— Ты здесь судья, сестренка? — ледяным тоном спросила Джудит.
      — Кому-то же надо им быть. Гарет и Хакон уже писают в штаны, — ответила Кендра. — Отец был бы недоволен, если бы ты убила его наследника, и ты бы, вероятно, об этом пожалела потом. Немного.
      Хакон вытер нос. Такого у них дома не бывает. Гарет лежал на спине, издавая приглушенные звуки. Хакону показалось, что он услышал, как тот простонал: “Зубы!”
      Джудит взглянула на него, потом на Кендру и, наконец, перевела взгляд на Ательберта. Через долгое мгновение она кивнула головой, один раз.
      — Сделай это, глупец, — быстро сказала Кендра старшему брату.
      Ательберт снова сглотнул.
      — Пусть она сначала бросит меч, — осторожно возразил он. Кажется, он по-прежнему был готов спасаться бегством.
      — Бросит. Джудит?
      Джудит уронила меч. Но ее прищуренные глаза оставались угрожающе мрачными. Она отвела от лица пряди волос, развевающихся на ветру. Она носила зеленую тунику, подпоясанную кожаным ремнем поверх штанов для верховой езды, свой любимый наряд. Она выглядит, подумал вдруг Хакон, как Никар Охотница, носительница меча, невеста Тюнира, которой его семья, конечно, больше не поклоняется, так как перешла от кровавых жертвоприношений к… менее жестокой вере в Джада.
      Ательберт вздохнул, и ему удалось почти равнодушно пожать плечами. Он закрыл глаза и расставил ноги, готовясь принять удар. Гарету удалось приподняться и почти сесть. Он вытер глаза тыльной стороной ладони. У Кендры на обычно спокойном, красивом лице застыло странное выражение.
      Джудит, которую когда-нибудь будут приветствовать по всему острову и за морями как Леди Реденскую, и прославлять многие грядущие поколения за мужество, и оплакивать поэты в песнях еще долго после того, как расстановка сил и границы в мире изменятся и снова изменятся, прошла по залитой солнцем мокрой траве, не замедляя шага, и ударила брата обутой в сапог ногой сильно (очень сильно) снизу вверх между ног, куда чуть было не попал меч.
      Ательберт издал сдавленное шипение и рухнул на траву, прижимая руки к этому месту.
      Джудит лишь краткое мгновение смотрела на него. Потом отвернулась. Ее глаза встретились с глазами Хакона. Она улыбнулась ему по-королевски, милостиво и непринужденно на ярком летнем лугу.
      — Вы вчетвером выпили все вино? — ласково спросила она. — Мне вдруг что-то захотелось пить.
      Именно в тот момент, когда Хакон стоял на коленях и торопливо наполнял для нее чашу, расплескивая вино, они увидели идущих с юга сингаэлей на противоположном берегу реки.
      Четыре человека и собака. Они остановились, глядя на королевских детей на траве. Ательберт лежал неподвижно, крепко зажмурившись, прерывисто дыша, прижав обе руки к промежности. Глядя через речку на собаку, Хакон внезапно задрожал, как от холода. Он поставил чашу Джудит, так и не подав ей, и встал.
      Когда у тебя так волосы встают дыбом, гласит старое предание, значит, гусь прошел по земле в том месте, где будут лежать твои кости. Он взглянул на Кендру (он всегда смотрел на нее) и увидел, что она стоит очень неподвижно, глядя через реку, со странным выражением на лице. Хакон подумал, не почувствовала ли и она нечто странное в этом животном, будто это ощущение могло каким-то образом их объединить.
      При желании можно было назвать волкодава, идущего рядом с младшим из четырех мужчин, темно-серым. Или можно было сказать, что он черный на фоне деревьев, когда солнце ненадолго скрылось за тучкой и птицы мгновенно смолкли.
      Сейнион Льюэртский щурился, глядя против солнца на восток. Потом тучка набежала на солнце, и он увидел, как старшая дочь Элдреда первой узнала его, расплылась в радостной улыбке и быстро побежала к ним по траве. Он вошел в воду реки, которая оказалась прохладной и была ему здесь по пояс, чтобы ей не пришлось самой идти в воду. Он знал Джудит; она бы бросилась в речку. На берегу реки она подошла к нему и преклонила колени.
      С искренней радостью он осенил знаком солнечного диска ее рыжие волосы и не сделал замечания по поводу того, что они рассыпались в беспорядке по плечам. В прошлый свой визит в Эсферт он сказал отцу Джудит, что ей следовало родиться женщиной сингаэлей, так ярко она сияет.
      — Она не сияет, — кисло пробормотал Элдред. — Она горит.
      Взглянув за ее спину, он увидел младших сестру и Рата, мальчика, по-видимому, из эрлингов, и с опозданием заметил скорчившегося на траве наследника Элдреда. Он заморгал.
      — Дитя, что здесь случилось? — спросил он. — Ательберт?..
      Его спутники уже перешли вброд речку вслед за ним. Джудит подняла взгляд, все еще стоя на коленях, ее лицо излучало спокойную безмятежность.
      — Мы играли. Он упал. Уверена, что с ним все будет в порядке, господин мой. В конце концов. — Она улыбнулась.
      Пока она говорила, Алун аб Оуин подошел к остальным детям Элдреда раньше, чем Сейнион получил возможность его официально представить. Пес следовал за ним по пятам. Верховного священнослужителя на короткое мгновение охватило явственное дурное предчувствие.
      Сын Оуина, которого Сейнион взял с собой на восток под влиянием внезапного порыва и инстинкта, оказался непростым спутником во время путешествия в земли англсинов. Не было причин полагать, что теперь, когда они прибыли на место, он станет другим. В начале этого года он пережил удар, не менее жестокий, чем тот, который убил его брата. Он получил глубокую душевную рану, когда поехал домой сообщить отцу и матери, что их первенец и наследник убит эрлингами и похоронен в земле Арберта, а потом остаток лета влачил мрачное и бесцельное существование. Сын Оуина не нашел исцеления. Пока не нашел.
      Он нехотя согласился, под нажимом отца, сопровождать верховного священнослужителя ко двору англсинов, по дороге между морем и густым лесом, лежащим между провинциями сингаэлей и землями англсинов, лесом, полным оленей и кабанов и слухов о многом другом: в этот лес не входил ни один человек по многим причинам.
      Сейнион, внимательно наблюдая за ним по дороге, горевал из-за уцелевшего сына почти так же сильно, как по погибшему. Сохраненная жизнь могла стать грузом, способным раздавить душу. Он кое-что знал об этом и думал об этом всякий раз, когда навещал могилу на берегу моря.
      Кендра смотрела на приближающегося к ним юного сингаэля и собаку, идущую рядом с ним. Она понимала, что ей следует подойти к верховному священнику, как сделала Джудит, получить его благословение, радостно приветствовать его.
      Она обнаружила, что не может пошевелиться, ничего не понимает. Ощущение… чего-то очень странного.
      Сингаэль подошел к ним. Она затаила дыхание.
      — Да приветствует тебя Джад, — сказала Кендра.
      Он прошел мимо нее. Даже не взглянул в ее сторону. Прямые волосы до плеч, карие глаза. Ее ровесник, догадалась она. Невысокий, хорошо сложен, у пояса меч.
      Он опустился на колени рядом с Ательбертом, который лежал неподвижно, свернувшись клубком, словно младенец, все еще прижав ладони к промежности. Она стояла достаточно близко и услышала, как ее старший брат прошептал с закрытыми глазами:
      — Помоги мне, сингаэль. Небольшой розыгрыш. Скажи Джудит, что я умер. Хакон тебе поможет.
      Сингаэль на секунду застыл, потом встал. Глядя сверху на наследника трона англсинов, он презрительно бросил:
      — Ты не того выбрал для игры. Не нахожу ничего забавного в том, чтобы сообщить кому-то, что его брат умер, и я скорее соглашусь вечно гореть в аду, прежде чем позволю эрлингу помочь мне… в чем угодно. Возможно, ты предпочитаешь есть и пить с ними, англсин, но некоторые из нас еще помнят их казнь кровавого орла. Скажи мне, где похоронен твой дед, сын Элдреда?
      Кендра поднесла ладонь ко рту, сердце ее глухо стучало. За лугом в утреннем свете Джудит стояла с Сейнионом Льюэртским, она ничего не слышала. Они были похожи на картинку из священной книги, любовно и набожно освященную клириками. Часть другой картины, другого текста, не этого.
      Этот текст, в котором были они, не священный. Хлесткость слов сингаэля почему-то усиливала музыкальность его голоса. Ательберт, который вовсе не был просто шутником, открыл глаза и посмотрел вверх.
      Хакон покраснел, как всегда, когда выходил из себя.
      — Мне кажется, ты оскорбляешь и принца Ательберта, и меня по своему невежеству, — произнес он с достоинством. — Берешь свои слова обратно или мне придется проучить тебя, во имя святого Джада? — Он взялся за рукоять меча.
      Младшая дочь Элдреда отличалась более мягкими манерами, чем ее сестра, и поэтому ее считали более мягкой (но не братья и сестры). Однако с ней сейчас происходило нечто странное. Чувство, внутреннее ощущение… присутствие. Она не понимала, тревожилась, злилась, ей что-то угрожало. Темнота при солнечном свете была здесь, рядом.
      Сжав кулаки, она подошла к брату, к их давнему другу и к этому самонадеянному сингаэлю, кем бы он ни был, и, когда незнакомец повернулся к ней, она замахнулась обутой в сапог ногой, чтобы ударить так же, как Джудит ударила Ательберта.
      Но результат получился другим. Этот человек не стоял с закрытыми глазами, он был в состоянии повышенной готовности, порожденной яростью и путешествием в незнакомую страну.
      — Кафал! Стоять! — хрипло приказал он, и в ту же секунду, когда пес отступил, сингаэль ловко отпрянул в сторону и схватил ступню Кендры, наносящую удар. Он остановил ее ногу на высоте талии. Потом поднял еще выше.
      Она падала. Он хотел, чтобы она упала.
      И упала бы, если бы не подоспел другой человек, постарше, быстро ее подхвативший. Она не слышала, как подошел священник. Она осталась в этой позе: одна нога в руках у одного сингаэля, а тело поддерживал сзади другой.
      Разъяренный Хакон прыгнул вперед.
      — Вы, свиньи! — рявкнул он. — Отпустите ее!
      Младший повиновался с готовностью, что было приятно. Затем, что было менее приятно, сказал:
      — Простите меня. Каким было бы правильное поведение в данном случае? Позволить эрлингу научить меня учтивости? Я не хотел вырезать ей легкие. Как следует поступить человеку, когда женщина так роняет в его глазах свое высокое происхождение? Принять предложенный удар?
      Хакону пришлось трудно, так как он не находил достойного ответа и совсем не понимал, почему Кендра так поступила.
      — С превеликим удовольствием прикончу тебя, — продолжал сингаэль своим абсурдно красивым голосом, который, по-видимому, всем им достается в дар, — если ты считаешь, что здесь речь идет о защите чести.
      — Нет! — быстро возразила Кендра, и одновременно Сейнион Льюэртский отпустил ее локти и повернулся к своему спутнику.
      — Принц Алун, — произнес он голосом, похожим на кованый металл, — ты здесь в качестве моего спутника и телохранителя. Я полагаюсь на тебя. Помни об этом.
      — И я буду защищать тебя ценой жизни от языческого отродья, — ответил молодой сингаэль. Слова были грубыми, тон сверхъестественно мягким, ровным. “Ему все равно, — подумала вдруг Кендра. — Он хочет умереть”. Она не имела ни малейшего представления, откуда ей это известно.
      Хакон обнажил меч и сделал шаг.
      — Мне надоели эти слова, — с достоинством произнес он. — Сделай, что сможешь, во имя Джада.
      — Нет. Простите меня, оба, но я вам запрещаю. Это произнес Ательберт, уже стоя, ему явно было больно, но он делал то, что нужно. Он встал, пошатываясь, между Хаконом и сингаэлем, который еще не обнажил свой меч.
      — А! Прекрасно! Ты все-таки не умер, — с насмешкой сказал тот, которого, очевидно, звали Алун. — Давайте отпразднуем это, сделав кому-нибудь кровавого орла.
      В тот же момент, возможно, в самый удивительный момент этой крайне неприятной встречи, Сейнион Льюэртский шагнул вперед и нанес короткий, сильный удар сжатым кулаком в грудь своего молодого спутника. Верховный священнослужитель сингаэлей не принадлежал к типу мягких, сдержанных людей. Этот удар заставил молодого человека пошатнуться и чуть не сбил его с ног.
      — Хватит! — приказал Сейнион. — От имени твоего отца и от моего собственного. Не заставляй меня пожалеть о любви к тебе.
      Кендра запомнила эти последние слова. И то, что пес даже не шелохнулся, несмотря на нападение на своего хозяина и боль в голосе Сейниона. Ее чувства, казалось, неестественно обострились, она вся напряглась, предвидя какую-то угрозу. Она смотрела, как молодой сингаэль выпрямился, медленно поднес руку к груди, потом убрал ее. Тряхнул головой, словно для того, чтобы в ней прояснилось.
      Он смотрел на Сейниона, как видела Кендра, игнорируя клинок Хакона и вмешательство Ательберта. Джудит хранила молчание, что было для нее необычно, стоя рядом с Гаретом, который вел себя как обычно, то есть внимательно наблюдал.
      Двое слуг сингаэлей остались у реки. Кендра подумала, что все еще не закончилось утро, лето, солнечный день и они находятся к юго-западу от Эсферта. В мире прошло совсем мало времени.
      — Ты видишь, что мой меч все еще в ножнах, — наконец произнес Алун тихо, обращаясь к Сейниону. — Там он и останется. — Он повернулся к Кендре, чем удивил ее. — Ты не пострадала, госпожа?
      Ей удалось покачать головой.
      — Приношу извинения, — сказала она. — Я на тебя напала. Ты оскорбил друга.
      Тень улыбки.
      — Я так и понял. Очевидно, это неразумно в твоем присутствии.
      — В присутствии Джудит еще хуже, — заметила
      Кендра.
      — Вовсе нет! Только когда… — начала Джудит.
      — Кровь и боль Джада! — воскликнул Гарет. — Хакон! Меч в ножны!
      Хакон сразу же повиновался, затем повернулся вместе с остальными и увидел причину приказа. Он с трудом сглотнул.
      — Отец! — воскликнула Джудит таким голосом, что можно было действительно поверить, будто она просто в восторге и не чувствует ничего, кроме удовольствия. Она сделала шаг вперед и присела в показном, изящном, привлекшем всеобщее внимание поклоне в луговой траве.
      — Виноват, виноват, виноват, — прошептал Гарет верховному священнику. — Богохульство. Я знаю.
      — Самое невинное из допущенных здесь прегрешений, я бы сказал, — пробормотал Сейнион Льюэртский и тоже вышел вперед с улыбкой, преклонил колено и поднялся, чтобы обнять короля англсинов и получить ответное объятие.
      А потом он так же обнял и благословил солнечным диском покрытого шрамами, хромающего, добродушного Осберта, идущего немного сзади и сбоку от Элд-реда, как обычно.
      — Сейнион. Дорогой друг. Я не ждал тебя так скоро и очень рад, — сказал король.
      — Ты, как всегда, оказываешь мне слишком большую честь, господин, — сказал священник. Кендра, пристально наблюдая, увидела, как он оглянулся через плечо и прибавил: — Хочу представить одного из моих спутников. Это принц Алун аб Оуин Кадирский, который любезно согласился отправиться вместе со мной и принести привет от своего короля-отца.
      Младший сингаэль шагнул вперед и отвесил безукоризненный придворный поклон. С того места, где стояла Кендра, она не видела выражения его лица. Лицо Хакона, стоящего справа от нее, все еще оставалось красным после стычки. Его меч — спасибо Гарету и богу — был вложен в ножны.
      Кендра увидела, что отец улыбается. Он выглядел здоровым, оживленным, очень радостным. Он часто бывал таким после приступа лихорадки. Возвращался к жизни, словно от серых врат земли мертвых, где ждет последний суд. И она знала, какого он высокого мнения о сингаэльском священнике.
      — Сын Оуина! — пробормотал Элдред. — Мы очень рады приветствовать тебя в Эсферте. Твои отец и мать здоровы, надеюсь, как и твой старший брат? Дей, кажется?
      Ее отец считал полезным дать понять с самого начала, как много ему известно. Ему это нравилось. Кендра уже давно за ним наблюдала и тоже это заметила.
      Алун аб Оуин выпрямился.
      — Мой брат умер, — напрямик ответил он. — Мой господин, он был убит эрлингами в Арберте в конце весны. Та же банда устроила казнь кровавого орла двум невинным людям, когда удирала к своим кораблям, потерпев поражение. Если вы собираетесь отправить королевский отряд против эрлингов в любое место на ваших землях, почту за честь стать одним из участников.
      Музыка, по-прежнему звучащая в его голосе, резко противоречила словам. Кендра увидела, как ее отец воспринимает эти слова. Он бросил взгляд на Сейниона, прищурился.
      — Я не знал, — сказал он.
      Он терпеть не мог чего-то не знать. Считал это своего рода нападением, оскорблением, когда где-то на их острове происходили события — на далеком севере, в Эрлонде на востоке, даже на западе за Реденской стеной среди черных холмов Сингаэля, — а он не получал о них быстрых и точных сведений. Сильная черта или недостаток. Но он такой.
      Элдред смотрел на стоящего перед ним юношу.
      — Это горе, — сказал он. — Моя печаль. Ты позволишь нам помолиться вместе с тобой о его душе, которая, несомненно, в свете у Джада?
      С того места, где стояла Кендра, за спиной у кадирца, она увидела, как тот замер, словно хотел бросить резкий ответ. Но промолчал. Только наклонил голову, что можно было принять за знак согласия, если бы она не была уверена в обратном. Это потустороннее, необъяснимое ощущение: она знала, но не знала, каким образом ей это известно. Кендра почувствовала неприятное покалывание, внутреннюю дрожь.
      Она осознала, что Гарет смотрит на нее, и ей удалось почти равнодушно пожать плечами. Он хитрец, ее младший брат, а она не может объяснить, на что именно она… откликается.
      Она обернулась и увидела, что отец теперь тоже смотрит на нее. И неуверенно улыбнулась. Элдред повернулся и посмотрел на Джудит, а затем на сыновей. Она увидела, что он заметил неловкую позу Ательберта и меч на траве.
      Ей было знакомо — как и всем им — выражение, появившееся теперь на его лице. Отстраненное, насмешливое, ироничное. Его очень любили, Элдреда Англсинского, любили с самого детства, но он вдумчиво отдавал свою любовь, да и как могло быть иначе, учитывая то, кем он был? Их мать была исключением, но здесь, как знали все четверо детей, тоже были свои сложности.
      Кендра ожидала и предчувствовала слова отца, когда он тихо сказал:
      — Джудит, дорогая моя, не забудь принести обратно мой боевой меч.
      — Конечно, отец, — ответила Джудит, опустив глаза, совершенно покорная, в отличие от своих волос.
      Элдред улыбнулся ей. И мягко прибавил:
      — И когда наказываешь своего старшего брата, а я не сомневаюсь, что он это заслужил, постарайся делать так, чтобы это не грозило появлению наследников в королевстве. Я был бы тебе очень благодарен.
      — И я тоже, собственно говоря, — прибавил Атель-берт почти своим обычным голосом. Он еще стоял не совсем нормально, немного скособочившись на одну сторону, но постепенно все больше выпрямлялся. Кендру до сих пор часто поражало то, какие точные выводы умел делать ее отец на основании ограниченной информации. Она знала, что это пугало Ательберта. Сын хорошо понимал: от него ожидают, что он сможет сменить этого человека на троне. Такое тяжкое бремя. Можно многое понять в поступках Ательберта, если рассуждать в этом направлении.
      — Прошу вас за мной, — обратился ее отец к двум сингаэлям. — Я вышел, чтобы приветствовать Хакона Ингемарсона, нашего юного друга с востока. Не хотел ждать, когда мои непослушные дети приведут его обратно, чтобы он мог передать последние объяснения его отца по поводу задержанной дани. — Элдред повернулся и улыбнулся Хакону, чтобы несколько смягчить язвительность своих слов. Юный эрлинг сумел ответить надлежащим поклоном.
      Король снова повернулся к Сейниону.
      — Это подарок — то, что ты появился так рано. Мы возблагодарим господа в церкви за благополучное путешествие, а также помолимся о душе Дея аб Оуина, а затем, если пожелаешь, устроим пир и поговорим, и в Эсферте будет звучать музыка, а ты скажешь мне, что ответил на мои молитвы и пришел сюда, чтобы остаться.
      На последние слова священник не ответил, поняла Кендра. Она не думала, что ее отец надеялся на ответ. Хакон, конечно, снова стоит с красным лицом. Она испытывала к нему жалость. Милый, добродушный мальчик. Ей следует думать о нем как о мужчине, но это так трудно. Любопытно: Ательберт гораздо более ребячлив, но в нем всегда чувствуется мужчина, играющий в мальчишеские игры, потому что ему так хочется. И она видела брата в походе с войском.
      Элдред махнул рукой. Сейнион и молодой сингаэль зашагали вместе с ним, направляясь к стенам города. Кендра увидела, как Джудит спокойно подошла и подняла меч. Она не узнала сначала, что это меч отца. Изорванную шапку Ательберта бросили там, где она упала и лежала теперь красным пятном на траве. Их собственные слуги, которые все время старались держаться на расстоянии, подошли, чтобы собрать остатки их трапезы. Кендра взглянула на запад, увидела, как двое слуг сингаэлей идут вперед от реки и ведут нагруженного ослика.
      Только тут она увидела, что один из них — эрлинг.
 
      Эбор, сын Бордиса, никогда не возражал против ночного дежурства на стенах, где бы ни останавливался двор. Он даже приобрел несколько друзей тем, что вызывался дежурить вместо них, чтобы они могли сходить в таверну. Он любил одиночество и был таким с детства. Он испытывал глубокое, труднообъяснимое удовольствие, бодрствуя в одиночестве, пока другие пировали, спали или занимались тем, чем люди обычно занимаются по ночам.
      Иногда какая-нибудь женщина, гуляющая у стен и поющая в темноте, окликала его снизу, стоя у лестницы. Эбор отказывался от ее услуг, пока был на дежурстве, хотя потом не всегда отказывался. У мужчины есть свои потребности, а он так и не женился. Младший сын зажиточного крестьянина, без земли и каких-либо перспектив ее получить. Он ушел в армию короля. Младшие сыновья повсеместно так поступают. Так устроен мир, нет смысла горевать по этому поводу. Армия давала товарищей, кров, достаточно денег (как правило, не всегда), чтобы покупать эль, девушек и оружие. Иногда приходилось сражаться, и некоторые погибали, хотя в последнее время не так часто, по мере того, как пираты-эрлинги постепенно оценили Эддреда, короля англсинов, форты и укрепленные города — бурги, которые он строил.
      Некоторые эрлинги превратились в союзников и даже платили дань королю. Если подумать, в этом есть нечто странное и глубокое. Эбор не был таким уж большим мыслителем, но долгими ночами на страже появляется много времени для размышлений.
      Только не сегодня. Сегодня ночью, под скользящими облаками и прибывающей голубой луной, ему все время мешали, и не гуляющие в ночи девицы, предлагающие любовные утехи, хотя одна из них и была женщиной. Если заставить человека в спешке принять сразу два решения, позднее говорил Эбор, испуганный и покорный, управляющему двора короля, вполне возможно, что он примет плохое решение.
      Именно поэтому, тихо ответил Осберт, сын Кутвульфа, у нас существуют постоянно действующие приказы насчет открывания ворот ночью. Чтобы избавить от необходимости принимать решение. И Эбор склонил голову, понимая, что это правда и сейчас не время доказывать, что все стражники на стенах нарушают эти приказы в мирное время.
      Его не наказали. Сначала эту смерть одного человека ночью никак не связывали с событиями у ворот. Собственно говоря, это была еще одна ошибка, но не его.

* * *

      Женщины начали покидать зал во главе с королевой Элсвит. У Сейниона Льюэртского, которого посадили по правую руку от короля, возникло ясное ощущение, что старшей принцессе, той, что с рыжими волосами, совсем не хочется заканчивать вечер, но Джудит все равно ушла вместе с матерью. Младшая дочь, Кендра, кажется, ушла еще раньше. Он не видел, как она вышла. Тихая, менее яркая, более наблюдательная. Они обе ему нравились.
      Его новый слуга-эрлинг, или телохранитель (он еще не решил, кем его считать), тоже вышел наружу; он подошел и спросил разрешения удалиться некоторое время назад. В действительности он был не обязан это делать при данных обстоятельствах, и Сейнион не вполне понимал, как к этому отнестись. Как к просьбе об освобождении от обязанностей, в каком-то смысле. Так ему показалось. Он хотел расспросить его подробнее, но к ним прислушивались другие. Торкел Эйнарсон — непростой человек, решил он. Это можно сказать о большинстве мужчин, достигших определенного возраста. Его опыт показывал, что молодые люди обычно такими не бывают. Юноши в этом зале не хотят ничего, кроме славы, и готовы добиваться любой ее разновидности.
      За некоторыми исключениями. Король в благодушном и веселом расположении духа уже объявил, что позже они попробуют сыграть в хорошо известную игру сингаэлей — в триады, в честь гостей. Сейнион взглянул на сидящего за столом Алуна, вздрогнул и тут же понял, что он не останется на эту игру. Алун аб Оуин уже принес свои извинения, очень любезно, королеве и попросил разрешения уйти на вечернюю молитву как раз перед тем, как она сама вышла из зала.
      Элсвит, на которую явно произвела впечатление набожность юного принца, предложила отвести его в королевское святилище, но Алун отказался. Значит, музыки от него сегодня ночью тоже ждать не приходится. Он не взял с собой в путешествие на восток арфу; он явно не притрагивался к ней с тех пор, как умер его брат. Время должно бежать дальше, решил Сейнион. Его посетило воспоминание о том лесном озере возле фермы Брина. Он прогнал его прочь.
      Теперь, когда еду убрали и дамы, сдерживающие мужчин, ушли, можно было ожидать начала серьезного пьянства за длинными столами вдоль всего зала. Он Уже видел в руках чашки с игральными костями. Старший принц, Ательберт, покинул свое место за высоким столом и пересел дальше, присоединившись к другим.
      Сейнион наблюдал, как он с улыбкой положил перед собой кошелек.
      Рядом с Сейнионом король Элдред откинулся на спинку мягкого кресла с выражением радостного предвкушения на лице. Сейнион посмотрел мимо опустевшего трона короля и королевы туда, где толстый священник из Фериереса стряхивал остатки пищи со своей желтой одежды, явно довольный трапезой и вином, которыми его угостили в этом дальнем северном краю. Фериерес в последнее время гордился тем, что не уступает самой Батиаре и Сарантию по развитию цивилизации. Они могут себе это позволить, подумал Сейнион без горечи. Здесь, на севере, все другое. Более грубое, холодное, более… скудное. Край света.
      Элдред повернулся к Сейниону, и тот улыбнулся королю, положив сплетенные пальцы на крышку стола перед собой. Алуна аб Оуина уничтожила смерть брата. Элдред в том же возрасте видел, как пали на поле битвы его отец и брат, и узнал о тех страшных вещах, которые с ними сделали. И он принял клятву верности вскоре после этого от человека, который поступил с ними, как мясник, и оставил этому человеку жизнь. Сын того самого эрлинга сидит сейчас за этим столом, на почетном месте. Интересно, подумал Сейнион, можно ли поговорить об этом с Алуном, будет ли это иметь значение. А потом снова вспомнил о лесном озере к северу от Бринфелла и от всего сердца пожалел, что оказался там, и мальчик тоже.
      Он отпил из чаши с вином. Это был час, когда на пиру у сингаэлей позвали бы музыкантов, чтобы создать настроение. Среди эрлингов Винмарка тоже, если уж на то пошло, он это знал, хотя песни были бы совсем другими и настроение тоже. У англсинов могут появиться борцы, жонглеры, метатели ножей, могут вспыхнуть пьяные ссоры. Или все это одновременно, и начнется шумный хаос, чтобы не дать ночи проникнуть в дом.
      Но при дворе этого короля такого не бывает.
      — Теперь я хочу, — произнес Элдред, король англсинов, поворачиваясь к одному, потом к другому священнику по обеим сторонам от него, — обсудить мою идею насчет перевода на наш язык творений Каллимарха, его размышления по поводу того, как должно вести себя в праведной жизни. А потом я бы выслушал ваши мнения по поводу изображений Джада и подходящего украшения святилищ. Надеюсь, вы не утомлены. У вас достаточно вина, у каждого из вас?
      Это другой тип короля. Другой способ отодвинуть тьму.

* * *

      Торкел не хотел отправляться на юг из Бринфелла вместе со священником, младшим сыном Оуина ап Глинна и псом. И он был резко против того, чтобы продолжать путь на восток вместе с ними летом, в земли англсинов. Но когда бросаешь игральные кости во время боя (как сделал он) и переходишь на другую сторону (как он), во многом лишаешься возможности распоряжаться собственной жизнью.
      Он мог бы удрать в начале путешествия на восток. Однажды он уже это сделал, после того как сдался сингаэлям и принял веру в бога Солнца. Это был безумный побег молодого человека: пешком, вместе с заложником, чтобы явиться наконец раненым, измученным к товарищам-эрлингам на северо-востоке этого обширного острова.
      Это было очень давно. Он был другим человеком, правда. И не приобрел еще той истории жизни, которая у него с тех пор появилась. Уцелевшие после того рейда уже знают, что Торкел Эйнарсон поднял оружие против своих спутников ради спасения женщины сингаэлей и ее отца, человека, убившего Вольгана, из-за которого они забрались так опасно далеко в глубину острова. Мягко выражаясь, он не был уверен в радушном приеме у своих соотечественников на востоке.
      Да он и не испытывал желания в одиночку пробираться по лесам и болотам, чтобы в этом убедиться. У него не было очага, к которому он бы спешил, даже если бы какой-то корабль взял его гребцом, так как его изгнали с родного острова в наказание за буйную выходку после игры в кости.
      У того молодого человека, который тогда бежал в одиночку, не ныло бедро к дождю и левое плечо не отказывало по утрам. Священник заметил последнее по дороге сюда. Наблюдательный человек, слишком наблюдательный, чтобы Торкел мог быть спокоен. Однажды утром Сейнион исчез на опушке дубово-ольхового леса, который тянулся к северу от них, вернулся с охапкой листьев и запарил их вместе с травами в железном горшке, который вез на себе ослик. Без лишних слов он велел Торкелу приложить горячие листья к плечу, примотать тканью и оставить их там, когда они тронутся в путь. На следующий день он проделал то же самое, хотя этот лес слыл проклятым, населенным духами. Он не сильно углублялся в лес, только на такое расстояние, чтобы набрать листьев.