ГЛАВА 1

БЕГСТВО С ПЛАНЕТЫ ВИОЛЕТТА

В тот вечер я напился, как свинья.

Когда после трехчасовой пытки сидения, слушания, беспрерывной записи на диктофон и полного непонимания того, о чем речь, мне все-таки удалось принять разумное решение и просто сбежать с Межконфессиональной религиозной галактической конференции, я был уже, как выжатый лимон. Разумные решения, как правило, приходят к нам слишком поздно. “Задним умом крепок” – так, по-моему, давным-давно говорили в одной стране на нашей старушке Земле. Иногда мне кажется, что кто-то из древних землян заглянул в будущее, увидел в нем столь же лихого, сколь и незадачливого парня Дэниела Рочерса, журналиста еженедельника “Галактик экспресс”, посмеялся, и вот тогда-то и родилась памятная идиома.

“Задним умом крепок” – это про меня было сказано, точно. Иначе я бы здесь не оказался.

Я выскочил из зала, как пробка, презрел медлительную помощь лифта и бегом спустился с двадцатого на первый этаж здания Конгресса.

– Всего вам доброго, мистер Рочерс, – вежливо сказали мне огромные зеркальные двери в вестибюле и раздвинулись. Я вздрогнул. За три дня пребывания на планете я все никак не мог привыкнуть к местным шуточкам. Здесь все вещи разговаривали с тобой, как со своим старым приятелем. Причем на знакомство времени не тратили, а неведомым образом идентифицировали тебя и немедленно вступали, так сказать, в контакт.

Компьютерное хамство. Такие приличные гуманоиды, местные аборигены, и вот – на тебе… А название планеты мне нравилось – Виолетта.

– Вы найдете дорогу в гостиницу? Сервисный отдел может предоставить вам такси…

Двери отметили мое замешательство и теперь с тупым усердием продолжали строить вежливый диалог. Но общаться с говорящими дверями и зеркалами – сейчас это было выше моих сил.

– М-м-м… – промычал я в ответ и вывалился из дверей единственного на планете стоэтажного небоскреба.

На широченной подъездной аллее, освещенной оранжевыми фонарями, никого не было. Я не пошел к воротам охраняемой территории, а раздвинул ветки плотного кустарника на обочине и шагнул на нетронутый газон Регулярного Парка Конгресса. Бархатный вечер чужой планеты мягко обнял меня за плечи, обступил тенями могучих и странно пахучих деревьев. Ласковый ветерок овеял разгоряченное лицо. Я углубился в парк подальше от света фонарей, остановился возле высоченного кустарника с треугольными листочками и всей грудью вдохнул теплый вечерний воздух…

Мне, определенно, сегодня не везло! Ароматы, испускаемые коварными листочками, ударили в нос резким запахом аммиака. Я закашлялся и зачертыхался. Этого еще не хватало! Вот что значит – не дома, не знаешь, где голову преклонить! Я кое-как успокоил дыхание, с тоскою поглядел в сторону подъездной аллеи – как мне не хотелось сейчас никуда идти, даже в свой номер в гостинице! – и направил стопы в противоположную сторону, к аккуратным скамеечкам, стоящим вокруг центральной парковой клумбы.

Что делать – я не знал. И поэтому решил пойти и понюхать теперь цветочки.

Я здорово притомился. Голова у меня кружилась, под ложечкой сосало от голода, а ноги, мои бедные ноги – незаменимый, важнейший после головы и рук профессиональный инструмент! – были ватными. Репортерская сумка с блокнотами, толстенным органайзером и диктофоном оттягивала правое плечо. Я остановился возле клумбы, осторожно втянул носом воздух – чертов запах мочевины не пропал! – послушал себя и понял, что сейчас мне ничто не поможет – ни бестолковое вытаптывание тропинок на газоне Регулярного Парка, ни бодрящее парковое амбрэ, ни даже ужин в гостиничном ресторане.

Я слишком устал для любых предприятий.

Для любых, кроме одного…

“Тебе нужно выпить,” – внезапно прозвучал во мне зловещий внутренний голос, и это было произнесено, как приговор.

Я узнал этот голос. И сник.

И здесь я должен объясниться.

Я сник потому, что предательский голос на самом деле произнес не приговор, а заклинание. Заклинание это звучало во мне очень редко, но всегда заставало врасплох. И если роковой голос прорезался, то Дэниел Рочерс был над собой уже не властен. Он переставал быть журналистом Рочерсом. Он становился кем-то другим. Может быть, инопланетянином, может быть, зомби – называть это можно по-разному, – во всяком случае, не совсем человеком, это определенно.

В нем просыпался некий Дэнни-дурак. Он-то и был хозяином зловещего голоса, Дэнни н а ч и н а л с я с него! И этот хозяин брал бразды правления в свои руки, распрямлял спину и открывал свою жадную глотку в немом ожидании подношения. В эту глотку полагалось вливать бренди, двойное виски без содовой, русскую водку – без ограничения дозы и без контроля над длительностью процесса.

Дэниел Рочерс в таких случаях безропотно исполнял желания Дэнни-дурака. И, когда процесс достигал определенного этапа, сливался со своим позорным двойником.

И вот тогда-то и начинались чудеса, и совершались подвиги, и враги обращались в бегство, и села горели, и женщины кричали Дэнни-дураку вслед – то ли проклятия, то ли благословления, то ли они пели, то ли рыдали навзрыд, – этого я никогда не мог точно определить. Потому что из всех подвигов Дэнни-дурака помнил всегда очень мало…

Загадочный и неодолимый Дэнни был дан мне от рождения. Он был со мной всегда. Но впервые обнаружил себя в те счастливые студенческие времена, когда я на одной из вечеринок поднес к губам первую в своей жизни кружку пива. Дэнни тогда выскочил из своего забытья, как черт из табакерки, и продемонстрировал такие фокусы, что мои однокашники только диву давались.

Мне не пришлось проходить через многолетнюю адаптацию организма к “огненной воде”, через рвоту при передозировке, через милые чудачества от двух капель спиртного. Для Дэнни эти вехи были пройдены уже давно, видимо, в прошлом его воплощении – в виде жирного спитого бюргера из грязной прокисшей пивными дрожжами таверны, думал я. Дэнни пил серьезно, много, не терял головы, поражал друзей трезвостью мышления после бутылки бренди, невиданной физической силой – после двух, необыкновенным обаянием, совершенно губительным для женщин, – после трех…

Ну а потом, когда все для него просто начинало сливаться в одно огромное разноцветное и шумливое пятно под названием “окружающая обстановка”, он в буквальном смысле обретал паранормальные способности. Вот почему я говорил о чудесах и горящих селах.

Но об этом потом, слишком уж это серьезное дело…

Я боялся Дэнни-дурака, как огня. Но он был во мне, он был Дэниелем Рочерсом номер два. И неизменно периодически заявлял о своих правах на выход в мир. Он знал: будь на то моя воля, я не выпустил бы его на свет Божий до скончания века. Он знал, что как только я услышу его призывный голос, всю свою силу обращу против него. И поэтому, дабы избежать трудной борьбы, он брал меня за горло именно в те моменты, когда по разным причинам силы покидали меня. Так, как сейчас.

И неизменно одолевал.

Я еще немного постоял возле клумбы, надеясь на какого-то мифического доброго волшебника, который снимет давление моего безумного двойника, но напрасно. Моя надежда безнадежно – горький каламбур! – умирала. Жизнь уходила из ее слабого тела с каждой минутой. Заклинание было произнесено. Приговор прозвучал. А если он прозвучал, то – сомневаться не приходилось! – будет исполнен. С непредсказуемыми последствиями для исполнителя и жертвы.

Причем и исполнителем, и жертвой в данном случае будет один и тот же человек – Дэнни Рочерс.

Тебе надо было уходить из “Галактик экспресс” сразу же, как уволили Старика, вдруг сказал я себе. Все неприятности начались именно с того дня. Они высосали из тебя силы, оставив сейчас один на один с твоим дружком. Надо было уходить. Не дожидаясь очевидного – пока на место Старика не пришел Молодой Имбецил. Смена главного редактора при любом раскладе – не шутки, а если исход процесса предсказуем, то зачем нужно подставляться? Вот и получил…

Я вспомнил маленькие и белесые, узко посаженные глаза Молодого Имбецила.

– Мистер Рочерс, завтра вы отбываете на планету Кара-Шки. Задача – репортаж о строительстве канализационных стоков в Центральном регионе.

– Лететь далеко?

– Это в созвездии Девы. Всего неделя полета на пассажирском лайнере третьего класса.

– А почему не на “Гипер-люксе”? Я мог бы быть на месте уже завтра!

– Редакция не может оплачивать билеты на гиперлайнеры, когда речь идет о репортаже про канализацию. Тем более, у вас, как я знаю, есть собственный небольшой, но скоростной звездолет. Если вас что-то не устраивает, воспользуйтесь им.

– Я боюсь, что он там измажется… Как, вы сказали, называется планета? Кака-шки?

– Кара-шки, мистер Рочерс. Вы свободны.

Да…

Молодой Имбецил ненавидел меня еще с тех времен, когда после университета проходил практику в редакции. Я был его наставником и искренне хотел сделать из него толкового журналиста. Искренне. Но задача оказалась мне не по зубам. Никому она была не по зубам. Бедный парень не мог связать и двух слов. Вернее, он мог, он связывал их, но как он это делал! “Одеть пальто” – невиннейшая из его ошибок. Самое интересное, что он не понимал кривого смысла создаваемых им перлов, и, несмотря на долгое и вдумчивое растолковывание очередной ошибки силами всего журналистского корпуса “Галактик экспресс”, воспроизводил их снова и снова.

Я, наверно, паршивый педагог, потому что как-то нарисовал ему это самое его “пальто”, “одетое” в куртку и теплые шаровары. Он усердно изучил рисунок и ничего не понял. Даже не обиделся. Он…

Но достаточно. В общем, там, где дело касалось работы со словом, он обнаруживал изумительную бездарность, а когда немножко поднабрался опыта и осознал эту свою бездарность в полной мере, выдал совершенно непредсказуемую реакцию.

Он возненавидел меня, своего учителя. За то, что я могу, а он – нет.

За то, что я есть.

Все бы ничего, мне от его отношения было не холодно и не жарко. Тем более, что практика его однажды подошла к концу, и он исчез из моей жизни. Все бы ничего, если бы Молодой Имбецил не был сыном Хозяина.

И после того, как усилиями папаши Старик был уволен, не занял место главного редактора.

Молодой Имбецил взошел на царствование полгода назад, и эти последние шесть месяцев своей жизни я сейчас вспоминал с отвращением. Он давал мне самые унизительные и тяжелые задания, гонял по всем углам Галактики, заставлял париться в медлительных пассажирских звездолайнерах. Самые неинтересные интервью, самые дальние и скучные командировки ради толики безнадежно сухой информации, самые грязные и опасные планеты на свете – все это теперь стало моим…

Надо сказать, что Молодой Имбецил оказался настолько же хитер, сколь и бездарен. За все унижения и неудобства он мне вовсе неплохо платил. Я бы не заработал ни в одной другой редакции и половины тех денег, что мне выплачивали в “Галактик экспресс”. И поэтому, несмотря на все безумие собственной деятельности последние полгода, я не уходил от Молодого Имбецила, деньги были мне нужны. И неизменно при встрече со своим главным редактором ловил торжествующий огонек в его глазах.

Я прекрасно его понимал. Парень в своей игре со мной делал ставку не на голодную смерть врага. Он ставил на другое.

Он хотел загонять меня. А потом действовать по обстоятельствам. Мой уход по собственному желанию ему был не нужен, ему хотелось выпереть меня с треском, со скандалом, создать мне имидж неумехи, возможно – неработоспособного саботажника, возможно – стервозника и психопата. Он ждал, когда же я, наконец, сорвусь, начну орать у него в кабинете, стучать кулаками. Или совершу какую-нибудь глупую ошибку в одной из бесчисленных командировок.

Или напьюсь от усталости и выпущу в свет своего Дэнни-дурака.

К огромному моему сожалению, он про Дэнни-дурака знал. Один раз во время своей стажировки он случайно увидел его. И запомнил. И, мне кажется, в своей игре делал на него крупную ставку.

“Кто предупрежден, тот вооружен”, – говорили наши земные предки. Я, как мог, держал ситуацию под контролем, хотя мне иногда и хотелось врезать Молодому Имбецилу промеж глаз, а потом выпустить Дэнни на волю и сжечь к чертовой матери модерновый редакторский кабинет. Но я не позволял себе такой вольности. Мне хотелось одолеть своего врага, не дать ему ни одного шанса для осуществления его злодейских планов. Я потихоньку подыскивал себе достойное место в центральных издательствах и редакциях, рассылал резюме, давал работодателям многочисленные интервью и до поры находился в напряженном ожидании ответов.

Но, похоже, что я переоценил свои силы, а Молодой Имбецил добился, чего хотел.

Если прозвучало заклинание Дэнни-дурака, если я решил выпить, значит я дошел до ручки. Если Дэнни решился напасть, значит Дэниел Рочерс сейчас – беспомощен, как ребенок. Мой двойник всегда ставил неизменно правильный диагноз.

Итак, заклинание прозвучало…

Еще медля и надеясь незнамо на что, я склонился над клумбой. Аляповатые цветы с разноцветными лепестками неодинаковой длины потянулись ко мне и мягко пыхнули в лицо искрящимися облачками пыльцы. В воздухе резче запахло мочевиной. Я отшатнулся от клумбы и брезгливо стер с лица вонючую пудру.

– Мистер Рочерс, разве вас не предупреждали, что на улицах города нельзя трогать декоративные растения? – спросила клумба звучным молодым женским голосом. Я нервически дернулся.

– Тьфу! – мрачно ответил я клумбе. – Не спится тебе! Не трогал я ничего. Это твои вонючки меня тронули. Следи лучше за ними. У них, вон, лепестки разной длины.

– Дэн, ты с кем разговариваешь?

Только теперь я понял, что голос раздается не из клумбы, а у меня за спиной. И лишен той интонационной и звуковой механистичности, которой отличалась речь роботов. Напротив, голос этот был очень хорош. Достаточно низок, чтобы заинтриговать любого одинокого мужчину, например, такого, как я, и достаточно мелодичен и чист, чтобы не оттолкнуть даже самого строгого пуританина.

И еще: голос этот был мне знаком. Но я не мог вспомнить его владелицу.

Я обернулся.

Напротив меня стояла и улыбалась шикарной белозубой улыбкой Шарлотта Ньюмен, журналистка из телекомпании “Космик ньюс”. Стояла и лукаво сверкала огромными бирюзовыми глазами из-под каштановой челки. Стояла и переминалась от возбуждения с ноги на ногу, с одной ослепительной ноги на другую ослепительную ногу, юбки ниже колен она презирала…

Я же всего-навсего просто врос в землю и переводил оторопелый туповатый мужской взгляд от ее стройных двоих на ее лицо, с лица – снова на ее умопомрачительные ноги: я их знал, я их помнил…

В конце концов мне с трудом удалось зафиксировать растерянный взор на уровне ее обворожительной улыбки.

Шарлотта. Лотта. Лоттик. Нежная и ветренная дива. Ночами – женщина-вамп, знойная и ненасытная, как дочь восточного шейха. Вечерами – обольстительная кокетка с парой спрямленных извилин в маленькой прелестной головке. Днем – деловая журналистка-попрыгунья, острая, стремительная и коварная, как змея. Столь же деловая, сколь и неотразимая для респондентов. Когда мы работали вместе, осечек я не знал. С ней можно было смело открывать ногой дверь самого Мирового Президента… Да что там “можно” – это было, я свидетель, я сам участвовал в операции взятия президентского дворца!

Я смотрел на Лотту, а веселые картинки воспоминаний растягивали мои губы в непроизвольной улыбке…

Полтора года назад она ворвалась ко мне рано утром, когда я еще лежал в постели, и сдернула с меня одеяло.

– Дэн, тебе нужно эксклюзивное интервью Большого Папы?

От таких предложений в нашей среде не принято отказываться. Даже если ты не то что еще не очухался спросонья, как тогда я, а и в более тяжелых случаях. Например, если готовишься отойти в мир иной.

– Спрашиваешь!

– Тогда пошли.

– Как? Прямо сейчас? А документы, оформление, охрана?

– Все уже готово, положись на меня.

Через час референт Президента открывал перед нами массивные двери.

– Кто посмел? – Большой Багровый Папа обернулся на стук быстрых каблучков в своих аппартаментах и вперил взгляд в надвигающуюся на него Шарлотту. – У меня не назначены никакие встречи! – И референту:

– Куда вы смотрите? Куда смотрит охрана?

Охрана, как и референт, смотрела на то же самое, на что смотрел сейчас и Большой Папа. Всего лишь на Шарлотту в ее обычной униформе – мини-юбке и донельзя декольтированной блузке. Репортерские документы, разрешение администрации Президента на проход в святая святых за личной подписью Самого – правда, просроченные и выданные не Шарлотте и мне, а совсем другим людям – были для охраны и референта – слаб человек! – в присутствии Шарлотты Ньюмен несущественны.

– Простите, я, кажется, не туда попала… – Слабый девичий голос зазвенел растерянными слезами. Умело наманикюренные пальчики затеребили кулонную цепочку на груди, яркий кулончик притягивал взгляд к завораживающим глубинам декольте…

Потом происходило следующее: изумленно-восторженный осмотр пришелицы старым ловеласом; скольжение беглым рассеянным взглядом по присутствующему Дэнни Рочерсу; всего лишь через мгновение – безвозвратное погружение в ловушечный бирюзовый омут невинных глаз.

– Ну, почему, я думаю, вы не ошиблись… Если вы оказались у Президента – это не ошибка. Садитесь, пожалуйста…

Милая беседа сладкой парочки за чашкой кофе продолжалась больше часа, а Дэниелу Рочерсу оставалось только записывать вопросы и ответы…

Вот так работала Шарлотта Ньюмен… Лотта! Здесь? Откуда? Чудны дела твои, Господи!

Где-то около года назад мы случайно познакомились на открытии Музея инопланетных цивилизаций. Шарлотта тогда скакала по залам вместе с бледным худосочным парнем, телеоператором, стучала своими каблучками, что-то быстро чирикала в телекамеру и вызвала огромный интерес аккредитованного журналиста Дэнни Рочерса.

Впрочем, не его одного. Мужчины всех возрастов в зале не сводили глаз с шумной молодой гостьи. Но в отличие от этих тупо-прямолинейных представителей мужского пола старый охотник Рочерс был слишком опытен и мудр, чтобы просто вести легкомысленное наблюдение. Он не пялился на прелести своей будущей жертвы понапрасну – он таился и ждал. Он дожидался счастливого случая в засаде, терпеливо и бесстрастно, как североамериканский индеец. И дождался. В одно из чудесных мгновений, которые иногда дарит судьба настоящему охотнику, Лотта грохнулась на пол, споткнувшись о конечность какого-то засушенного монстра. И вскрикнула беспомощно и жалко, и от этого крика в львином сердце индейца Дэна расцвел цветок очарования.

Дэнни Рочерс никогда не упускал свой шанс. Крик Лотты еще отдавался эхом в бесчисленных залах Музея, а он уже распрямлял свое тело-пружину в тигрином прыжке. Прелестная фигурка еще только начала суматошное барахтанье на полу, а он уже поднимал свое могучее тело в воздух. Соперники-мужчины еще только открывали рты для бесполезных криков и комментариев, а он уже нависал над своей жертвой. И в головокружительном полете чуть было не разразился ободряющим и победным рыком…

Одним словом, я преодолел расстояние до цели первым, оставив худосочного парня и остальных – многочисленных! – кандидатов с носом и подал девушке руку. Наградой мне был благодарный и заинтересованный взгляд незнакомки.

Так начался наш бурный и короткий роман. Закончился он какой-то глупой ссорой и переездом Шарлотты в другой город по приглашению телекомпании “Космик ньюс”. С тех пор мы не виделись, а теперь моя утерянная дива стояла напротив меня и улыбалась во весь рот.

Наконец я обрел способность говорить и радостно выдохнул:

– Лотта!

– Ага! Попался! – радостно закричала она и бросилась мне в объятия с такой силой, как будто собиралась перелететь вместе со мной через клумбу, а в полете взять меня на удушение.

Это было в ее духе, это я помнил. И понял, что нюханье цветочков было напрасной затеей. Лотта никак не могла быть добрым волшебником-партнером в моей борьбе с Дэнни-дураком. Совсем наоборот. Теперь уж, на радостях, я собирался выпить наверняка. Ну и хорошо, сказал я себе.

И как-то сразу успокоился и захрипел в железном кольце обнимающих ручек:

– Эй! Полегче, Лотта, откуда ты взялась?

– Редакционное задание, как и у тебя! – Она, запыхавшись, чмокнула меня в щеку, разомкнула удушающее кольцо и сдула челку, упавшую на правый глаз. – Я еще вчера тебя увидела на литературной презентации, только в толпе потеряла. А сегодня нашла. Увидела, как ты улизнул из зала, и пошла за тобой. Ты что здесь бродишь один? Ты в порядке, Дэн? Может, надо закончить разговор с клумбой?

И зашлась мелодичным смехом. И прогнулась назад так глубоко, что из под короткого супермодного пиджачка без рукавов показалась светлая полоска кожи. А я стоял и смотрел на ее нежные, обнаженные по плечо руки, на эту дурацкую полоску между юбкой и пиджачком, на каштановую челку и теперь тоже улыбался во весь рот. Лотта. Я совсем перестал думать о ней, а как, оказывается, рад встретить снова!

– Ну, Дэн! – Лотта отсмеялась и ласково заглянула мне в глаза. – Ты еще не забыл меня? Я скучала…

Я деланно-изумленно округлил глаза:

– Ты? Да неужели?

– Правда! Не смейся. Я за тобой все это время следила… Все время, что мы не виделись. Читала твои статьи. – Она помолчала и вдруг стала совсем серьезной. – Я тревожусь за тебя, Дэн. Мне кажется, у тебя неприятности. Последние несколько месяцев. По твоим публикациям видно. И выглядишь ты не очень, усталый какой-то. Что с тобой?

Меня тронул этот милый переход от бурной радости к заботе о ближнем. Шарлотта нисколько не изменилась – была все так же непосредственна, подвижна и мила, все так же непредсказуема и забавна. Но упоминание о неприятностях снова опрокинуло на меня усталость последних недель, и мне вдруг захотелось выпить с такой силой, что я откинул от себя даже тень каких-либо претензий к своему Дэнни-дураку.

– Долго рассказывать, дорогая, – беспечно ответил я Лотте, понизил голос до интимной хрипотцы – она любила это! – и привлек к себе.

Она обвила голыми руками мою шею. Ее пухлые губы оказались напротив моих, каштановая челка ласково защекотала мое лицо, глаза превратились в бездонные туманно-бирюзовые озера. Я обнял ее крепче, она задохнулась:

– Дэн…

Наш первый после годовой разлуки поцелуй был долгим. Был сладким. Был страстным.

Любовным…

Но Дэнни-дурак внутри меня уже распрямил спину и разинул свою бездонную пасть во всю ширь.

– Пойдем, посидим где-нибудь, отметим нашу встречу, – прошептал я в маленькое розовое ушко сакраментальную фразу моего двойника, он любил вот такие банальные идиотские обороты.

– Пойдем, – радостно, доверчиво и тихо ответила она.

И мы пошли.

А мой Дэнни – дурак, алкоголик и злой колдун – стоял уже в полный рост и с наглой победной ухмылкой прихлопывал в ладоши.

Надо сказать, что хоть я и гуманитарий, меня в свое время очень интересовали разные математические термины. Вот, например, “дискретная функция”. Звучит очень загадочно. “Дискретная” – значит “разрывная”. Тянется линия на листе бумаги, тянется, и вдруг – хоп! – оборвалась! Потом дальше – еще раз. И еще. И получается, что это и не линия уже вовсе, а так – какая-то каша из черточек…

Так же обстоит дело и с памятью Дэниела Рочерса, когда Дэнни-дурак вступает в свои права. Функционирует она по законам дискретной функции. Иными словами – “здесь помню, а здесь не помню”.

Я очень хорошо помню, как мы с Лоттой не спеша дошли до нашей журналистской гостиницы. Помню, как Лотта весело щебетала всю дорогу до бара и не отпускала мою руку со своей талии, а я чувствовал шальные токи, пронизывающие ее изумительную фигурку, и сам начинал заводиться раньше времени, и от этого иногда спотыкался на идеально ровной мостовой.

Помню, как мы уселись за маленький столик в уютном уголке ресторанного бара, как официантка-аборигенка – три глаза, четыре руки и запах мочевины от аляповатого цветка в нагрудном кармашке передника – поставила перед нами блюда с закусками и три бутылки настоящего бренди. Землян в нашей гостинице кормили исключительно земными блюдами и поили земными напитками. И еще помню, как Лотта бросила на меня испуганный взгляд, когда пред светлыми очами Дэнни-дурака предстали вожделенные бутылки.

“Пузыри”, как он их называл.

– Дэн, – осторожно спросила меня Лотта, – ты уверен, что мы сумеем справиться? – И кивнула на маленький отряд “пузырей”. Только в этот момент я сообразил, что Лотта так и не успела познакомиться с Дэнни-дураком, наш с ней роман был счастливым, он не омрачался появлением на сцене ни Молодого Имбецила, ни моего порочного двойника.

Что я должен был ей ответить?

– Ты моя любимая женщина, Лоттик… – сказал я, потянулся к ней через стол, взял ее руку в свою и поцеловал в запястье. – Я так рад, что ты нашла меня…

Ее лицо залилось легким пунцовым румянцем от удовольствия, она опустила голову, закрылась каштановой челкой и прижала мою руку к своей щеке.

Я задумчиво-печально вздохнул над ней, как над спящим ребенком. Когда я начинал т а к разговаривать с Лоттой, она забывала обо всем. Когда-то мы не раз воспроизводили подобную мизансцену – там, на Земле, в Центральном мегаполисе, в маленьком кафе, в двух шагах от моего мотеля, где я постоянно снимал номер…

Я вдруг задумался: шутил я или говорил серьезно? Я заглянул в себя, обойдя взглядом развалившегося в ожидании начала застолья Дэнни, и признал, что за последний год не было у меня в жизни ничего – ни приятных встреч, ни ярких событий, ни любви, ни даже настоящей борьбы – ничего абсолютно не было. Дэниел Рочерс жил, как спал, а когда засыпал – как будто умирал, сны мне в последнее время не снились.

Но когда у меня была Лотта, все было иначе: я жил, я помню. И теперь вот она появилась снова, появилась всего несколько минут назад, и…

“Я на тебя гляжу – не нагляжусь, боюсь, что ты исчезнешь, как виденье!” – выдал недюжинное знание моих юношеских поэтических экспериментов Дэнни-дурак и цинично загоготал.

Меня как будто плеткой ударили. Мои стихи! Единственные стихи, которые я не предал огню за бездарность, потому что чем-то они были мне дороги. Не помню чем, но были! И этот дебил смеет!.. Я проклял памятливость своего внутреннего дикаря, а потом раздосадованно заорал:

“Заткнись, придурок!”

“Наливай давай, лирик! Не медли, – не смутился Дэнни. И решил на всякий случай немножко меня стимулировать. – Я тебе за это через часик все твои желания начну исполнять, понял? Ну как, годится?”

“Иди ты…” – деланно-вяло отреагировал я, а сам испугался. Если Дэнни сегодня настроен исполнять мои желания, то этот колдун исполнит – точно. Как загадаешь, так и исполнит. Обязательно. Какие бы они не были. И это чревато. Но…

Я посмотрел на троицу “пузырей”, деликатно отнял свою руку у Лотты и решительно сорвал с ближайшей бутылки пробочную жестянку.

И пошло-поехало.

Я с наслаждением впивался зубами в сочный бифштекс и подливал Лотте бренди. Я рассазывал ей что-то смешное, вставал, обходил стол и у всех на глазах целовал ее в губы. Она отмахивалась от меня, а я вливал в глотку неугомонному Дэнни еще стакан и хватал ее за руку и тянул из-за стола – танцевать. Она затихала у меня в руках под медленную слезоточивую мелодию, а я был нежен и внимателен, предупредителен и галантен, остроумен и смешлив.

Я ухаживал за ней так, как по разным идиотским соображениям не позволял себе делать этого год назад, я снова и снова объяснял ей, что такое для мужчины любимая женщина, она хохотала и рвалась из моих объятий, а я не отпускал ее руки из своей и все подливал бренди – ей и себе, себе и ей – и все дальше и дальше уводил за собой в ту страну беспечного, бесшабашного и губительного веселья, которую так хорошо знал Дэнни-дурак.

Лотта пила испуганно, как всегда, но ее страх никак не сказывался на подносимых мною дозах. И поэтому она через некоторое время здорово захмелела и зачирикала, милая птичка, и закачала каштановой челкой – озорно, задорно, сексуально. Так, как это могла делать только она.

Функция моей памяти стала дискретной где-то к концу застолья. Я сужу об этом потому, что совершенно не помню, как я расплачивался с официанткой и как выходил с Лоттой из бара.

Зато помню тот момент, когда Дэнни-дурак начал полностью завоевывать инициативу в противостоянии с респектабельным журналистом Рочерсом.

Когда мы вышли из бара, я оставил Лотту отдыхать в кресле посреди обширного, заставленного пышными незнакомыми растениями холла, а сам по сложной траектории двинулся к четырехрукому и трехглазому администратору – взять ключи от номера.

Администратор стоял за разделительным полированным барьером и мерил меня высокомерным взглядом. И при этом противно цыкал зубом. Я купил у него газеты, принял из липуче-аморфных лап ключи и уже собрался было вернуться к Лотте, как что-то задержало меня.

Я снова посмотрел на наглую физиономию инопланетного холуя. Он, холуй, мне не понравился. Дэнни-дураку – тоже. Я снова облокотился о барьер.

– Послушай, приятель, – сказал я администратору, блуждая строгим пьяным взглядом по пупырчатому жабьему лицу, – почему с нами здесь никто не разговаривает?

Безгубый рот с рыбьим прикусом растянулся в деланно-услужливой улыбке:

– Что?

Болван! Я почувствовал, что начинаю заводиться и поэтому сосредоточился, взял себя в руки и грохнул кулаком по разделительному барьеру:

– Вещи, предметы! Я имею в виду вот что, приятель: почему с нами не разговаривают ваши глупые двери, и зеркала, и вот эта твоя стойка молчит, как будто в рот воды набрала, а?

Бледная жабья рожа озадаченно вытянулась, а потом осуждающе смялась в гармошку.

– Посмею заметить, сэр, что у этой, как вы пожелали выразиться, стойки нет рта, – брезгливо заметил холуй.

– Что? – Я позволил себе стать таким же занудой, как и он. – Как это нет рта, когда она должна разговаривать?

Администратор с брезгливой гримасой снизошел до моей тупости.