По-видимому, следовало обсудить все со своим командиром. Только я не виделся с ней уже три недели. Правда, она выделила мне терминал в научном отделе – значит, не совсем забыла. Вероятно, это намек, чтобы я разделался с накопившимися бумагами.
      Меня ждала записка от Дэнни Андерсона, благодарившего за то, что я держу его в курсе состояния здоровья Дьюка. Я подумал, стоит ли сообщать ему о просьбе отца, и решил, что не стоит. Как раз в это я не должен впутывать никого.
      Было еше письмо от Динни, медсестрички из Денвера, которая справлялась о моем здоровье и интересовалась, нет ли новостей о Теде.
      Генерал Пул препроводил послание, поздравляя с награждением «Серебряной Звездой». Я засомневался, полагается ли в таких случаях благодарственная телеграмма, но решил, что кашу маслом не испортишь, и послал ее.
      Доктор Флетчер прислала расписание семинаров ее отдела. Через час начинался ее доклад «К вопросу о коммуникации гастропод». Ясно, что это завуалированное приглашение.
      И еще новый приказ моего полковника! Операция по обнаружению и уничтожению двух омаров! Время начала 19.00. Место – площадь Джека Лондона. Я с дурацкой ухмылкой подтвердил получение. Она помнила!
      И последний пункт. Военное казначейство оприходовало чек на премию за червя, застреленного мной из вертушки. Один миллион бонами. Деньги уже переведены на счет «Брасс Кэннон фаундейшн», который стоил теперь… пятьдесят шесть и шесть десятых миллиона.
      Ну как?
      Похоже, я в самом деле забыл количество уничтоженных червей. Смета показывала, что на моем счету двенадцать полных премий и доля от полутораста групповых плюс отчисления еще примерно с тысячи убитых червей за информацию и разработанные мною технические приемы. Здесь же был помеченный звездочкой ввод, озаглавленный «параллельный счет», но без всяких цифр. Когда я обратился за разъяснением, на экране открылось окно со странной надписью: «В некоторых случаях параллельный счет открывается для удобства внутренних бухгалтерских операций. Вы можете отказаться от него. Спасибо». Едва я прочитал, информация исчезла.
      Что за дела?
      А я считал, что разбираюсь в финансовом программном обеспечении. О таком мне слышать еще не доводилось. Что это значит? Возможно, одна из специальных военно-финансовых операций, или что-то придуманное Службой финансовых услуг, или просто эхоконтроль моего счета. Иногда заводят запасной равноценный счет Для клиента, чтобы он мог оперировать своими деньгами в тех случаях, когда их нельзя трогать в течение определенного времени. А может быть, этот счетпризрак действительно нужен бухгалтерии для перекрестного контроля, защищающего от компьютерного воровства, вирусов, «червяков», постороннего любопытства и сознательного мошенничества. И наконец… Может, кто-то хочет сбить меня с толку?
      Все-таки у меня лежит пятьдесят шесть целых и шесть десятых миллиона бонами…
      Нет, пока я не миллионер – в долларах. Но уже имею порядочный кусок и, глядишь, через год-другой действительно дотяну до миллионера. Неплохо для двадцатичетырехлетнего парня с незаконченным высшим образованием.
      Забавно, что на призывном пункте никто из офицеров даже не заикнулся о такой возможности. В последнюю очередь я ожидал разбогатеть на службе в армии Соединенных Штатов.
      Наверное, полагалось бы комплексовать по поводу количества денег. Но нет, они меня ничуть не смущали. Крупные государственные премии бонами – вынужденная необходимость.
      Судя по газетам, экономика находилась в плачевном состоянии. Об этом трубили на каждом углу, оперируя множеством цифр. Президент вынужден связывать безналичным оборотом как можно больше денег – отсюда все эти премии и программы восстановления земель. Разумеется, неоконсерваторы вовсю вопили, что большое правительство намерено окончательно удавить частный сектор.
      В переводе на нормальный язык они требовали свою долю. Но, черт возьми, премию за червей давали не только военным. Любой, желающий получить миллион бонами, мог пойти и убить их столько, сколько пожелает. Государство с радостью выплатит причитающееся, а в Монтане даже наличными. Все, что требовалось, – предъявить челюсти червя. Кстати, несколько горцев это сделали.
      Гм.
      Может, Алану Уайзу следует завербоваться в Спецсилы? Как бы не так! Он способен лишь на одно – выманивать деньги у простаков.
      Я снова занялся почтой и закончил телеграммой в адрес мамочки, сообщив, что назначил Мэгги своей правопреемницей. Это сильный удар. Интересно, как она его воспримет? Впрочем, именно она не оставила мне выбора.
      Выключив компьютер, я обнаружил, что уже опаздываю на доклад доктора Флетчер, и поспешил в научный отдел. Тихонько проскользнув в зал, я обнаружил, что все места заняты, поэтому стал в сторонке, прислонившись к стене. Мундиров в аудитории было еще больше, чем в прошлый раз. Вероятно, ожидалось нечто важное, потому что я обнаружил подозрительно много высоких чинов.
      Внизу за стеклом уже вовсю трудился Крошка, задумчиво шевеля клешнями над головоломкой. Она состояла из такого переплетения рычажков, запоров и щеколд, что оторопь брала.
      В тезисах доклада, присланных Флетчер, говорилось, что головоломки подбирал компьютер, и мог делать их практически любой степени сложности. Но до сих пор он не изобрел такую, которую бы не решил Крошка. На самую сложную у него ушло шесть часов.
      Судя по часам, шла семнадцатая минута эксперимента. Согласно повестке дня, головоломка считалась «легкой».
      Раздался звонок, клетка открылась, и Крошка схватил Добычу. Кролик провел в клетке семнадцать минут тридцать семь секунд. Длинноухий не успел даже пикнуть.
      Доктор Флетчер нажала на клавишу, и панель с головоломкой закрылась.
      – Многие из вас присутствовали на предыдущей демонстрации и видели, на что способен Крошка. Если ему предложить эту же задачу, то, поскольку он запомнил точную последовательность всех операций, она займет не более тридцати секунд. А сейчас…
      Она что-то набрала на клавиатуре, подождала, нахмурилась, набрала снова и обернулась к аудитории.
      – Наш второй экземпляр пойман в прошлом месяце близ горы Суеверий в Южной Аризоне. Он находился при смерти от голода и обезвоживания. Там слишком суровые условия для брюхоногих – мы нашли несколько их скелетов. По-видимому, они проникают туда с севера, где в горах замечены их гнездования. Если бы хторр не ослабел, о поимке не шло бы речи, так как его масса достигает девятисот килограммов. Но и в этом случае два человека погибли, трое ранены, и животное тоже. Мы назвали его Счастливчиком. Возможно, оно женского пола, но уверенности в этом нет. – Флетчер дотронулась до клавиатуры, и в стенке камеры открылась другая дверь. – Сейчас я приглашу сюда Счастливчика.
      Над аудиторией пронесся отчетливо различимый вздох, когда он появился. Согласно материалам докла-да, это был самый крупный из пойманных червей. Чудовище вползло в камеру, как автобус на стоянку для легковушек.
      Два червя выкатили друг на друга глаза, издавая ще бет и трели, и закружились, словно боксеры на ринге,
      – Мы полагаем, что это ритуальное поведение, – по яснила Флетчер. – Нечто вроде приветственного танца при встрече.
      Неожиданно черви бросились друг на друга и, перс плетясь, как змеи, стали кататься по полу, по очереди оседлывая друг друга. Схватка шла не на жизнь, а на смерть.
      – Когда мы впервые посадили их вместе, – заметила Флетчер, – то предположили, что они хотят убить друг друга.
      Внезапно черви замерли, сплетясь в напряженном объятии, словно любовники на пике наслаждения. Их тела затвердели, как сталь.
      – Мы называем это состояние «общением». Из всех известных до сих пор поведенческих реакций гастропод оно ближе всего к сексуальному. – Мне показалось, что Флетчер хотела что-то добавить, но передумала. – Продолжительность общения имеет тенденцию со временем укорачиваться. Как показали эксперименты, чем чаще два хторра общаются подобным образом, тем короче становится каждый эпизод. Мы работаем с четырьмя хтор-ранами и обнаружили, что самым длительным бывает первое общение. На этот счет появилось несколько теорий, но обсуждать их еще рано. – Флетчер заглянула в камеру. – Так, они уже заканчивают.
      Крошка и Счастливчик ослабили хватку. Они извивались и щебетали, перекатывались, издавая трели, и наконец расцепились.
      Флетчер открыла дверь Крошкиной клетки, и меньший червь послушно уполз внутрь.
      – Как я уже говорила, мы пока не сумели приручить хторран, – заметила Флетчер.
      – Да, они подчиняются командам, но мы считаем, что они просто выучили обычную процедуру опытов, вот и все. Даже котенок может научиться распознавать холодильник как источник молока для блюдца.
      Убедившись, что дверной проем свободен, она закрыла клетку Крошки. Теперь в камере остался один Счастливчик. Он нетерпеливо шевелил руками – точно так же, как и Крошка. Большой червь подполз к панели, скрывающей головоломку с кроликом, и стал ждать.
      – Обратите внимание, что сейчас сделал Счастливчик, – сказала Флетчер. – Каждый раз, меняя задачу, мы прячем ее за другой панелью. Но Счастливчик распозна-ет, за какой именно.
      Счастливчик посмотрел прямо наверх и издал короткую высокую трель. В аудитории послышались смешки.
      – Такого вразумительного «поторопись» я еще не слышал, – заметил кто-то.
      Счастливчик повторил трель и нетерпеливо повернулся к панели.
      – То, что вы сейчас наблюдаете, доказывает, что брюхоногие не только научились предвидеть эксперимент, но и ждут его с нетерпением.
      Она открыла панель с головоломкой для Счастливчика. Задание было то же самое, что и у Крошки, только в клетке сидел черно-белый кролик. Счастливчик удовлетворенно забулькал и моментально придвинулся к панели. Он снял руки со спины, вытянул их над глазами и начал быстро и легко манипулировать рычажками и задвижяа-ми. В его движениях не чувствовалось никакой неуверенности.
      Почти сразу же прозвенел звонок, и стеклянная клетка открылась. Аудитория вздохнула. Флетчер выглядела довольной. Счастливчик тоже. Он сграбастал кролика и запихнул его в пасть.
      Флетчер открыла дверь в клетку Счастливчика, подождала, пока он туда заползет, потом закрыла клетку и задвинула шторку. Она чуть-чуть помедлила, как бы сверяясь со своим конспектом. Ученые возбужденно переговаривались, военные мрачно молчали. Я понимал и тех и других.
      – Итак, вы своими глазами видели, что хторры способны передавать друг другу информацию, – произнесла Флетчер. – Я еще раз хочу подчеркнуть важность происшедшего. Без этой демонстрации можно легко впасть в ошибку, утверждая, будто бы в основе поведения этих су-ществ лежат инстинктивные стереотипы.
      Теперь у нас есть доказательства, что они способны на гораздо боль-шее. На что именно – покажут дальнейшие опыты. Мы знаем, что обмен информацией между хторрами – передача сведений о головоломке – возможен только при общении. Когда им доступен лишь зрительный и слуховой контакт, информация не передается. Но, – Флетчер сделала паузу, тщательно подбирая слова для следующего тезиса, – механизм передачи нам пока неизвестен. Мы тщательно проанализировали их щебет и трели, однако эти звуки недостаточно структурированы и слишком бедны тональностями, чтобы претендовать даже на зачаточный язык. Скорее всего, щебет выражает эмоциональное состояние. Мы установили звуки, передающие любопытство, интерес, удовольствие, нетерпение, злобу, ярость и отчаяние. Но нам не удалось обнаружить никаких фонем и фонематических построений, закономерно повторяющихся в ответ на события, происходящие в окружающей хторров среде.
      Мы проверили и химический канал. У гастропод довольно сложный набор феромонов, который меняется в зависимости от их настроения, но и здесь отсутствуют четкие закономерности, к тому же этот коммуникационный канал слишком узок для информации – все равно что передавать стереоизображение с помощью азбуки Морзе.
      Гастроподы – слабые генераторы излучения в радиодиапазоне. Он достаточно широк, но все, что удалось зарегистрировать, относится либо к наведенным помехам, либо к радиошумам. Возможно, на природе хторры способны к контактам в радиодиапазоне, но наши экземпляры к ним нечувствительны. Посланные им сигналы лишь приводили их в состояние повышенной нервозности. Создалось впечатление – утверждать наверняка пока рано, – что ими овладевало нечто вроде безумного ужаса.
      Флетчер взглянула на кого-то в глубине зала.
      – Потерпите еще минуту с вашими вопросами. Может быть, сейчас я отвечу на некоторые из них. Мы сами удивлены, зачем червям все эти адаптации, если они их не используют. Лучшее из объяснений: адаптация – побочный продукт работы нервной системы, причем появившийся сравнительно недавно, потому вид пока не успел оценить в полной мере ни его преимуществ, ни недостатков. Из того факта, что хторранские организмы опережают нас на полмиллиарда лет в развитии, вовсе не следует, что их эволюция прекратилась. Скорее всего, она переживает сейчас жесточайший кризис, пытаясь приспособиться к земным условиям.
      Однако я отвлеклась от главной темы – механизма передачи информации. Мы заметили, что каждое общение хторры начинают, прикасаясь своими антеннами к определенным местам. Пока нам не удалось выяснить, что это значит. Правда, в антеннах зарегистрированы электрические импульсы с определенными закономерностями, однако это опять-таки не передача информации – слишком они ритмичны и монотонны. Напрашивается аналогия с мозговым альфа-ритмом.
      Но мы точно знаем, что обмен информацией происходит только в состоянии общения.
      Датчики, прикрепленные на животных, показали, что во время общения все их жизненные циклы синхронизируются. Достигнув пика синхронности, животные цепенеют. Самая правдоподобная из наших гипотез заключается в том, что система коммуникаций брюхоногих многоканальна. Трели могут указывать, в каком контексте следует воспринимать передаваемую информацию. Радиошумы могут иметь определенную частоту, которую мы еще не выявили. Жесты тоже могут что-то означать, равно как и выделяемые феромоны. Пока мы не знаем.
      Один из ученых поднял руку:
      – В случае обнаружения канала передачи информации туда можно внедриться?
      Флетчер пожала плечами:
      – Наверное. Все зависит от того, каким окажется этот канал. Сейчас мы лишь наметили проблему и до решения доберемся нескоро.
      – Нельзя ли уточнить сроки? – спросил один из адъютантов сидящего в зале генерала.
      – Нет, нельзя, – ответила доктор Флетчер.
      Тогда с сильным южным акцентом заговорил сам генерал:
      – Вы сообщили, доктор Флетчер, что располагаете информацией, представляющей чрезвычайно важное значение для армии. В чем она заключается? В том, что черви болтают друг с другом?
      – Да, генерал, именно в этом заключена цель моего доклада. – Она хладнокровно выдержала его взгляд. – Еще вопросы?
      – Простите, мэм, но я предпочел бы услышать что-нибудь действительно важное.
      Например, о новом оружии.
      Вот этого ему говорить не следовало. Глаза Флетчер гневно блеснули.
      – Генерал, – начала она, глядя прямо на него. – Я знаю, что вы пришли сюда за ответами. Мне очень хочется дать их вам. Но самое большее, на что сейчас способен наш отдел, – поставлять вам разведданные о враге. Пока мы слишком многого не знаем и еще не скоро предложим конкретные экологические контрмеры.
      Повысив голос, доктор Флетчер обратилась к остальной аудитории:
      – Поймите, цель этих демонстраций – поближе познакомить вас с противником. – Она снова повернулась к генералу: – Я не претендую на компетентность в военных вопросах. Я – ученый. Но я пригласила вас сюда, считая, что вам будет нелишне узнать. об очень изощренной системе вражеской коммуникации. Вполне вероятно, что хторры распространяют информацию о наших замыслах и действиях так же быстро, как и мы.
      Генерал расплылся в широкой, слегка насмешливой улыбке. Он встал и поклонился, как истый джентльмен.
      – Мэм, – сказал он с подчеркнутой снисходительностью. – Я с детства приучен не спорить с дамами, так что принимаю все сказанное вами за чистую монету. Не сомневаюсь, что ваша работа очень существенна. Просто я ожидал увидеть нечто конкретное. Если вам больше нечего сообщить, разрешите поблагодарить за потраченное время. Мы обязаны вернуться к более важным делам.
      Вежливые фразы генерала свели на нет весь доклад Флетчер. Он учтиво кивнул и направился к выходу в сопровождении адъютантов, а за теми потянулось большинство мундиров. Несколько белых халатов решили, что заседание закончилось, и тоже поднялись.
      Доктор Флетчер расстроилась.
      – Если еще есть вопросы… – начала она, но ее больше никто не слушал. Публика уже толкалась в дверях.
      Флетчер отключила аппаратуру, глубоко вздохнула и констатировала:
      – Вот дерьмо!
 
       В. Каким инструментом хторране делают аборт?
       О. Голодной крысой на веревочке.

 
      Однажды Дьюк после одного из сожжений сделал мне весьма любопытный комплимент.
      Отчитавшись перед начальством и по традиции выпив с ребятами пива, мы удалились в кабинет опрокинуть еще по стаканчику.
      Обычно после операций Дьюк был неразговорчив – просто сидел и потягивал из стакана. Но в тот раз ему, казалось, что-то не давало покоя. Поэтому я нянчил свой стакан и ждал.
      Он развернул кресло к окну и положил ноги на низкий шкафчик картотеки. Стакан он прижал ко лбу, словно у него болела голова и лед приносил облегчение.
      – Знаешь, – начал Дьюк, – а ты ведь действительно произвел на меня сегодня впечатление.
      – Э… спасибо. А что я сделал?
      – Эми Беррел.
      – О, – произнес я и добавил: – Да. Интересно, как он разовьет эту фразочку?
      – Ты вел себя правильно. – Он отнял стакан ото лба и посмотрел на меня.
      Я пожал плечами:
      – Ну раз ты так считаешь…
      – Да, считаю. У тебя не было выбора. Ты давно знаешь, что она – слабое звено в команде. Это было видно хотя бы по тому, как ты планировал операции. И сегодня ты поступил так, как должен был поступить.
      – Но меня до сих пор мучает совесть, что я ударил ее.
      – Не сделай ты этого сегодня, в следующий раз было бы еще хуже. Или это пришлось бы сделать кому-нибудь другому. Можешь ты врезать Хосе Морено?
      – Конечно нет.
      – Правильно, скорее всего, это никогда и не понадобится, – заметил Дьюк.
      – Надеюсь. – Я помотал головой. – Но ее лицо так и стоит перед глазами.
      – Тебя потрясли ее слезы? Чепуха! Она пытается разжалобить, но с вояками такие фокусы не проходят.
      – Да нет, я о том, как поднял ее на ноги и пихнул к гнезду. Если бы она держала вместо камеры оружие, я бы сейчас с тобой не беседовал.
      – Именно поэтому у нее и была камера. Винтовку ей доверить нельзя. – Он задумчиво отпил из стакана и добавил: – Вот что я скажу тебе, Джим.
      Взаимовыручка – она как воздушный шар. Здесь не столь важно, хороша ли резина – если есть дыра, воздух все равно выйдет.
      – Да… Верно. – Но я все еще не понимал, куда он клонит.
      – Взаимовыручка подразумевает герметичность – никаких утечек и дырок.
      Стопроцентная гарантия.
      – Значит, ты считаешь…
      – Ты поступил правильно. Заткнул дырку. Всем это послужит хорошим уроком. Ты показал, что на задании альтернативы нет. В следующий раз команда окажется намного сплоченней; ты и сам почувствуешь разницу.
      – Спасибо, – искренне поблагодарил я. – Но, если честно, я сделал это машинально. Просто мне осточертело ее нытье.
      Дьюк поднял свой стакан.
      – Абсолютно точно. И ты отреагировал соответствующим образом. Поздравляю. Твое здоровье. – И он выпил.
      Я вспомнил об этом, подумав, как бы поздравил меня Дьюк, если бы я дал пинка генералу. Дело в том…
      Ну хоть помечтать об этом я могу или нет? Широко шагая, я спустился к сцене и сказал;
      – Привет.
      Флетчер устало улыбнулась:
      – Привет,
      Я сразу взял быка за рога:
      – У меня вопрос.
      – Ответом, скорее всего, будет «не знаю». Какой вопрос?
      – Демонстрация очень впечатляющая, несмотря на выходку генерала, как его там?..
      – Пул.
      – Так это генерал Пул? Вот уж не знал, что у нас так мало генералов.
      – Что вы хотели спросить, Джеймс?
      – Я вспомнил, что раньше вы говорили о мехе гастро-под, будто это вовсе не шерсть.
      – Да, организмы с условным названием «иглы» служат им нервными окончаниями.
      – В этом и заключается вопрос: когда два червя находятся в состоянии общения, могут ли они вступать в прямой нервный контакт?
      Флетчер кивнула:
      – Они так и делают.
      – Но тогда… Не может ли это быть вашим механизмом коммуникации? Что, если они передают импульсы непосредственно от одного к другому?
      У Флетчер удивленно выгнулась бровь.
      – Вы так думаете?
      – Вам не нравится эта идея?
      – Между прочим, – заметила она, – идея мне очень нравится. Она могла бы объяснить массу непонятных вещей.
      – Но?.. – подсказал я,
      – Но, – продолжила Флетчер, – это было первой гипотезой, которую мы проверили, когда посадили Счастливчика и Крошку вместе. И от нее первой мы вынуждены отказаться. Нашлось слишком много аргументов против.
      – Правда?
      – Да, правда. – Она взглянула на часы. – Хорошо, я вам изложу их вкратце.
      Большинство хторранских симбионтов – рецепторы того или иного типа. Мы идентифицировали по меньшей мере семнадцать четко различающихся типов игл, осуществляющих только им присущую функцию. Каждый из этих типов, в свою очередь, подразделяется на подтипы по цвету, длине и специализации внутри функции. На сегодня известно более пятисот разных подтипов нервных волокон. Не исключено, что их функции могут в значительной мере перекрываться, но у нас не хватает людей, чтобы проверить это.
      Большинство нервных волокон червей действует как специализированные рецепторы того или иного типа: термочувствительные, обонятельные, вкусовые, тактильные и даже свето – и цветочувствительные. А некоторые из симбионтов действуют еще и как «нервные иголки». Подобно миниатюрным передатчикам, они способны возбуждать любой нерв, которого касаются. Именно поэтому черви колючи, если их гладить. В общем, вы правы – все это выглядит превосходным механизмом для обмена информацией. Можете поздравить себя с удачей. Ну а теперь плохие новости: этот механизм не может работать. Даю минуту, чтобы вы сами догадались: почему?
      Я немного подумал.
      – Проблема с контактами?
      – Не совсем. Черви контактируют без всяких проблем и по меньшей мере пятой частью поверхности тел. Но вы на правильном пути: проблема – в образовании информационной сети.
      – Не понял.
      – Когда вы подключаете один компьютер к другому, сколько шнуров вы соединяете?
      – Как сколько? Один… О! Теперь дошло: в стандартном кабеле тысяча двадцать четыре отдельных световода.
      – Правильно. А теперь представьте, что вы должны вручную подсоединить каждый проводок, причем, заметьте, не зная, какой куда. Какова вероятность, что вы подсоедините их в нужном порядке?
      – Ничтожная и даже хуже, – согласился я. – На миллиарды неправильных вариантов только один верный.
      – Не то что вашей жизни – жизни Вселенной не хватит на это, – сказала Флетчер.
      – А теперь вообразите, сколько нервных волокон контактирует у червей во время общения, и у вас возникнут сомнения в возможности нервного контакта. Не верьте мне на слово, – добавила она. – Оцените вероятность на ближайшем терминале.
      – Да нет, все правильно. Но, может, у червей есть что-нибудь вроде внутреннего декодера?
      – Мы тоже подумали об этом. Двое ребят из «Мински фаундейшн» пришли к выводу: такое возможно, только если червь состоит из одного мозга. Однако до сих пор мы таких особей не встречали. Вы когда-нибудь видели фотоизотомографические изображения?
      – Нам их показывали, но разобраться у меня не было возможности.
      Фотоизотомография представляла собой трехмерную карту организма. Создать ее нетрудно. Вы делаете тонкие срезы червя на замораживающем микротоме и фотографируете их один за другим. Потом загружаете изображения в компьютер, который выдает на экран трехмерную картинку. Просматривается любая часть тела червя изнутри или снаружи под любым углом. С помощью джойстика можно путешествовать по телу червя, прослеживая путь кровеносных сосудов, нервов и других структур. Пока большая часть из того, что мы видели, относилась именно к «другим структурам». Многие органы червей не выполняли никакой явной физиологической функции. Что это? Рудименты вроде нашего аппендикса? Или они находились на биологической консервации в ожидании, когда придет их час?
      – Хотите, я предоставлю вам лабораторное время? – предложила Флетчер. – Если сумеете доказать, что они обладают способностью к такой декодировке, я спляшу нагишом с большим розовым червем.
      – Вы настолько уверены?
      – Да.
      – Гм. Но тогда возникает другой вопрос. Она снова посмотрела на часы.
      – Только покороче, пожалуйста.
      – Для чего же тогда нервные иголки? Флетчер улыбнулась.
      – Для очень интенсивной стимуляции. Может быть, сексуальной. Общение червей – своего рода объятие. Жесткость волос в сочетании с нервными иголками должна вызывать очень сильные ощущения. Вы же видели их напряжение на вершине «оргазма»?
      Я кивнул и тут же спросил:
      – Это установленный факт или гипотеза?
      На ее лице промелькнуло раздражение. Я сразу пожалел, что спросил: такие вопросы больше подходят генералу Пулу. Но Флетчер и виду не подала.
      – Это экстраполяция, – поправила она. – На примере нашей экологии мы знаем: чем выше организация животного, тем активнее его половое поведение. То же самое касается других поведенческих реакций и механизмов обмена информацией. Человек – лучшее тому подтверждение. Эволюционная фора червей вовсе не означает, что они умнее нас, но их адаптации должны быть несколько изощреннее. Кто знает, может, они демонстрируют, во что превратится земляной червь? Вы обязаны знать, что половое размножение не только ускоряет темпы эволюции, но и отбирает наиболее сексуальные виды.
      Я ухмыльнулся.
      – О'кей, сдаюсь.
      Она еще раз обеспокоенно посмотрела на часы, но не ушла.
      – Послушайте, Джеймс. Вы задавали грамотные вопросы. Продолжая в том же духе, вы шаг за шагом проследите большую часть наших работ за последние восемнадцать месяцев. Сейчас мы буксуем с проблемой передачи информации, и я страшно боюсь, что мы не замечаем чего-то настолько явного, что видно даже лейтенанту. – Она смущенно улыбнулась. – Вы ничего не замечаете?
      – Ну… – осторожно начал я. – Так, кое-что. Вы же видели наши записи из вертушки?
      – Да, видела.
      – Вам ничего не напомнили кроликособаки и их небольшое представление?
      – Вы хотите спросить, не напоминает ли это стадо?
      – Значит, вы тоже заметили. Она сказала:
      – Это лежит на поверхности.
      – Вы были одной из тех, кто дал мне ключ. Помните вашу характеристику сплачивания стада? Феномен втягивания.
      – Положим, явление намного шире, – возразила Флетчер. – Это типичный для стада способ самосохранения. Цементирующий состав.
      – Да, конечно. Но для того, кто не является членом стада, это… приглашение.
      – Пусть так. Ну и что? – И тут до нее дошло. Она удивленно вскинула на меня глаза. – Кроликособаки?
      – Они самые. Я думаю, что их танец был приглашением полковнику Тирелли и мне присоединиться!
      Флетчер задумалась.
      – Подождите минуту. – Она отстегнула от пояса телефон и набрала номер. – Джерри? Это Флетч. Я опоздаю. Сам справишься?.. – Она выслушала ответ. – Отлично. Спасибо. – Потом сложила телефон и снова закрепила на поясе. – Итак, у вас наверняка есть соображения. Давайте выкладывайте все до конца.
      – Когда я валялся в больнице, у меня была уйма времени для чтения. Я просмотрел очерки доктора Формана о коммуникации. – При его имени Флетчер нахмурилась. – Что-то не так? – спросил я. – Вы сами говорили, что прошли у него курс психофизической, или модулирующей, тренировки.
      – Да, прошла. И этот курс мне многое дал. Но… Мне не нравится, во что он превратился. Впрочем, ерунда.
      Продолжайте.
      – Ну… Суть его работы, похоже, состоит в том, что люди очень редко осуществляют настоящий обмен информацией. Большинство из нас даже не подозревает, что это такое. Если вы заглянете в словарь, то обмен информацией трактуют как обмен взаимно согласованными символами. Форман считает это определение некорректным. Он довольно подробно объясняет…
      – Я знакома с его трудами, – прервала меня Флет-чер. – Не пересказывайте.
      – Хорошо. Форман выдвигает тезис, что истинный обмен информацией – это обмен чувствами, нечто вроде прямого переливания содержимого моей головы в вашу. Это, по Форману, и есть коммуникация. Он пишет, что, если бы мы овладели таким способом, наше ощущение самих себя, Вселенной, да и всего на свете, изменилось бы. Мы сравнялись бы с богами. Вот почему я подумал о червях.
      Флетчер кивнула.
      – В мышеловку мы уже залезли, но я до сих пор не вижу сыра. Впрочем, продолжайте.
      – Это введение. По-настоящему меня потрясли рассуждения Формана о языке. Он считает язык весьма неэффективным средством для передачи чувств. Это всего лишь набор понятий, годных для описания физического мира, то есть вещей, которые можно измерить и пощупать: длины волны света, температуры воды и тому подобного. Но он отнюдь недостаточен для описания чувственной Вселенной, Вселенной индивидуального восприятия. Попробуйте описать словами любовь. Самое большее, на что способен язык, – вызвать цепь ассоциаций с вашим личным опытом.