Выйдя из зала, они оказались на центральном дворе замка — Дьярмуд, Лорин, Мэтт и Кевин Лэйн. Все они молчали, и на лицах у них было одно и то же выражение, и Кевин был очень благодарен своим новым друзьям за то, что они рядом.
      Стояла чудовищная жара; ветер со странным горьковатым запахом обжигал, точнее, сжигал кожу; солнце в небе светило сквозь тошнотворного цвета тусклую пелену. В воздухе буквально висело напряжение; атмосферное электричество покалывало кожу точно иголочками, а потом вдруг к этому странному предгрозовому ощущению прибавилось и еще кое-что.
      — Стойте! — крикнул Мэтт Сорин, чей народ жил глубоко под землей, у самых корней древних гор, и хорошо знал, что может проистекать оттуда, из-под земли. — Стойте! Начинается что-то страшное!
      И как раз в эту минуту далеко от столицы, на северо-западе, в ужасе вскочила на ноги Ким Форд — в висках у нее стучало так, что она почти ничего не видела, и ей казалось, что на нее надвигается нечто огромное, страшное, вызванное магическим заклятием того злого колдуна… И надвигалось оно с севера, прямо из-за домика Исанны, с той его стороны, где сейчас возился Тирт…
      — Господи! — шептала Ким. — Что же это? — С трудом превозмогая сжимавшую виски боль, она взглянула на свой браслет с камнем-веллином и поняла, что веллин не способен противостоять тому ужасному и неотвратимому, что наползало сейчас на этот мир, что давно зрело и готовилось в темном подземелье, а теперь было УЖЕ ЗДЕСЬ, СОВСЕМ РЯДОМ! Она вскрикнула, почти уничтоженная волной этого всепоглощающего ужаса…
      И тут взорвалась сама крыша мира.
      Далеко на севере, среди вечных льдов на целых десять миль вздымалась в небо вершина горы Рангат, хозяйки Фьонавара, в течение тысячи лет служившей тюрьмой для одного из Богов.
      И вот теперь она перестала быть тюрьмой. Огромный столб кроваво-красного огня вырвался из ее недр и взлетел в небеса с таким грохотом, что слышно было даже в Катале. А видно этот огненный столб было по всей земле. Потом верхушка столба изогнулась и превратилась в огненную руку с пятью когтистыми пальцами! О да, пальцы эти были вооружены когтями и тянулись, извиваясь на ветру, к югу, словно желая дотянуться разом до всех и каждого непременно уничтожить, разорвать в клочки.
      И еще над Фьонаваром разнесся ужасный клич, дикий вопль, яростный вызов — это провозглашал собственную долгожданную свободу тот, кто мечтал превратить обитателей Фьонавара в своих рабов. Отныне и навсегда. Ибо если эти жалкие людишки испугались цвергов и дрогнули перед магом-предателем, не говоря уж о могущественном Галадане, то что же им еще остается теперь, когда ЕГО огненные пальцы рвут небеса над их миром?
      Пусть знают: Ракот Могрим разорвал свои путы и теперь свободен! И может заставить даже великую Рангат склонить голову в страхе перед его местью!
      И народы Фьонавара услышали принесенный северным ветром торжествующий хохот первого и некогда поверженного ими Бога, и хохот этот раздался над их землей подобно ударам грозного молота, несущего пожары, войну и смерть.
 
      Огненный столб над вершиной Рангат поразил короля, как удар, нанесенный в самое сердце. Айлиль отшатнулся от окна и упал в кресло; лицо его посерело, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, он задыхался.
      — Господин мой, что тобой? — Тарн, юный паж, ворвался в зал Совета и упал перед королем на колени; в глазах его плескался ужас. — Господин мой!!!
      Но говорить Айлиль не мог. Да он ничего и не слышал, кроме этого чудовищного хохота, принесенного в Бреннин северным ветром, и перед глазами его по-прежнему стояло страшное видение: огненные пальцы, извивающиеся в небесах и стремящиеся сжать Фьонавар в кулак, раздавить, уничтожить всех его обитателей разом; и еще виделось ему то громадное, кроваво-красное облако над вершиной Рангат, облако смерти, несущее не дождь, не спасение, а разрушение и гибель.
      Потом, на какое-то время оставшись один — Тарн, должно быть, побежал звать на помощь, — Айлиль с огромным трудом поднялся на ноги, втягивая воздух в легкие короткими всхлипами, и заставил себя пройти несколько десятков шагов до своих покоев. Останавливаясь на каждом шагу, он добрался до маленькой дверцы в дальнем углу спальни, отпер ее…
      Миновал знакомый коридор и в самом его конце остановился перед дверью с глазком посредине. И все время ему казалось, что рядом стоит какая-то девушка с седыми волосами, что было совсем уж неестественно у столь юной особы, и добрыми глазами, совсем такими, какие были у его Маррьен незадолго до смерти, когда ему удалось-таки в конце концов завоевать ее любовь. Да… Терпению, прежде всего терпению учила его власть! Он и тому чужеземцу об этом говорил. После их первой партии в та'баэль. Где же он теперь, этот чужеземец? Ведь ему нужно еще кое-что сказать этому Полу, Пуйлу, кое-что очень важное…
      И тут он все вспомнил. И, приоткрыв глазок, заглянул в комнату, где находился Сторожевой Камень, и увидел, что там темно. Огонь, священный огонь нааль погас! И на резном постаменте, украшенном изображениями Конари, нет ничего! А на полу, расколовшись вдребезги, как и сердце самого Айлиля, лежит Камень Гинсерата.
      Король почувствовал, что падает. Но почему-то падал он очень долго. И та девушка все время была рядом; и глаза ее были удивительно печальны. Ему даже захотелось немного ее утешить. Айлерон, думал он. Нет, Дьярмуд. Ах, Айлерон! Где-то очень далеко раздался раскат грома. Бог приближался. Да, конечно, он приближался, но они-то!.. Какими глупцами оказались они все — ведь это был совсем не тот Бог! Как же все это смешно, как смешно…
      И с этой мыслью он умер.
      Так накануне великой войны ушел из жизни Айлиль дан Арт, Верховный правитель Бреннина, и бразды правления перешли к его сыну. То были темные времена, и страх заполонил все вокруг. Недаром Исанна-ясновидящая назвала Айлиля добрым и справедливым королем.
      Но он на высоте этого звания удержаться не смог.
 
      Дженнифер видела, что они летят прямо к горе, когда птица вдруг взмыла ввысь.
      Хриплый торжествующий крик вырвался из горла черного лебедя при виде огромного столба пламени, взметнувшегося в небеса, который превратился затем в огромную огненную руку с когтистыми пальцами, и пальцы эти, извиваясь, точно дым на ветру, потянулись к югу. Только, в отличие от дыма, огненная рука и не думала расплываться, развеиваться, а висела над Бреннином, будто стараясь что-то схватить.
      И в небесах со всех сторон доносились до Дженнифер громовые раскаты сатанинского хохота. «А тот человек под горой мертв?» — спросил Пол Шафер — давно, еще до того, как они совершили Переход. Нет, он не был мертв, и под горой он теперь тоже больше уже не был. И хотя она не совсем понимала, как это возможно, но знала откуда-то, что он и не человек вовсе. Разве мог бы человек создать и выпустить в небеса эту огненную руку? Разве мог бы человек смеяться так, чтобы его безумный хохот разносился по всему свету?
      Черный лебедь теперь летел еще быстрее. Целый день и целую ночь без отдыха Авайя несла Дженнифер на север, равномерно вздымая и опуская черные огромные крылья, и с земли она казалась такой изысканно-изящной и прекрасной, но на самом деле была окутана облаком чудовищного смрада даже здесь, в холодной и чистой небесной вышине. Кончались уже вторые сутки их непрерывного полета, близилась ночь, и они все-таки опустились на берег какого-то северного озера, на широкий, поросший травой луг, который увидели с высоты.
      Там их уже поджидали цверги, которых на сей раз было очень много, и какие-то огромные свирепые существа, вооруженные, помимо собственных страшных клыков, еще и мечами. Дженнифер грубо стащили со спины лебедя и швырнули на землю. Они даже связывать ее не стали — она все равно не могла пошевелить ни рукой, ни ногой: конечности так затекли во время полета, что их то и дело сводило судорогой.
      Через некоторое время цверги принесли ей поесть: обглоданные кости какого-то степного грызуна с полусырыми остатками мяса. Когда она молча покачала головой, отказываясь от подобного угощения, они засмеялись.
      Потом они все-таки ее связали, а заодно разорвали на ней одежду. Некоторые начали было щипать ее и лапать, но их вожак быстро положил этому конец. Впрочем, она на это почти не прореагировала. Где-то в самой глубине души, там, куда теперь спрятана была вся ее прежняя жизнь, теплилось понимание того, что она просто в шоке и это в данный момент для нее истинное благо.
      Утром они снова посадили ее на спину лебедя и, разумеется, на этот раз привязали. Теперь Авайя летела на северо-запад, никуда не сворачивая, и постепенно дымившаяся вершина горы начала уплывать в сторону, а к концу третьего дня их путешествия, уже на закате, они оказались в стране вечных снегов и льдов. Здесь царил жестокий холод, и Дженнифер наконец увидела сам Старкадх, подобно гигантскому зиккурату возвышавшийся над заснеженными вершинами, и начала кое-что понимать.
 
      И во второй раз Кимберли пришла в себя, обнаружив, что лежит в своей постели в домике Исанны. Вот только самой Исанны там не было. А рядом с Ким сидел Тирт и смотрел на нее своими темными, глубоко посаженными глазами.
      Она вспомнила, что с ней произошло, когда почувствовала боль в запястье и, поднеся руку к глазам, увидела черный рубец там, где в ее плоть впился браслет с веллином. И. вспомнив все, она только головой покачала.
      — Если бы не веллин, я бы, наверное, умерла, — сказала она и показала Тирту рубец на запястье.
      Он не ответил, однако она чувствовала, как напряжено все его мускулистое тело. Особенно когда она заговорила. Она огляделась; судя по теням за окном, было уже далеко за полдень.
      — Второй раз уже тебе пришлось тащить меня сюда, — сказала она сочувственно.
      — Это не должно тебя беспокоить, госпожа, — тихим хрипловатым голосом ответил он, как всегда застенчиво потупясь.
      — Вообще-то без конца падать в обморок мне совершенно несвойственно…
      — Да мне бы это и в голову никогда не пришло! — Он снова опустил глаза.
      — Так что там на самом деле случилось с вашей горой? — спросила Ким, почти не желая услышать правду.
      — Все уже кончилось, — сказал он. — Как раз перед тем, как ты очнулась. — Она кивнула. Так и должно было быть.
      — Ты что же, весь день возле меня просидел?
      Он с виноватым видом посмотрел на нее:
      — Ну, не весь день… Прошу прощения, госпожа, но животные перепугались, и мне пришлось…
      Она подавила желание улыбнуться. Господи, при чем тут какие-то животные!
      — У меня там чайник кипит, — снова заговорил Тирт. — Если хочешь, я могу приготовить тебе питье.
      — Да, пожалуйста.
      Она смотрела, как он, прихрамывая, пошел к очагу. Движения его были аккуратны, экономичны. Он приготовил ей какой-то травяной отвар и поставил котелок на столик возле кровати.
      И она решила: пора.
      — Тебе больше не нужно притворяться. И хромать тоже не нужно, — сказала она.
      Надо отдать ему должное: он отлично владел собой. Лишь в темных глазах на мгновение промелькнула искра сомнения; но руки его, когда он наливал ей питье, ничуть не дрожали. Потом он снова сел возле ее постели и некоторое время молча смотрел на нее.
      — Это она тебе сказала? — наконец спросил он, и Ким впервые услышала его настоящий голос.
      — Нет. Она-то как раз мне солгала. А потом призналась, что не может раскрыть эту тайну, ибо она ей не принадлежит. — Ким поколебалась, но все же сказала: — Я узнала это от Эйлатина. Там, у озера.
      — Я видел. И восхищался тобой.
      Ким почувствовала, как на лбу опять появляется знакомая вертикальная морщинка.
      — Ты знаешь, что Исанны больше нет? — Она старалась говорить как можно спокойнее.
      Он кивнул.
      — Это-то я знаю. Вот только не понимаю, что с ней произошло… И твои волосы…
      — Она хранила у себя в тайнике Локдал! — с вызовом начала Ким. Ей почти хотелось причинить ему боль. — И она решила… сама им воспользоваться.
      Он вздрогнул, и ей стало стыдно за свое тайное желание. Она обратила внимание, каким детским жестом он невольно прижал пальцы к губам. Смешно! Такой взрослый мужчина!
      — Нет, не может быть! — выдохнул он. — Ах, Исанна! — В голосе его звучала искренняя боль.
      — Так ты понимаешь, ЧТО она сделала? — Вопрос этот таил ловушку, но ей уже не хотелось его мучить. Слишком больно и тяжело было обоим.
      — Да, я знаю, на что способен этот кинжал. Я не знал только, что она хранила его здесь. Она, должно быть, очень любила тебя.
      — Не только меня. Всех нас. — Ким опять запнулась. — А меня она видела во сне еще двадцать пять лет назад. До того, как я родилась… — Но легче от этих слов ей не стало. Да и чем можно было облегчить эту боль?
      Глаза его широко раскрылись от удивления:
      — Этого я не знал!
      — А откуда ты мог это знать? — Он, похоже, воспринимал свои просчеты как нечто в высшей степени оскорбительное для себя. Однако ей было необходимо сказать ему и еще кое-что. И она вспомнила вдруг, что произносить вслух его имя здесь запрещено. — Сегодня в полдень умер твой отец, Айлерон.
      Он промолчал. Они некоторое время посидели в тишине, и старший сын Айлиля первым нарушил молчание:
      — Я знаю, — сказал он. — Послушай сама.
      И она услышала: казалось, все колокола в Парас-Дервале звонят разом. То был похоронный звон в честь умершего короля.
      — Мне очень жаль! — сказала она искренне.
      Губы его дрогнули, он отвернулся и стал смотреть в окно. «Ах ты, ублюдок бессердечный! — сердито думала Ким. — Он знает, видите ли!» Надо было посильнее ему врезать! Она уже собиралась «добавить», но тут Айлерон вдруг совсем повернулся к ней спиной, и она успела заметить, что по щекам его текут слезы.
      Она даже вздрогнула от неожиданности и, разумеется, сразу же приступила к самобичеванию. Господи, да разве так можно с человеком! Похоже, мысли этого Айлерона действительно трудно прочесть, но как она-то могла НАСТОЛЬКО в нем ошибаться? Ну и заносит же ее! Типичная Ким Форд, даже смешно. С удовольствием посмеялась бы, да только вот здешние жители ее не поймут — они ведь столько надежд собираются на нее возложить, особенно теперь. А зря. Ей ведь подобная роль совсем не подходит. Она чересчур импульсивна, крайне недисциплинированна и недостаточно скромна — в общем, самая заурядная особа, которая кончает интернатуру в Торонто. Ну и что, черт побери, ей теперь со всем этим делать?
      Пока что, во всяком случае, она явно ничего сделать не могла. А потому лежала очень тихо, почти не шевелясь, и через некоторое время Айлерон сам повернулся к ней, поднял свое загорелое бородатое лицо и сказал:
      — После того как умерла моя мать, он очень сильно переменился и больше уж никогда не был прежним. Он как-то… зачах, что ли. Поверишь ли, он ведь когда-то был поистине великим правителем!
      Тут она все-таки могла ему чем-то помочь.
      — А я это видела — тогда, у озера. Мне Эйлатин показал. Я знаю, Айлерон, что твой отец был великим человеком.
      — Я старался присматривать за ним, пока хватало сил и терпения. — Теперь он уже полностью владел собой. — Но потом терпение мое лопнуло. Во дворце так и кишели различные группировки и фракции, и всем страшно хотелось, чтобы отец отошел от дел и уступил трон мне. Двоих мерзавцев, которые говорили об этом в моем присутствии, я попросту убил, но отец все равно стал подозрительным. Стал всего опасаться. И мне больше не удавалось поговорить с ним по душам.
      — А Дьярмуду?
      Этот вопрос, казалось, искренне удивил его.
      — Дьярмуду? Моему брату? Но он же был страшно занят: пил или развлекался с женщинами в Южной твердыне. А в оставшееся время играл роль хранителя.
      — По-моему, он способен не только пить и развлекаться с женщинами, — мягко заметила Ким.
      — На женский взгляд — возможно.
      Она даже глазами захлопала:
      — А вот это уже оскорбление!
      Он немного подумал и сказал:
      — Да, наверное. Прости. — И снова удивил ее: — Знаешь, я не очень-то умею нравиться людям. Мужчины, правда, в итоге начинают меня уважать, порой даже против собственной воли, потому что кое-каким мастерством я владею… А вот с женщинами я обращаться не умею совершенно. — Его угольно-черные глаза смотрели прямо на нее. — У меня есть и еще недостатки: например, меня трудно заставить отказаться от собственных намерений; я также проявляю крайнее нетерпение, если кто-то суется в мои дела… — Он явно еще не выговорился. — Ты учти: я тебе это рассказываю не потому, что рассчитываю перемениться, а просто чтобы ты знала. Мне будут нужны люди, которым я могу доверять, и ты, ясновидящая, должна быть в их числе. Так что, боюсь, придется тебе принимать меня таким, какой я есть.
      Ничего удивительного, что после такой тирады последовало довольно длительное молчание. Ким наконец-то заметила притаившуюся в уголке Малку и тихонько позвала ее. Черная кошка тут же прыгнула к ней на постель и свернулась клубочком.
      — Я над этим подумаю, — сказала наконец Ким, прерывая затянувшееся молчание. — Но никаких обещаний дать не могу: я и сама достаточно упряма. Хотела бы заметить только — причем зная это не понаслышке, — что Лорин, как мне представляется, весьма ценит твоего брата. И, по-моему, если только я чего-то не упустила, Серебряный Плащ — отнюдь не женщина. — «Слишком язвительно, пожалуй, — подумала она. — Надо поосторожнее со словами».
      По глазам Айлерона ничего прочесть было невозможно.
      — Серебряный Плащ был нашим учителем — моим и Дьярмуда. Когда мы оба были еще детьми, — сказал он. — И я полагаю, он именно поэтому не оставил еще надежду спасти «заблудшую овечку». Честно говоря, брат мой действительно умеет расположить к себе; а уж у своих друзей и последователей и вовсе пользуется самой горячей любовью. Наверное, это что-нибудь да значит, правда?
      — Значит, значит! — мрачным эхом откликнулась она. — А сам ты не находишь в нем ничего, что стоило бы спасти? — Вот уж действительно ирония судьбы: она сразу невзлюбила Дьярмуда и вот, поди ж ты, защищает его!
      Айлерон в ответ только плечами пожал. Впрочем, довольно выразительно.
      — Ну и ладно, — сказала Ким. — Тогда, может, закончишь рассказ о себе самом?
      — Да я уже почти все рассказал. Когда прошлой весной дождей выпало значительно меньше обычного, а в этом году и вовсе не выпало ни капли, я сразу подумал, что это не случайно. Я хотел умереть ради него. И не быть свидетелем его заката. И не видеть в его глазах это выражение… Я не мог жить с ним рядом после того, как он перестал доверять мне. И попросил, чтобы он позволил мне отправиться на Древо Жизни вместо него. И он мне отказал. Я попросил еще раз, и он снова отказал. Потом в столице стало известно, что в крестьянских домах все чаще умирают от голода дети, и я попросил его снова — прилюдно, в присутствии всех придворных. И он снова запретил мне даже помышлять об этом. И тогда я…
      — И тогда ты наконец сказал ему все, что думаешь по этому поводу. — Она легко могла представить себе эту сцену.
      — Да. И он отправил меня в ссылку.
      — Не слишком далекую, правда, — сухо заметила она.
      — А ты бы хотела, чтоб я навсегда оставил свою страну? — рявкнул он неожиданно властным тоном. Ей это понравилось: значит, судьба страны ему все-таки не безразлична. Даже более того, если быть справедливой. И она сказала примирительно:
      — Твой отец поступил правильно, Айлерон. И ты в первую очередь должен был бы это понимать. Разве может Верховный правитель позволить, чтобы вместо него умер кто-то другой?
      И сразу же поняла: здесь что-то не так.
      — Так ты не знаешь? — Это был даже не вопрос. И его неожиданно дрогнувший голос встревожил ее больше всего.
      — Не знаю чего? Пожалуйста, объясни мне! Ну, пожалуйста!
      — Мой отец это как раз и позволил! Там вместо него умирает другой. Слышишь, как гремит гром? Это твой друг умирает сейчас на Древе Жизни. Пуйл. Две ночи он уже продержался. Осталась последняя, третья. Если, конечно, он еще жив.
      Пуйл? Пол!!!
      Ну да. Все правильно, даже чересчур. Она смахивала с ресниц слезинки, но это не помогало: слезы все капали и капали.
      — Я же видела его, — прошептала она. — Я видела во сне Пола и твоего отца! Только вот услышать, о чем они говорят, не могла, потому что все время звучала эта музыка, и еще…
      И вдруг поняла. И все встало на свои места.
      — Ах, Пол! — выдохнула она. — Это же был Брамс! Та самая пьеса, которую исполняла Рэчел! Как это я забыла, не смогла сразу вспомнить?
      — А разве ты могла бы тогда что-нибудь изменить? — спросил Айлерон. — Разве имела бы на это право?
      Господи, как это все-таки тяжело! Ким постаралась все свое внимание сконцентрировать на кошке и некоторое время молчала.
      — Ты его ненавидишь? — все же спросила она как-то робко и сама себе удивилась.
      Вопрос этот, впрочем, явно застал его врасплох. Айлерон вскочил, замахал руками, потом, растерянно озираясь, отбежал к окну и стал смотреть вдаль, на озеро. По-прежнему звонили колокола. Потом послышался очередной раскат грома. До чего же все-таки этот день оказался насыщенным всяким волшебством и магией! И ведь до вечера было еще далеко! И еще ночь впереди, третья ночь…
      — Я непременно постараюсь перестать его ненавидеть, — промолвил наконец Айлерон так тихо, что Ким едва расслышала его.
      — Да, я очень тебя прошу! — Она чувствовала, что почему-то обязательно нужно ответить именно так. Даже если это важно только для нее самой — пусть преодоление этой ненависти хоть немного уменьшит бремя свалившихся на нее горестей и невзгод. Она встала с постели, обеими руками прижимая к себе кошку.
      Он тоже встал и повернулся к ней лицом. За спиной у него разливался какой-то странный свет.
      — Это будет моя война! — твердо сказал Айлерон дан Айлиль. Она кивнула.
      — И это ты тоже видела? — Он требовал ответа. И снова она кивнула. Ветер за окном окончательно улегся; было очень тихо.
      — Но ты бы забыл об этой войне, если б оказался на Древе Жизни, — сказала она.
      — Не забыл бы. А впрочем, наверное, да, ты права. И это действительно было глупо с моей стороны. С моей — но не твоего друга, — быстро прибавил он. — Я вчера ночью ходил туда. Я его видел. Я ничего не мог с собой поделать… Но в нем… в нем что-то другое…
      — Горе. Гордость. Даже, пожалуй, гордыня.
      — В таком месте и нужно быть гордым.
      — Он продержится?
      Айлерон медленно, очень медленно покачал головой:
      — Не думаю. Вчера ночью он был при смерти. «Пол. Когда же я, — подумала она вдруг, — в последний раз слышала его смех?»
      — Он был очень болен не так давно, — сказала она.
      Это прозвучало совершенно не к месту. Да и собственный голос показался ей каким-то жалким. Айлерон неловко коснулся ее плеча.
      — Я никогда не смогу ненавидеть его, Ким. — Впервые он назвал ее по имени. — Просто не смогу. Это такой мужественный поступок!
      — Да, мужества у него хватало, — сказала она. Нет, она ни за что не станет снова плакать! Она упрямо вздернула подбородок. — Мужества у него было хоть отбавляй! А у нас впереди война.
      — У нас? — переспросил Айлерон, и в его глазах она прочла невысказанную мольбу. Он ни за что не сказал бы этого вслух!
      — Вам ведь понадобится ясновидящая, правда? — продолжала она деловито. — И теперь, похоже, я лучше других подхожу на эту роль. Другой ведь у вас все равно нет. К тому же у меня бальрат.
      Он шагнул к ней.
      — Я… — Он задохнулся от волнения. — Я… очень рад! — выговорил он с огромным трудом. Она все-таки не выдержала и рассмеялась.
      — Господи! — воскликнула она звонко. — Господи, Айлерон, в жизни не встречала человека, которому было бы так трудно сказать простое «спасибо»! А что ты говоришь, когда кто-нибудь за столом передаст тебе соль?
      Он открыл было рот, но, так ничего и не сказав, снова его закрыл. Сейчас он казался совсем мальчишкой.
      — Ладно уж, — махнула она рукой, — пожалуйста, можешь не отвечать. Но, знаешь, нам бы лучше теперь поспешить. По-моему, сегодня вечером тебе обязательно нужно быть в Парас-Дервале. Или я не права?
 
      Похоже, он заранее оседлал коня и ждал только, когда она это скажет. Пока Айлерон ходил за жеребцом, Ким быстро осмотрела дом, все убрала и заперла все двери. Она твердо знала, что Локдал и Венец Лизен безопаснее всего оставить в тайнике под полом. Подобные решения она теперь принимала как бы инстинктивно.
      Потом она вдруг вспомнила Радерта. Не безумием ли было со стороны Исанны оплакивать человека, который так давно умер? Нет, конечно же, нет, теперь она это поняла, ибо знала, что мертвые навсегда связаны со своим временем, они просто отправляются в далекое путешествие, но не исчезают из жизни насовсем. А вот сама Исанна исчезла навсегда, насовсем. Ким чувствовала, что ей просто необходимо некоторое время побыть одной, да только никакой возможности сейчас для этого не было, так что даже и мечтать об этом не стоило. Теперь ни у кого из них нет возможности что-то обдумать спокойно и неторопливо, решила она. «Взорвавшись, гора Рангат отняла у нас даже эту роскошь».
      «У нас»? Она призадумалась. Ну что ж, выходит, она даже в мыслях уже считает себя одной из них. «Ты вообще-то сознаешь, — спрашивала она себя с замиранием сердца, — что теперь стала ясновидящей Королевства Бреннин?»
      Да, она полностью отдавала себе отчет в том, что с ней происходит. «Пресвятая Корона, — думала Ким Форд, — что за высокие цели тебе мерещатся! Куда тебя занесло?» Но тут мысли ее, ясновидящей Бреннина, вновь метнулись к Айлерону, которому она намерена была помочь занять трон Бреннина, если сумеет, конечно, даже несмотря на то, что настоящим наследником считался его брат, Дьярмуд. Да, она сделает это, потому что об этом поет ей ее кровь, потому что так будет справедливо! А именно восстановление справедливости и есть основная функция ясновидящей — теперь она это знала твердо. Ким совершенно успокоилась и была готова отправляться в путь, когда Айлерон, опоясанный мечом, вышел из-за дома, ведя под уздцы вороного жеребца, к седлу которого был приторочен лук. На коня он вскочил с легкостью и изяществом настоящего принца, и она должна была честно признаться, что ее это зрелище весьма впечатлило.
      У них, правда, возник небольшой спор, потому что она наотрез отказалась оставить Малку в опустевшем доме, но когда она пригрозила, что пойдет пешком, Айлерон с каменным лицом протянул ей руку и прямо-таки зашвырнул в седло позади себя. Вместе с кошкой. И она поняла, насколько он все-таки силен.
      Ну а минутой позже Малка расцарапала ему все плечо, потому что ей, видите ли, не понравилось ехать верхом. И Айлерон, как оказалось, обладает на редкость четкой дикцией — особенно когда произносит ругательства, и Ким пришлось самым сладким тоном сделать ему замечание, за что она была вознаграждена молчанием, вполне, впрочем, дружелюбным.
      Когда ветер улегся, марево, весь день плывшее над землей, начало понемногу рассеиваться. Вечер еще не наступил, и солнце, садившееся буквально у них за спиной, освещало тропинку длинными предзакатными лучами.
      И это было одной из причин того, что засада не удалась.
      На них напали у того поворота тропы, с которого они с Мэттом впервые увидели озеро. Не успели еще цверги броситься на них, как Айлерон, каким-то шестым чувством почуяв опасность, погнал жеребца галопом.
      На этот раз дротики в ход пускать было запрещено. Им велели взять седую девицу живой, а охранял ее только один слуга. Сделать это ничего не стоило — их ведь было пятнадцать.
      Но осталось двенадцать после того, как Айлерон, пустив коня галопом, выхватил меч и, точно косой, снес головы сразу троим цвергам. Ким, сидевшая сзади, явно мешала ему, и Айлерон ловко выпрыгнул из седла на землю, точно рассчитанным движением убив при этом очередного цверга.
      — Гони! — крикнул он Ким.
      И конь, повинуясь приказу хозяина, сам перешел на рысь, а затем помчался галопом. «Нет, так не пойдет!» — подумала Ким, прижимая к себе перепуганную кошку, что было сил вцепилась в поводья и остановила жеребца.
      И, обернувшись, стала следить за схваткой. Сердце у нее билось где-то в горле, но страха она не чувствовала.
      И на закате того дня Кимберли Форд стала свидетельницей первого сражения Айлерона дан Айлиля с темными силами, и увидела, сколь великолепен, сколь поразительно прекрасен и силен этот воин, как замечательно владеет он мечом. Зрелище этой битвы на пустынной тропе было настолько захватывающим, что у Ким просто сердце разрывалось от восторга. Это было похоже на божественный танец, на какой-то дивный спектакль… Похоже, думала Ким, некоторые люди действительно появляются на свет только для того, чтобы стать великими воинами!
      Ибо с ужасом и восторгом видела она, что с самого начала силы неравны — их было пятнадцать, острозубых, вооруженных мечами и дротиками, готовых разорвать своего противника в ближнем бою на куски, а он был один против пятнадцати, и длинный меч так и сверкал в его руке, — и все же она твердо знала, была убеждена: победит именно он! И победит без особых усилий!
      Это заняло не слишком много времени. В живых не осталось ни одного цверга. Айлерон, лишь чуть-чуть запыхавшись, вытер свой меч, сунул его в ножны и твердым шагом направился к ней по тропе. Низкое солнце светило прямо ему в спину. Теперь вокруг опять стало очень тихо. И она заметила, как печальны его темные глаза.
      — Я же велел тебе ехать дальше, — сказал он с упреком.
      — Я знаю. Но я, к сожалению, не всегда поступаю так, как мне ВЕЛЯТ. По-моему, я тебя предупреждала.
      Он молчал, глядя на нее снизу вверх.
      — «Кое-каким мастерством я владею!» — передразнила она его, в точности повторив интонацию, с какой он тогда сказал это.
      И вдруг с радостью и удивлением заметила, что он покраснел от смущения.
      — Мне только одно непонятно, — сказала Ким Форд, — почему это отняло у тебя так много времени?
      И она впервые услышала, как он смеется.
 
      Они добрались до Парас-Дерваля, когда уже сгустились сумерки. При въезде в город Айлерон накинул на голову капюшон плаща, чтобы скрыть свое лицо. Стараясь не попадаться никому на глаза, они очень быстро добрались до жилища Лорина. Маг оказался дома, там же были Мэтт и Кевин Лэйн.