Вместо того чтобы лететь прямо к Япуре, мы свернули на юг.
      По новому плану было решено держать корабль подальше от мандалы. Его вид производил слишком сильный возмущающий эффект – эффект Гейзенберга, – а мы не хотели повторять кошмар Коари.
      Какую бы ненависть мы ни испытывали к червям – а теперь мы ненавидели их сильнее, чем когда-либо, – нам приходилось напоминать себе, что цель экспедиции не разрушения, а знания. Окончательное изучение их смертоносной красной экологии могло стать самым мощным оружием, которое мы когда-либо использовали против Хторра.
      Необходимо было понаблюдать за обычным ходом жизни в поселении-мандале. Теперь мы знали, что мы не можем зависать над ними – эти существа были чересчур наблюдательны, чересчур осторожны. А когда они собирались группами, коллективный разум (равно как и коллективный страх), похоже, возрастал во много раз.
      По новому плану мы хотели встать на якорь в пятидесяти километрах к югу от мандалы и сбрасывать датчики с самолетов. Это серьезно ограничивало количество приборов, которые мы могли внедрить в мандалу До сих пор оставался нерешенным вопрос, стоит ли пойти на облет мандалы без огней, безлунной ночью, чтобы сбросить основную массу мониторов. Лично меня тревожило только возможное присутствие людей. Если бы забрать их оттуда…
      Хотя, с другой стороны, так ли уж сильно мне хочется спасти жизнь людям, которые сами пожелали жить вместе с червями?
      Родителям – нет. Но дети заслуживали шанс.
      А потом мне вспомнились кадры из Коари.
      Я сомневался, остались ли те дети вообще людьми.
      Но опять же… оставались ли мы все людьми?
      Кто знает? Кто осмелится судить? По каким критериям?
      Одно я знал наверняка – мне требовалась серьезная душевная перезарядка. События последних двух суток оставили нервный тик. События последних десяти дней опустошили душу. События последних шести лет уничтожили наивность.
      Я поймал себя на том, что слоняюсь по коридорам «Босха» с одного этажа на другой, от больше не секретного трюма лейтенанта Зигеля до наблюдательного салона в носу корабля. Теперь, когда бразильцы больше не путались под ногами, появилось совсем другое ощущение цели.
      В итоге я почему-то забрел в один из двенадцати кинотеатров воздушного судна. Он был связан через спутник с глобальной сетью. Здесь всегда что-то передавали – если не прямые репортажи, то записи. Я немного побродил по залу и уселся, даже не поинтересовавшись, какая идет программа, по какому каналу и по какой сети. Просто нашел в темноте кресло и бессознательно уставился перед собой.
      Во время модулирующей тренировки Форман говорил: «Ничего не происходит случайно. Вы получаете в точности то, что настроены получить». Наверное, он был прав. Я был настроен получить духовное наставление, но вместо этого получил Дикого Билла Айкока.
      Дикий Билл Айкок был самым свирепым, самым зажигательным оратором, метавшим громы и молнии, олицетворявшим собой гнев Божий, самым ловким возмутителем черни после того, как старый Дэниел Уэбстер выиграл у дьявола две схватки из трех за попечительство над адом. Лицо Дикого Билла заполняло огромный экран, являя собой малоаппетитный бугристый пейзаж монументальных черт. Некоторые считали его симпатичным. Лично я этого не находил. По-моему, при таком увеличении поры его кожи были слишком крупными.
      – Люди меня спрашивают, – говорил он с присущей ему соблазнительной хрипотцой в голосе, – как я могу верить в Бога, когда Землю пожирают живьем? Как я могу верить в предначертание? Во что здесь верить?
      Обеими руками он сграбастал пюпитр, на котором любил держать свой конспект, и наклонился к камере так сильно, что стал похож на нелепый гигантский воздушный шар, раздувшийся на весь зал. Я откинулся на спинку кресла. Стереоскопическое изображение имеет свои недостатки.
      – А знаете… – сказал проповедник Айкок, внезапно заговорив обычным голосом и немного отклонившись назад, – я могу понять их сомнения. Да, могу.
      Вы включаете телевизор, открываете газету, и все, что вы там находите, являет собой бесконечную череду историй о смерти, умирании и отчаянии. Вы барахтаетесь в мерзких новостях, всей этой блевотине и болезненных испражнениях, дьявольских пурпурных растениях и прожорливых красных червях. День за днем личное войско дьявола, уродливая и злобная гнусь жалит и терзает наши души. И картины эти продолжаются нескончаемо. Как можно испытывать что-то другое, кроме самых мрачных мыслей?
      Где же Бог? – спрашиваете вы. Как наш Господь допускает все это? Могут ли эти дьявольские существа быть творением того же Бога, который создал шепчущее чудо огромных лесов и повергающее в благоговейное изумление волшебство огромных левиафанов в пучине вод? Мог ли тот же Бог, что сотворил прихотливость пчелы и вдохновенное трудолюбие обычного муравья, быть одновременно столь сумасшедшим, чтобы создать ядовитую чуму и заразу, губящую сейчас нашу планету?
      Вы знаете, друзья, я не устаю говорить о великом замысле Божьем с того самого дня, как впервые собрал свою паству. Да, я говорю об этом. Я никогда не терял веры, что у Господа поистине есть свой замысел.
      Но позвольте мне сказать, что я тоже всего лишь простой смертный, чтобы познать сущность великого замысла Божьего более того, на что способен мой слабый ум. Размах великого замысла намного превосходит способность любого человеческого существа понять его. А его детали настолько выше нашего понимания, что даже какие-либо предположения были бы верхом самонадеянности.
      В лучшем случае – в самом лучшем случае – любой из нас может быть лишь крошечным зубчиком на самом маленьком колесике в великой машине Бога, но и этого достаточно даже для самого самонадеянного. Мы должны упасть на колени, благоговеющие и благодарные за то, что нам вообще позволено знать о существовании столь величественного замысла.
      Да, я понимаю, что здесь заключен некий парадокс. Как мы можем служить замыслу Божьему, если не понимаем его? Это, мои друзья, и есть то, во что вы должны верить. Да, это то, во что нужно, должно и абсолютно необходимо верить. О да, это так.
      Да, мне также известно, что научные мальчики придумали всевозможные мудреные слова для обозначения происходящего здесь. Модные объяснения написаны и произносятся таким заумным языком, что среднему человеку – то есть нам с вами – их просто не понять. Порой кажется, что эти научные мальчики так же непостижимы, как наш Творец. Но я отдаю мою веру Богу, потому что верю: Он знает, что делает.
      Дикий Вилли сделал паузу, чтобы выпить воды. Интересно, не Форман ли его тренировал? Никогда нельзя зарекаться. Он обвел взглядом своих слушателей и одарил их улыбкой ценой в три миллиона – тщательно отмеренной улыбкой с дубленой кожей, римским патрицианским носом, крутыми скулами, наращенным подбородком, протезированными зубами, цветными контактными линзами и подсаженной шевелюрой. Этот человек выглядел как Авраам Линкольн, даже еще лучше. В своей изумительной манере он был, я думаю, прекрасен. Мне доводилось слышать, что в зените своей популярности, перед эпидемиями, он каждую неделю получал больше сотни предложений руки и сердца.
      – Я никогда бы не осмелился говорить от лица Господа, – продолжал он. – Нет, никогда. Есть ошибки, которых я никогда не совершу, и среди них присвоение прерогатив Бога.
      О, я допускаю, что иногда кажусь пустым и невежественным человеком. Вы слышали шутки насчет моего носа, моих волос, моих глаз. В молодые годы я прислушивался к телевизионным советчикам, которые говорили, что я буду вести службы лучше, если буду выглядеть лучше. Я сделал ошибку. Я послушался и перестал любить себя, как велел мне Господь. Но теперь я стал умнее. Я знаю, что мясо и плоть, в которые одеты наши души, не имеют ничего общего с настоящей красотой внутреннего духа, и в действительности телесная красота греховна, ибо не дает нам увидеть под ней истинного человека – плох он или хорош на самом деле. Телесная красота не доказывает красоту духа. Теперь я это знаю. К сожалению, я не могу вернуться назад, чтобы исправить ошибку, и я вынужден с ней жить. Я вижу ее каждое утро, когда смотрюсь в зеркало, и вижу в нем свидетельство того, что в один ужасный день я потерял веру в великий замысел Бога относительно меня.
      Но мне хочется, чтобы вы знали: я вновь обрел свою веру и свою силу. Вы знаете мою историю, и мне нет нуж-ды повторять ее еще раз. Вы знаете, как я упал на колени и молил о прощении и как на меня снизошла благодать и я понял, что моя работа – нести вам правду, чтобы вы знали о том жестоком уроке, который дался мне с такими мучениями. И теперь каждую неделю я стою здесь, и мое лицо служит живым свидетельством того, что человек может потерять веру и обрести ее вновь. Значит, остается надежда и для вас тоже.
      Да, – он приятно улыбнулся, – мужчина может быть таким же тщеславным и глупым, как женщина. Возможно, даже глупее. Я совершал ошибки, много ошибок. О да, я всего лишь такой же маленький грешник, как и вы. Я нахожусь в ловушке тех же самых человеческих слабостей, что и вы, таких же плотских вожделений и эгоистичных страстей, такой же жадности, ненасытности и злобной мстительности. Мы все находимся в плену подобных мыслей. Они составляют часть человеческой сущности.
      Но другая часть этой сущности – радостная часть – знание того, что любовь Бога дает тебе силу сопротивляться козням дьвола. Я напоминаю себе об этом каждый день, каждое благословенное солнцем утро и каждый расцелованный звездами вечер. Омытый любовью Господа, я нахожу в себе силы продолжать его работу. О да, это так.
      Но я отвлекся. – Он поднял свои бумаги и улыбнулся, как бы показывая, что дал себе на минуту увлечься. – Мне просто хотелось сказать, что да, я был тщеславен – но я никогда не был настолько тщеславен, чтобы говорить с вами от имени Бога или рассказывать, в чем состоит Его замысел. Нет, я бы не стал этого делать. Это было бы столь наглым и бесстыдным посягательством на Его исключительные права, что я заслужил бы только ваше неуважение и презрение. Да, есть мера даже для такого тщеславного грешника, как я. И если я злюсь на себя даже за возможность такого тщеславия, то можете себе представить, в какую ярость меня приводит вид других людей, бесстыдно потакающих своему позорному невежеству? Нет, вы даже не можете себе представить, как я взбешен сегодня. Я расскажу вам.
      На прошлой неделе я увидел в газете одну вещь, которая так разозлила меня, вызвала такую ярость, и отвращение, и просто страх перед упрямством и злобным презрением некоторых человеческих существ, что я не мог заснуть ни на минуту с тех пор, как увидел это. Нет, не мог. Я был потрясен и пришел в отчаяние, что эта ложь подается как научный факт. Это богохульство называлось неоспоримой истиной. Да, называлось! Вот, позвольте мне показать первую страницу воскресного научного приложения к «Лос-Анджелес тайме». Научные мальчики заявляют, что процессы, создавшие жизнь на нашей Земле, – это те же самые процессы, которые создали адских чудовищ, пожирающих сейчас наш любимый дом. Я должен сказать вам, что это просто ложь. Мне наплевать, сколько дешевых слов они обрушат на меня. Наплевать, сколько и каких они там нагородили машин, экранов, экспериментов и статистических данных – гора на гору, гора на гору. Мне просто наплевать. Им никогда не убедить меня, что эти существа, эти отвратительные краен о-пурпурные демоны и все бесчисленные жалящие, и ползающие, и летающие твари и все эти ухмыляющиеся маленькие розовые пушистые бесенята, которые прыгают следом за ними, – нет, им никогда не убедить меня, что все это создания того же Бога, который сотворил вас и меня. Нет и еще раз нет. Я знаю это точно так же, как то, что стою здесь сейчас перед вами с моим сердцем, гонящим горячую американскую кровь по моим венам. Эти твари – чем бы они ни были, за кого бы они себя ни выдавали, чем бы они ни казались – не могут быть созданиями Господа.
      Они не творения нашего великого Создателя и не часть его великого замысла.
      Но вы спросите меня – должны спросить: «А где твои доказательства, Билли? Как можно опровергать научные данные? Откуда у тебя такая уверенность, что эти твари не работа Бога?» У меня есть уверенность. И у вас она может появиться. Посмотрите на цвет этих существ. Посмотрите! Нечестивый малиновый. Жгучий алый. Неприятный пурпурный. Болезненный розовый. Пагубный оранжевый. Это не Божьи цвета. Эти чудовища самодовольно несут цвета сатаны. О, научных мальчиков они ловко одурачили, но меня не обманут. Дьявол тщеславен, даже тщеславнее меня. Он не мог устоять перед искушением. Его твари открыто хвалятся своей истинной принадлежностью перед всем миром!
      Вот откуда я знаю. – Он убежденно кивнул и повторил замогильным голосом: – Вот откуда я знаю.
      О да – дьявол постарался на совесть. Все смерти, все отчаяние, все умирание – реальное свидетельство того, что весь этот кошмар суть происки дьявола. Неужели вы и впрямь в глубине своего сердца верите, что наш возлюбленный Бог мог создать этот дьявольский выводок, чтобы пожрать своих детей? Неужели вы действительно считаете, что Господь, создавший вас и ваш мир, захотел бы злорадно уничтожить самую прекрасную свою планету?
      Нет, это не Божьи твари. А если они не Божьи твари, тогда их истинным автором должен быть тот, кто ждет внизу, страшный повелитель темных сил. Он опоясывает чресла для битвы даже сейчас. Это разведка боем перед Армагеддоном, а твари – предвестники ада! Прямо сейчас, в данный момент, когда я говорю с вами, сатана собирает свою рать для последней и самой кровавой войны за овладение раем. И после его победы каждый из нас, бедных проклятых грешников, будет сброшен с прекрасной Божьей зеленой планеты в самый ужас вечного огня и проклятия, что лежат внизу. Эти твари – рукоделье дьявола. Взгляните на них, и вы потеряете всякую надежду на самих себя, на свои семьи, на своих потомков до последнего колена.
      Дикий Вилли остановился, заметно обессилев под впечатлением собственного откровения. Он снова вцепился в пюпитр, повалился на него, словно в изнеможении, и оставался в этой позе долгие драматические секунды. Затем наконец он потряс головой, и его дикая черная шевелюра взметнулась над черепом, как хторранский пуховик, разлетающийся при первом дуновении холодного весеннего ветра. Медленно, очень медленно он поднял глаза и вперился мрачным взглядом в своих слушателей.
      – Где же тогда Бог? – вопросил он. – Почему он допустил это? Почему позволил проклятой чуме так безжалостно изуродовать лик нашей любимой матери Земли? Где Бог? Вот в чем вопрос! – Дикий Билл Айкок выждал, когда до аудитории дойдет значение этих слов. Не отрывая взгляда от своей мишени, он невероятно мягко кивнул и сказал: – Да, подумайте об этом. Где Бог?
      Я скажу вам, что означает быть Новым Христианином. Я буду говорить снова и снова – и вы поймете, где Бог. – Он сделал глубокий вдох и нараспев запричитал: – Мы все дети Бога. Больше того – мы частицы Бога. Мы – живые, дышащие частички, посредством которых Бог проявляет себя на Земле.
      Между вами и Богом не стоят никакие попы и епископы, кардиналы и папы. Есть только вы, и есть Бог. Вы связаны с Господом точно так же, как связано с Ним любое другое живое существо, рожденное на этой планете.
      Ваше предназначение, ваша цель – хотите вы признавать это или нет и будете ли жить ради этого или нет – быть одним из драгоценнейших инструментов Бога. Это пытался сказать нам Христос. Этого не захотел услышать Рим. Это то, что во все времена ни один Рим никогда не хотел слышать. – Снова напряженно наклонившись вперед, он понизил голос: – Бог повсюду. И если есть место, где Господь не свидетельствует о себе, если есть место во Вселенной, которое покинул Его Святой Дух, то это место должно разделить позор и имя ада.
      Итак, где же Бог? Покинул ли он Землю? Нет – это Его дети порвали свою связь с Богом!
      Вы хотите знать, где Бог? Взгляните на себя. Взгляните на свои поступки. Загляните в свои сердца и души и посмотрите, как вы исполняете свое предназначение. Любое место, где нет Бога, это – ад, и если Бог больше не проявляет себя в вас, то вы в аду и вместе с вами в аду Бог! Да, Бог в аду. Бог – во владениях сатанинских, потому что мы, все мы, потеряли веру в себя, нашу цель, нашу планету – наше собственное величие! И Бог в аду!
      Дикий Вилли, он же Крошка Вилли, он же Великолепный Вилли, он же Плакса Вилли, он же Буян Вилли, он же Дикий Билл Айкок с экрана указал пальцем на меня и на каждого, кто его слушал.
      – Пади на колени сейчас же и моли о прощении! – скомандовал он. – Бог есть последний источник искупления за все. Перестань обрачиваться задом к последней надежде человечества. Это твой долг! Пади на колени, и пусть у тебя текут слезы из глаз. Моли о прощении. Заново посвяти свою жизнь всему хорошему, чистому и святому и вернись в Его любящие объятия. Пересмотри себя заново и найди Бога, который выражает себя через всех нас. Пришло время нашей последней надежды. – Дикий Билл Айкок вышел из-за трибуны и упал на колени, слезы уже бежали по его щекам. – Присоединитесь ко мне в этой молитве, в этом святом объяснении с Богом. Пусть сгинут все злокозненные демоны сомнения и безысходности. Очистим от скверны распутства наши отчаявшиеся души. Давайте возродимся с новым духом святости. Давайте вместе вновь обретем нашу силу. Молитесь со мной сейчас!
      Я сидел оцепенев. В первых рядах люди, которых я знал, падали на колени перед раздутым, как у гоблина, гротескным человеческим лицом. Трудно испугаться еще больше, но мне хотелось присоединиться к ним. Я тоже хотел верить. Я было встал с кресла, но удержал себя – слишком сильно погряз я в своем сомнении, неверии и безысходности.
      – Дорогой Бог, это говорит твой бедный покорный слуга, – вопил Айкок. – Я грешил. Я потерял мою веру, и моя сила оставила меня. Моя плоть превратилась в воду, мои кости рассыпались во прах. Мои глаза больше не видят Твой благословенный лик и Твое бесконечное милосердие. Я потерял Тебя и сильно страдаю от собственной слабости. Я готов вырвать свои глаза, готов отрубить себе руки, готов вывернуться наизнанку. Я ненавижу свои грехи, ненавижу себя за свою слабость. Я лишился надежды, потому что потерял Тебя.
      Дорогой Отец, я вижу цену моих прегрешений. Я вижу ужасную, смертельную цену, которую вынуждены платить все мы; иена эта – страшные смерти, и болезни, и отчаяние. Я видел мои гордые города, превратившиеся в развалины, мои иссохшие поля. Я видел, как сохнут и умирают мои дети.
      Но все это лишь прах на ветру, мой Господь, по сравнению с чудовищными ранами, которые я нанес Тебе. Я предал Тебя, мой Боже. Я предал все Твои заветы. Мои грехи записаны Твоей кровью. Я не заслуживаю ничего, кроме презрения.
      Но, о мой Бог, мой дорогой Боже в аду, я молю Тебя сейчас, зная, что источник Твоей любви неиссякаем, что запасы Твоего сострадания и милосердия бесконечны, что Ты просишь от нас только одного – прийти к Тебе с открытыми сердцами, дабы они наполнились Твоей любовью и мы смогли бы, куда бы мы потом ни пошли и какую бы Твою работу ни выполняли, делать все, что необходимо Тебе.
      Дорогой Господь, загляни в мое сердце и убедись, что я говорю искренне. Видишь? Мое раскаяние полное, поэтому позволь мне избавиться от ненависти, злобы и отчаяния. Пожалуйста, Господи, я стою на коленях перед Тобой, молящий, – пожалуйста, прости мне мое неверие и позволь снова войти в мир с чистыми руками и радостью в сердце.
      Позволь мне возобновить работу во славу Твою. Позволь мне стать частицей здоровья и роста на Твоей планете. Позволь мне делать добро, куда бы я ни шел. Позволь мне сеять семена обильного урожая для всех, кто в нем нуждается. Дорогой Боже, обнови мою душу, чтобы я мог работать на благо небес. Позволь мне взять свои орудия и снова выйти в Твои поля, еще раз стать частицей Твоего великого замысла и делать свою часть Твоего благословенного труда.
      Дорогой Господь, даруй мне малую частицу твоей бесконечной силы и мудрости. Омой меня и всех вокруг в очистительных водах Твоей бесконечной любви, омой меня в освежающих потоках ее и дай утолить жажду мою от родника Твоего всепрощения и напитать душу мою от сто-ла Твоего благословения. Дорогой Господь наш, посмотри на моих братьев и сестер, и Ты увидишь, что они готовы к обновлению. Позволь нам снова стать едиными с Тобой, дабы мы могли вымести вон чудовищ, обложивших нас в святом храме Твоей Земли. Боже, мы присоединяемся к Тебе в аду, который создали сами. Дорогой Господь…
      Слезы бежали по нашим щекам, но Билл, по крайней мере, знал, почему он плачет. Я же плакал от смятения и страха.
      Билл еще не знал самого худшего. Я же заглянул в ад и видел, что произойдет со всеми остальными детьми Божьими.
      Каким-то образом я сумел пробраться мимо тех, кто завывал на полу возле экрана.
 
      «Горячее кресло», передача от 3 апреля (продолжение):
      РОБИНСОН… Ладно, значит, вы считаете, что это поможет. Ну, а что будет со мной, Дороти Чин и остальными? Что произойдет, если один из нас не захочет встать внутри этого вашего круга? Что вы собираетесь сделать с нами? Убить? Вышвырнуть вон? Что?
      ФОРМАН. Вам действительно это трудно понять, Джон, да? Вы не способны отделить идею от человека, который ее высказывает. Это не круг людей. Это среда обитания идей, а люди – часть этой среды.
      РОБИНСОН. О, громкий смех! Вы все время заявляете, что хотите всеобщего равнения на великую цель. Ну, мы наблюдали, как Сталин и Гитлер добились равнения в своих странах. Им приходилось убивать каждого, кто не согласен. Как далеко готовы зайти вы с вашим равнением на идею? Вы не собираетесь строить концлагеря для тех, кто не захочет равняться на вас? Весь этот пышный жаргон – лишь еще одна тачка психопатического трепа с Западного побережья, всего лишь новый способ для представителей левой элиты, подобных вам, протаскивать идею тоталитаризма. Вы все время толкуете о запрете права на несогласие, данного Богом американцам…
      ФОРМАН (перебивает). Замолчите, вы, жизнерадостный идиот! Теперь моя очередь говорить. Я ваш гость, а не заложник! Или вас не научили хорошим манерам в той модной школе на Восточном побережье, из которой вас вышибли коленом под зад? Вы задали мне вопрос – и я собираюсь ответить. Все дело в том, что вы страшно боитесь, как бы с вами не начали обращаться столь же скверно, как вы обращаетесь с другими. Вот почему вы никогда не осмелитесь позволить кому-нибудь выразить несогласие с вами на вашем же собственном шоу. Вы занимаетесь тем самым тоталитаризмом, который клеймите. Если бы это попробовал сделать я, вы обвинили бы меня в самом гнусном лицемерии…
      ФОРМАН (продолжает после рекламной паузы)… Я хочу рассказать вам о том, что сильно меня тревожит. Я не сплю из-за этого ночами. Старая песня, но она по– прежнему не дает покоя: «Первой на войне убивают правду». Хайрам Джонсон заявил это сенату Соединенных Штатов в 1917 году. Это не только ваша дилемма. Это волнует всех нас, и больше других – президента. Один из вопросов, который она постоянно задает: «Как нам объединиться для сражения, не жертвуя наиболее ценными качествами в нас самих и в нашей системе правления, которую мы хотим сохранить?» Этот вопрос возникает снова и снова, почти на каждом ночном мозговом штурме в Белом Доме. Президент называет нас Коллоквиумом прикладной философии, но, по сути, мы лишь сборище старых ископаемых, пытающихся решить проблему, как правительству удержаться у власти – по возможности не нарушая законов – во время глобального кризиса.
      РОБИНСОН. Все правильно. И вы по-прежнему настаиваете, что никакой тайной группы и никакого тайного плана не существует?
      ФОРМАН. Нет никакой тайной группы и нет никакого тайного плана. Видеозапись всех до единого совещаний доступна для любого желающего, она есть в административной сети. У нас нет тайн и нет власти. Все, что мы делаем, – это даем рекомендации президенту, потому что она просит об этом.
      РОБИНСОН. А как же насчет прав граждан? Разве мы не имеем права голоса? Как же насчет демократии? Как насчет права на несогласие?
      ФОРМАН. Этим мы здесь и занимаемся, Джон. Не соглашаемся. Наша система основана на предпосылке, что правительство подотчетно гражданам. Некоторые граждане понимают это так, будто люди имеют право не соглашаться с правительством. Но это некорректный способ выражения данной предпосылки, а в конечном итоге и некорректный способ ее понимания, потому что мы облагораживаем несогласие ради несогласия. Несогласие само по себе не обладает врожденным целомудрием.
      РОБИНСОН. Ну, а как же быть с несогласием на службе истине?
      ФОРМАН. Этим оправданием пользуются для любого несогласия – даже в тех случаях, когда оно не служит истине. Позвольте мне поделиться с вами одной мыслью. Мы рассматривали вопрос несогласия в целом, и нас посетило одно из тех озарений, которые изменяют весь спор. Вы готовы его воспринять? Мы не соглашаемся только с тем, чего не знаем.
      РОБИНСОН. Что?
      ФОРМАН. Я повторяю: мы не согласны только с тем, чего не знаем. Это как часовая мина. Вам придется жить с этим какое-то время, пока до вас наконец не дойдет. Но на самом деле все очень просто: когда не соглашаются две партии – чего бы ни касалось несогласие, – это говорит о том, что одна или другая партия или обе вместе не имеют полной информации. Люди не спорят насчет цвета неба или что камни твердые, а вода мокрая. Они уже знают это. Люди не спорят насчет того, что им известно. Они спорят о том, чего не знают, но во что верят. Вера – еще не знание. Вера – убежденность, за которой не всегда стоит истина. Вера – это что– то, что кажется вам верным или что вы хотите видеть верным, но пока это не доказано. Знание не нуждается в споре. Его можно продемонстрировать. Доказать. А веру – нельзя. Вы улавливаете различие?..

      Гастроподы, похоже, охотятся в основном утром и вечером, что позволяет им избегать дневной жары. Впрочем, в областях, близких к экватору, гастроподы охотятся и едят в темноте, часто предпочитая для этого самые глухие предрассветные часы.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

      Пятьдесят километров к югу от Япуры. Мандала где-то за горизонтом. Небо пылает. Джунгли вянут. Гнойные полосы тянутся до края мира.
      Внизу группа из двух-трех десятков червей в благоговении смотрит на огромного розового небесного кита. Они поют ему песнь бесплодной надежды. Кое– кто из них ждал в нашей тени с того момента, когда корабль встал на якорь. Эти черви уже устали и заметно ослабели. Двое совсем выбились из сил и застыли. Но все время прибывали новые хторры – пять-шесть ежечасно. Они присоединялись к сборищу и вливали свои голоса в разрастающуюся песнь. Генерал Тирелли думает о передислокации корабля. Снова. Уже в третий раз. Каждый день – новое место. Но черви по-прежнему собираются. Капитана Харбо беспокоит увеличивающийся дефицит гелия. Дядя Аира хочет, чтобы мы сбросили датчики и возвращались домой. Я хочу…