Меня разбудил голос Лиз: -… Нет, мы по-прежнему засыпаны. Темно, как в брюхе у гризли.
      Я открыл глаза. Лиз говорила по радио. Горло мое раздирало так, будто в него напихали стекловаты; грудь горела. От каждого вдоха нестерпимо жгло в легких. Я не осмелился кашлянуть. -… Нет, как глубоко, я не знаю. По-моему, сейчас встает солнце. На стеклах обтекателя появился слабый отсвет. Дело в том, что эта гадость прозрачна. Ее сугробы очень рыхлые и пропускают свет. Так что мы вполне можем лежать под десятиметровым слоем, не подозревая об этом.
      Радиопереговоры на эту тему велись еще ночью, на импровизированных койках.
      Я заставил себя сесть. Тело затекло и болело. Каждую клеточку жгло. Хуже всего дело обстояло с легкими, каждый вдох давался с трудом. Душили спазмы, но я знал, что кашлять нельзя – стоит только начать, и уже не остановишься никогда.
      Поэтому я старался дышать неглубоко и свести движения к минимуму. От сдерживаемого кашля разрывалась грудь.
      Но у меня было неотложное дело – Дьюк. Как он там? Дьюк по-прежнему спал.
      Выглядел он ужасно: почти все волосы сгорели, обожженный череп покрылся волдырями и лохмотьями омертвелой кожи. Я с трудом заставил себя не отводить взгляд. О том, что там, под одеялом, не хотелось даже думать. Меня тошнило.
      Передо мной лежал не командир, а кусок обгорелого мяса. Вряд ли когда– нибудь он станет прежним. Мелькнула мысль, что, может, ему лучше умереть, но я тут же выбросил ее из головы и взмолился, чтобы Бог не услышал. «Я не то имел в виду, Господи. Правда не то!»
      Я выдвинул консоль с дисплеем. На экране постоянно высвечивались все показания жизнедеятельности. Уровень болеутоляющих препаратов в крови поддерживался автоматически. На этом долго не продержаться, но что Нам оставалось? В Окленд поступала вся информация, и они все прекрасно понимали. Доведись им придумать что-нибудь еще, они бы с нами связались или напрямую изменили бы программу. Мы могли только сидеть ждать.
      А я терпеть не мог ждать. Я чувствовал себя никчем-ным. От Дьюка шел нехороший запах. Очень тяжелый Экран проинформировал, что началась гангрена. Долго так продолжаться не могло.
      В самом хвосте вертушки был крошечный туалет. Я за шел туда, и меня вывернуло.
      А потом начался кашель Грудь горела, как в огне, адская боль разрывала ее на части.
      Когда я вернулся, Лиз уже отключила передатчик и, развернув кресло к салону, вскрыла новую упаковку НЗ.
      – С добрым утром, – улыбнулась она. – Хотите еще омаров?
      И повертела перед моим носом серым неаппетитны брикетом.
      – Спасибо, что-то не хочется.
      Я повалился в кресло. Легкие по-прежнему жгло; тело чесалось.
      – Может, вас устроит это жирное ребрышко? – Он продемонстрировала кусок чего-то тошнотворно зеле-ного.
      – Не надо, я вас умоляю…
      Эта пища явно не предназначалась для людей.
      – Все зависит от того, каким вином запивать, – заявила она с полным ртом и бросила мне жестянку с пивом.
      Я посмотрел на Лиз:
      – Когда мы отсюда выберемся, я куплю вам самого большого из этих долбаных аризонских омаров. И поставлю бутылку самого лучшего вина, на какое хватит денег Но до тех пор не желаю ничего слышать о еде.
      – Идет, – согласилась Лиз. – Если не случится ничего непредвиденного, вы угостите меня сегодня вечером.
      – Правда?
      Она кивнула.
      – На карте погоды облака рассеиваются или, по крайней мере, становятся такими тонкими, что уже не фиксируются. Ночью был сильный ветер. Основной фронт прошел над нами в три пополуночи. Из Окленда сообщили, что последние облака разрядились над Сакраменто. Там насыпало пыли всего сантиметров пять – словом, ничего похожего на то, с чем столкнулись мы. К тому же есть вероятность дождя, и довольно большая. Метеослужба проверяет свои расчеты, но держу пари, что, как обычно, с неба закапает раньше, чем они успеют досчитать.
      Я только хмыкнул в ответ. Даже если небо очистится от розовой пыли, проблем у нас не убавится. Как, например, выбраться наружу? Если над нами больше двух метров пыли, об этом и мечтать не приходится. Одна проблема тянула за собой другую. По собственному опыту я знал, что по глубоким сугробам мы не уйдем далеко и едва ли сможем расчистить посадочную площадку. Нет, им придется забирать нас прямо отсюда. Но как тогда транспортировать Дьюка?
      Я приник к бутылке с водой, поглядывая на Лиз. Она задумалась, но мой взгляд почувствовала. – Да?
      – Как мы вытащим Дьюка?
      – Далеко же вы зашли в своих размышлениях.
      – Вообще-то я зашел в тупик. Дьюк – самая сложная проблема. Если мы сумеем решить вопрос с ним, остальное пойдет как по маслу.
      – Мне кажется, нам остается только сидеть и ждать помощи. Конечно, лучшим выходом был бы «Сикорский Скайхук». Он просто выдернул бы нас отсюда, если мы сумеем закрепить стропы.
      – Тогда пусть подцепят нас за парашют, если, конечно, его не засыпало.
      – А что, неплохая мысль.
      – Спасибо.
      – Жаль только – неосуществимая. – Лиз улыбнулась. – Вы не виноваты, все дело в «Сикорском». Он может выдернуть вертушку, но при этом поднимет столько пыли, что у него сгорят движки, и он рухнет прямо на нас.
      – Может, дождь все смоет? Когда-то бабушка учила меня индейскому танцу дождя.
      Вы же говорили, что вероятность осадков велика. Хотите, попробую вызвать дождь?
      Лиз грустно усмехнулась:
      – От дождя пыль превратится в грязь и, высохнув, затвердеет, как бетон.
      – Но это же… сахарная пудра!
      – Вы что, никогда не ели холодный пончик? Я вскинул руки:
      – Сдаюсь.
      – Больше конструктивных идей нет? – поинтересовалась Лиз.
      – А может, сжечь все к чертям? – неуверенно предложил я.
      – Да, это мысль, – весело отозвалась Лизард. – Вы с Дьюком доказали, что пудра горит, а вертушка тер-моизолирована, так что отличная духовка получится. – Она ухмыльнулась. – Любите мясо в собственном соку?
      – Нет, не люблю. – Я взял фонарик и направил луч на стекло. – Интересно, как ведут себя в таких случаях на Хторре?
      – По-видимому, не летают во время сахарных снегопадов.
      – Потому что заранее получают штормовое предупреждение, – подыграл я Лиз.
      – Могу себе представить, – сказала она. – Ожидаются перистые облака из сахарной пудры и кратковременные лимонадные дожди.
      – Не лимонадные, – поправил я. – Цвет не тот. Скорее, с земляничным сиропом.
      – Вы что, никогда не слышали о лимонаде розового цвета? – улыбнулась Лиз.
      Я собрался парировать, но зашелся в кашле.
      – С вами все в порядке? – встревожилась Лиз, когда приступ прошел.
      Похоже, она не на шутку испугалась. Я слабо кивнул, еще не совсем оправившись от приступа.
      – Немножко вашего розового лимонада попало не в то горло.
      Я сумел улыбнуться, и она успокоилась.
      – Довольно неприятная погода для лета, – задумчиво сказала Лиз, по– видимому стараясь меня отвлечь. – Интересно, какие у них зимы?
      Я осторожно прокашлялся.
      – Более холодные и влажные.
      – А вместо снега сироп, да? Так, пожалуй, и калитку не откроешь.
      Я задумался.
      – А ведь вы недалеки от истины. Там все хоть для кого-нибудь да съедобно. Мы для червей – разновидность закуски. Наша планета – лишь один из подносов на шведском столе. Все зависит от того, давно ли они приступили к обеду. Может, как раз сейчас у них время десерта.
      – Тогда в ближайшее время у нас появится возможность прикончить парочку червей… сладкоедов? Сладкоежек, – поправилась Лиз.
      – Не исключено, тем более что они уже пришли, – медленно проговорил я.
      – Как? Где?
      – Повернитесь и посмотрите. По-моему, снаружи что-то шевелится.
 
       В. Как хторране называют анализ мочи?
       О. Стаканчик сока.

 
      – Где? – спросила Лиз.
      – Вон там, на верхней кромке стекла.
      – Ничего не вижу.
      – Смотрите внимательнее. Видите, что-то шевелится? Словно кто-то копошится в пудре.
      Мы молча смотрели на стекло и ждали. Ничего не произошло. Спустя минуту Лиз сказала:
      – Я ничего не заметила.
      – Но я точно видел. – Я повысил голос.
      – Разумеется, видели, – покорно согласилась она. – Когда вам что-то показалось в прошлый раз, вы сорвали конференцию.
      «Пусть издевается сколько угодно»
      – Но тогда я оказался прав, не так ли? Лиз пожала плечами:
      – Редко кто не ошибается. – Что?
      – Не обращайте внимания, – Она зацепила ногой приборную доску и развернула кресло спинкой к окну. – Если там что-то есть, мы скоро увидим это снова.
      Я непечатно выругался и, схватив фонарь, кинулся в хвостовой отсек посмотреть на Дьюка. Судя по показани – ям, состояние не изменилось. Только он стал совсем се – рым. Я пожалел, что не довелось поучиться на каких-ни – будь медицинских курсах. Я был беспомощен.
      – Эй!.. Полковник!
      – Да?
      – Вы что-нибудь смыслите в медицине?
      – Немного.
      – Идите сюда и послушайте. Дьюк как-то странно дышит.
      Она подошла и, присев на корточки рядом с Дьюком, прислушалась. Потом улыбнулась:
      – Он отлично дышит.
      – Но эти хрипы…
      – Не хрипы, а храп, – поправила Лиз. – Он спит.
      – Вы уверены?
      Она не отвела взгляд.
      – Уж я-то знаю, как храпит мужчина.
      – Ладно, спасибо.
      Я подобрал фонарик и пошел к кормовому орудию. Здесь сахарная пудра казалась наиболее прозрачной. У меня до сих пор горело лицо.
      Интересно, сколько еще потребуется времени, чтобы мы действительно начали задевать друг друга за живое? И сможет ли она разозлить меня до такой степени, что я убью ее? Мне стало страшно: не дай бог выяснить это. Я сел на сиденье стрелка, скрестил руки на груди и уставился в стекло.
      Ну чего, в конце концов, добиваются эти женщины? Почему им кажется, что жизнь – постоянное противоборство с мужчинами? И еще удивляются: что это мужчины такие ранимые…
      Так я размышлял несколько минут, пока не осознал, что вижу перед собой, и вскочил на сиденье, ударившись головой о плексиглас.
      – Е-мое!
      – С вами все в порядке? – окликнула меня Лиз. – Нет!
      – Что случилось?
      – Голову ушиб. – У меня до сих пор звенело в ушах. – Идите сюда быстрее!
      – Зачем? Вы хотите, чтобы я тоже треснулась головой?
      – Я хочу показать кое-что! Скорее!
      Меня скрутило в приступе кашля, и на целую минуту я отключился. С каждым вдохом казалось, что наступил конец. Я пытался остановиться, но не мог. Грудь разры-вало на куски, слезы текли ручьем.
      Открыв глаза, я увидел перед собой обеспокоенную Лиз. Она держала бутылку с водой.
      – Спасибо.
      Она перешагнула через Дьюка и вздохнула.
      – Ладно, что вы хотели показать? Я уперся пальцем в стекло.
      – Там кто-то есть.
      Она присмотрелась и озадаченно нахмурилась. Потом ее глаза расширились…
      Пудра на поверхности стекла ожила. С розовой массой происходило что-то непонятное. Раньше она лишь слегка шевелилась, пересыпаясь, а теперь трепетала, и трепет на глазах переходил в рывки.
      – Что это?
      – Не знаю. Но оно все время усиливается.
      – Усиливается? Неужели нельзя подобрать слово поточнее?
      – Как насчет «приближается»?
      – Не намного лучше. – Лиз обхватила себя руками. – Становится светлее, правда?
      Может, это ветер? – предположила она. – Ветер сдувает пыль? – – Хорошо, если так, но вряд ли.
      Я приник к стеклу, напрягая глаза. В розовой пудре что-то шевелилось. По тому, как она смещалась и кружилась, создавалось впечатление, словно там копошатся тысячи крошечных призраков.
      И тут все встало на место.
      – О Боже! – простонал я.
      – Что? – нетерпеливо спросила Лиз.
      – Взгляните поближе.
      Она наклонилась к стеклу, приглядываясь, и в ужасе отпрянула.
      – Насекомые!
      Вся наружная поверхность стекла мерцала, переливалась, бурлила. Перед нашими глазами роились миллионы обезумевших насекомых.
      – Они едят пудру, – сказал я и, поеживаясь, опустился на сиденье. Тело зудело.
      Лиз отправилась в нос корабля, останавливаясь у каждого иллюминатора.
      – Они окружают нас!
      Я пошел за ней. Поскольку вертолет зарылся носом в дюну, то впереди бурлила лишь тонкая полоска у верхней кромки стекла.
      Лиз вздрогнула. Она не могла оторвать глаз от вибрирующей розовой стены за стеклом.
      – Они окружают нас! – повторила она.
      Я попробовал представить, как сейчас выглядит вертушка с воздуха. Большой розовый сахарный холм среди розовых сугробов, кишащий миллиардами насекомых – крохотных, но совершенных механизмов для пожирания. Я видел мелькающие челюсти, вгрызающиеся в пудру, слышал, как они копошатся, давятся, дерутся…
      Я схватил Лиз за плечо.
      – Послушайте! Машина герметична?
      – Должна быть… О Господи! Днище!
      – Разве пол не герметичен?
      – Да… Должен быть…
      – Ладно. Теперь нам предстоит законопатить каждую брешь, каждую трещинку, какой бы маленькой она ни была.
      – Законопатить?
      – Я и не знал, что здесь есть эхо. Когда насекомые доберутся до днища, они попытаются проникнуть внутрь!
      И попадут сюда голодными! Дьюк и мы – единственные съедобные предметы в этом погребе. Есть у вас что-нибудь, что может остановить этих тварей?
      – Н-не знаю. Дайте подумать.
      – Думайте. Мне казалось, что эти вертушки оснащены на все случаи жизни.
      Лиз собиралась с мыслями.
      – По-моему, это чрезвычайное происшествие. Командование не предполагало хоронить вертолеты в сахарной вате и отдавать их на съедение насекомым. – Она разозлилась, и это хороший признак. – Очевидно, нам предоставлена возможность исследовать нештатную ситуацию.
      – Что? – воскликнул я. – Какая еще возможность? Что мы можем сделать?
      Лиз, нахмурившись, уставилась вниз. Потом ее взгляд стал методично шарить по бортам вплоть до самого хвоста. Казалось, что она, как рентген, прощупывает содержимое грузовых отсеков.
      Затем она отрывисто бросила:
      – Пенобетон. – И прикинула на глаз расстояние. – Надо перенести Дьюка.
      – Какой пенобетон?
      – Если вы где-то потерпели аварию – особенно в холодных районах – и вынуждены соорудить укрытие, то надуваете большой баллон и опрыскиваете его пенобетоном.
      Через полчаса он застывает, и вам остается только прорезать дверь и забраться внутрь этой жилой тыквы. Мы пользовались такими временными жилищами в Пакистане. Перенесите Дьюка подальше в хвост. Он лежит как раз над тем отсеком, который мне нужен.
      Дьюк застонал, когда я передвигал его, но не проснулся. Компьютер предложил ввести ему еще одну дозу глюкозы, что я и сделал.
      Розовый отсвет в хвосте вертушки стал ярче – вставало солнце, светлое пятно на кипящем розовом фоне. Мне показалось, что я чувствую его тепло.
      Слой пудры на плексигласовой полусфере фонаря стал заметно тоньше там, где копошились прожорливые насекомые. Розовый пух был почти прозрачным, так что роящиеся в нем личинки выглядели беспрестанно снующими темными точками. Хотел бы я знать, что это за существа.
      Но совершенно не нужно, чтобы этим вопросом задался Дьюк, когда проснется и увидит их. Поэтому я задернул шторки.
      Лиз возилась с пенобетоном. На меня она не обращала внимания, и я воспользовался моментом, чтобы попросить прощения у Дьюка. Я достал из санитарной сумки влажное полотенце и начал протирать ему лицо.
      – Я виноват, Дьюк, – шептал я, стирая грязь со лба. – Я вывезу тебя отсюда, обещаю.
      – Маккарти… – пробормотал Дьюк. – Да, Дьюк?
      – Заткнись.
      – Хорошо, Дьюк!
      Но он уже снова погрузился в сон. Ерунда! Он будет жить, теперь я знал это наверняка.
      – Дьюку стало лучше! – поспешил я порадовать Лиз.
      – Откуда вам известно?
      – Он велел мне заткнуться. Лиз улыбнулась:
      – Хороший совет. Вот… – Она сунула мне в руки канистру. – Уязвимые места находятся под палубой, там, где мы проломили днище. Освобождайте все грузовые отсеки и заливайте их пенобетоном. Для этого нужно опустить раструб вниз и нажать на клапан.
      – Он не парит?
      – Нет, обычный пеностирол, абсолютно безвредный. Вы возьмете на себя салон, а я нижние отсеки. Нужно вскрыть палубу и залезть в носовой рулевой отсек. Если насекомые попадут туда, то они могут проникнуть в са– лон через отверстия для проводки и систему гидравлики. Вы когда-нибудь морили тараканов? – Да.
      – Тогда справитесь. – Лиз заглянула мне через плечо и понизила голос: – Особое внимание обратите на хвост. Может быть, следует сделать большой герметичный кокон.
      Я проследил за ее взглядом. Речь шла о Дьюке. Он ведь совсем беспомощен.
      – Вопросы есть? – Нет.
      – Тогда за работу. – Э…
      Она остановилась.
      – Что еще?
      – Я просто подумал, полковник… Она терпеливо ждала продолжения. -… А если эти личинки жрут и пенобетон?
      – Отставить думать! – приказала она. – Когда-нибудь мое терпение лопнет.
 
       В. Как хторране называют автомобиль с пьяными пассажирами?
       О. Банка маринованных огурчиков.

 
      Работа отняла у нас почти все утро. Лиз ненадолго отвлеклась, чтобы связаться с Оклендом и передать им абракадабру, которую выдавал медицинский компьютер, а затем снова принялась за дело. Она вскрыла пол, залила отсеки пеностиролом, закрыла их снова.
      Я залил боковые грузовые камеры и занялся швами внутренней обшивки. Лиз стала мне помогать. Мы настроили разбрызгиватели на самую тонкую струю и опрыскали каждый уголок, каждую трещинку, каждый шов и каждую перемычку внутри корабля.
      Под конец внутренность вертушки напоминала свадебный торт.
      Тем временем солнце поднялось уже высоко. Вертолет стал нагреваться. Если само светило лишь смутно проглядывало сквозь перину бледно-розовой пудры, то тепло его ощущалось прилично. Я почувствовал себя в ловушке.
      Тело болело еще сильнее. Легкие горели как в огне. Я держал под рукой кислородную маску и часто прикладывался к ней. Это как будто помогало. Чутьчуть.
      Кожа у меня покраснела и чесалась. Должно быть, разыгралась аллергия. Я покрылся сыпью. Ощущение было такое, словно меня посадили в мешок с шерстью ангорской кошки. Я непрерывно чесался, размазывая пот, грязь, какой-то пух.
      Я попытался сосредоточиться. Переднее стекло сверкало ярко-розовыми отблесками.
      На нем, переливаясь, мерцали миллионы крошечных телец. Они ползали по всей поверхности, но больше всего – внизу, где еще лежал кучками розовый пух. Меня тошнило от одного только вида насекомых. Пришла мысль о горячей ванне с сотней маленьких пульсирующих струек водного массажа. Поделиться этой мыслью с полковником Тирелли я не Решился.
      – Бр-р! – с отвращением сказала она. – Не могу видеть их. Кстати, вы не знаете, что это такое?
      – Может быть, хторранская разновидность наших муравьев? – предположил я. – Впрочем, спорить не стану. Мы ведь даже близко не подошли к пониманию их экологии. Помните аналогию доктора Зимф с головоломкой?
      – Нет. Напомните, пожалуйста.
      – Доктор Зимф считает, что пока мы только открыли коробку с головоломкой, но еще не вынимали и не разбирали ее. Мы даже не знаем, сколько в ней составных частей. Известно только, что их много и ни одна не укладывается в рамки наших представлений.
      Я приник к бутылке с водой, поглядывая на кипящую массу насекомых.
      – Мне не нравится такая аналогия, – заявила Лиз. – В ней слишком много «не знаю» и «не могу».
      – Что верно, то верно, – согласился я.
      Она надела наушники и включила передатчик.
      – Окленд?
      – Вас слушают, – ответило радио.
      – Говорит «Банши-6». Проверка связи. У нас без изменений, разве что насекомые подбираются все ближе.
      – Вас понял, полковник.
      – Можете хоть приблизительно сказать, когда нас вытащат отсюда?
      – Нет. Виноват, полковник. По данным спутника, над всем районом по– прежнему стоит дымка. Единственное, что мы можем сделать, – вызвать дирижабль из Портленда.
      – Звучит не слишком вдохновляюще, согласитесь.
      – Хотите ждать еше неделю? Лиз закатила глаза.
      – Ладно, давайте дирижабль.
      – О, есть хорошие новости. – Да?
      – Состояние вашего пациента устойчивое.
      – Замечательно, только вы от меня что-то скрываете.
      – Не понял.
      «Устойчивое» – можно понимать по-разному. Насколько серьезны его травмы?
      – Нас никто не слышит?
      Лиз посмотрела на меня, потом оглянулась на Дьюка.
      – Он по-прежнему спит? – шепнула она. Я кивнул. Лиз ответила в микрофон:
      – Говорите.
      – Мы получили довольно странные данные о состоянии его ног. Похоже, датчики испытывают наведенные помехи. Но дело не в заражении: уровень антибиотиков в крови не снижается. Вероятно, это какое-то побочное действие пыли, но наверняка можно будет выяснить только в стационаре. В остальном самочувствие удовлетворительное.
      Только постарайтесь не трогать его. Мы пошлем со спасателями военврача.
      – Вас поняла, – сказала Лиз. – Есть еще хорошие новости?
      – Ну, остались только официальные сообщения из десятичасового выпуска.
      Президент снова собирается выставить свою кандидатуру.
      – Спасибо. А результаты бейсбольных матчей?
      «Доджеры» – ведут в матче с «Брейвисами», идет середина третьего иннинга, первые два «Доджеры» выиграли.
      – Вас поняла. Конец связи. – Она выпрямилась и посмотрела на меня, – Что вы так расстроились? Болеете за Атланту?
      – Нет, боюсь за Дьюка. – Я отправился в хвост вертолета.
      – Разве вы не слышали? Окленд говорит, что он в порядке.
      – Да, я слышал. Еще они сказали, что «Доджеры» выигрывают.
      Я присел возле Дьюка. Он не просыпался целый день, и я не знал, хорошо это или плохо. Что лучше: держать его в забытьи или в сознании, пусть даже мучительном?
      Если помощь не придет в ближайшее время, то и такого выбора не будет – запас медикаментов подходил к концу.
      Я посмотрел на дисплей. Пора менять ампулы в капельнице. Антибиотиков оставалась еще целая куча – они были в голубых ампулах, а глюкозы – два последних пузырька. Я не представлял, как выйти из положения. Вертушки не готовились для оказания настоящей медицинской помощи. На них предполагалась лишь эвакуация раненых.
      Но главная проблема заключалась в красных ампулах с обезболивающим – осталась только одна, а боль от ожогов, говорят, самая страшная…
      Я взялся за одеяло, поколебался – и открыл ноги Дьюка. Они были обожжены, кожа сходила лохмотьями. Мясо покрылось волдырями и гнойными корками. Я невольно отвернулся, потом посмотрел снова. Ноги Дьюка были… в пудре. Нет, покрыты легким розовым пухом. Что за наваждение?.. Я осторожно потрогал его.
      Пух не стирался. Он рос из кожи и кололся, как мех червя. Я прислонился к переборке и уставился на ноги Дьюка, пытаясь понять, что это за дьволыцина.
      Краешком глаза я заметил, что подошла Лиз. Она взглянула на ноги Дьюка, и лицо ее потемнело. Прикрыв их одеялом, Лиз вопросительно посмотрела на меня.
      Я пожал плечами:
      – Ничего не понимаю.
      Она посмотрела на дисплей, но на экране тоже не было ответа.
      Я поднял на нее глаза:
      – Долго нам ждать? Когда выяснится, что пенобетон надежен?
      Она пожала плечами:
      – Час. Может, меньше.
      – А если он проснется? Как вы думаете, стоит говорить ему?
      Лиз собралась было ответить, но ее опередил Дьюк:
      – Что говорить?
      – Дьюк! Ты проснулся?
      – Время от времени я просыпаюсь. Послушать, как вы воркуете, голубки. Чем вы меня накачали, хотел бы я знать. Ноги так и зудят.
      Лиз бросила на меня быстрый предупреждающий взгляд. Дьюк этого не заметил. Я постарался ответить как можно убедительнее:
      – Не знаю, как это называется. Оно было в красной упаковке.
      – Где мы?
      – Все там же, в пудре. Как только небо очистится, нас заберут.
      – Как погода?
      – Пыль.
      – Все еще падает?
      – Нет. Но нас засыпало. К тому же стоит дымка.
      Лицо Дьюка отекло, но я все-таки заметил, как прищурились его глаза, когда он посмотрел на меня, перевел взгляд на дисплей и снова на меня.
      – Здесь розовый свет, – заметил он. – Как глубоко мы торчим в этом дерьме?
      – По самые уши. – Это Лиз.
      – М-м-м, – поморщился Дьюк. – Тогда не гоните волну.
      – Как вы себя чувствуете? – спросила Лиз.
      – Хреново. – Он потянулся и схватил меня за рукав. – Джим!
      – Да, Дьюк?
      – Сделай мне одолжение.
      – Говори.
      – Убери эту красную ампулу. Я не хочу спать.
      – Виноват, командир, но это невозможно. Все остальное – пожалуйста.