась, звезды описали дугу, словно падая. Он охнул. Прикоснулся к голове: шишка и липкая кровь. Он выругался, сбитый с толку, сердце сильно стучало. Огляделся кругом, снова слишком быстро: почувствовал головокружение, кровь громко застучала в ушах. Кажется, он что-то держит в руке. Он взглянул на этот предмет.
      И сразу же узнал цепочку и молот отца.
      Даже здесь, так далеко от дома, от детства, у него не возникло ни сомнений, ни колебаний. Маленькие сыновья часто запоминают каждую мелочь об отце, о самой внушительной личности в окружающем мире. Этот человек заполняет собой весь дом, а потом, уходя снова на корабле с драконом, оставляет после себя пустоту. Таких подвесок, как эта, тысячи, но нет ни одной в мире, сотворенном богом, точно такой же.
      Он замер, прислушиваясь к журчанию реки по камням, к пению сверчков и лягушек. Над водой и тростником летали светлячки. Лес чернел за рекой. Только что произошло нечто такое, чего он не мог даже вообразить.
      Берн попытался размышлять, но у него болела голова. Его отец никогда не был человеком, с которым все ясно и легко. Но если можно сделать какой-то вывод из того факта, что он сидит здесь и держит в руке подвеску Торкела, то она заключается в следующем: отец хочет, чтобы он убрался из Эсферта.
      Внезапно, с опозданием, он вспомнил об Экке, которого здесь, за стенами, нет, и это говорит о многом. Тут Берн встал, морщась и пошатываясь. Ему нельзя оставаться здесь. У стен города всегда полно людей, особенно сейчас, когда здесь король со всем своим семейством и двором и скоро начнется летняя ярмарка. К северу от города стоит почти столько же палаток, сколько домов в городе. Они видели их раньше, когда приехали.
      Найти здесь так много людей было для них полной неожиданностью. Экка очень рассердился, когда они поняли, что происходит в Эсферте и возле него. Эта, как они полагали, недостроенная крепость на побережье, Дренгест, оказалась полностью достроенной, с надежными стенами, хорошо защищенной, и множество кораблей уже теснилось в гавани.
      Совсем не похоже на то место, на которое можно совершить набег силами пяти кораблей и скрыться, как их уверяли. А сам Эсферт, якобы полупустой, открытый для нападения, которое войдет в легенду, был полон купцов и войск англсинов. И король Элдред находился там со своей дворцовой стражей. Экка буркнул, что это не ошибка, не неверно истолкованные сведения. Очевидно, наемникам солгал тот человек, который заплатил за набег.
      Ивар Рагнарсон, наследник Вольгана. Тот, кого, как шептались все вокруг, несомненно, следовало убить, когда он показался из утробы матери, белый, как призрак, безволосый, плохо сложенный — каприз природы, недостойный жизни и своего происхождения.
      Именно его происхождение его спасло. Каждый знал эту историю: как вёльва в трансе говорила с его отцом и запретила ему убивать ребенка. Рагнар Сигурсон, по характеру нерешительный, слишком осторожный и никогда не отличавшийся силой (отпрыск отца, который был самым сильным из людей), оставил ребенка в живых, и тот вырос странным, чужим и злобным.
      Берн имел свое мнение насчет вёльвы и ее транса. Но это не имело значения. Он совершенно не знал, что ему делать. Экка был его спутником на корабле, их вместе послали сюда на разведку. Наемники Йормсвика не бросают своих товарищей, разве что никакого другого выхода не остается; они связаны друг с другом клятвой и общей историей. Но это был первый поход Берна, он еще мало знал, он не знал, должен ли в этом случае вернуться назад, чтобы доставить срочное сообщение. Следует ли вернуться в Эсферт, когда ворота откроются на рассвете, и поискать Экку или найти Гиллира в лесу, где они оставили коней, и поспешить назад, к кораблям, с предупреждением?
      В этом ли смысл подвески Торкела и того, что он оказался тут в одиночестве? Может, Экку захватили? Убили? А если нет, что произойдет, если он вернется к кораблям вслед за Берном и спросит, почему его товарищ уехал без него? И как, собственно говоря, Берн выбрался за стены? Как это объяснить, Берн не имел понятия. А что, если Экка прискачет назад, а корабли уже уплывут, потому что Берн скажет им, что разумнее повернуть обратно?
      Слишком много противоречивых потребностей, слишком много мыслей лезет в голову. Колебания, которые он сам выдумал (еще один сын сильного отца?). Он сомневался, пока стоял, пошатываясь, в одиночестве, у воды, достаточно ли у него прямолинейности для такой пиратской жизни. Ему было бы гораздо легче справиться со всем этим, подумал он, если бы у него так сильно не болела голова.
      Что-то привлекло его внимание на юго-востоке. Костер, горящий на холме. Он смотрел на этот огонек в темноте, увидел, как тот померк, снова появился, опять исчез, вернулся. Через мгновение он понял, что это передают сообщение. И понял, что оно не сулит ему ничего хорошего, как и тем, кто ждет у кораблей… или отряду Гутрума, высадившемуся на берег южнее.
      Костер принял решение за него. Он продел голову в цепочку отцовской подвески и сунул ее за ворот туники. Эта подвеска должна была сказать ему о том, что какой-то друг (его отец — друг, какая ирония) вынес его из Эсферта. Если ему полагалось находиться за пределами Эсферта, это означало неприятности в городе. А он знал, что там их ждут неприятности, они видели это сегодня утром, когда входили в ворота в плотной толпе людей, прибывших на ярмарку. Они планировали остаться только на одну ночь, разузнать, что смогут, в тавернах, вернуться обратно на берег утром и доставить вести — и предостережение.
      А теперь сигнальные костры освещали ночь. Это место никак нельзя было назвать безопасным для высадки отряда. У этого города крепкие стены и сильный гарнизон, они это уже узнали, а в Эсферте полно народу. Ему надо доставить это сообщение, это важнее всего. Он вздохнул, постарался прогнать прочь гневную, тяжелую мысль о том, что его отец находится где-то здесь, в ночи, неподалеку и, по-видимому, принес его на это место, как ребенка. Берн повернулся спиной к освещенному факелами Эсферту и вошел в речку, чтобы перейти ее вброд.
      Он уже был на середине реки, которая оказалась нехолодной, когда услышал голоса. Он тут же бесшумно лег в воду, среди камыша и лилий, оставив над водой только голову, и стал прислушиваться к голосам и стуку собственного сердца.

* * *

      Алун дважды видел это мерцание во время путешествия на восток в Эсферт вместе с Сейнионом. Один Раз в ветвях дерева, когда они разбили лагерь на берегу речки, вытекающей из леса, а он проснулся ночью. Второй раз на склоне холма за их спинами, когда он оглянулся сразу же после наступления темноты: сияние в сумерках, хотя солнце уже село.
      Он понял, что это она. Не был уверен, хотела ли она, чтобы он ее увидел, или подошла ближе, чем намеревалась. Кафал во время всего путешествия вдоль побережья вел себя беспокойно. Эрлинг считал, что это из-за близости леса призраков. Другие совсем не подавали виду, что чувствуют ее присутствие. Да и с чего бы им его почувствовать?
      Она следовала за ним. Возможно, ему следовало бояться, но он не чувствовал страха. Алун думал о Дее, о ночи его гибели, о том озере в лесу, о душах, потерянных и отнятых, и ему приходило в голову, что он никогда больше не будет петь и улыбаться.
      Его мать ушла в свои комнаты, когда они с Гриффитом и священником принесли домой эту весть. И оставалась там две недели, открывая дверь только своим женщинам. Когда она вышла, ее волосы изменили цвет. Не так, как волосы феи, переливающиеся всеми оттенками, но как волосы смертной женщины, когда к ней слишком внезапно приходит горе.
      Оуин закрыл лицо ладонью, помнил Алун, повернулся и пошел прочь при первых словах о смерти Дея. Он много пил два дня и две ночи, затем прекратил. Потом разговаривал наедине с Сейнионом Льюэртским. У них была своя история, не слишком легкая, но что бы ни крылось в прошлом у этих людей, это несчастье все изменило. Оуин аб Глинн был человеком тяжелым, это все знали, и он был правителем, у которого свои обязанности в этом мире. Брин говорил Алуну то же самое. У него самого появилась новая роль. Он стал наследником Кадира.
      Его брат умер. Даже больше, чем умер. Те, кто уверял его, что время и вера смягчит боль, говорили из добрых побуждений, основываясь на опыте и мудрости, — даже его отец, даже король Элдред, здесь. Но они не подозревали, не должны были подозревать о том, что было известно Алуну о Дее.
      Вера ничуть не помогает, когда ты знаешь, что душа твоего брата украдена феей в безлунную ночь.
      Алун молился, как положено, утром и вечером, молился страстно. Ему иногда казалось, что он слышит свой собственный голос, отдающийся странным эхом, когда он выпевал строчки литургии. Но он видел то, что видел. И слышал музыку на той лесной поляне, когда феи прошествовали мимо него над водой.
      Сегодня голубая луна, луна призраков, светит высоко над лесом к западу от Эсферта, висит, будто темно-голубая свеча в дверном проеме. Это часть того самого леса, который они обогнули с юга. Долина уходит на запад, оттесняя деревья назад, вниз, к морю, и старая сказка гласит, что более страшная угроза таится на юге, но все равно этот лес называется лесом призраков, что бы ни говорили священники.
      Алун постоял мгновение, глядя на деревья. Ему нужно войти в эти врата. Он знал, что так и сделает, с того первого раза, когда увидел ее, проснувшись той ночью, и снова на холме, два дня спустя, в сумерках. Запрещено, ересь: такие многозначительные слова, но сейчас они значили для него так мало. Он ее видел. И своего брата. Рука Дея лежала в руке королевы фей, он шел по воде после того, как умер. Алун сорвался с якоря и знал это, стал кораблем без весел и парусов, без штурманской карты.
      Он покинул пир у короля, извинился как можно учтивее, понимая, что двор англсинов, предупрежденный Сейнионом, будет испытывать искреннее сочувствие к его боли, как они ее понимают. Они ни о чем не подозревают.
      Он поклонился королю — складный человек, подстриженная седая борода, ярко-голубые глаза — и королеве, вышел из переполненной, шумной, дымной комнаты, битком набитой живыми людьми с их заботами, и пошел один в церковь, которую заметил еще днем.
      Не в королевскую церковь. Эта была маленькой, тускло освещенной, почти незаметной на улице среди таверн и постоялых дворов, пустой в эту позднюю ночь. То, что ему нужно. Тишина, тени, солнечный диск над алтарем, едва различимый в этом застывшем пространстве. Он опустился на колени и помолился богу, чтобы тот дал ему силы сопротивляться тому, что его притягивает. Но в конце, поднявшись, он оправдал себя тем, что смертен, и хрупок, и недостаточно силен. Его охватило желание и одновременно страх.
      У него промелькнула мысль, воспоминание, и он помедлил у двери церкви. В этом полумраке, освещенном лишь несколькими мигающими лампами, висящими на стенах слишком далеко друг от друга, Алун аб Оуин отстегнул свой кинжал, снял пояс и положил их на каменную полку. Сегодня он не взял с собой меч. Ведь он присутствовал на пиру у короля в качестве почетного гостя. Он обернулся в дверях церкви, в последний раз бросил взгляд назад, в темноту, где висел солнечный диск.
      Затем вышел на ночные улицы Эсферта. Кафал затрусил рядом с ним, как всегда теперь. Он поговорил со стражником у ворот, и тот разрешил ему выйти. Он знал, был уверен, что так и будет. Сегодня ночью действовали силы, которые невозможно до конца понять.
      Алун вышел на луг к востоку от ворот Эсферта и двинулся размеренным шагом на запад. В направлении дома, но не к нему. Дом был очень далеко. Он подошел к реке, перешел ее вброд, по пояс в воде. Кафал бил лапами по воде рядом с ним. На другом берегу принц остановился, посмотрел на лес, повернулся к собаке Брина — к своей собаке — и сказал тихо: