Эгмонт (Перевод Н Ман)

      Ф а н с е н. Я знаю таких, кому бы лучше пришлось, если бы у них в жилах текла не геройская, а портновская кровь!{34}
      П л о т н и к. Про кого это вы говорить изволите?
      Ф а н с е н. Хм! Про графа.
      И е т т е р. Эгмонта? Да ему-то чего бояться?
      Ф а н с е н. Я голодранец и мог бы целый год жить на то, что он за один вечер проматывает. А ему, между прочим, выгодно было бы уступить мне свой годовой доход, чтобы хоть на четверть часа заполучить мою смекалку.
      И е т т е р. Вот это придумал! Да у Эгмонта в волосах больше ума, чем у тебя в башке.
      Ф а н с е н. А ну еще почеши язык! Больше, да не тоньше! Знатные господа всех легче в обман даются! Больно уж он доверчив!
      И е т т е р. Ох, болтун! Знатный такой господин...
      Ф а н с е н. В том-то и беда, что не портняжка!
      И е т т е р. Неумытое рыло!
      Ф а н с е н. Ему бы хоть на часок вашего куражу набраться, да так, чтобы у него все тело свербило да зудило, покуда он из города не удерет.
      И е т т е р. Что за несуразные речи. До него, как до звезды небесной, никто не дотянется.
      Ф а н с е н. А ты падающих звезд не видел, что ли? Раз - и нет ее.
      П л о т н и к. Да кто ж на него руку поднимет?
      Ф а н с е н. Тот, кого вам не остановить. Или вы думаете народ взбунтовать, когда его схватят?
      И е т т е р. Ох!
      Ф а н с е н. Может, свои бока за него подставите?
      З о о с т. Эх!
      Ф а н с е н (передразнивает их). Ох! Эх! Ах! Хоть всю азбуку переберите от удивления! А что есть, то есть! Помоги ему бог!
      И е т т е р. Вы бесстыдник такой, что страх берет! Ну что может угрожать этому благороднейшему, честнейшему человеку?
      Ф а н с е н. В выигрыше всегда остается прохвост. На скамье подсудимых он судью одурачит, в судейском кресле - судью сумеет сделать подсудимым. Мне раз довелось переписывать протокол, из которого ясно было, что некий комиссар получил чистоганом весьма высокую благодарность от двора за то, что одного горемыку засудил как мошенника.
      П л о т н и к. Опять вранье. Разве можно на суде так дело повернуть, чтобы безвинный виновным оказался?
      Ф а н с е н. Дурья твоя башка! Если из судебного допроса никакой вины не вытащишь, так можно ее в этот самый допрос втащить. Сначала судья очень мягко обходится с обвиняемым, а тот, на радостях, что никакой вины за ним не числят, выбалтывает все, о чем разумный человек бы промолчал. Судья его ответы вновь превращает в вопросы и высматривает: не обнаружится ли где маленькое противоречие. Тут он и начинает плести веревку, а если бедолага, смешавшись, признается, что, пожалуй, сказанул лишнее, а там чего-то не договорил или, одному богу известно почему, вдруг утаил какую-то подробность или с перепугу что-то напутал, тогда - пиши пропало! И смею вас заверить: нищенки не так усердно обшаривают помойки в поисках завалявшегося лоскута, как такой умелый изготовитель плутов и жуликов мастерит из мелких, косвенных, перепутанных, перевранных, бог знает откуда выжатых, потайных, явных признанных и отрицаемых улик и обстоятельств соломенное чучело, чтобы в результате своих хитросплетений повесить его хотя бы in effigie*{35}. А тому несчастному остается только бога благодарить, если он сможет со стороны посмотреть, как его вешают.
      ______________
      * In effigie (лат.) - в изображении.
      И е т т е р. Да, язык у тебя здорово мелет.
      П л о т н и к. Муха, пожалуй, запутается в эдакой паутине, а оса только посмеется над ней.
      Ф а н с е н. Смотря какие пауки ее плели. Долговязый герцог ни дать ни взять паук-крестовик. Толстобрюхий паук не такая вредина, а длиннолапый, с узким тельцем, которое не жиреет, сколько бы он ни жрал, - плетет нити тоненькие, да зато куда какие прочные.
      И е т т е р. Эгмонт - рыцарь "Золотого руна"; кто посмеет его тронуть? Его и судить могут только равные, только орденский капитул в целом. У тебя язык без костей и совесть нечиста, оттого и несешь такую околесицу.
      Ф а н с е н. Я разве ему зла желаю? По мне-то, он хорош. Достойнейший наместник! Двоих моих приятелей, которых другой наверняка бы велел повесить, он отпустил, хотя и приказал вздуть хорошенько. Ну, расходитесь, да поживее. Теперь уж мой черед вам это советовать. Вон патруль идет, и не похоже, чтобы им охота припала так сразу и выпить с нами на брудершафт. Погодим-ка маленько, посмотрим, что будет. У меня есть две племянницы и кум-кабатчик. Если уж они этих молодцов попотчуют да не приручат, значит, те и впрямь лютые волки.
      КУЛЕНБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ.
      АПАРТАМЕНТЫ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ.
      Сильва и Гомец встречаются.
      С и л ь в а. Приказания герцога выполнены?
      Г о м е ц. В точности. Всем дневным патрулям велено в определенное время явиться в назначенные мною пункты; до того часа они, как обычно, патрулируют город для поддержания порядка. Ни один не знает о другом и полагает, что приказ касается только его. Таким образом караулы могут быть расставлены мгновенно и перекроют все подступы к дворцу. Понятно тебе, почему отдан такой приказ?
      С и л ь в а. Я привык к слепому повиновенью. А кому же и повиноваться, как не герцогу, ведь исход дела всегда доказывает, что приказ был отдан правильно.
      Г о м е ц. Хорошо! Хорошо! Не диво, что ты стал замкнут и односложен, как герцог, ты ведь всегда находишься при нем. Мне это чуждо, я привык к менее чопорной итальянской службе. Верность и послушанье - неизменно присущи мне, да только я люблю почесать язык и порассуждать вслух. Вы вечно молчите и не радуетесь жизни. Герцог для меня точно железная башня без дверей, - для того чтобы в нее проникнуть, нужны крылья. На днях я слышал, как он за столом сказал об одном веселом и компанейском человеке: он точно дешевый шинок с вывешенной над дверью бутылкой водки для прельщения бездельников, побирушек и воров.
      С и л ь в а. Он и сюда-то привел нас молча.
      Г о м е ц. Тут ничего не скажешь. Здорово! Кто своими глазами видел, как он из Италии вел армию сюда, может только диву даваться. Сумел ведь проскользнуть меж друзей и врагов, меж французов, тех, что за короля и гугенотов{36}, меж швейцарцев и союзников{36}, при этом поддерживая строжайшую дисциплину и легко и гладко справляясь с войском, которое считалось столь опасным. Да, там было на что посмотреть и чему поучиться.
      С и л ь в а. А здесь! Все тихо, мирно, восстания как не бывало.
      Г о м е ц. Ну, здесь поуспокоились еще до нас.
      С и л ь в а. И в провинциях много тише стало, - если кто о чем еще и хлопочет, то лишь для того, чтобы удрать. Но герцог, думаю, вскоре и этим все дороги перегородит.
      Г о м е ц. Король уж его своей милостью не обойдет.
      С и л ь в а. А нам надо позаботиться, чтобы герцог не обошел нас своею. Если король прибудет, он сумеет отблагодарить и герцога, и тех, за кого тот слово замолвит.
      Г о м е ц. Ты думаешь, король сюда пожалует?
      С и л ь в а. Судя по хлопотам и приготовлениям - это так.
      Г о м е ц. Меня они не убеждают.
      С и л ь в а. Ты лучше помолчи о своих убеждениях. Если король и не намерен приехать, то он, несомненно, хочет, чтобы здесь верили в его приезд.
      Те же и Фердинанд, внебрачный сын Альбы.
      Ф е р д и н а н д. Отец не выходил?
      С и л ь в а. Мы ждем его.
      Ф е р д и н а н д. Скоро прибудут наместники.
      Г о м е ц. Еще сегодня?
      Ф е р д и н а н д. Оранский и Эгмонт.
      Г о м е ц (шепотом, Сильве). Я что-то смекаю.
      С и л ь в а. Ну и держи про себя.
      Те же и герцог Альба.
      Когда входит, другие отступают в глубь сцены.
      А л ь б а. Гомец.
      Г о м е ц (выходит вперед). Ваша светлость!
      А л ь б а. Ты расставил караулы и отдал им приказ?
      Г о м е ц. Так точно. Дневные патрули...
      А л ь б а. Достаточно. Ты будешь ждать на галерее. Сильва известит тебя, когда придет пора стянуть их и занять все входы во дворец. Остальное ты знаешь.
      Г о м е ц. Да, ваша светлость! (Уходит.)
      А л ь б а. Сильва!
      С и л ь в а. Слушаю, ваша светлость!
      А л ь б а. Сегодня ты должен проявить все, что я издавна ценю в тебе, отвагу, решительность и точное выполнение приказов.
      С и л ь в а. Премного благодарен. Вы даете мне возможность доказать, что я все тот же.
      А л ь б а. Как только наместники войдут ко мне, поспеши взять под стражу личного секретаря Эгмонта. Надеюсь, ты принял должные меры, чтобы изловить всех, на кого я указал?{37}
      С и л ь в а. Доверься нам. Судьба настигнет их неотвратимо, беспощадно, как солнечное затмение, в точно высчитанный час.
      А л ь б а. Ты приказал неотступно следить за ними?
      С и л ь в а. Да. И прежде всего за Эгмонтом. Он единственный, кто с тех пор, как ты прибыл сюда, не изменил своего образа жизни. Целый день - с коня на коня, гости толпятся у него в доме, за столом он радушен и весел, играет в кости, стреляет в цель, а ночью пробирается к своей милой. Другие, наоборот, словно дыханье затаили, сидят в четырех стенах, а когда проходишь мимо, кажется, будто в доме тяжелобольной.
      А л ь б а. Так спеши же, покуда они не выздоровеют против нашей воли.
      С и л ь в а. Я обложил их со всех сторон. По твоему велению мы воздаем им почести и выказываем готовность в любую минуту им служить. Ужас сковал их: они политично и робко нас благодарят, чувствуя, что им остался один выход - бежать, но никто не отваживается и шага сделать, они мешкают, не знают, как действовать заодно, а в одиночку бессильны решиться на смелый поступок, тому мешает дух общности. Они так хотят ускользнуть от подозрений и тем самым навлекают их на себя. Я с радостью предвижу осуществление твоего замысла.
      А л ь б а. Я радуюсь только свершившемуся, да и то с неохотой, - всегда ведь остаются поводы для тревог и раздумий. Счастье своенравно, ему случается вознести низкое, ничтожное, а хорошо продуманные действия обесчестить пошлым исходом. Оставайся здесь, покуда не прибудут наместники, и тут же отдай приказ Гомецу занять улицы, а сам поспеши арестовать Эгмонтова секретаря и прочих, указанных в списке. Когда дело будет сделано, придешь сюда и доложишь моему сыну, он передаст мне эту весть на заседании совета.
      С и л ь в а. Надеюсь, мне нынче вечером суждено будет предстать перед тобой.
      Альба идет к сыну, все время стоявшему на галерее.
      Я сам не смею себе признаться, но надежды мои угасают: боюсь, все будет не так, как он задумал. Мне видятся духи; в тихой задумчивости взвешивают они на черных весах судьбы наместников и многих тысяч людей. Медленно колеблется стрелка весов - вверх, вниз; глубоко задумались судьи, вот опускается одна чаша, вверх пошла другая - своенравная судьба дохнула на нее, и все решилось. (Уходит.)
      А л ь б а (выходит с Фердинандом). Как тебе понравился город?
      Ф е р д и н а н д. Я многого навидался. Проехал на коне, словно от нечего делать, улицу за улицей. Ваши караулы умело расставлены и держат людей в таком страхе, что те и шепотом слова сказать не решаются. Город как поле, когда вдали уже вспыхивают молнии: ни птицы не видно, ни зверя, разве тех, что в испуге ищут, куда бы спрятаться.
      А л ь б а. И ничего больше тебе не встретилось?
      Ф е р д и н а н д. Эгмонт с несколькими всадниками проскакал по Рыночной площади, мы с ним поздоровались. Под ним был еще не объезженный конь, прекрасный, я так ему и сказал. "Надо поскорее объезжать лошадей, того и гляди, они нам понадобятся!" - крикнул он и добавил, что сегодня мы еще встретимся, по вашему требованию он прибудет на совет.
      А л ь б а. Да, он увидит тебя.
      Ф е р д и н а н д. Из рыцарей, которых я здесь узнал, он мне всего более по душе. Мне кажется, мы будем друзьями.
      А л ь б а. Ты все еще скор и неосмотрителен, я узнаю в тебе легкомыслие твоей матери, так быстро толкнувшее ее в мои объятия. Сколько раз, прельстившись внешностью, ты поспешно вступал в опасные связи.
      Ф е р д и н а н д. Я стараюсь покорствовать вашей воле.
      А л ь б а. В жилах у тебя течет молодая кровь, и я прощаю тебе пылкое доброжелательство, опрометчивую жизнерадостность. Не забывай только, зачем я послан сюда, и помни, какую роль я тебе предназначаю.
      Ф е р д и н а н д. Не щадите меня своими напоминаниями, когда это будет нужно.
      А л ь б а (после паузы). Сын мой!
      Ф е р д и н а н д. Отец!
      А л ь б а. Вскоре прибудут наместники, прибудут Оранский и Эгмонт. Не сочти за недоверие, что я лишь сейчас говорю тебе о том, что должно произойти. Отсюда они уже не выйдут.
      Ф е р д и н а н д. Что ты замыслил?
      А л ь б а. Принято решение взять их под стражу. Ты удивлен? Послушай же, что возложено на тебя; причины ты узнаешь, когда все свершится, - сейчас говорить о них уже нет времени. С тобой одним я хочу обсудить самое главное, самое сокровенное. Нерушимые узы связывают нас, ты мне дорог, я люблю тебя и всему, всему хочу тебя научить. Не только привычке повиноваться, но и уменью вникать в самую суть полученного приказа, уменью повелевать и выполнять. Я хочу оставить тебе это великое наследство, а королю - надежнейшего слугу, отдать тебе лучшее из того, что есть у меня, дабы не стыдно тебе было стать вровень с твоими братьями{38}.
      Ф е р д и н а н д. В каком же я долгу перед тобой за любовь, которою ты даришь одного меня, тогда как вся страна перед тобой трепещет.
      А л ь б а. Теперь слушай, что надо делать. Как только наместники войдут во дворец, все входы и выходы будут заняты войсками. Гомецу уже отдан приказ. Сильва поспешит захватить секретаря и наиболее подозрительных из Эгмонтовой свиты. Ты расставишь караулы у ворот и во внутренних дворах. Но прежде всего размести верных людей здесь и в соседних покоях, а сам жди на галерее, покуда не вернется Сильва, и принеси мне какую-нибудь ничего не значащую бумагу в знак того, что он справился с возложенным на него поручением. Потом оставайся в сенях, жди, когда Оранский соберется уходить, и следуй за ним, я задержу Эгмонта под предлогом, что мне надо еще поговорить с ним. В конце галереи потребуй у Оранского его шпагу, зови караульных и быстро захвати этого опаснейшего из опасных, а я захвачу Эгмонта.
      Ф е р д и н а н д. Я повинуюсь, отец, - не скрою, с горестью в сердце.
      А л ь б а. Прощаю тебя: это твой первый великий день.
      Входит Сильва.
      С и л ь в а. Гонец из Антверпена. Вот письмо от Оранского! Он не приедет.
      А л ь б а. Так сказал гонец?
      С и л ь в а. Нет, мое сердце.
      А л ь б а. Твоими устами говорит мой злой гений. (Прочитав письмо, подает знак обоим, те удаляются на галерею; Альба - один на авансцене.) Не приедет! До последней минуты увиливает от объяснений. Он посмел не явиться! Значит, и на сей раз, против ожиданья, умный был достаточно умен, чтобы совершить неразумный поступок. Часы идут! Совсем мало осталось пройти стрелке, и великое дело свершится или будет упущено, безвозвратно упущено, ибо ни скрыть его, ни воротить нельзя. Давно я все взвесил, даже этот случай представил себе и решил, что мне надо будет делать. А теперь, когда пришла пора действовать, меня одолевают все "за" и "против". Есть ли смысл брать остальных, если этот уйдет от меня? Помешкав, я дам ускользнуть и Эгмонту с его приверженцами, которым несть числа, а сегодня, может быть, еще только сегодня, они в моих руках. Так судьба принуждает покориться и тебя, непокоримого! Сколько раздумий! Как тщательно я готовился! Какой грандиозный, прекрасный план! Надежда была так близка к осуществлению. И вдруг в решающий миг я столкнулся с двояким злом. Будущее темно, я словно хочу вытащить свой жребий из урны, но билет еще свернут, и мне неведомо, что это - выигрыш или пустышка. (Он напряженно вслушивается, потом подходит к окну.) Это он! Эгмонт! Легко принес тебя твой конь, не прянул, почуяв запах крови, не шарахнулся при виде духа с обнаженным мечом, что стоит у ворот! Спешивайся, Эгмонт! Вот ты одной ногой в могиле, а теперь - уже и обеими. Погладь коня, похлопай его последний раз по холке. Мне выбора не осталось: в ослепленье явился Эгмонт сюда, второй раз так просто он мне в руки не дастся! Эй! Вы!
      Быстро входят Фердинанд и Сильва.
      Поступайте согласно моему приказу, он остается в силе. Я уж как-нибудь задержу здесь Эгмонта, покуда ты не принесешь мне вести от Сильвы. Потом будь поблизости, чтобы судьба не отняла у тебя великой заслуги собственными руками схватить заклятого врага его величества. (Сильве.) Поспеши! (Фердинанду.) А ты иди ему навстречу. (Несколько мгновений остается один и молча шагает из угла в угол.)
      Входит Эгмонт.
      Э г м о н т. Я явился услышать повеления короля, узнать, какую службу может сослужить ему моя преданность, вечная и неизменная.
      А л ь б а. Прежде всего король хочет вашего совета.
      Э г м о н т. Какого? Оранский тоже прибудет? Я думал застать его здесь.
      А л ь б а. Я очень сожалею, что его нет с нами в этот трудный час. Король желает услышать ваш совет, узнать, что вы думаете касательно умиротворения провинций. Он надеется, что вы будете деятельно способствовать восстановлению спокойствия и прочного порядка.
      Э г м о н т. Вы не хуже меня знаете, что волнения в провинциях почти утихли, и утихли бы совсем, если бы вновь прибывшие войска не посеяли тревогу и страх в сердцах жителей.
      А л ь б а. Вы, видимо, намекаете, что лучше бы король не посылал меня сюда на переговоры с вами?
      Э г м о н т. Прошу прощения! Не мне судить, следовало королю посылать сюда войска или нет. Я полагаю, что мощное впечатление от присутствия его величества воздействовало бы сильнее. Но войско здесь, а короля нет. Мы, однако, не так неблагодарны и забывчивы, чтобы не помнить, сколь многим мы обязаны правительнице. Да и можно ли не признать, что своими умными и смелыми действиями - когда силой, а когда и осмотрительностью, когда уговорами, а когда и хитростью - она утихомирила взбунтовавшийся народ и, всему свету на удивленье, за какие-то несколько месяцев принудила его осознать свой долг.
      А л ь б а. Не спорю. Страсти улеглись, и каждый, по-видимому, вновь водворен в границы покорства. Но разве не может он по собственному произволу их нарушить? Кто помешает народу вновь затеять смуту? Где та власть, что сумеет его удержать? Кто нам поручится, что они и впредь будут верноподданными? Добрая воля народа - другим залогом мы не располагаем.
      Э г м о н т. А разве добрая воля народа не самый лучший, не самый надежный залог? Клянусь богом, королевский престол всего надежнее там, где все стоят за одного и один за всех. Тогда не страшны ни внешние, ни внутренние враги.
      А л ь б а. Вы не уговорите меня, что здесь именно так обстоит дело.
      Э г м о н т. Если король объявит всеобщую амнистию, он успокоит взволнованные умы, и вскоре мы убедимся, что вместе с доверием возвратились и любовь и преданность.
      А л ь б а. И каждый, кто виновен в поношении его величества короля и в богохульстве, будет беззаботно разгуливать на свободе, служа живым примером того, что наитягчайшие преступления остаются базнаказанными.
      Э г м о н т. А разве преступления, совершенные по глупости или под пьяную руку, заслуживают не прощенья, а беспощадной кары? Да еще там, где есть надежда, уверенность даже, что зло более не повторится? Разве не спокойнее правят короли, зная, что современники и потомки будут прославлять их за то, что они сумели презреть, простить, более того, пожалеть тех, кто осмелился оскорбить их сан? Разве не потому королей считают благонравными, что до высоты престола не доходят ни хула, ни кощунство?
      А л ь б а. Вот потому-то король и призван вступаться за бога и религию, а мы - за короля. Мы должны мстить за то, что высшая власть отвергает с презрением. Я смотрю на это по-другому - ни один виновный не должен остаться безнаказанным.
      Э г м о н т. Ты полагаешь, что всех сумеешь захватить? Мы каждый день слышим, что страх гонит людей с места на место и даже вон из страны. Богачи увезут с собою свое имущество, своих детей и друзей, бедняк отдаст соседнему государству труды своих рук.
      А л ь б а. Да, если мы не сумеем этому воспрепятствовать. Потому-то король и требует совета и действий от каждого облеченного властью, суровости от каждого наместника, а не россказней о том, что имеет и что имело бы место, если все пойдет своим чередом. Смотреть на великое зло, тешить себя надеждой, доверяться времени, нет-нет да и вмешаться в потасовку, как на карнавале, с треском дать кому-нибудь оплеуху, чтобы казалось, будто ты что-то делаешь, тогда как ничего делать тебе не хочется, - разве это не значит навлечь на себя подозрения, не значит, что ты с удовольствием наблюдаешь за мятежом и хоть и не был его зачинщиком, но все же его выпестовал.
      Э г м о н т (готов вспыхнуть, но берет себя в руки и после небольшой паузы твердо говорит). Не всякое намерение видно с первого взгляда, многие толкуют намерения превратно. Вот слышим же мы со всех сторон: в намерения короля, мол, входит не столько управлять провинциями согласно единым и всем ясным законам, не столько укреплять величие религии и даровать своему народу доподлинный мир, сколько согнуть его в бараний рог, силой отнять у него исконные права, завладеть его богатствами и далее - ограничить достославные дворянские вольности, которые и заставляют дворян верой и правдой служить государю, не щадя живота своего. Религия, говорят нынче, - это только роскошный ковер, укрывшись за которым удобнее измышлять любые злодеяния. Народ коленопреклоненно возносит молитвы вытканным на ковре сакральным символам, а за ним притаился птицелов, выслеживающий добычу.
      А л ь б а. И такое я слышу от тебя?
      Э г м о н т. Не мои это убеждения, а слова, которые слышишь теперь повсюду, от великих и малых, от умных и дураков. Нидерландцы страшатся двойного ярма, ибо кто поручится за целостность их свобод?
      А л ь б а. Свобода! Прекрасное слово для того, кто правильно его понимает. Какой свободы они хотят? И что значит свобода свободнейшего? Поступать как должно - в этом король никому не помеха. Нет! Нет! Они не считают себя свободными, если не могут вредить себе и другим. Лучше, по-моему, отречься от престола, нежели править таким народом. Когда нас теснят внешние враги, о которых ни один обыватель и не вспоминает, ибо он всецело поглощен ежедневными хлопотами, и королю потребуется содействие и защита, у нидерландцев немедленно начнется междоусобица, а тем самым они сыграют на руку врагу. Потому-то и надо их теснить, надо воспитывать, как детей, как детей, направлять к благим целям. Поверь мне, народ не стареет, не набирается ума, он навеки остается ребенком.
      Э г м о н т. А как редко становится разумным король! И не лучше ли для многих и вверять себя многим, нежели одному, и даже не одному, а нескольким избранным, этим одним, то есть народцу, который старится на глазах у своего повелителя. Видно, только этому народцу и даровано право набираться ума.
      А л ь б а. Может быть, именно потому, что он не предоставлен самому себе.
      Э г м о н т. И потому никто не хочет быть предоставленным себе. Поступайте как знаете - я на твой вопрос ответил и повторяю: ничего не выйдет, не может выйти! Я знаю своих соотечественников. Это люди, достойные ступать по земле господней, каждый сам себе маленький король, твердый, предприимчивый, способный, верный и всей душою преданный обычаям старины. Заслужить доверие этих людей трудно, но сохранить легко! Они упорные и стойкие! Гнуть их можно, согнуть нельзя.
      А л ь б а (за это время он несколько раз оглядывался). Ты взялся бы повторить все это перед лицом короля?
      Э г м о н т. Худо, если бы я струсил перед ним! И тем лучше было бы для короля, для его народа, если бы он внушил мне смелость и доверие высказаться еще куда полнее.
      А л ь б а. Все, что полезно, я могу выслушать вместо него.
      Э г м о н т. Я бы сказал ему: пастух легко справляется с целым стадом овец, вол покорно тащит за собою плуг, но если тебе предстоит объезжать благородного коня, то сначала изучи его норов и помни: неразумно требовать от него неразумного. Вот нидерландцы и хотят сохранить свои старые порядки, хотят, чтобы ими правили соотечественники, ибо заранее знают, чего от них ждать, и верят в их бескорыстие и попечение о судьбах народа.
      А л ь б а. А разве правителю не дано изменять стародавние порядки и разве это не лучшая из его привилегий? Что неизменно в земной юдоли? Неужели государственный строй? Разве с течением времени не изменяются все условия и обстоятельства, и не потому ли устаревший государственный порядок и порождает тысячи зол, что он уже более не соответствует положению вещей? Мне думается, многие ратуют за старинные привилегии потому, что они становятся прибежищем, пробравшись в каковое, умный и сильный может действовать во вред народу, во вред целому.
      Э г м о н т. Эти произвольные изменения, это неограниченное вмешательство верховной власти уже предвещает, что один будет делать все, что запрещается тысячам. Он лишь для себя хочет свободы, хочет удовлетворять любое свое желанье, без помехи осуществлять любой свой замысел. И даже если мы полностью ему доверимся, доброму, мудрому королю, разве может он поручиться за своих преемников? Поручиться, что ни один из них не станет самоуправствовать? Кто же спасет нас от произвола, когда король пришлет сюда своих слуг, своих приближенных, которые, ничего не зная о нашей стране и ее нуждах, начнут бесцеремонно хозяйничать в ней и, не встретив сопротивления, решат, что избавлены от всякой ответственности?
      А л ь б а (снова оглядывается). Ничего нет удивительного, что король хочет править по собственному усмотрению и предпочитает отдавать приказы тем, кто лучше других понимает, стремится понять и во что бы то ни стало выполнить его волю.
      Э г м о н т. И столь же не удивительно желание граждан, чтобы в их стране правил тот, кто родился и вырос вместе с ними, кто усвоил те же понятия о праве и бесправии - словом, тот, в ком они видят брата.
      А л ь б а. Тем не менее дворянство в свое время произвело не слишком справедливый раздел с этими пресловутыми братьями.
      Э г м о н т. С тех пор прошли века, и ни малейшей зависти это уже ни в ком не вызывает. Но если, безо всякой нужды, сюда будут присланы новые люди, которые пожелают вторично обогатиться за счет народа и народ окажется отданным на произвол беспощадной, наглой, неудержимой корысти - начнется брожение, которое вряд ли уляжется само собой.
      А л ь б а. Ты говоришь мне то, чего я не должен был бы слушать. Я тоже чужой здесь.
      Э г м о н т. Раз я это тебе говорю, значит, разумею не тебя.
      А л ь б а. Все равно такое слушать мне не пристало. Король послал меня в надежде, что здешнее дворянство окажет мне поддержку. Король волен настаивать на исполнении своей воли. Он долго размышлял и, наконец, ему открылось, что пойдет на пользу народу. Так дальше продолжаться не может. Намерение его величества: кое в чем ограничить вас для вашей же пользы, а если потребуется, то и навязать вам ваше же собственное благо, пожертвовать, наконец, смутьянами, дабы остальные граждане обрели покой и могли наслаждаться радостью мудрого правления. Таково решение короля, и мне приказано сообщить его дворянству. Именем короля я требую совета, как это сделать, что делать он уже решил.
      Э г м о н т. Увы, твои слова подтверждают, что страх народа обоснован, всеобщий страх! Итак, король решился на то, на что не следовало бы решаться ни одному властителю, - подорвать мощь своего народа, его дух, чувство собственного достоинства, унизить его, изничтожить - для того, чтобы удобнее было им управлять. Он хочет сгноить глубоко заложенное ядро его своеобразия, дабы этот народ осчастливить. Хочет втоптать в землю, дабы из него проросло нечто совсем другое. О, если он замыслил доброе дело, то на какой же путь его толкнули советчики! Народ не восстает против короля, а лишь препятствует ему идти по неверному пути, хотя он уже успел сделать первые роковые шаги.
      А л ь б а. Твой образ мыслей таков, что мы, по-видимому, ни до чего не договоримся. Ты уничижительно думаешь о короле, с презрением о его советчиках, сомневаешься в том, что все это давно продумано, проверено, взвешено. Я не получал поручения вновь пересматривать все "за" и "против". Я требую повиновения от народа - а от вас, первейших, благороднейших его представителей, совета и действий, которые станут порукой этого безусловного долга.
      Э г м о н т. Потребуй, чтобы мы сложили головы, и это будет исполнено мгновенно. Согнуть голову под ярмо или склонить ее под топор для благородной души - все едино. Напрасно я так много говорил, ничего от моих слов не изменилось.
      Входит Фердинанд.
      Ф е р д и н а н д. Прошу простить, что я осмелился прервать вашу беседу. Вот письмо, его податель просит незамедлительного ответа.
      А л ь б а. Дозвольте мне ознакомиться с письмом. (Отходит в сторону.)
      Ф е р д и н а н д (Эгмонту.). Великолепного коня привели сейчас ваши люди.
      Э г м о н т. Да, конь недурен. Он у меня уже давно, и я собираюсь его сменить. Если он вам по нраву, о цене, я думаю, мы сговоримся.
      Ф е р д и н а н д. Хорошо, надо будет потолковать.
      Альба подает знак сыну, тот отходит в глубину сцены.
      Э г м о н т. Разрешите откланяться! Отпустите меня, честное слово, не знаю, что я мог бы еще сказать.
      А л ь б а. Счастливый случай помешал тебе до конца раскрыть свои замыслы. Ты неосторожно выболтал, что у тебя на сердце, обвинил себя беспощаднее, чем самый яростный твой ненавистник.
      Э г м о н т. Этот упрек меня не трогает, - зная себя, я знаю, как я предан королю: больше, чем многие, что на королевской службе служат самим себе. Я неохотно оставляю этот спор неразрешенным и надеюсь, что служение государю и благо родины вскоре объединят нас. Возможно, повторный разговор и присутствие других наместников, сегодня не прибывших сюда, в счастливую минуту сделают возможным то, что сейчас представляется нам невозможным. С этой надеждой в сердце я ухожу.
      А л ь б а (одновременно подавая знак сыну). Стой, Эгмонт! Шпагу!
      Средняя дверь открывается, видна галерея, занятая
      стражей, которая стоит не двигаясь.
      Э г м о н т (после недоуменного молчания). Так вот что ты задумал. Вот зачем вызвал меня. (Хватается за шпагу, словно намереваясь защищаться.) Но я не безоружен!
      А л ь б а. Это приказ короля, ты мой пленник.