Очень долго Лиз не отвечала. Ее молчание длилось несколько веков, в течение которых я агонизировал, мучаясь тем, что воспользовался ее слабостью, что совершил ужасную ошибку, сказав это, что окончательно и безвозвратно выставил себя таким дураком, что даже она не простит этого. Не важно, что она ответит, – прежних отношений между нами уже никогда не будет.
      Наконец Лиз вздохнула, вытерла глаза, слабо улыбнулась, посмотрела на меня и покачала головой: – Это лишнее. Я не собираюсь снова запираться от тебя на ключ.
      – Послушай. Я просил тебя выйти за меня замуж не потому, что боюсь потерять тебя. Сейчас ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе. Мне была нужна твоя помощь, чтобы склеить себя заново из осколков, когда я вернулся от ревеляцинистов. Теперь наступила твоя очередь – и я должен не дать тебе рассыпаться.
      – Зачем такие жертвы?
      – Если я отдам тебе всю свою силу, ты сможешь стать сильной для остальных.
      – Но я больше не могу быть сильной, Джим. Самое большее, на что я способна, – притвориться сильной.
      – Этого вполне достаточно. Все равно никто не заметит разницы. Притворяйся сильной до тех пор, пока не станешь ею.
      – Джим… – продолжала сопротивляться Лиз.
      – Послушай меня, дорогая. Все всегда притворяются – во всем. Мы лишь маленькие дети во взрослых телах, которые бродят кругом, восклицая: «Что? Как такое могло случиться?» Она невольно улыбнулась: – Доктор Форман чересчур хорошо натренировал тебя. Ты отказываешься лечь и притвориться мертвым.
      – Я слишком зол, чтобы умирать. Или слишком глуп. Она прижала руку к моей щеке и позволила своей улыбке замерцать согревающим рассветом.
      – Ты не глупый, – нежно сказала она.
      – Ладно, тогда решено – я злой. Послушай… – Настало время снова стать серьезным. – Я знаю, что важнее всего. Это ты – и работа, которую ты делаешь. Люди зависят от тебя. Они любят тебя почти так же сильно, как я. Они доверяют тебе, ты нужна им и не можешь их бросить.
      Ее глаза снова наполнились слезами. Самое трудное на свете – это держать язык за зубами и слушать приятные вещи о себе, особенно если знаешь, что это правда, но никогда раньше не позволяла себе поверить в это.
      Она хотела высвободиться, но я не отпустил. Ей необходимо выслушать все до конца.
      – Ты говоришь, что я тебе нужен. О'кей, вот он я. – Я взял ее руки в свои, и она снова вынуждена была повернуться лицом ко мне. Я заморгал, освобождаясь от собственных слез, проглотил тяжелый ком в горле и как-то сумел вымолвить остальные слова: – Лиз, любимая моя, я никогда больше не брошу тебя. Никогда больше не сделаю тебе больно. Я буду с тобой ночью и днем, буду поддерживать тебя, смешить, любить, отдам тебе все свои силы, чтобы ты смогла выйти в мир и вдохновить остальных. Это самая важная моя работа. И только ради того, чтобы ты знала, что источник твоей силы здесь, рядом с тобой, я и хочу жениться на тебе. Так ты не сможешь потерять меня. Даже если попробуешь.
      – Это приказ?
      – Да, приказ.
      И только после этого ее отпустило. Окончательно. Она позволила себе совсем расслабиться, стала мягкой, как котенок, устроившийся в шерстке матери. Она глубоко и устало вздохнула – не удовлетворенно, а, скорее, расслабленно, – но это был самый прекрасный звук, который я когда-либо слышал. Значит, Лиз успокоилась окончательно.
      Такой она оставалась долго-долго, а я просто сидел и держал ее. На какое-то время остальной мир исчез. Время рассеялось высоко в воздухе, и нам было прекрасно вдвоем.
      – Хорошо, – тихо прошептала она мне в грудь. – Когда операция закончится и я отчитаюсь перед президентом, мы поженимся.
      – Почему не сейчас? Капитан Харбо могла бы…
      – Потому, – сказала она, – что достопочтенный доктор Дэниэль Джеффри Форман обидится, если мы не пригласим его обвенчать нас.
      – О, ты права. Но, видишь ли, мне бы не хотелось устраивать из этого целое представление. Не можем ли мы – как бы это сказать – сделать это потихоньку?
      – И испортить самую большую сплетню в Хьюстоне? Ты шутишь? Высокопоставленная военная свадьба может настолько поднять моральный дух армии, что президент нас просто расстреляет за государственную измену, если мы попытаемся ее скрыть. Нет, пусть все видят. Я думаю, стоит устроить военную свадьбу – с почетным караулом, саблями наголо и всем прочим. А твой приятель Тед будет шафером…
      Я покачал головой.
      – С таким же успехом он может стать подружкой невесты. Все зависит от того, какое тело он будет носить в тот момент.
      – Ну, не знаю. Он хорошо смотрится в розовом? Я подумываю о розовых платьях для свадебного кортежа. По-моему, мне не стоит надевать белое на моей второй свадьбе. Как ты думаешь? Как, по-твоему, я обойдусь без белого платья, фаты и всего прочего? О мой бог, где я возьму время для примерок? А может быть, нам обвенчаться в мундирах? И боже мой, кто займется приемом гостей? Да, и не забыть бы про хрусталь и столовое серебро для свадебного обеда.
      Теперь я уже точно знал, что она шутит.
      – Хорошо, хорошо. – Я крепко прижал ее к себе. – Все, что хочешь, дорогая. Танцующих дельфинов, поющих собак, упряжку бойскаутов, слонов, пингвинов, стриптизеров, клоунов, жонглирующих медведей, шутихи, фейерверки…
      Мы немного помолчали.
      – Знаешь, чего я действительно хочу? – Чего?
      – Шоколадного мороженого. Как ты думаешь, сможем мы достать шоколадное мороженое, я имею в виду – с настоящим шоколадом?
      – А ты знаешь, сколько сейчас стоит шоколад?
      – А ты знаешь, как я люблю шоколад? Я вздохнул: – Придется мне взять ссуду. Если хочешь шоколада, ты его получишь.
      – М-м-м, отлично, по рукам! – Мы снова помолчали, потом Лиз спросила: – А тебе чего хочется, Джим?
      – Не знаю. Дай мне минуту подумать.
      Мы сидели и прислушивались к вечернему бризу. Он доносил запах моря – успокаивающий соленый влажный запах, и еще к нему примешивался едва заметный зеленый запах земли.
      Наконец я шумно выдохнул воздух.
      – Ну что? – спросила Лиз, повернувшись ко мне.
      – Я скажу тебе, чего я действительно хочу. Больше всего на свете. Для нас обоих.
      – Ты это серьезно, да? – Да.
      – Ты – и не шутишь…
      – Ш-ш, дорогая, и слушай. Если ты собираешься попусту тратить свои желания на шоколадное мороженое, твое дело. Мои желания – это мои желания.
      – Шоколадное мороженое – не пустяки.
      – Ш-ш, сейчас моя очередь. Я хочу… – Я произносил слова медленно и очень бережно. – Давай оплодотворим несколько твоих яйцеклеток и заморозим их. Тогда… – это была самая трудная часть, – тогда, если с кем-нибудь из нас что-нибудь случится… семья все равно останется.
      Я почувствовал, как она напряглась. Может быть, не следовало ничего говорить, но…
      – Ты прав. – Она положила голову на мое плечо. – Нам с Робертом тоже следовало это сделать. Но мы так и не собрались. Ладно, как только мы вернемся…
      – Нет. Я не хочу ждать так долго.
      Она озадаченно посмотрела на меня.
      – Медчасть всем полностью обеспечена, – пояснил я. – Мы извлечем яйцеклетки, оплодотворим их и отправим домой из Амапа. Договорились?
      – Джим! К чему такая спешка?
      Я отодвинулся, чтобы смотреть ей прямо в глаза.
      – Объясню, зачем такая спешка. Я видел спутниковые фото япуранской мандалы, и она чертовски пугает меня. Такая большая еще нигде не встречалась. Мы даже представить не можем, на что она способна. Я молю Бога, чтобы я ошибся, но страшно боюсь, что этот корабль и все мы направляемся прямиком в самый кошмарный из ночных кошмаров.
      – Джим, мы облетали ее тысячу раз. Ты же сам присутствовал при разработках. Они никак не смогут дотянуться до корабля. Или… – Ее глаза расширились. – Ты что-то знаешь и не говоришь?
      – Нет. Я сказал тебе все, что знаю. Из того, что мы видели, кораблю ничто не угрожает. Но я просыпаюсь по ночам, чувствуя, что в лагере нас ждет что-то, о чем мы даже не догадываемся. Нет, лучше так: я уверен, что в Япуре обнажится масса вещей, о которых мы не знаем. За этим, собственно, мы туда и направляемся. Я опасаюсь, что какой-нибудь из пробелов в информации заставит нас совершить глупую ошибку, которая уничтожит всех. История этой войны сплошь состоит из подобных случаев.
      – Ты боишься, но все же летишь…
      – Потому что летишь ты. И потому, что в случае чего я буду рядом. А если окажется, что я не прав и все сработает как запланировано, тогда, так и быть, куплю тебе столько шоколада, на сколько хватит денег. Но скажи, пожалуйста, можем мы не бояться будущего до такой степени, чтобы высмеять мои страхи и сделать несколько детишек?
      – Я бы предпочла более старомодный способ: с чашкой, глиной и большой ложкой, чтобы размешивать…
      – Погоди. Месить – это мое дело.
      – Полагаю, ты намерен еще и облизать чашку?
      – Полагаешь, что ты сможешь дотянуться до этой чашки?
      – Не волнуйся, я оближу ложку.
      – Договорились?
      – Ладно, договорились.
      Она высвободилась из моих рук и поднялась на ноги.
      – Куда ты?
      – Позвонить и принять ванну. Мы пойдем в медчасть прямо сейчас, пока я хихикаю. Потому что если я перестану смеяться, то могу и передумать. А ты прями немного витамина Е.

      Это больше не умозрительная гипотеза. Напротив, сейчас, когда пишутся эти строки, мы полупили важное свидетельство того, что захват земной пищевой цепи начался с самых нижних ее звеньев. Понят механизм и выяснены его компоненты. Идентифицирован ряд хторранских плесневых и высших грибков, а также организмы, питающиеся ими. Как и ожидалось, большинство этих форм весьма агрессивно в пределах своих экологических ниш.
      Особого внимания заслуживают пуховики, или манна, – хторранское растение, вызывающее грандиозные розовые бури из сладкой пудры, которая покрывает толстым слоем многие зараженные территории на западе Соединенных Штатов, в Мексике, Северной Африке, русских степях и некоторых районах Китая, Индии и Пакистана.
      Манна, как теперь известно, обманчиво безобидное гри-боподобное растение, способна быстро расти и полностью съедобна. Поле, сегодня заросшее зеленой травой, на другой день может внезапно покрыться большими розовыми шарами, похожими на шары из грибного мицелия. Некоторые из них достигают размеров баскетбольного мяча или дыни. На третий день пуховики начинают рассыпаться, к концу пятых суток от них остается только пыль. Такой процесс может повторяться снова и снова на протяжении одного сезона. Он может показаться сравнительно безвредным, и в небольших масштабах так оно и есть.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

      Нам везло. У Лиз прошло всего полтора дня от середины овуляции. Доктор Майер сделала Лиз какой-то укол для стимуляции гормонов, и спустя три часа у нее созрело шесть яйцеклеток. Времени вполне хватило, чтобы витамин Е оказал на меня нужное действие, хотя Лиз знала лучший способ возбудить мои гормоны, и благодаря ее умелому руководству я справился со своим заданием блестяще. Дядя Аира мог гордиться мною: и выполнил свой долг без единой жалобы.
      Вскоре мы все наблюдали за чудом возникновения жизни. Даже в чашке Петри это выглядело романтично, хотя все мы сошлись на том, что старый способ зачатия имеет кое-какие дополнительные преимущества, которые не стоит сбрасывать со счетов.
      После этого доктор Майер немного покопалась в чашке Петри, немного поцентрифугировала, немного поска-нировала и на следующее утро с гордым видом сообщила, что наши три маленьких мальчика и три маленькие девочки благополучно лежат в морозилке. Она уже успела договориться о самолете, который заберет их в Амапа, где у нас запланирована остановка. Мы оказались не единственными на борту «Босха», кто неожиданно решил не везти в Бразилию частичку своего генофонда.
      Другие тоже сомневались относительно безопасности экспедиции, но доктор Майер не сообщила, сколько насчитывалось таких маловеров. Это было бы нарушением врачебной тайны. Пришлось попотеть над целой кучей бумаг, в основном о правах наследования (согласно прецеденту Купера), на тот случай, если мы положим какие– то деньги на счет эмбрионов.
      Уже собравшись уходить, доктор Майер сказала: – О, возможно, вы захотите принять меры предосторожности на ближайшие несколько дней. Я сделаю вам укол, генерал Тирелли… Ну, вы же еще можете забеременеть. Созреет очередная яйцеклетка, и…
      – Э… – Мы с Лиз переглянулись. – Почему же вы не предупредили нас об этом вчера вечером?
      – Понятно. – Улыбка доктора Майер застыла. На лице появилось профессиональное выражение. – Если желаете, я могу кое-что сделать.
      Лиз бросила на меня быстрый взгляд, ее нижняя губа подрагивала в нерешительности, по-гом она покачала головой.
      – Нет. Если я попалась, так тому и быть. Пройдем весь путь до конца.
      – Вы уверены?
      – Уверена. – Лиз тихонько просунула свою руку в мою. Я крепко сжал ее и почувствовал ответное пожатие. – Нам хочется ребенка. В любом случае мы планировали сделать это после окончания экспедиции, но получилось на месяц раньше. Какая разница?
      Доктор Майер посмотрела на нас обоих: – Ну, тогда примите мои поздравления.
      Она пожала нам руки и побыстрее выпроводила вон, не испытывая особой радости.
      Снаружи, в коридоре, я остановил Лиз и повернул лицом к себе. Она, не так истолковав мое намерение, прильнула ко мне в страстном поцелуе, что, между прочим, было гораздо лучшей идеей, чем моя. Сердце мое растаяло, и я позабыл большую часть из того, что собирался сказать. Я просто крепко прижимал ее и наслаждался мгновением.
      Когда она наконец оторвалась, чтобы перевести дух, я посмотрел в ее сияюшие глаза и выдал банальность: – М-м-м, мне нравится целовать тебя.
      – Больше, чем мальчиков?
      Она дотронулась кончиком пальца до моего носа.
      – Господи, всего-навсего отряд бойскаутов, а ты попрекаешь меня им всю жизнь. Да, – прибавил я. – Больше, чем мальчиков. Ты довольна?
      – Довольна.
      Она опять прижалась к моим губам. Спустя столетие или два сладкой жизни я резко оторвался от нее и спросил: – Эй, что все это означало?
      – Что «все это»?
      – Взгляд доктора Майер. Она как будто не одобряет, что ты забеременела.
      Лиз на секунду отвела глаза, а когда снова посмотрела на меня, на ее лице появилось задумчивое выражение. Взяв меня под руку, она пошла по коридору.
      – Если я возьму отпуск по беременности, это пробьет большую брешь в организации.
      – Знаешь, как пишется «вакуум»!?
      – Как Уэйнрайт?
      – Как Уэйнронг , – вздохнула она. – Так его прозвала доктор Зимф. – Лиз увлекла меня за собой из коридора, через зал для совещаний, в свой личный кабинет. Она закрыла за нами дверь и нажала накрасную кнопку, автоматически запирающую комнату и проверяющую ее на наличие «жучков».
      – Присядь, Джим, нам надо поговорить.
      У меня екнуло сердце.
      – Серьезный разговор?
      – Серьезный, – подтвердила она и сжала мою руку. – Не волнуйся, дорогой. Это беседа из разряда «что-тебе-нужно-знать». Мне необходимо поддержать тебя. – Мы сели в тихом уголке. Она включила микрофон и тихо проговорила: – Зарегистрируйте. Допуск капитана Джеймса Эдварда Маккарти повышен до категории Дубль-Кью, срочность «альфа». Красный Статус, никаких ограничений с данного момента. Связь кончаю.
      – Красный Статус? Она кивнула: – Хотя ты и имел допуск, но даже не подозревал о существовании этой категории.
      – У-у, – торжественно изумился я.
      – Вот именно. Перед прочтением сжечь. – На какой-то момент Лиз показалась мне усталой. – Теперь надо придумать, как включить тебя в мой постоянный штат. Так будет проще для нас обоих. Я поговорю с Рэнди Даннен-фелзером. У него наверняка найдутся какие-нибудь идеи. Возможно, удастся воскресить твое продвижение в чине…
      – Да, – сказал я чуть быстрее, чем следовало. – Ты о чем?
      – Я… э… неуверен, что должен… Я не знаю, хочу ли я этого по-прежнему.
      – Я понимаю. – Она, прищурившись, посмотрела на меня. Потом взяла меня за руку. – В чем дело?
      – Ни в чем. Э… нельзя ли сменить тему? В груди опять началось сильное жжение.
      – Нет, тему менять мы не будем. Я твой командир. К тому же я, возможно, ношу твоего ребенка. Мы дали друг другу кое-какие обещания прошлой ночью. Никакой ерунды больше не будет.
      Я не мог поднять на нее глаза – они были на мокром месте, – а потому уставился в пол и постарался украдкой вытереть их. Лиз протянула руку и мягко приподняла мое лицо за подбородок.
      – Что это значит?
      Я покачал головой, но все-таки сумел выговорить: – Я не могу… приказать кому-нибудь умереть. Раньше мне никогда не приходилось это делать.
      – Я тебя понимаю. – Немного помолчав, Лиз встала и подошла к окну, разглядывая проплывающую внизу землю. Я изучал свои ботинки. Следовало бы почистить их. Когда я поднял голову, Лиз по-прежнему стояла у окна, но теперь она утирала слезы.
      – Что случилось? – спросил я.
      Ее голос был тих, но в нем чувствовалось напряжение.
      – Мне не хочется произносить речь, – прошептала она с трудом, повернулась и в упор посмотрела на меня покрасневшими глазами. Чуть ли не беспомощно покачала головой. – Да, это нечестно. Отвратительно принуждать людей к этому – я уверена, что ты слышал это уже миллион раз. О боже! – Она снова села напротив меня. – Но в этом, в частности, и заключается работа командира, – медленно начала Лиз, – принимать подобные решения. Это страшный груз, и если человек не ощущает каждую смерть как удар по себе, ему нельзя доверять такую ответственность…
      Я возразил: – Подобные сантименты отдают тухлятиной. Гарантирую, что на месте командиров окажутся маньяки. Нет, лучше поищи преданного своему делу психопата, не чувствительного к угрызениям совести, и покажи ему врага. Он проявит больше геройства, чем я.
      – Закрой рот, дорогой, и слушай. – Она прижала палец к моим губам. – Мне никогда никого не приходилось посылать на смерть. Я никогда не приносила в жертву часть моих солдат, чтобы спасти остальных. И я надеюсь на Бога, что никогда не придется. Это самая худшая из обязанностей офицера.
      Я… видела записи твоей операции. Как вас оттуда забирали… Как будто сама там присутствовала. Я ненавидела тебя, но все же смотрела. Нет, не спрашивай, как нам это удалось; есть еще много вещей, о которых ты пока не знаешь. Но как бы то ни было… – Она перевела дыхание и попробовала снова: – Когда появились квартиранты, какая-то часть меня надеялась, что ты погибнешь, и тогда, по крайней мере, наступит хоть какой-нибудь конец. Я смогу больше не беспокоиться за тебя. Но в то же время все остальное во мне молило Бога, чтобы ты выжил и я могла бы свернуть тебе шею – в первую очередь за твою эскападу. Когда те трое солдат погибли, мне было почти все равно. Я так радовалась, что с тобой все в порядке. Убеждала себя, что это небольшая цена. Тогда я и поняла, как сильно хочу, чтобы ты вернулся.
      А потом я орала на тебя, пытаясь убедить себя, что ненавижу тебя – за то, что ты бросил меня, за твое упрямство и тупость, за то, что ты отключил связь, и больше всего за эти три жизни, – но не могла. Я ненавидела тебя за то, что ты рисковал собой. Гнев – хороший предлог, но не всегда отражает истинные чувства. Я орала и на себя тоже – за то, что так глупа в своем желании сохранить тебя, что с готовностью соглашаюсь пожертвовать тремя другими жизнями в обмен на твою. А потом стало еще хуже, и в какой-то момент я подумала, что должна любым способом избавиться от тебя, потому что мы, наверное, не можем быть добры друг к другу. Но даже в тот момент, когда мне хотелось убить тебя, я все равно тебя жалела, потому что знала, как ужасно ты должен себя чувствовать…
      – Ты не могла знать, что я чувствовал. Если тебе никогда не приходилось отдавать такие приказы…
      – Да, – согласилась Лиз. – Я знаю. В этом ты прав. Но сейчас твоя очередь слушать меня, дорогой. Ты имел право распоряжаться этими жизнями только в том случае, если кто-то выше тебя по званию вручил тебе это право. Я – этот «кто– то». Я – офицер, который взял на себя ответственность. Каждый раз, когда ты шел на задание, я стояла за твоей спиной. И до сих пор стою. Так что это и мой приказ тоже. Я разделяю с тобой ответственность.
      Я не знал, что сказать, и отвел глаза. Она пытается успокоить меня? Конечно. Но говорит ли она правду? Боже! Почему я сомневаюсь во всем, что мне говорят? Я должен верить Лиз, если наши отношения вообще чего-нибудь стоят…
      Кроме того, я хотел ей верить. Я глубоко вздохнул. Боль не проходила.
      – Не думаю, что ты можешь простить меня, Лиз, потому что сам не могу простить себя.
      – Здесь нечего прошать. Ты выполнял свою работу.
      – Я не подхожу для этой работы.
      – Вот здесь ты ошибаешься.
      – А?
      В том, как она это произнесла, что-то было. Я пристально посмотрел на нее. Лиз кивнула: – Ты должен об этом знать. Твоя работа и твои способности постоянно отслеживаются и анализируются. Таким образом, командование знает, куда тебя лучше направить.
      – Ну да, программа персонального размещения ни для кого не секрет. В этом участвует целая куча ИЛов. Но я никогда особо не доверял им. Посмотри, куда сунули Данненфелзера.
      Лиз поморщилась: – Хочешь – верь, хочешь – нет, но Данненфелзер – идеальная находка для генерала Уэйнрайта. Нет, послушай меня. Процесс намного изощреннее и основательнее, чем тебе кажется. Вопрос не только в том, чтобы выбирать способности, соответствующие целям. Дело еще и в эмоциональном соответствии. Если кто-то не способен справляться со стрессами, его окружают людьми, которые способны на это, – тогда защищен и он, и его работа. Вот почему я повысила уровень твоего допуска: ты относишься к тем, кого психологический отдел называет «альфа-личности». Это означает, что тебе можно доверить большую ответственность. Ты не боишься трудных решений. Да, ты мучаешься, но – потом. Это просто способ проверить себя, правильно ли ты поступил в свое время.
      Потому ты и продвигаешься по службе. Ты добиваешься результатов, и потому тебя продолжают посылать на немыслимые задания. Ты обнаруживаешь вещи, которые никто не видит. Не так уж много людей в мире способны на то, что делаешь ты. Ты лезешь в опасное место, осматриваешься, возвращаешься и сообщаешь не только то, что ты видел, но и что заметил. У тебя от природы способность к синтезу – ты учишься, ты строишь теории, ты учишь, ты изменяешь. Вот почему тебе могут простить смерть тех трех солдат. Это была их работа – защищать тебя и все то, что придет тебе в голову.
      Я задумался. Я знал, что хорошо выполняю свою работу, но никогда не подозревал, что кто-то еще замечает это и даже заботится обо мне. Теперь настал мой черед подойти к окну и взглянуть на зеленую крышу леса под нами. Амапа уже виднелась на горизонте – белые брызги на далеких холмах. Меньше чем через час мы швартуемся.
      Я набрал в грудь воздуха. То, что я собирался сказать, выговорить было нелегко.
      – Если то, что ты сказала, правда – а у меня нет оснований не верить тебе, – я не могу больше выполнять задания. Потому что это означает, что и в будущем другие люди будут рисковать своей жизнью, чтобы защитить меня. Я не могу взять на себя еще чью-то смерть. Три – и то слишком много. Из всех смертей, причиной которых стал я, эти три – самые худшие, не знаю почему.
      Лиз подошла сзади и обняла меня. Легонько прижала к себе, потом отпустила и начала нежно массировать мои плечи. Она делала это, когда не знала, что сказать. Я не возражал, я любил ее внимание. Но еще я знал, что так она проверяет мое душевное состояние. – Повернись.
      Я повернулся.
      Она взяла мою руку и положила себе на живот.
      – Потрогай, – приказала она.
      – С удовольствием. – И моя рука скользнула ниже. Лиз вернула руку на живот.
      – Потерпи. По крайней мере до тех пор, пока я не скажу все, что должна. Возможно, я беременна, Джим, Надеюсь, что так. И если это так, на нас ложится ответственность впустить в этот мир нового человека и вырастить из него самую лучшую личность, какую мы только можем. Но что будет, если доктор Майер определит у него уродство или дефективность? Что, если анализы плодной жидкости покажут синдром Дауна или – я не знаю что? Что, если он ненормальный?
      Я опустил руку.