И однажды ночью я проснулся, задыхаясь. В горле пересохло и першило. Страшно хотелось пить. Я попытался 1позвать кого-нибудь, но легкие взорвались болью. В груди все мумифицировалось. Я молил о смерти как об избавлении.
      Откуда-то донеслось:
      – Все хорошо, лейтенант, расслабьтесь, если можете. Я попытался рассмотреть говорившего, но все расплывалось. В комнате было слишком темно.
      – Не разговаривайте, – произнес кто-то. – Не пытайтесь дышать, за вас это делает аппарат. Не мешайте ему. Подождите.
      Мне так и не удалось рассмотреть, что делает обладатель голоса, а в следующее мгновение я снова куда-то поплыл, но сознания не потерял. Спустя еще мгновение голос спросил:
      – Может, попробуете поесть?
      Я кивнул – хотелось подольститься, чтобы меня не покидали.
      – Хорошо. Откройте рот. – Меня мягко приподняли и, поддерживая голову, стали кормить с ложечки супом. – Ешьте и молчите. Говорить буду я. – Голос принадлежал медсестре с очень гладкой кожей.
      – Мн-н-ф. – Я поперхнулся, разбрызгав суп. Она вытерла мне рот салфеткой.
      – Вы – в Центральной Оклендской. Уже вечер понедельника, так что вы пропустили очередную серию «Дерби». Очень жаль, было интересно. Грант по– прежнему разыскивает пропавшего робота и теперь выяснил, что робот все еще на заводе. Керри стало известно о последних торгах – рассказал конечно же Ти– Джей, – и она потребовала собрания акционеров. Все упирается в Стефанию, но она неожиданно отказалась улетать из Гонконга, никто не знает почему… Еще ложечку?
      – М-м-фл.
      – Хорошо. Откройте рот пошире… Так что по сравнению с этим ваши проблемы – сущие пустяки, верно?
      Я не ответил, слишком сильно болели легкие. А кроме того, Грант с самого начала знал, что Ти-Джей не осмелится стереть у пропавшего робота память.
      – Отлично, еще один глоток, и довольно. Ну, вот и все. Сейчас придет доктор Флетчер.
      Флетчер была в перчатках; сквозь маску виднелись усталые глаза. Прямо с порога она начала:
      – Не разговаривайте, иначе рискуете порвать голосовые связки. – Они присела на край койки и осмотрела мои глаза, уши, нос. Потом взглянула на дисплей, лежавший у нее коленях, и наконец сказала: – Примите мои поздравления.
      – М-м?
      – Вы будете жить. Честно говоря, мы этого не ожидали. Ваши легкие так отекли, что в них не осталось места для воздуха. Вы родились в рубашке. Остальным двум тысячам пострадавших мы не смогли помочь – не было приборов искусственного дыхания.
      Я попытался задать вопрос, но она прижала палец к моим губам.
      – Я же сказала: молчите. – И, поколебавшись, добавила: – У вас один из самых тяжелых случаев отравления в штате, лейтенант. Мы уже собирались поставить на вас крест – позарез требовались свободные койки, – но руководство отстояло вас.
      Говорят, вы задолжали кое-кому обед с омарами, и вам не позволят так легко отделаться. Кроме того, вы помогли кое-что выяснить. Теперь мы знаем, что даже при самых тяжелых отравлениях состояние обратимо. Если удалось спасти вас – можно вытащить любого. Мы уже начали готовиться.
      – Умф.
      Я поднял руку, останавливая Флетч.
      – Вы поправитесь, – успокоила она. – Худшее позади.
      Я сжал ее руку.
      – М-мф?
      – С полковником Тирелли тоже все в порядке. – Дмк?
      – И с Дьюком тоже. Он лежит в палате интенсивной терапии в стабильном состоянии под постоянным наблюдением. Лейтенант, вы можете гордиться собой.
      – Мп.
      – Вам надо поспать, – сказала Флетчер. – Сейчас я снова подключу вас к искусственной поддержке. Так вам будет легче.
      Она дотронулась до клавиши на аппарате, и я опять вырубился.
 
       В. Почему хторране никогда не пьют соду?
       О. Потому что у них не бывает изжоги.

 
      К следующему визиту доктора Флетчер я чувствовал себя гораздо лучше. Первым делом она посмотрела на дисплей. Здесь, наверное, принято делать это автоматически.
      – Ну и как мое состояние? – поинтересовался я.
      – Прекрасно. Заявляю это с полной ответственностью, потому что я – ваш лечащий врач. Только президент и кинозвезды получают лучшее лечение. – Она накрыла ладонью мою руку. – Дело в том, что весь медицинский персонал научного отдела срочно перебросили на помощь здешним врачам. Но я все равно не бросила бы вас.
      Ваш случай интересен не столько с медицинской, сколько с научной точки зрения.
      – Потому что я больше других надышался пыли?
      – И поэтому тоже, – уклончиво ответила Флетчер и многозначительно замолчала.
      После секундной растерянности до меня все-таки дошло.
      – Значит, есть другая причина?
      – А вы сами не помните? Я покачал головой.
      – У меня были странные красные галлюцинации. От какой гадости?
      – Герромицин. Флетчер снова замолчала.
      Я потрогал грудь: прохладная и сухая кожа, может быть, слегка шершавая, но в остальном абсолютно нормальная. Я больше не ощущал вкус пальцев…
      – Шерсть?
      – У вас поросло ею все тело. На самом деле это мелкие организмы. Для червей они симбионты, а для человека – паразиты. В научном отделе их называют иглами. К настоящему времени описано двадцать три подвида.
      – В прошлый раз вы говорили, что мех червей – их нервные окончания.
      – По сути, так и есть. В этом заключается симбиоти-ческая функция игл. Они буравят червя, пока не наталкиваются на нервное сплетение, а потом начинают расти, свешиваясь хвостом наружу из тела хозяина. Очень действенная адаптация.
      Без игл червь – просто огромный мерзкий слизняк.
      Я не смог представить себе голого червя.
      – Вот почему вы испытывали такие странные ощущения, – добавила Флетчер. – Вы стали живой подушечкой для булавок. Пыль содержит вещество, привлекающее паразитов и стимулирующее их рост. Прекрасная идея с герромицином! Очень эффективный препарат. Жаль только, вы не догадались сами принять его, тогда было бы намного легче. Впрочем, все уже позади.
      – Спасибо, – хрипло пробормотал я.
      Требовалось время, чтобы осознать все до конца. Шерсть хторранина!
      – Вам страшно повезло, – продолжала Флетчер. – Пыль – самая безобидная, насколько это вообще возможно, форма хторранской жизни. Ожидаемый уровень смертности не более трек тысяч.
      – Вы расстроены?
      – Не совсем. Ваш случай обернулся очень интересным исследованием. Я узнала о хторранской экологии гораздо больше, чем ожидала. Хотя, да, мне не терпится вернуться к своим червям.
      – Червям? Во множественном числе? Она кивнула:
      – Мы получили еще пару живых экземпляров.
      – Вы еще не сажали их вместе?
      – Они в одном бункере. Почему вы спросили?
      – Часто они – как бы поточнее сказать, – обвивают друг друга, словно занимаются любовью, Флетчер удивленно посмотрела на меня.
      – Откуда вам известно? Мы держим их вместе всего несколько дней, и эксперимент пока засекречен.
      – Я наблюдал это в естественных условиях. Разве вы не видели наши видеозаписи?
      Она удивленно подняла бровь. – Когда?
      – Ладно, виноват. Так вот, мы тоже видели, как сцепились черви, когда прибыл дирижабль. Они словно обезумели. Я решил, что они нападают друг на друга, но это было что-то другое. Они пришли в себя и выглядели смущенными, но мне некогда было думать, что происходит.
      – М-м, – протянула Флетчер. Похоже, она что-то решала.
      – Я хочу взглянуть на ваших червей, – попросил я. Она кивнула.
      – А я хочу посмотреть видеозаписи. Как только вас переведут на амбулаторный режим, договорились? Я все устрою. – Она встала, собираясь уйти. – Если вам надоест валяться в постели – в шкафу есть кресло на колесах. Только позовите сестру, чтобы она помогла. Стыдиться тут нечего.
      – Спасибо. В какой палате полковник Тирелли?
      – Она выписалась на прошлой неделе. Но на верхнем этаже лежит капитан Андерсон, вы можете навестить его в любое время. – Она спохватилась: – Ой, почта. Вас ждет целая куча посланий. Пожалуйста, прочтите самые срочные. Да, кажется, ваша мать хотела навестить вас.
      И Флетчер вышла.
      Немного полежав, я вызвал сиделку, с ее помощью принял ванну, побрился и, взгромоздившись в инвалидное кресло, без особых приключений добрался до двенадцатого этажа.
      Дьюк все еще лежал в кислородной палатке. Он напоминал зажаренную тушу с техасского барбекю. Я не мог на него смотреть, но и отвести глаза тоже не мог.
      Его лицо раздулось, веки покрылись волдырями, черная кожа сходила лохмотьями, руки мокли и гнили заживо. От него исходил тяжелый запах.
      Я едва сдержался, чтобы не убежать в панике. Живые так не чыглядят и так не пахнут. Но я не знал, как перевести кресло на задний ход, да и в голове зазвенело: «Трус! Трус!» Я собрался с силами – и остался.
      Объехав койку, я взял дисплей. Дьюка подключили к системе искусственного жизнеобеспечения. К счастью, он был без сознания – я не знал, что ему сказать.
      Сомневаюсь, что смог бы разговаривать с ним сейчас. Монстр из фильма ужасов. Я не мог отождествить этот страшный кусок мяса с человеком, которого так хорошо знал.
      Даже если он выживет, жизнь его кончена. Я это точно знал.
      Нахлынули воспоминания. Дьюк научил меня почти всему, что должен знать офицер.
      В двух словах: будь уверенным.
      «Это легко проверить, – говорил он. – Можешь ли ты дать голову на отсечение?
      Если однозначно не скажешь «да», – значит, по-прежнему не уверен.
      Если ты чего-то не берешь в расчет, не знаешь, не замечаешь, не уверен – тут тебе и крышка. Нравится тебе или нет, но твоя работа заключается в том, чтобы знать все обо всем, с чем ты собираешься иметь дело.
      Случайностей не бывает, Джим. Если тебя убивают, игра закончена. Ты проиграл».
      Действительно, все просто.
      Только как быть, если ты лежишь на госпитальной койке, похожий на первое жаркое новобрачной? Дьюк перегнул палку: доверился мне. И не важно, что болтают полковники Тирелли и Андерсон. Это моя вина.
      Если бы я мог, я разбудил бы его, чтобы попросить прощения.
      Хотя и знал, что он не простит.
 
       В. Что сказал Бог, создав первого хторранина?
       О. Фу, какая гадость!

 
      Постепенно легкие мои очистились, и меня выписали – требовались свободные койки. Кашель не прошел, да и боль в груди напоминала о прежних муках, но я продолжал лечиться амбулаторно и поправлялся с каждым днем. Я выжил – и теперь всерьез задумался над будущим.
      По крайней мере, над ближайшим.
      – Навестите мать, – посоветовала мне Флетчер. – Она не давала нам покоя почти месяц.
      Моя мамочка жила в Санта-Крузе и занималась какими-то картографическими работами – я не знал точно. Она обещала все объяснить при встрече. Отметившись в гараже, я вывел джип на автостраду и покатил на юг.
      Дорога заняла больше часа, но время пролетело незаметно: я спорил сам с собой.
      Я размышлял об отставке. Слова доктора Флетчер не давали мне покоя:
      – Мы с вами по разные стороны баррикад. Ваше дело – убивать червей, мое – изучать их.
      Я посмотрел на себя в зеркальце, удивляясь, как докатился до такой жизни. Я готовил себя вовсе не для этого. Больше всего на свете мне хотелось посвятить себя тому, чем занималась Флетчер, – исследованию хторров. Но мешали лычки на рукавах. Из-за них руки продолжали сжимать оружие, из-за них я не мог даже мечтать ни о чем другом, кроме уничтожения червей. Таковы порядки в армии, и рассуждать здесь не приходилось.
      Но охота на червей – на данном этапе – не была работой. Хторранская экосистема пожирала нас заживо. Одни только микроорганизмы убили миллиарды людей, а выжившие столкнулись с морскими слизнями, ядовитыми жигалками, пузырчатыми насекомыми, красной кудзу, травой «погоди-постой», ползучими петлями, либ-битами, мипами – и конечно же с червями.
      Наши пращуры убивали динозавров и поедали их детенышей. И до сих пор мы едим их потомков – цыплят, уток, индеек. А если бы по Земле еще бродили тираннозавры, гадрозавры или дейноцефалы, мы исхитрились бы съесть и их. Хторранские организмы относились к нам так же, не видя в нас ничего, кроме пищи. Кто же всерьез воспринимает свой бутерброд?
      И если это лишь первая волна вторжения, как считает доктор Зимф, какие ужасы ждут нас впереди?
      За безумием должен скрываться разум, но он может не проявлять себя еще сотни лет, возможно, до тех пор, пока последний представитель рода человеческого окажется… Где? В зоопарке? В музее? Не в наших силах просчитать все варианты.
      У меня было другое мнение,
      Но…
      Если это реально, зачем продолжать сопротивление? Если ситуация настолько безнадежна, почему бы просто не лечь и умереть?
      Да потому – я даже улыбнулся про себя, – что на самом деле я не верил в это.
      Смотрел правде в глаза и не верил!
      Прямого отношения к армии это не имело. Мы сдерживали червей исключительно грубой силой, потому что не могли придумать ничего лучшего.
      Нет, не безнадежность ситуации заставляла меня думать об отставке. Я продолжал бы сражаться с ними вечно, даже не имея ни единого шанса на победу.
      Дело было в Дьюке.
      Я нес ответственность за случившееся.
      Будь оно трижды проклято!
      Снова Шорти, только страшнее. Я сжег Шорти, но его атаковал червь. Шорти повезло – он умер мгновенно. У Дьюка это займет годы…
      Если я демобилизуюсь, то, по-видимому, смогу сразу же приступить к работе у Флетчер. Допуск у меня уже есть.
      Желание сделать это немедленно оказалось настолько сильным, что я схватил телефон.
      Но не позвонил. Наверное, можно уйти из армии – мой срок истек год назад, – но как уйти от боли?
      В этом и состояла безвыходность положения.
      Я свернул к Санта-Крузу, но в мыслях остался на том же месте. В тупике.
      Предстоящая встреча с матерью не волновала меня. Я примерно представлял, во что она выльется.
      Ее квартира и офис размещались в частной застройке (читай: крепости) под названием Фэнтези-Вэлли-Тауэрс, расползшейся скоплением шаров, куполов и шпилей и напоминающей декорации к голливудским сказкам. Этот архитектурный стиль назывался «апокалипсическое барокко». Наружные стены окружали лабиринт арок, террас, балконов. До эпидемий жилье здесь стоило, наверное, чертовски дорого. Но теперь все выглядело неухоженным и даже слегка запущенным.
      Парадные двери в доме матери были в два моих роста и казались хрустальными, но всю картину портила куча невыметенных листьев перед входом.
      Мать открыла с громким, возбужденным смехом. Ее платье являло собой невероятный коктейль ярких шелков и перьев, прямо-таки фонтан розового и алого. На шее – ожерелье из серебряного с бирюзой цветка тык-вы-навахо в середине и дюжиной обсыпанных драгоценными камнями тыквочек вокруг. Явно тяжелое, как и кольца на пальцах.
      – Наконец-то ко мне пришел мой маленький! – воскликнула она и подставила щеку для поцелуя. В руке у нее был стакан. – Прости, что не навестила тебя в больнице, но нас туда не пускали.
      – Все правильно. Да и вряд ли я составил бы хорошую компанию.
      Она схватила меня и потащила на террасу, громко выкрикивая:
      – Алан! Алан! Джим приехал! Джим, ты ведь помнишь Алана?
      – Того, что увлекался серфингом?
      – Да нет, глупенький. Того звали Бобби. – Бобби был всего на два года старше меня; когда я видел его в последний раз, он еще не решил, кем будет, когда вырастет. – А это Алан Уайз. Я же рассказывала тебе.
      – Нет, ты рассказывала об Алане Плескоу.
      – Разве?
      – Да. Не думаю, что я знаком с этим Аланом.
      – О, тогда…
      Этот Алан оказался высоким блондином с седеющими висками. Когда он улыбался, от глаз разбегались лучики морщин. Рукопожатие его было чуть сердечнее, чем надо, а грудь находилась в состоянии неуклонного сползания к животу.
      На террасе был еще один человек, коротенький и смуглый, смахивающий на японца.
      Очки с толстыми стеклами и темно-серый деловой костюм делали его похожим на адвоката. Алан представил его как Сибуми Та-кахару. Мистер Такахара вежливо поклонился. Я поклонился в ответ.
      Алан потрепал меня по плечу и сказал:
      – Ну, сынок, небось хорошо вернуться домой и отведать добрую мамочкину стряпню, а?
      – Что?.. Да, сэр, конечно.
      Только это был не мой дом, а мать вряд ли готовила со времен крушения «Гинденбурга».
      – Что будем пить? – спросил Алан. Он уже стоял у бара и накладывал лед в стаканы. – Нита, хочешь повторить?
      – Вы умеете готовить «Сильвию Плат»?
      – Что?
      – Да так, не обращайте внимания. Все равно у вас, наверное, не найдется нужных ингредиентов.
      Мать с удивлением посмотрела на меня:
      – Что это за «Сильвия», Джим? Я пожал плечами:
      – Не важно, я пошутил.
      – Нет, расскажи, – продолжала настаивать мать. Ей ответил Такахара:
      – Этот коктейль состоит из слоя ртути, слоя оливкового масла и слоя мятного ликера. Пьют только верхний слой.
      Я пристально посмотрел на него; его глазки поблескивали.
      Мать нахмурилась.
      – Не поняла юмора. Алан, а ты?
      – Боюсь, для меня он тоже слишком тонок, милая. Как насчет «Красной смерти»?
      – Нет, благодарю. За последний месяц я нахлебался ее по горло. Пиво, если не возражаете. – – Какие могут быть возражения? – Алан исчез за стойкой бара, оттуда донеслось бормотание: – Пиво, пиво… Где же пиво? Ага, вот оно! – Он выпрямился с тонкой зеленой бутылкой в руках. – Из личных запасов. Исключительно для вас!
      Он церемонно открыл бутылку и стал наливать пиво в стакан.
      – По стенке, пожалуйста, – попросил я. – А?
      – Пиво наливают по стенке стакана, а не льют на середину.
      – Теперь все равно поздно. Простите. – Он вручил мне стакан с пеной и полупустую бутылку. – В следующий раз буду знать, ладно?
      – Да, конечно, – ответил я и подумал, что следующего раза не будет.
      – Наверное, я просто не привык наливать, – сказал Алан, усаживаясь. Он посмотрел на мою мать и похлопал по кушетке. Она подошла и села, пожалуй, слишком близко. – Я чересчур избалован. – Он улыбнулся и обнял мать за плечи.
      – Алан, Джим сражается с этими ужасными хаторранами.
      – Неужели? – Он, похоже, заинтресовался. – Вы в самом деле видели их?
      – Прежде всего, они называются «хторранами». Звук «ха» глухой. Как в имени Виктор, если опустить первые две буквы.
      – О, я ведь никогда не смотрю новости. – Мать, как бы извиняясь, взмахнула рукой. – Я только читала о них в утренних газетах.
      – А что касается вашего вопроса. – Я повернулся к симпатяге Алану и холодно бросил: – Да, я видел несколько штук.
      – Правда? – удивился он. – Они существуют?
      Я кивнул, отпил пива и вытер рот тыльной стороной ладони. Я не мог решить, оставаться ли в рамках приличий или резать правду. У матери было выражение «потанцуй для бабушки», на лице Алана Уайза застыла широкая пластиковая улыбка, но мистер Такахара внимательно смотрел на меня. Правда одержала верх.
      Я окинул взглядом Алана Уайза и спросил:
      – Где вы жили, если не знаете, что происходит? Он пожал плечами.
      – Здесь, в старых добрых Соединенных Штатах Америки. А где были вы?
      – В Колорадо, Вайоминге, Северной Калифорнии.
      – Вы шутите! Как их там?.. Торране уже в Калифорнии?
      – Самое обширное заражение, какое я видел, находится на северном берегу Клеар-Лейк.
      – Но… Черт меня возьми. – Он посмотрел на мать и слегка сжал ее плечи. – – Я этого не знал. Давай как-нибудь в воскресенье прокатимся туда и полюбуемся ими.
      Как ты считаешь, Нита?
      Неужели он всерьез? Я поставил стакан и тихо сказал:
      – Там запретная зона. Но даже если бы ее не было, я не думаю, что такая прогулка закончится хорошо.
      – Ну-ну, рассказывайте. – Он отмахнулся от меня так же легко, как если бы я рассказал о розовом небе. Здесь, далеко на юге у побережья, оно не было розовым. – Я думаю, вы слегка преувеличиваете. Это просто образчик армейского мышления, благодаря которому нас втянули в пакистанский конфликт двадцать лет назад. Вы, разумеется, не помните – были тогда крохой…
      – Я знаю о Пакистане, В больнице у меня было много времени для чтения.
      – Джим, разрешите мне кое-что сказать. Задеревьями вы не видите леса. У вас отсутствует чувство перспективы и не хватает объективности. Понимаете, дело с вашими кторранами, хторранами – или как их там – явно раздуто. Нет, погодите. – Он поднял руку, чтобы я не перебивал. – Я не сомневаюсь, что за этим что-то скрывается. Я даже верю в существование пожилой леди, которая испачкала свое белье при виде больших розовых гусениц. Но если вы взглянете на картину в целом – как привык делать я, – то поймете, что молодой человек вашего возраста уже должен задуматься о будущем.
      – Если оно есть, это будущее, – сухо заметил я. Глаза Такахары сузились.
      – Только не повторяйте этот либерально-пораженческий вздор. Такая песня может разжалобить разве что конгрессмена, но перед вами Алан Уайз, и вы знаете, что ваша матушка не станет связываться с каким-то болваном.
      – М-м-м, не спорю.
      – Послушайте, я же знаю правила игры. Армии необходимо, чтобы война выглядела серьезной, иначе не оправдать крупные военные ассигнования. Изучай историю, сынок! Чем больше тратится денег, тем хуже идут дела на войне. Все затеяно ради простака налогоплательщика и его потом заработанных денежек. Правда заключается в том, что сейчас перед умным человеком, знающим, как правильно читать газеты, открываются необыкновенные возможности.
      – Не понял.
      – Я толкую о деньгах, сынок. Акционерные общества, лицензии, федеральные субсидии. Я хочу, чтобы ты знал, где кроются неограниченные возможности!
      – А?
      – Манна сыплется с неба! – воскликнул Алан. – Хватай лопату и греби! Я работаю над освоением заброшенных земель и каждый день вижу, как люди сколачивают целые состояния. Огромные территории ждут снятия вето, целые города. Кто-то должен позаботиться о них, и этот кто-то станет богатым. Очень богатым. Правительство это знает. Армия тоже. Но военный психоз мешает людям правильно оценить реальное положение дел. Правительство снова запускает руку им в карман. Все эти военные страсти – отличный повод для армии наложить лапу на невостребованную собственность. Не поддайся на обман, сынок. Читай в газетах не только байки об этих кторранах, и ты увидишь, что творится вокруг.
      Мать погладила его руку.
      – Алан так много работает. – Ее взгляд предостерегал меня: не спорь.
      – Мистер Уайз.
      – Просто Алан, – поправил он.
      – Мистер Уайз, – повторил я. – Я лейтенант Специальных Сил. Мы выполняем задания, не входящие в компетенцию регулярной армии. А раз так, – пояснил я, – мы находимся в прямом подчинении президента Соединенных Штатов. В настоящее время перед Спецсилами поставлена одна, и только одна, задача: уничтожить всех хторранских брюхоногих – мы называем их червями – на всей территории США и Аляски. Гавайи пока не заражены. В ходе выполнения операций я столкнулся с более чем сотней этих монстров, На моем личном счету два десятка – это один из самых высоких показателей в Спецсилах. Я считаюсь асом и расскажу вам о червях…
      – Джим, – перебила меня мать. – – По-моему, сейчас не время и не место для фронтовых баек.
      Я запнулся и посмотрел на нее и Алана Уайза. Они раскраснелись от выпитого и выглядели довольными. О мистере Такахаре я не мог сказать ничего – сфинкс, да и только.
      О чем однажды меня предупреждал Дьюк? Когда спорят пьяный и дурак, нельзя определить, кто из них кто. Надо подождать, пока пьяный протрезвеет – тогда другой и есть дурак. Как узнать, что спорят именно они? Проще простого. Тот, кто вступает в спор с пьяным, уже дурак.
      Все правильно.
      – Нет, нет, дорогая. Пусть говорит. Я хочу послушать. – Алан Уайз повернулся к матери и потерся о ее щеку, шею, куснул за мочку уха. Она взвизгнула и запротестовала, но не отодвинулась.
      Я не выдержал.
      – Я вообще-то сомневаюсь, что у нас получится разговор…
      – А? – Он вскинул на меня глаза.
      – У вас нет ни малейшего представления о предмете разговора, мистер Уайз. Когда вы будете лучше информированы, тогда и побеседуем. – Я встал. Их лица вытянулись. – Прошу извинить. Я хочу принять ванну.
 
       В. Что надо сделать, если хторранин пригласил вас на обед?
       О. Оставить завещание.

 
      Мать ждала меня под дверью ванной. Я бы удивился, если бы ее здесь не оказалось.
      – Какая муха тебя укусила? – зло прошипела она. – Я хотела всего лишь посумерничать с двумя самыми близкими людьми. Разве это так много? Почему ты всегда все портишь? Вот что, надо вернуться и извиниться…
      Вместо ответа я направился к двери. Ее голос зазвучал на октаву выше:
      – Куда ты?