Я удивился самому себе. Мне и в голову не приходило, сколько боли накопилось внутри за всю мою жизнь. Я думал, что давно справился со всем этим. Мне казалось, что я могу справляться с собой. Однако здесь и сейчас, в самой середине модулирующей тренировки, из меня извергся водоворот слез и ярости. Он излился подобно темной маслянистой крови, захлестнувшей гнездо волочащихся деревьев. Все пропиталось, залилось, погрузилось и в конечном итоге утонуло во все-затопляющей трясине. Звуки высвобождающейся энергии, боли, скорби, безумия, должно быть, напоминали то, что слышалось в Дахау.
Но на этом упражнение не закончилось, далеко не закончилось. Одного за другим, по мере того как проходил пик эмоций, нас уводили в большую пустую комнату и, вручив дубинку, подводили к огромному, возвышающемуся над человеком манекену. Сначала я почувствовал себя глупо и смутился, но манекен начал говорить. Он лишь отдаленно напоминал живого человека: артикуляция не совпадала с тем, что он произносил грубым голосом. Но потом он начал говорить ужасные вещи, произносить ужасные слова. Он говорил сразу и мужским и женским голосом, этот глас сразу всех людей в мире произносил самые непереносимые слова, которые когда-либо я слышал: «Ты недостаточно хорош. Ты маленького роста. Ты недостаточно сильный. Ты некрасивый. В тебе нет талантов. Ты недостаточно умен». И тогда я поднял дубинку и стал бить, лупить, охаживать его. Я нападал, словно рехнувшийся, настолько осатанев от ярости, что даже не осознавал, чем занимаюсь. Мой мозг находился где-то в другом месте, а все, что осталось, было чисто физической вспышкой единственного чувства, которое я испытывал, – желания убить. И я лупил по манекену, пока он, всхлипывая, не повалился на пол, и я тоже опустился на пол, всхлипывающий, обессиленный, выжатый, беспомощно ползающий. Следующее, что я запомнил, – как мне помогли подняться на ноги и мягко подтолкнули к другому этапу упражнения, бесцельному хождению по кругу, как в стаде. Всех, кто прекращал буйствовать, безумствовать, изгонять нечистую силу – называйте это как хотите, – отправляли ходить по кругу и избавляться от этого, оставляли каждого наедине с собой парить в розовом бездумном блаженстве, отсутствующе бродить, подобно сумасшедшим в бедламе. Кружить до тех пор, пока мы опять не обретали свое вербальное «я» в той степени, чтобы беспомощно улыбнуться сквозь еще текущие по щекам слезы и потом, каким-то образом, снова прийти в себя, но уже ощущать себя по-другому: изменившимся, трансформированным.
Позже, гораздо позже, когда эта часть процесса закончилась и мы почувствовали себя очистившимися, цельными и приятно новыми и пустыми, я спросил Формана: «Что теперь будет?» – Что будет теперь? – переспросил он. – Теперь вы начнете накапливать новые проблемы. Только на этот раз, поскольку вы стали больше, то и проблемы будут больше, а справившись с ними, вы подготовите себя к новому набору проблем, еще более сложных.
– И так без конца? – подавленно ужаснулся я.
– Нет, почему же, конец будет, – сказал он.
– О, это хорошо – и когда же я его достигну?
– Когда умрешь, – сообщил Форман.
И все рассмеялись. Даже я. Шутка предназначалась не только мне – всем сразу Но он был прав. Это никогда не кончается, а просто продолжается, продолжается и продолжается. И это огорчало и злило больше всего – не важно, сколько конов ты выиграешь, все равно жизненная игра заканчивалась, когда тушили свет. Его выражение, не мое.
Однако я помнил, как легко было потом, когда упражнение закончилось и я избавился от всего груза. Я помнил, как приятно чувствовать пустоту внутри, себя. Гадал: состояние ли это просветленности или просто усталость? Хотя какая разница. Я находился в другом месте, и там мне не было больно.
Так однажды ночью… мы поругались, Лиз и я. Началось с дурацкого спора – мы шутили, куда денем все деньги, которые собирались выиграть в лотерею, но потом, непонятно как, разговор перешел в: «Это похоже на тебя…», а затем к: «Ты же знаешь, что твои поступки сводят меня с ума…» Вскоре мы уже бранились, упрекая друг друга в страшных вещах, и нам не было важно, кто прав, а кто виноват – мы оба были не правы и весь спор был настолько глупым, настолько мелким, что впору бы устыдиться. Только ни один не хотел признать это первым. Она кинулась в спальню и начала рвать простыни в клочья, а я заперся в ванной и стоял под душем прямо в одежде и матерился. Через некоторое время я сорвал одежду и швырнул ее в закрытую дверь, она громко шлепнула и влажно сползла на пол. Я лег в ванну и на полную мощность включил самую горячую воду. Но уже красный как рак, разваренный и распаренный, по-прежнему продолжал злиться. А потом вдруг вспомнил о всесилии процесса избавления, переживания, изгнания – называйте как хотите, – и недолго думая начал буйствовать прямо в ванне. Я колотил по воде и орал. Я гнал волну бешенства из живота, выдавливал ее из горла, напрягал тело изо всех сил. Меня поразило, каким узким каналом оно оказалось и как долго пришлось выпускать ярость через столь крошечное отверстие в окружающий мир. Я лягался и шлепал руками, разбрызгивая воду, старался производить как можно больше шума, помогая себе шипением пены и плеском бегущего из кранов кипятка. Воды на стенах и на полу было больше, чем в ванной, когда Лиз наконец сломала задвижку на двери и ворвалась ко мне, встревоженная, испуганная, плачущая. Она подумала, что у меня начался припадок – в известном смысле так оно и было, но только я вызвал его сам. К тому моменту, когда она сломала дверь, он уже закончился, и я, выдохшийся, повалился ей на руки, даже не в силах объяснить, чем занимался. Я обхватил ее, а она обняла меня, вся промокнув, и дело кончилось тем, что Лиз залезла в ванну, и я извинялся, что напугал ее, а она стащила с себя одежду, и мы заново наполнили ванну, и я объяснил, что специально довел себя до приступа ярости, а потом заверил Лиз, что злился вовсе не на нее, а на самого себя за тупость, слепоту и упрямство, и начал просить у нее прощения, а она начала извиняться передо мной, а потом мы оба рассмеялись над тем, как глупо себя вели, и посмотрели друг на друга и… Одно вызывало другое – мы прижались друг к другу щеками, обнялись, а затем остальные части наших тел тоже слились самым естественным образом, и наконец слились наши души – и мы стали снова теми, кем нам полагалось быть с самого начала. Я чуть не утонул в ванне. И это было бы хорошо. Я заслуживал счастливую смерть.
Вспомнив, что больше всего на свете люблю мириться с Лиз Тирелли, я улыбнулся.
Но тем вечером я узнал еще кое-что. Я понял, что могу справиться с печалью, или злостью, или страхом, или любой другой болью, которая может мне встретиться. Я мог справиться с ней самостоятельно, один, без всякой помощи, если понадобится – уединившись в собственной ванной. Единственное, что требовалось, – это тряпка и ведро.
Я всерьез не задумывался над багажом, накопленным мною за последние несколько дней. Еще не задумывался. Просто тащил его за собой, сделав мысленную заметку позвать первого попавшегося коридорного. Только никто не появлялся. Я знал, что сделаю первым делом, когда вернусь домой. Либо залезу в ванну, либо…
Это мысль. Можно спуститься в гимнастический зал. Там есть борцовские куклы. Одну можно представить себе генералом, а другую его коротышкой– лизоблюдом. А после… Не знаю, что сделаю после, но, по крайней мере, условия справиться с собой там лучше, чем где-либо. У меня имелась довольно неплохая версия, кем была Голубая Фея или, по крайней мере, кто ее послал. Где-то по пути должны были вмешаться люди дяди Аиры. Едва ли кто-нибудь скажет мне правду, но это и неудивительно. Почему группа дяди Аиры сочла нас – меня? – заслуживающими спасения? Или, может быть, дело не во мне? Может быть, у дяди Аиры имелись некие причины быть заинтересованным в материалах, которые мы везли с собой?
Неприятная мысль. Проклятье! Еще один повод для злобы – образцы в наших ящиках были для них важнее наших жизней. Но не прошло и часа, как я сам поступил точно так же. Я решил, что пробы важнее, чем жизнь Рей-ли, и Уиллиг, и Локи. Хотя достаточно ясно предвидел последствия этого решения.
Долго же придется сидеть в ванне. Слишком много надо выплакать.
Личинка ядовитой жигалки – не паразит. Она выполняет в организме хозяина уникальную пищеварительную функцию.
В кишечнике личинки можно обнаружить большие колонии пищеварительных бактерий. Хотя каждая отдельная личинка обычно служит хозяином только для одного определенного вида микроорганизмов, таких видов среди пищеварительных бактерий насчитывается много. В пробах из желудков червей присутствовало в среднем по меньшей мере от двадцати до тридцати разновидностей микроорганизмов, активных в данном организме-хозяине.
Эти симбиотические микробы расщепляют молекулы целлюлозы до усвояемых молекул крахмала и Сахаров, позволяя питаться пищей, которая при других обстоятельствах не усваивается не только самими личинками жигалки, но организмом, в котором они находятся. Таким образом, бактерии помогают переваривать пищу сразу обоим своим хозяевам.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
27 В ПУТИ
Удовлетворенность есть процесс восприятия собственной жизни, как бы она ни была плоха…
Соломон Краткий
В Сан-Антонио мы пробыли на земле меньше пяти минут. Самолет подрулил к стоянке, гондола опустилась из грузового люка, ее дверь открылась, и безликая женщина в шлеме и очках указала на поджидающий вертолет. Она настойчиво, почти со злостью размахивала своим жезлом.
– Пошли, – скомандовал я, подхватив свой шлем и коробки.
Было ясно, что мы не дождемся здесь ни ответов на вопросы, ни вежливости.
– Вы хотите сказать, что мы даже не посетим Аламо? – удивилась Лопец.
– Один из моих предков одержал здесь выдающуюся победу
.
– Оставь это на потом, маха
. Сейчас неподходящее время для шуток.
Я плечом подтолкнул ее в направлении вертушки, лениво рассекающей лопастями воздух. Наверное, пинок был сильнее, чем требовалось, но я пребывал не в лучших чувствах, и существовало еще одно дело, которым мне не терпелось заняться.
Я обратил внимание, что аэротакси не имеет никаких опознавательных знаков. Любопытно, но для каких-либо выводов маловато. Я залез в него с чувством изжоги в желудке. Думать о том, что ждет нас по приземлении в Хьюстоне, не хотелось.
Дверь захлопнулась за моей спиной, и мы поднялись в воздух, прежде чем я успел найти где сесть, не говоря уж о том, чтобы пристегнуться. Я упал в одно из передних кресел, обращенное спинкой к кабине пилотов. Оставшиеся в живых члены моего экипажа озадаченно смотрели на меня.
– Что, черт возьми, происходит? – спросил Зигель. Я покачал головой. Лучше им этого не знать.
Но Зигеля такой ответ не удовлетворил.
– Давайте говорите, капитан. Это не похоже на обычную процедуру. Нас должна была встретить команда, принимающая отчеты. И медицинское подразделение. – Помолчав секунду, он добавил: – И капеллан тоже.
Лопец хмыкнула.
– Да, что за выпады? Это неправильно.
Я вздохнул. Посмотрел на свои ботинки. Подумал, сильно ли будут вонять мои ноги, если я разуюсь. Интересно, существует ли способ расшнуровать их, находясь в другой комнате. Рассеянно почесал затылок. Одним словом, старался выглядеть немногословным добродушным капитаном. Потом снова встретился с ними глазами. Мое представление их не убедило. Тогда я пожал плечами и сказал: – Хотите послушать, что я думаю? Я думаю, что авиакомпания «Голубая Фея» нас не любит и не хочет увидеть еще раз.
– Но когда-нибудь, – спросил Зигель, – мы получим прямой ответ? – Кто-то хочет, чтобы мы не оставили следов. Чем меньше мы знаем, тем труднее кому-нибудь из нас проговориться.
– Не переведете ли вы это на нормальный язык? – попросила Валада, сняв шлем и откинув черные волосы с глаз. Она была здорово раздражена.
Я надул щеки и выпустил воздух, издав губами неприличный звук.
– Послушайте, я согласен с вами, да, здесь что-то происходит. Хотя одно абсолютно ясно: операция проводится втайне, и нам с вами не полагается этого знать.
– Почему вы так уверены?
– Потому что никто не сказал нам ни слова. Вот почему.
Валада, казалось, хотела запустить в меня своим шлемом. Но вместо этого повесила его на спинку соседнего кресла и сердито покачала головой.
– Это черт знает что, – сказала она. – Хоть это вы понимаете? Просто черт знает что.
– Прошу прощения, но мне известно не больше вашего. А строить догадки я не собираюсь.
Я приложил одну руку к уху, а другой показал на потолок, Валаду это не убедило. Зигель изрек тихое: «О!» А Лопец произнесла что-то по-испански, но слишком быстро, чтобы я успел перевести. Что-то насчет «cojones»
и что-то насчет «la verdad»
.
Я обвел взглядом внутренность вертушки; это была серийная модель, не совсем военная, не совсем гражданская, не совсем правительственная – вообще никакая. Незаметная. Бросив шлем, я водрузил ноги на коробки, лежавшие передо мной. Внезапно в голову пришла мысль. Я оглянулся на стенку за моей спиной, и мне показалось, что я вижу телефон! Тоже не армейский! Обычная гражданская линия связи!
Вынув его из держателя, я набрал свой личный номер. Удивительно, но он работал. В трубке сразу послышался гудок. Я заколебался, водя пальцем по кнопкам. Кому позвонить первому?..
Лиз не ответила, а оставлять сообщение я не хотел. Проклятье! Кому бы еще? Данненфелзеру? Не очень хорошая идея. Соблазнительная, но неподходящая. О, я набрал номер Марано. Она ответила почти моментально:
– Марано слушает.
– Это Маккарти, – тихо, но очень выразительно сказал я. – Что, черт возьми, с вами произошло?
– Капитан! – Она почти взвизгнула. – Где вы?
– В воздухе. – Я взглянул на часы. – Меньше чем через час будем дома. Куда ты делась?
– Мы получили специальный сигнал к отходу… – Ее голос звучал смущенно.
– Какой такой специальный сигнал?
– А? Разве вы его не получили? – Ее удивление было искренним.
– Подожди, – сказал я. – Расскажи мне, в чем он заключался.
– Это была шифровка – она пришла по красной линии. Прием не подтверждать, сохранять радиомолчание, не пытаться ни с кем связаться, а просто следовать в точку с такими-то координатами на максимально возможной скорости – для немедленной эвакуации.
– Мы не получали никакого сигнала, – произнес я, – по той простой причине, что его никто не посылал. Нас намеренно…
Я прикусил язык, чтобы не сказать еще чего-нибудь. Предполагалось, что гражданские линии связи не прослушиваются, но никто в это не верил.
– Э, послушай… – начал я. – Должно быть, произошла путаница. Дома я разберусь. Не переживай. И, э… – Я постарался говорить обычным тоном. – Наверное, тебе не стоит говорить об этом кому-нибудь, пока я кое-что не выясню, договорились?
– Есть, сэр. Я рада, что вы все в порядке… – И только тут она поняла, что, возможно, поспешила. – Э, вы все в порядке?..
Я замялся, не представляя, как ей рассказать. Марано поняла мое молчание. Ее голос упал.
– Насколько плохо? – спросила она.
– Очень плохо, – ответил я. Слова едва давались. – Рейли. И Уиллиг тоже. И Локи.
– О нет…
В трубке наступила долгая тишина, В конце концов я был вынужден спросить: – Лидия, ты еще здесь?
Она всхлипнула и с трудом выдавила: – Да, я здесь. Я виновата…
– Не надо. Э… потом поговорим, хорошо?
– Хорошо.
Судя по тону, Марано чувствовала себя так же паршиво, как и я.
– Связь кончаю. – Я отключился.
Сидя в кресле, я долго, нахмурившись, смотрел на те-лефон, потом снова набрал номер Лиз и на этот раз оставил сообщение, коротенькое. Не хотелось говорить сейчас обо всем, что я на самом деле чувствовал. Только не в присутствии своих подчиненных. Поэтому я просто сказал: «Я на пути домой. Нам надо о многом поговорить. М-м… я люблю тебя. Пожалуйста… будь на месте. Ты мне нужна. Очень».
Я повесил телефон на место и весь остаток такого трудного пути просидел молча.
Когда личинка жигалки достигает достаточно крупного размера, она перестает держаться за слизистую желудка хозяина, превращается в покрытую прочной неперевариваемой оболочкой куколку и, пройдя с пищевым комком через кишечный тракт, попадает с экскрементами наружу. Вскоре после экскреции, обычно через сутки, из куколки выходит взрослая ядовитая жигалка.
Личинки проводят внутри пищеварительной системы здоровой гастроподы всего три или четыре недели. Поэтому, чтобы сохранить способность переваривать растительную пищу – как хторранскую, так и земную, ~ гаст-ропода должна постоянно заражаться яйцами жигалок. Этот симбиоз явно полезен для обоих партнеров: гастропо-да более эффективно использует ресурсы окружающей среды, а в результате процветают как сами жигалки, так и их микрофлора.
Однако ясно, что симбиоз более важен для жигалок, чем для червей, потому что червь может выжить без жигалок в своем пищеварительном тракте, а жигалка не способна завершить цикл развития без хозяина. Это предполагает, что хторранская ягода является важной составляющей рациона гастропод, ибо в противном случае жигалка не была бы столь зависима от этого пути проникновения в организм хозяина.
Как результат наших предварительных исследований, для предотвращения распространения ядовитых жигалок – и, возможно, червей – было предложено уничтожать хтор-ранскую ягоду; однако прежде чем приступить к любым программам по уничтожению растения, настоятельно рекомендуется провести дополнительные эксперименты. С одинаковой вероятностью возможно, что без пищеварительной помощи со стороны личинок жигалки и их симби-отической микрофлоры аппетиты червей опасно возрастут и будут представлять намного большую опасность для населения в зонах заражения и вблизи них.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
28 ХЬЮСТОН
Умеренность необходима во всем. Особенно в умеренности.
Соломон Краткий
Вертушка приземлилась, сильно ударившись о землю, и почти в тот же момент распахнулся люк. Я узнал этот прием. Пилоту что-то не нравилось, и он хотел, чтобы мы вытряхнулись из его машины немедленно. От удара заболели почки, сморщившись, я спускался по ступенькам.
Данненфелзер допустил ошибку. Нет, не в том, что поджидал меня внизу у трапа. Я настолько устал, что прошел бы мимо, даже не заметив его, – но он раскрыл свой рот. Это и было его ошибкой.
Я уверен, что он собирался произнести что-то страшно умное. Только не знаю что, потому что не дал ему возможности договорить до конца. Я просто схватил его за грудки и ударил спиной о ближайшую машину.
– Сукин ты сын! Проклятый предатель человеческого рода! Из зависти ты готов продать саму правду!
Его глаза выкатились, как яйца всмятку, а в лице не было ни кровинки, как у мертвеца, – если не считать крови, хлеставшей из носа. Я даже не помнил, как съездил ему по морде, просто продолжал бить его спиной по чертовой машине – снова, снова и снова.
Когда меня наконец оттащили, он как подкошенный повалился на землю. Тем не менее я его даже зауважал – он ни разу не захныкал. Только шмыгал носом и пытался подняться на ноги, показывая руками, чтобы ему помогли.
– Все хорошо, все хорошо…
Меня потрясло, как я его отделал, и в то же время разочаровало. Я чувствовал незавершенность. Хотелось постучать его башкой о стену. Хотелось услышать, как хрустят его кости. Меня переполняла ярость, смешанная с исступленным восторгом. Это было настолько приятное чувство, что все проклятые последствия могли катиться к чертям. Мне и так хватит что сказать трибуналу.
Неожиданно я заметил, что мои руки кровоточат, с костяшек пальцев капает кровь. Я их порезал, когда головой Данненфелзера расшиб окно в машине. Я стряхнул с себя руки Зигеля и Валады.
– Все в порядке. Я закончил. – Потом добавил: – На этот раз, во всяком случае.
Двое дружков Данненфелзера уводили его. Они выглядели такими же потрясенными, как и он.
– Боже мой, посмотрите на ваши руки, – простонала Вал ада.
– – Отведем его к санитарам.
– Нет, – сказала Валада. – Я захватила из вертушки аптечку первой помощи. – Она уже прижигала тыльные стороны моих кистей бактерицидными ватными тампонами. – Вам повезло. Упав с трапа, вы отделались содранной кожей. Сейчас немного побрызгаем спреем, все| будет в порядке.
– А?
– А лейтенанту Данненфелзеру не повезло. Надо же было ему споткнуться и так удариться о стену.
– Валада, о чем ты бормочешь? – Зигель удивленно уставился на нее.
– Я знаю, что я видела, – заявила она и посмотрела на других. – Бедный маленький Данненфелзер так скакал от радости, празднуя нашу встречу, что ненароком налетел на стену. Капитан Маккарти ссадил себе костяшки пальцев, когда бросился ему на помощь. Верно?
– Спасибо, Кристин, – сказал я. – Но тебя могут отдать под трибунал за лжесвидетельство. Кроме того, это тот случай, которым я предпочитаю гордиться.
– Прошу прощения, капитан, но я так не думаю.
– Тем не менее я настаиваю. Это мое дело, а не ваше. Валада фыркнула и пожала плечами.
– Вытяните руки.
Она яростно потрясла флакон и побрызгала из него на мои пальцы. От замораживающего состава почти мгновенно прекратились и боль и кровотечение.
Я бросил взгляд через плечо. Данненфелзер, поддерживаемый своими друзьями, ковылял ко мне. Он выглядел ужасно, весь опухший и красный. Завтра будет еще страшнее. Валада перехватила мой взгляд и попыталась встать между нами. Я сказал: – Все в порядке. Я уже закончил.
Однако Зигель и Лопец снова приготовились нас разнимать.
Валада закончила с моими руками и повернулась к Данненфелзеру, чтобы обработать его раны. Он остановил ее жестом руки и направил на меня дрожащий палец. Ему потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, но в конце концов он сумел прокрякать: – Мне известно, кто вас подобрал. Вы еще не слышали последнего слова. Я знаю, кто вас подобрал.
– В таком случае, ты знаешь больше моего. – Я было отвернулся, но потом снова повернулся к нему. – Рейли, Уиллиг и Локи мертвы из-за твоей мелкой пакости. Скажи спасибо, что я не убил тебя. И все-таки когда-нибудь я скормлю тебя червю…
Я резко оборвал фразу. Выражение лица Данненфел-зера все равно не изменится. Почему я должен тратить на него силы?
– А, черт с ним.
Подхватив ящик с бортовым журналом, я протиснулся между Валадой и Зигелем и направился к отдаленному терминалу аэропорта.
Однако ядовитые жигалки и их личинки выполняют не только вспомогательную роль в разыгрывающейся перед нами биологической драме.
Более важная роль заключается в том, что они создают путь передачи – и взаимодействия ~ хторранских бактериальных и вирусных сообществ.
Вследствие непомерного аппетита жигалки постоянно жалят и сосут кровь у всех особей в поселении-мандале. Экологическое моделирование показывает, что такое поведение вызывает и поддерживает единообразие в микрофлоре всех гастропод в пределах лагеря. Полный набор разновидностей микроорганизмов обнаруживается во всех червях, обитающих в зоне роения жигалок.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
29 ЛЫСЫЙ
Если никто не обзывает вас дураком, значит, вы умерли.
Соломон Краткий
Первое, что я хотел сделать – залезть под горячий душ, чтобы вода почти обжигала, чтобы все время меня окутывало облако пара. Хотя нет, это я сделаю во вторую очередь. Сначала надо разыскать Лиз и посмотреть, будет ли она разговаривать со мной. Но, когда я вошел в квар-тиру, ее там не было.
Зато был лысый.
Что меня поразило прежде всего – так это невероят-ный блеск его головы. На ней не было абсолютно ни одной волосинки. Он был высокий и худой, с большим носом и ярко-голубыми глазами, увеличенными стеклами очков. Одет в армейскую форму, а на лице – знакомая улыбка. И он сидел в моем кресле – моем уютном кресле – со стаканом колы. Когда я вошел, он выключил телевизор и встал.
Последний раз я видел его на совещании, когда президент санкционировала ядерную бомбардировку заражения в Колорадо. Тогда он тоже показался мне знакомым.
Я не стал спрашивать: «Как вы сюда попали?» Ответ был очевиден. У него было по четыре звезды на плечах и нашивка группы дяди Аиры. Вместо этого я спросил: – Где Лиз?
– Она попросила, чтобы сначала с вами поговорил я.
– Понятно. Кто вы такой, черт возьми?
Я был уверен, что знаю этот голос, от него по телу пробегали мурашки. Когда я говорил с этим человеком в последний раз, новости тоже были плохими.
– Ты не узнаешь меня, Джим, не так ли?
– Если бы узнал, то не спрашивал бы. – Я бросил ящики на пол и стянул куртку. – Вам известно, как поступают с непрошеными гостями, вломившимися в частное владение, даже если это генералы?
Он бросил мне ключ.
– Лови. Можешь вернуть его генералу Тирелли. Или просто оставить на столе.
Я решил не стоять перед ним навытяжку. Как ни плохи мои дела, невозможно навредить себе еще больше в своем собственном доме. Я начал снимать ботинки, замялся было из ложного чувства учтивости, но потом решил: какого дьявола, его сюда никто не приглашал – и стащил башмаки. Эффект трехдневного ношения одних и тех же пропотевших носков оказался еще хуже, чем я ожидал. На какой-то момент мне показалось, что в комнату заполз горп и сдох. Я стащил вонючие носки и бросил их в камин, потом босиком прошлепал на кухню, надеясь удрать от запаха, однако ноги настояли на том, чтобы пойти туда вместе со мной. Я схватил кока– колу из холодильника и осведомился с враждебной учтивостью: – Вам долить?
– Нет, спасибо.
Лысый прошел за мной на кухню, ополоснул свой стакан и поставил его в раковину.
– Джим, – сказал он. – Не надо катить на меня бочку. Дело серьезное.
– Вы так и не ответили на мой вопрос.
– Я твоя добрая фея. – Он не шутил.
– Хватит с меня фей на сегодня, спасибо…
– Я – дядя Аира.
– Чушь! Дядя Аира мертв – я был там.
Казалось, с того момента прошла целая вечность, но воспоминания были по– прежнему пугающе свежи. На сцене сидел червь. В стеклянной клетке. Стекло разбилось. Червь бросился в аудиторию. Прямо на публику. Я отстрелил ему глаза: сначала один, потом второй. Он едва не убил меня. Дядя Аира сидел в первом ряду Он погиб одним из первых. Или не погиб?
Дядя Аира был высок и худ, с темными курчавыми волосами, в круглых очках, с ярко-голубыми глазами, большим носом и…
– О боже. – Мороз пробежал по моей спине. – Это – вы?
Ручная граната взорвалась где-то позади сердца, мозг Переполнился, и через пару секунд я начал дрожать. Испугавшись, что потеряю сознание, я ухватился обеими руками за край раковины и ждал, когда это чувство пройдет, но становилось только хуже. Я уставился на пустой стакан. Ощущение реальности, и без того хрупкое, теперь распадалось на куски. Горло так пересохло, что в нем сдох бы даже верблюд.
– Кто еще до сих пор жив? – выдавил я. Он покачал головой.
– Только я один.
– Даже если это неправда, вы все равно ответили бы так. Все лгут.
Он положил руку мне на плечо.
– Посмотри на меня, Джим.
Я дернул плечом, стряхнув руку, и продолжал изучать раковину.
– Еще одна игра в яйца, да? Яйцо внутри яйца, которое тоже внутри яйца.
– Ты помнишь политическую обстановку, в которой проходила та конференция? Большинство делегатов стран четвертого мира даже не верили в существование таких вещей, как хторране. Они приехали вовсе не ради сотрудничества с Соединенными Штатами. Они приехали обокрасть нас. Каждый был себе на уме. Ты же их видел. Я уверен, ты помнишь, как ты потерял терпение и вскочил, чтобы вступить в спор с доктором Куонгом в присутствии трех тысяч людей. Они знали, что проводится секретная операция, и знали, что я с ней связан. Поэтому мы инсценировали мою смерть, выпустив червя. Это придало всему достоверность, а нам дало возможность запрятать операцию настоящего дяди Аиры так глубоко, что она как бы и не проводилась.
– Вы имеете в виду, что та операция дяди Аиры, в которой я участвовал… – Внезапно смысл сказанного дошел до меня. Я оторвал взгляд от раковины и ошеломленно уставился на него. Его глаза смотрели неожиданно печально. – Это было только прикрытие, не так ли? Существует более глубокий уровень.
– Да, это так, – бесстрастно подтвердил он.
– И вы пришли сюда, чтобы завербовать меня, верно? Так обычно и делаются подобные вещи. Или убить?
Он покачал головой: – Нет. Мы не собираемся тебя убивать.
– Наверное, я должен почувствовать облегчение. Но не чувствую. – И я добавил: – Знаете, я всегда подозревал, что вокруг меня что-то постоянно происходит. Только не знал, что именно. Но я чувствовал – здесь что-то не так. События, обстоятельства – они не укладывались в рамки здравого смысла. Это был тот уровень взаимоотношений, который я так и не мог понять до конца.
– Секрет лучше всего спрятать внутри другого секрета. Раскрыв первый, человек настолько доволен собой, что ему даже в голову не приходит продолжить поиски – нет ли там еще чего-нибудь. Точно так же Специальные Силы служат прикрытием для Неограниченной Пехоты, в частях которой ты по чистой случайности начинал службу. А НП, в свою очередь, – прикрытие для Объединенного Разведывательного Управления, куда ты попал, в итоге, тоже случайно. Именно это и означает дядю Аиру в действительности – Объединенную Разведку. Хотя агентство, по сути, служит прикрытием для… операции, которая не существует и не имеет названия. Я не существую. У меня нет власти. Нет бюджета. Я не имею офиса. И не служу под чьим-либо началом.
– Но вы сидите рядом с президентом, – напомнил я.
– Когда мне необходимо – да, – подтвердил он.
– А Лиз?
– Она – генерал Специальных Сил.
Я поймал себя на том, что сжимаю подбородок, заставил себя опустить руку, взял стакан с кока-колой и прошел мимо генерала Аиры Уоллакстейна – да, теперь я вспомнил его имя – в гостиную. Он молча последовал за мной.
