Мы промаршировали в холл. Я сказал: — Мне кажется, нам надо войти и попытаться провести мирные переговоры.

— Он не станет с нами договариваться.

— Станет, — сказал я.

— Почему ты так уверен?

— Потому что они не смогут выйти отсюда, пока не договорятся с нами. У нас та сторона аудитории, где двери. Я не думаю, что они захотят карабкаться с третьего этажа.

Несколько секунд все в тишине оценивали мою идею. Было почти видно, как зарождался смех.

— Да, пошли. Есть у кого платок? Нужен белый флаг.

Мы промаршировали обратно и объявили: — Мы пришли с миром. Мы хотим достичь соглашения.

— Почему я должен говорить с вами? Вы — шайка радикалов и подрывных элементов, выброшенных из системы, потому что не хотели сотрудничать с нею.

— Это система не работает, — сказала Дженис. — Мы хотим лучшую.

— Да, — сказала Мариетта. — Такую, в которой мы были бы частью.

— Вы уже часть системы. Вы — бунтовщики. Нам нужны бунтовщики для примерного наказания.

— Но мы больше не хотим быть бунтовщиками!

— Очень плохо, — сказал Уайтлоу из-за барьера. — Вы — создатели трудностей. Ваша единственная роль — быть бунтовщиками. Вы годитесь только для этого. — Мы видели его улыбку.

— Вы должны взять нас назад, Уайтлоу…. — сказал Пол Джастроу.

— Что? Я ничего не должен!

— Нет, должны, — сказал я. — Вы не сможете выйти из аудитории, пока мы не выпустим вас.

— А-а-а, — сказал он, — вы нашли, чем можно торговаться. Ладно, что вы хотите?

— Мы хотим назад наши деньги!, — пронзительно завопил Джой Хабр. Джой?

— Мы хотим вернуться в класс, — сказала Дженис.

— … амнистии!, — сказал Пол.

— … честной игры!, — сказал я.

— … уважения!, — сказала Мариетта.

— … прав человека, — сказал Хэнк тихо и мы все повернулись посмотреть на него. — Что?

Но Уайтлоу улыбнулся: — Вы — ваше имя? Челси? Хорошо. — И он отстучал пометку на клипборде. — Пятерка за день. Теперь поглядим, сможете ли вы удержать это. В чем состоят эти права?

Хэнк стоял перед барьером из столов, сложив руки: — Никаких налогов больше, мистер Уайтлоу, пока мы не договоримся, как будут тратиться деньги. Никаких исключений из класса, пока не проведено справедливое слушание. Никакого несправедливого применения силы. Мы хотим иметь право быть несогласными с вами и право выражать свое несогласие свободно без того, чтобы нас выбрасывали.

— Это моя аудитория и законы, которые я ввожу, будут применяться, как мне захочется.

— Что ж, мы хотим, чтобы этот закон изменился.

— Прошу прощения, но этот закон придуман не мной. Я не могу изменить его.

— Это не имеет значения. Вы можете изменить способ, которым вы ведете занятия в своем классе. Вы говорили, что автономны. Давайте договоримся о некоторых изменениях, которые сделают этот класс приемлемым для всех.

— С каких это пор студенты имеют право говорить преподавателям, как учить.

— С тех пор, как у нас двери!, — закричал Пол.

— Ш-ш-ш!, — сказал Хэнк.

— Кто назначил тебя президентом?

— Ты не замолкнешь? Предполагается, что один говорит за всех!

— Я не согласен!

— Не имеет значения, согласен ты или нет, — таково положение вещей!

— Ты такой же, как он! Ну, ладно, черт с тобой! — Пол прогрохотал в конец комнаты и, сердито глядя, уселся.

Хэнк в легкой панике оглядел остальных: — Слушай, народ, если мы не будем сотрудничать друг с другом, дело не пойдет. Мы не должны показывать слабости.

— Да, — сказала Дженис, — Хэнк прав. Мы не должны увязнуть в междуусобных склоках.

— Да, но никто не давал тебе лицензию на захват всего, — сказала Мариетта. — Пол прав. У нас не было выборов.

— Погодите, — сказал я, — я не хочу спорить и согласен с тобой, что мы должны собраться вместе или мы, конечно, будем разбиты, но мне кажется, нам надо понять, что каждый из нас участвует в этом восстании по разным причинам и каждый из нас хочет иметь свой голос в переговорах. Я хочу того же, что и Пол — быть услышанным.

— Можно мне, — выступил вперед Джон Хабр, молчаливый близнец. — Давайте напишем список наших требований и проголосуем, что мы хотим, чтобы Уайтлоу придерживался их.

Хэнк сдался: — Хорошо. У кого есть бумага? Я запишу.

— Нет, — сказал Джон. — Мы пустим их на экран, где каждый сможет их видеть. Я думаю, весь класс должен обсудить их и проголосовать. Это годится, мистер Уайтлоу?

— Разве у меня есть выбор?

Джон казался пораженным: — Э-э… нет. Конечно, нет.

— Мне можно сделать предложение?, — спросил Уайтлоу.

— Э-э… хорошо.

— Давайте разберем эту гору мебели, чтобы мы могли работать в более цивилизованной обстановке. Война отложена до поступления дальнейших указаний.

Довольно быстро мы снова выглядели как нормальная аудитория и вместо тиранства Уайтлоу тихо стоял в сторонке, по временам внося предложения.

Список требований в пять минут вырос до тридцати пунктов.

Уайтлоу просмотрел их, фыркнул и сказал: — Не будьте глупцами.

Реакция класса простиралась от «Как? Что плохого в этих требованиях?» до «У вас нет выбора!» Он поднял руку: — Пожалуйста, я хочу, чтобы вы все снова посмотрели на список. Большинство ваших жалоб кажутся законными, но поглядите еще раз и вы кое-что заметите в ваших требованиях.

— Ну, некоторые из них пустяковы, — сказал Пол Джастроу. — Например, номер шесть. Нет роскошным рубашкам. Может, это важно для Дуга, но какая разница всем остальным?

Дженис сказала: — Некоторые избыточны, например, право выражать себя свободно включает право на собрания, право свободной речи и право публикаций, поэтому не надо включать в список все три, так?

Тогда загудели другие голоса со своими мнениями. Уайтлоу поднял руку, установить тишину. Он сказал: — Вы, конечно, правы. Важно иметь защиту от каждой ситуации, упомянули мы ее или нет. Я предполагаю, что вы ищете зонтик, под которым можно действовать — правило на все случаи жизни.

Он позволил нам немного поспорить, потом снова вернул нас к сути дела: — Ваши требования допустимы. Взгляните снова на свои требования и попробуйте сплавить их в одно-два предложения.

Мы поступили по его совету. С небольшой помощью мы пришли к следующему: — Правительство должно быть подотчетно народу в своих действиях. Народ должен иметь право свободно выражать свои различия.

— Поздравляю, — улыбнулся Уайтлоу. — А что произойдет, если я откажусь принять это?

— У вас нет выбора, — сказала Мариетта.

— Почему?

— Потому что мы просто восстанем снова.

— Ага. А что, если я найду еще несколько футболистов?

— Вы не сможете нанять столько, сколько нужно.

— Я повышу налоги.

Это вызвало несколько стонов и немедленный ответ одного из парней, который не был выслан: — Где записывают в повстанцы?

— Вот потому у вас нет выбора, сказал Хэнк. — У вас нет налоговой базы.

— Вы правы, — сказал Уайтлоу, вернувшись на свое место. — Хорошо, тогда мы пришли к соглашению по данному пункту? То есть, если правительство не подотчетно своим гражданам, то граждане имеют право устранить это правительство силой, если в этом есть необходимость?

С этим были согласны все.

— Понятно. Лягаться следует в последнюю очередь. «Если в этом есть необходимость.» Очевидно, это включает открытое восстание. А как насчет терроризма? Как с убийством? И на какой основе вы решаете, что эти акции необходимы?

Пол Джастроу все еще сердился. Он сказал: — Когда для нас не остается другого образа действий.

— Хорошо, обсудим это. Ваше восстание было оправдано?

Всеобщее согласие.

— Потому, что я не хотел слушать, что вы говорите, верно?

Снова согласие.

Уайтлоу сказал: — Предположим, я устроил бы ящик для жалоб. Восстание еще было бы законным?

Каждый из нас задумался. Я поднял руку: — Что бы вы делали с жалобами из ящика?

Уайтлоу улыбнулся: — Выбрасывал в конце дня, не читая.

— Тогда, да, — сказал я. — Восстание было бы законным.

— А если бы я читал жалобы?

— И что бы делали с ними?

— Ничего.

— Оно было бы законным.

— Что, если бы я удовлетворял те, с которыми согласен? Все, которые не причиняли бы неудобства мне лично?

Я обдумал это. — Нет, это все еще недостаточно хорошо.

Уайтлоу смотрел с раздражением: — Что же народ хочет?

— Справедливую систему рассмотрения жалоб.

— А-га, теперь мы кое-что получили. Начали теперь понимать? Ваше кредо очень милое, но оно бесполезно без правовых гарантий, стоящих за ними. Такого рода систему вы просите, э-э, Маккарти, не так ли?

— Да, сэр. Например, арбитраж из трех студентов. Вы выбираете одного, мы выбираем другого и они выбирают третьего. Отцовский профсоюз применяет такую систему для улаживания разногласий.

— Хорошо, предположим я введу декретом такую систему?

— Нет, сэр, за нее следует проголосовать. Мы все должны согласиться с нею. Иначе мы останемся в положении, когда вы нам диктуете.

Уайтлоу кивнул и посмотрел на часы: — Поздравляю. Чуть более чем за час вы прошли путь больший, чем тысячи лет человеческой истории. Вы свергли правительство, установили новую конституцию и создали судебную систему, которая должна скрепить все. Прекрасная работа за день.

Прозвенел звонок. Мы использовали все девяносто минут лекции. Когда мы начали собирать книги, Уайтлоу поднял руку: — Постойте, останьтесь на местах. Сегодня вы не пойдете на следующую лекцию. Не беспокойтесь, преподаватели предупреждены. Они знают, что вас ждать не надо. Кому-нибудь надо выйти? Окей, перерыв десять минут. Возвращайтесь сюда и будте готовы к двенадцати-сорока.

Когда мы возобновили, Джой Хабр первым поднял руку: — Когда мы получим назад наши деньги?

Уайтлоу сурово посмотрел на него: — Вы не поняли? Вы их не получите. Правительство всегда играет в свою пользу.

— Но… но… мы думали, это было…

— Что? Игра? — Уайтлоу несколько разозлился. — Разве вы не заметили? Это было тирания! Стали бы вы свергать правительство, если б не думали, что я играю в свою пользу? Конечно, нет!

— Я хочу только вернуть свои деньги…

— Теперь это часть национального богатства. Даже если б я хотел вернуть их, то не смог бы. Я свергнут. Новое правительство должно решить, что делать с деньгами.

В аудитории снова поднялось напряжение. Дженис встала и сказала: — Мистер Уайтлоу! Вы были неправы, забрав наши деньги!

— Нет, не был, как скоро я объявил себя правительством, я получил свои права. Это вы были неправы, отдавая их мне. Каждый из вас. Вы! — Он показал на первого студента, отдавшего кейси. — Вы были неправы, отдав мне первую монету. Почему вы сделали это?

— Вы мне сказали.

— Я обещал вам что-нибудь взамен?

— Нет.

— Я обещал, что отдам их, когда все кончится?

— Нет.

— Тогда почему вы мне их дали?

— Э-э…

— Правильно. Вы подарили их мне. Я их не отнимал. Так почему вы говорите, что я единственный, кто был не прав!

— У вас была армия!

— Не было, пока вы не дали мне деньги, чтобы платить ей. — Он сказал всей аудитории: — Вашей единственной ошибкой было промедление. Вам следовало восстать, когда я объявил себя вашим правительством. У меня не было права так делать, но вы мне позволили. Вы должны были потребовать ответственности тогда, прежде чем я получил достаточно денег, чтобы нанять армию.

Он был прав. Он взял нас тогда. Мы все были в легком замешательстве.

— Ну и что же нам теперь делать, — вздохнула Мариетта.

— Не знаю. Я больше не правительство. Вы меня свергли. Вы отобрали мою власть. Все, что я теперь делаю — это следую приказам. Вашим приказам. Я сделаю с деньгами все, на что будет согласно большинство.

Меньше тридцати секунд заняло вынести резолюцию, требующую возврата всех фондов, собранных бывшей налоговой системой.

Уайтлоу кивнул и открыл ящик стола. Он начал считать монеты: — Ха, у нас проблема: вас в аудитории сорок четыре, но здесь только тридцать кейси. Если вы помните, бывшее правительство потратило восемнадцать кейси на армию.

Четверо встали, чтобы внести еще одну резолюцию, требующую возврата доходов, выплаченных бывшим членам Имперской Гвардии. Уайтлоу наложил вето: — Извините, это значит упасть в сферу конфискаций. Вспомните бумажку в пять кейси, которую я взял несправедливо. У нас произошло восстание, потому что вы не хотели иметь правительство, способное на это. Теперь вы заставляете новое правительство делать то же самое.

— Это другое…

— Нет! Конфискация — это конфискация! Не имеет значение, кто проводит конфискацию — личность всегда что-то теряет!

— Но… как же мы исправим предыдущую несправедливость?

— Я вообще не знаю. Теперь вы — правительство. Вы должны сказать мне.

— Так почему мы не можем просто вернуть деньги?

— Потому что армии платили честно. Они делали свою работу и им платили справедливую плату за то, что они делали. Вы не можете забрать эти деньги, потому что они теперь принадлежат им.

— Но у вас не было права отдавать им деньги!

— Нет, было! Я был правительством!

Тогда встал Хэнк Челси: — Подождите, сэр! Мне кажется, все поняли, чему вы хотите нас научить. Мы должны найти справедливый способ справиться с проблемой, не так ли?

— Если б вы смогли это сделать, то были бы лучшим преподавателем, чем я. За одиннадцать лет, что я веду этот курс, ни разу не был найден способ, который одновременно был бы и справедливым и законным, чтобы забрать деньги из кармана одной личности и переместить их в карман другой. — Он жестом попросил Хэнка сесть. — Подумайте вот над чем: правительство — любое правительство — есть ни что иное, как система перераспределения богатства. Оно забирает деньги у одной группы людей и дает их другой группе. И когда случается, что достаточно много людей решает, что им не нравится способ перераспределения богатства, то правительство заменяется другим, более нравящимся людям. Как произошло здесь. Но нельзя использовать новое правительство для исправления всех несправедливостей предыдущего, если не создавать гораздо больше проблем, которые надо будет решать. Вы закончите правительством, полностью сконцентрированном на прошлом, а не на настоящем. Это прямой путь к неудаче. Если вы хотите выиграть в этой игре, надо иметь дело с реальными обстоятельствами, а не с теми, которые должны быть, или которые вам больше по душе. Другими словами, влиять только на то, что вы обязаны контролировать. Это единственный способ получить результаты. Реальным вопросом тогда является такой: что вы должны контролировать? Наверное, мы потратим остаток семестра, занимаясь им. А сейчас давайте справимся с нашей проблемой. — Он открыл ящик стола. — Вас сорок четыре, а здесь только тридцать кейси. Если вы не станете требовать возврата денег у шести членов Имперской Гвардии, то все еще не хватает восьми кейси. И один из вас пострадал по меньшей мере еще на четыре кейси, потому что я взял у него пятерку.

Было выдвинуто, обсуждено и одобрено возвратить четыре кейси Джеффу Миллеру, чтобы его потери стояли вровень с нашими. В национальном богатстве осталось двадцать шесть кейси. Теперь, чтобы возвратить деньги равным образом не хватало двенадцать кейси.

Встал один из бывших членов Имперской Гвардии: — Вот, я возвращаю добавочные два кейси, что Уайтлоу уплатил мне. Я думаю, что несправедливо мне удерживать их. — Он толкнул приятеля, который тоже встал: — Да, я тоже. — Еще два бывших солдата отстригли свое, но последние два просто сидели в конце аудитории со сложенными руками.

— Мы заработали их честно. У нас было звание.

— Что ж, — сказал Уайтлоу, — это сокращает национальный долг до двух кейси. Неплохо. Теперь все, что надо решить, — кто получит короткую соломинку.

— Это не справедливо, — снова сказала Мариетта.

Уайтлоу согласился: — Вы начинаете понимать. Не имеет значения, как сильно мы хотим, но правительство не может быть справедливым для каждого. Не может. Лучшее, что можно сделать, обращаться с каждым одинаково несправедливо.

Стоящая в аудитории проблема решилась окончательно, когда Джон Хабр понял, что кейси не являются неделимыми. Тридцать шесть студентов, каждый из которых уплатил один кейси налогов, получили по девяносто четыре цента. Осталось двадцать восемь центов. Уайтлоу начал совать их в карман, но Хэнк Челси быстро сказал: — Извините, но это национальное богатство. Мы выберем кого-нибудь, сохранять его, если вы согласны.

Уайтлоу передал их с улыбкой. — Вы научились, — сказал он.