1

— Маккарти, выполняй приказ!

— Да, сэр!

— … и замолкни.

Я заткнулся. Впятером мы карабкались вверх по крутому редколесью, пересекая по диагонали высокую желтую траву, сухую и скрученную. Июль — не самый лучший месяц в Колорадо. Любая искра могла превратить эти горы в ад.

Перед вершиной каждый прижимался к склону и выдвигался осторожно. Дюк был во главе, извиваясь в высокой траве, как змея. Сегодня мы поднимались уже на пятый холм и жара наконец достала меня. Я грезил о ледяной воде в джипе, который мы оставили на дороге.

Дюк достиг гребня и вглядывался вниз. Ларри, Луис и Шоти по одному пододвинулись к нему. Я был последним — как обычно. Пока я карабкался, другие тщательно изучали местность. Лица были хмуры.

Дюк проворчал:

— Ларри, передай бинокль.

Ларри перекатился на левый бок и отстегнул футляр. Не говоря ни слова, он передал его выше.

Дюк осматривал землю внизу так же тщательно, как волк обнюхивает капкан. Он снова тихо поворчал, потом вернул бинокль.

Теперь сцену обозревал Ларри. Он бросил лишь взгляд, потом передал бинокль Луису.

На что они смотрели? Мне эта долина казалась похожей на все другие. Деревья, скалы, трава. Больше я ничего не видел. Что же заметили они?

— Согласны? — спросил Дюк.

— Черви, — сказал Ларри.

— Нет вопросов, — добавил Луис.

Черви! Наконец-то! Получив стекла от Шоти, я внимательно рассматривал противоположный склон.

Ручей вился сквозь поваленные деревья, которые выглядели словно их срубили недавно. Причем плохо. Пни и сломанные сучья, расщепленные куски стволов, огромные пласты коры и плотный ковер мертвых листьев и мелких веток неровно разбросаны по холму. Лес будто разжеван и выплюнут буйным, но привередливым доисторическим травоядным с пропорциями и аппетитом Гаргантюа.

— Нет, ниже, — пророкотал Шоти и показал.

Я снова приложил стекла к глазам. Я все еще не видел; дно долины было необычно бесплодным и пустым, но — нет, минутку, вот оно — я почти пропустил — прямо под нами, рядом с группой больших деревьев стояло выпуклое иглу и большая круглая ограда. Стены наклонены внутрь. Выглядело как неоконченный купол. И это все?

Шоти хлопнул меня по плечу и забрал бинокль. Он передал его Дюку, который включил магнитофон. Дюк прочистил горло, приложил стекла к глазам и начал детально описывать сцену. Он говорил тихими пулеметными фразами; быстрый монотонный отчет. Считывал ориентиры, словно из готового описания. — Только одно гнездо, выглядит совсем свежим. Нет следов строительства другого, поэтому я предполагаю только одну семью, но можно ждать распространения. Они очистили очень широкую зону. Стандартная конструкция купола и корраля. Стены корраля около… двух с половиной, нет, скорее трех метров высотой. Не думаю, что там уже что-нибудь есть. Я…

— Он запнулся, потом перевел дыхание. — Черт.

— Что там? — спросил Ларри.

Дюк передал ему бинокль.

Ларри взглянул. Некоторое время он искал, что привлекло внимание Дюка, потом оцепенел. — О боже, нет…

Он передал бинокль Луису. Я раздраженно потел. Что он увидел? Луис рассматривал картинку без комментариев, но его лицо застыло.

Шоти вручил стекла прямо мне. — Хочешь взглянуть? — Я взял бинокль, а он закрыл глаза, словно отключился от меня и от остального мира.

Я опять с любопытством рыскал по ландшафту. Что я пропустил в первый раз?

Вначале я сфокусировал на гнездо — там ничего. Плохо сработанный купол из деревянной щепы и чего-то вроде цемента. Я уже видел их фотографии. При ближайшем рассмотрении поверхность была грубой, словно ее формировали лопатой. Этот купол был окаймлен какой-то темной растительностью, пятнами черного цвета торчащими возле стены. Я перевел бинокль на ограду…

— Э-э?

… ей было не больше пяти-шести лет. Порванное, выцветшее, коричневое платье, на левой щеке пятно грязи, струпья на обоих коленках. Она вприпрыжку бежала вдоль стены, ведя одной рукой по шершавой поверхности. Рот шевелился — она напевала в такт прыжкам. Словно совсем ничего не боялась. Она кружилась вдоль стены, на некоторое время исчезла из вида, потом появилась с другой стороны. Я сглотнул. У меня была племянница такого возраста.

— Джим, бинокль. — Это Ларри; я вернул бинокль. Дюк отстегнул рюкзак, сняв с себя все, кроме веревки с кошкой.

— Он идет за ней? — прошептал я Шоти.

Шоти не ответил. Его глаза были закрыты.

Ларри снова осматривал долину.

— Выглядит чистой, — сказал он, но в тоне было сомнение.

Дюк привязывал кошку к поясу. Поднял глаза.

— Если что заметите — стреляйте.

Ларри опустил бинокль и глянул на него — потом кивнул.

— Окей, — сказал Дюк. — Пронесет. — И перевалил через вершину.

— Стоп, — сказал Луис, Дюк остановился. — Вроде что-то движется в тех деревьях.

Ларри навел бинокль.

— Да, — сказал он и отдал его Дюку, тот передвинулся, чтобы лучше видеть. Он долго изучал темные тени; я тоже, но я не мог понять, на что они смотрят. Дюк ползком вернулся обратно к Ларри.

— Потащим соломинки? — спросил Ларри.

Дюк не ответил; он был в другом мире. В неприятном.

— Босс?

Дюк вернулся. Он выглядел странно — жестко — его рот сжался.

— Передай, — только и сказал он.

Шоти снял с плеча 7мм-винтовку и начал спускаться с обратной стороны холма. Луис последовал за ним.

Я уставился на них.

— Куда они пошли?

— Шоти пошел отливать, — огрызнулся Ларри; он отдал винтовку Дюку.

— Но Луис тоже пошел…

— Луис подержит его за руку, — Ларри снова поднял бинокль, не обращая на меня внимания. — Их два, босс, может, три.

Дюк проворчал:

— Ты видишь, что они делают?

— Э-э, выглядят страшно активными.

Дюк не ответил Ларри положил бинокль:

— Пойду, тоже отолью. — И пошел за Шоти и Луисом, таща с собой рюкзак Дюка.

Я уставился сначала на Ларри, потом на Дюка:

— Эй, что они…

— Помолчи, — сказал Дюк. Он внимательно всматривался в длинную черную трубу «Сони-Магнасайт». Набирал ветер и коррекцию дистанции; на стволе стоял баллистический процессор, связанный с «Магнасайтом», винтовка опиралась на прецизионную подставку.

Я дотянулся до бинокля. Внизу девочка перестала прыгать, она сидела на корточках и чертила линии в грязи. Я перевел взгляд на далекие деревья. За ними двигалось что-то багряно-красное. Бинокль был электронный с автоматическим увеличением, синхронной фокусировкой, коррекцией глубины и антивибратором, но я хотел, чтобы у нас вместо него был всепогодный ночной усилитель образов. Он мог бы показать, что за деревьями.

Позади я слышал, как Дюк вставил в винтовку магазин.

— Джим, — сказал он.

Я оглянулся.

Он не отрывался от прицела. Пальцы мягко нажимали на кнопки, набирая цифры. Кнопки солидно щелкали.

— Твой пузырь не нуждается в опустошении?

— Э-э? Нет, я ходил до того…

— Как знаешь, — он замолчал и скосился в окуляр.

Я вновь глядел в бинокль на нечто багряное в тенях. И это черви? Плохо, что они спрятались за деревья. Я еще не видел хторров во плоти.

Я осматривал зону, надеясь найти одного из них открытым — но не везло. Однако, увидел, где они начали запруживать ручей. Может, они амфибии. Я задержал дыхание и снова навел на лесочек. Всего один прямой взгляд, это все, что я хотел…

БА-А-А-Х! винтовки испугало меня. Я восстановил фокусировку бинокля — твари все еще двигались спокойно. Во что же стрелял Дюк? Я перевел взгляд на изгородь — окровавленный комочек лежал в грязи. Ее ноги дергались.

Второе БА-А-А-Х!, и ее голова внезапно расцвела кровавым цветком.

В ужасе я резко отвел глаза. Уставился на Дюка:

— Какого черта ты это сделал?

Дюк внимательно смотрел в телескопический прицел, следя, не пошевелится ли она снова. Убедившись, что нет, он поднял голову от прицела и уставился на долину. На невидимых хторров. Надолго. Его выражение было… далеким. На мгновение я подумал, что он в трансе. Потом он, похоже, снова пришел в себя и пополз с холма туда, где ждали Шоти, Луис и Ларри. Их лица тоже были странными и они не глядели в глаза друг другу.

— Пошли, — сказал Дюк, передавая винтовку Шоти. — Уходим отсюда.

Я последовал за ними. Я бормотал:

— Он застрелил ее… — Мне перехватило горло: — Он застрелил ее…

Наконец, Ларри обернулся и взял бинокль из моих дрожащих рук.

— Скажи спасибо, что ты не мужчина, — сказал он. — Иначе это сделал бы ты.

2

Я был в кабинете доктора Обама.

— Садитесь, Маккарти.

— Да, мэм. — Ее глаза были кроткими и я не мог уклониться от них. Она напоминала мою бабушку, которая тоже глядела столь печально, что вы сочувствовали ей больше, чем себе. Когда она говорила, голос был намеренно ровным. Моя бабушка говорила так же, когда у нее было что-то на уме и она думала, как с этим справиться. — Я слышала, у вас были трудности вчера днем?

— Э-э, да, мэм. — Я тяжело глотнул. — Мы, то есть Дюк, застрелил девочку.

Доктор Обама сказала мягко:

— Да, я читала отчет. — Она помолчала: — Вы не подписали его вместе с другими. Вы хотите что-нибудь добавить?

— Мэм… — сказал я, — вы слышали меня? Мы застрелили девочку.

Ее глаза задумчиво сузились:

— Понимаю. Вы тревожитесь по этому поводу.

— Тревожусь?… Да, мэм, да!

Доктор Обама поглядела на руки. Они были вежливо сложены на столе перед нею, тщательно наманикюрены, темны и сморщены от возраста:

— Никто не обещал, что это будет легко.

— Вы вообще не говорили, что надо стрелять в детей.

— Я надеялась, что этого не случиться.

— Доктор Обама, я не знаю, каковы объяснения, но я не могу смириться…

— С этим нельзя мириться! — Ее лицо окаменело. — Дюк давал вам бинокль?

— Да, мэм. Несколько раз.

— И что вы видели?

— В первый раз я видел только купол и ограду. Во второй раз — девочку.

— А что делал Дюк?

— Ну, было похоже, что он идет спасать ее, но потом он изменил мнение и попросил винтовку.

— Вы знаете, почему он попросил винтовку?

— Луис сказал, что он что-то заметил.

— Ммм. Вы смотрели в бинокль на это?

— Да, мэм, я посмотрел из любопытства. Я никогда не видел червей…

Она прервала меня:

— Но когда вы посмотрели, вы увидели их?

— Я видел что-то… — я поколебался. — Не знаю, что это было.

— На что это было похоже?

— Большое, багряно-красное, это трудно описать.

— У хторров пурпурная кожа и многоцветный мех. В зависимости от освещения он может быть красным, розовым, бордовым или оранжевым. Вы это видели?

— Я видел что-то пурпурное. Оно было в тени и двигалось туда-сюда.

— Двигалось быстро?

Я пытался вспомнить. Что значит быстро для червя?

— Кажется, — отговорился я.

— Тогда то, что вы видели, был взрослый хторр в активной и наиболее опасной фазе. Дюк узнал его, как и Ларри, Луис и Шоти. Они подписали рапорт.

— Я не знал — я не видел хторра раньше. Поэтому я здесь.

— Если они сказали, что это были хторры, вы можете быть уверены — они передавали бинокль только чтобы убедиться; если Дюк ошибся, то другой должен был подтвердить, что заметил их.

— Я не спорю с опознанием…

— Но должны бы, — сказала доктор Обама. — Это единственная причина, по которой вы, возможно, не подписали этот. — Она постучала по бумаге на столе.

Я настороженно смотрел на нее. Папа всегда предостерегал, чтобы я не подписывал то, в чем не уверен — именно так он женился на маме. По крайней мере, он всегда так говорил. Я сказал:

— По поводу застреленной девочки — я видел, как она прыгала вокруг загона. Ей не грозила опасность; не было причины стрелять в нее…

— Неверно, — сказала доктор Обама. — Вдвойне неверно. Вы должны бы это знать.

— Я не знаю ничего! — сказал я, внезапно разозлившись. — Мне ничего не сказали. Меня перевели сюда из отдела рекламаций, потому что обнаружили, что у меня два года колледжа по биологии. Мне выдали форму и устав — и этим исчерпывается моя подготовка.

Доктор Обама казалась пораженной, смирившейся и расстроенной одновременно. Словно сама себе — но достаточно громко, чтобы я тоже мог услышать — она сказала:

— Что, черт побери, они делают? Посылают мне детей…

Я все горел:

— Дюк должен был стрелять в хторра! — настаивал я.

— Из чего? — резко спросила доктор Обама. — Вы захватили с собой артиллерию?

— У нас была винтовка большой убойной силы…

— И расстояние до хторра больше семисот метров в ветреный день!

Я пробормотал что-то о гидростатическом шоке.

— Что это?

— Гидростатический шок. Когда пуля вонзается в тело, она создает ударную волну. Клетки похожи на маленькие баллоны с водой. Они разрываются. Убивает это, а не дыры.

Доктор Обама сдерживала дыхание. Я видел, что она принуждает себя быть терпеливой:

— Я знаю о гидростатическом шоке. Он неприменим здесь. Вы предполагаете, что плоть хторров похожа на человеческую. Это не так. Даже если Дюк стрелял бы наугад, это не принесло бы ничего хорошего, если бы не удалось поразить его в глаз, или если не использовать разрывные пули, которых у вас не было. Поэтому не было выбора: он стрелял в то, что мог поразить. — Доктор Обама остановилась. Понизила голос: — Послушай, сынок, я извиняюсь, что ты встретился с грубыми реальностями этой войны так быстро, но… — Она подняла руки извиняющимся жестом, потом уронила их снова. — Ну, я извиняюсь, и это все.

Она мягко продолжала:

— Мы не знаем, какие хторры внутри, именно для этого вы здесь. Предполагается, что вы — ученый. Мы надеемся, что вы нам об этом расскажите. Хторр, похоже, хорошо бронирован, или сегментирован, или что-то еще. Пули против них неэффективны — много людей погибло, чтобы убедиться в этом. Либо пули не попадают куда надо, либо хторры не имеют жизненно важных органов, которые могут разрушить пули — и не спрашивайте меня, как такое возможно, потому что я ничего не знаю. Я просто привожу цитаты из отчетов.

Однако мы знаем — из печального опыта — что стрелять в хторров — это совершать самоубийство. Разумны они или нет — как думают некоторые — безразлично. Они смертоносны. Даже без оружия. Они двигаются быстро и убивают зверски. Самое разумное — вообще не стрелять в них.

Дюк хотел спасти этого ребенка — наверное, больше, чем вы думаете — потому что знал, чем является альтернатива спасению. Но когда Луис увидел хторра в лесочке, у Дюка не было выбора — он не мог идти за ней. Его бы заметили еще на спуске. Он был бы мертв, не пройдя и сотни метров. Вероятно, и вы все тоже. Мне это совсем не нравится, но то, что он сделал, было милосердием.

Поэтому он передавал бинокль — хотел убедиться, что не совершает ошибки; хотел, чтобы вы, Шоти и Ларри проверили его. Если было бы хоть малейшее сомнение в любом его решении, он не сделал бы того, что сделал; он не хотел этого — и если бы я думала, что Дюк убил ребенка без необходимости, я поставила бы его перед расстрел-командой так быстро, что он не успел бы сменить рубашку.

Я задумался. Надолго.

Доктор Обама выжидательно молчала. В ее глазах было терпение.

Я внезапно сказал:

— Но Шоти вообще не смотрел.

Она удивилась:

— Да?

— Только раз, — ответил я. — Он не смотрел, когда мы увидели ребенка, и не подтвердил, что это хторр.

Доктор Обама поворчала. Пометила что-то в записной книжке. Я почувствовал облегчение, когда она на мгновение отвела от меня глаза:

— Ну, это исключительное право Шоти. Он видел так много всего… — Она закончила писать и снова глядела на меня: — Достаточно, что он видел ограду. В данный момент мы говорим о вас. У вас не было сомнений в том, что вы видели хторра?

— Я никогда не видел хторров, мэм. Но не думаю, что это было что-нибудь еще.

— Хорошо. Тогда пусть больше не будет этой чепухи. — Она пододвинула мне рапорт: — Я хочу, чтобы вы подписались внизу.

— Доктор Обама, будьте добры — я не понимаю, почему было необходимо убить эту девочку.

Доктор Обама снова казалась пораженной, во второй раз с начала разговора:

— Я думала, вы знаете.

Я покачал головой:

— В тот-то все и дело. Я не знаю.

Она помолчала:

— Я извиняюсь… Я очень извиняюсь. Я не представляла себе.. . Не удивительно, что я не могла понять вас… — Она встала из-за стола и подошла к шкафу, открыла его и достала тонкую папку — на ней было выведено ярко-красным: СЕКРЕТНО — затем вернулась на место. Задумчиво подержала папку в руках: — Иногда я забываю, что большая часть того, что мы знаем о хторрах, это ограниченная информация. — Она внимательно смотрела на меня: — Но вы — ученый…

Она льстила мне, и мы оба знали это. Я был еще никем. Если быть точным, я был студентом в длительном отпуске, временно призванным в армию Соединенных Штатов в подразделение Специальных Сил. В качестве экзобиолога на полной ставке.

— … поэтому имеете право увидеть эти вещи. — Но она все еще не давала мне папку: — Откуда вы родом? — спросила она.

— Санта Крус, Калифорния.

Доктор Обама кивнула:

— Славный городок. У меня были друзья к северу от него — но это было очень давно. Кто-нибудь из вашей семьи жив?

— Мама. Папа был в Сан Франциско, когда… когда…

— Извините. Многие ушли, когда погиб Сан Франциско. Ваша мать еще в Санта Крус?

— Думаю, да. Последнее, что я слышал — она помогала беженцам.

— А другие родственники?

— Сестра возле Лос Анджелеса.

— Замужем?

— Да. У нее дочь пяти лет. — Я улыбнулся, вспомнив племянницу. Последний раз, когда я ее видел, она едва вышла из пеленочной стадии. Потом мне стало грустно: — У нее было трое детей. Двое других мальчики. Им было бы шесть и семь.

Доктор Обама кивнула: — Даже так, ей очень повезло. Как и вам. У немногих так много родственников пережило чуму. — Я был согласен с нею.

Ее лицо помрачнело: — Вы слышали о городке Шоу Лоу?

— Не думаю.

— Он в Аризоне — он был в Аризоне. От него немного осталось. Это было милое место, названное термином игры в покер. — Доктор Обама прервалась, положила папку на стол перед собой и открыла ее: — Эти кадры — только немногие образцы. Их гораздо больше — полдиска мелкозернистого видео, но эти — лучшие. Съемки вел в Шоу Лоу в прошлом году мистер Като Нокури. Хобби мистера Нокури, очевидно, было видео. Однажды он выглянул в окно, вероятно услышал шум на улице, и увидел это. — Доктор Обама пододвинула фотографии.

Я осторожно взял их. Цветные снимки 8х10. На них улица небольшого городка — торговый центр, увиденный в окно третьего этажа. Я медленно просмотрел кадры: на первом червеобразный хторр, большой, красный, с оранжевыми пятнами на боках, подняв голову, всматривался в автомобиль. На следующем темные очертания другого просовывались в окно аптеки; стекла еще сыпались вокруг него. На третьем самый большой хторр делал что-то… это выглядело, как тело…

— Я хочу, чтобы вы посмотрели на последнюю фотографию, — сказала доктор Обама. Я достал ее: — Мальчику было около тринадцати.

Я взглянул. И в ужасе почти выронил снимок. Ошеломленный, я посмотрел на доктора Обама, потом снова на фотографию. Это не помогло: желудок скрутила внезапная тошнота.

— Качество фотографий очень хорошее, — заметила она. — Особенно, если учесть положение вещей. Я не знаю, как этот человек сохранил присутствие духа делать снимки, но этот телеснимок — лучший из тех, что мы имеем о питании хторров.

Питание! Он разодрал ребенка почти пополам! Зияющая пасть застыла, полосуя и разрывая бьющееся тело. Длинные руки хторра были с двумя суставами. Жесткие, черные, насекомоподобные, они держали мальчика металлической хваткой и толкали его в отвратительную, усеянную зубами дыру. Камера схватила струю крови из груди, застывшую в воздухе алыми брызгами.

Я едва мог дышать:

— Они едят свою… добычу живой?

Доктор Обама кивнула:

— А теперь представьте, что это ваша мать. Или сестра. Или племянница.

О, чудовище — я пытался уклониться, но образы сверкали перед глазами. Мама. Мэгги. Энни — и Марк с Тимом, хотя они уже семь месяцев мертвы. Я представил остолбеневшее выражение на лицах мальчиков, рот открытый в беззвучном крике ужаса: почему я? Я представил, как это выражение искажает лицо сестры, и содрогнулся.

Я посмотрел на доктора Обама. Комок стоял в горле:

— Я… я не знал.

— Немногие знают, — сказала она.

Я был потрясен и обескуражен — и, наверное, был белый, как мороженое. Я отодвинул снимки. Доктор Обама положила их в папку, не взглянув; ее глаза изучали меня. Она наклонилась над столом и сказала: — Теперь о девочке — вы продолжаете спрашивать, почему Дюк сделал то, что сделал?

Я покачал головой.

— Молитесь, чтобы не оказаться в такой же ситуации — но если окажитесь, будете ли вы колебаться сделать то же самое? Если думаете, что да, поглядите еще раз на снимки. Но стесняйтесь попросить; в любое время, когда захотите вспомнить, приходите в мой кабинет и смотрите.

— Да, мэм. — Я надеялся, что это не понадобится. Я потер нос. — Э-э, мэм… что случилось с мистером Нокури, фотографом?

— То же, что и с мальчиком на снимке — как нам кажется. Мы нашли только камеру…

— Вы были там?

— … остальное — это ужас. — Доктор Обама на мгновение задумалась о чем-то другом, очень далеком: — Там была пропасть крови. На всем. Пропасть крови. — Она печально покачала головой: — Эти снимки… — она показала на папку на столе, — . .. невероятное наследство. Наше первое настоящее доказательство. Этот человек был героем. — Доктор Обама снова посмотрела на меня и внезапно вернулась в настоящее: — Теперь вам лучше уйти. Мне надо работать — ах, да, отчет. Возьмите с собой и перечитайте. Вернете, когда подпишите.

Я ушел. Благодарный.

3

Я лежал на койке, когда, напевая, вошел Тед, долговязый парень, тоже взятый с университета. Проныра с новоанглийской гнусавостью:

— Эй, Джимми-бой, обед кончился.

— Ага, Тед. Я не голоден.

— Да? Хочешь, позову доктора?

— Со мной все окей — просто нет настроения.

Глаза Теда сузились:

— Ты все еще обдумываешь, что случилось вчера?

Я лежа пожал плечами.

— Не-а.

— Говорил с Оби?

— Ага.

— Тогда понятно; она устроила тебе шоковую терапию.

— Да, и это сработало. — Я повернулся на бок, лицом к стене.

Тед сел на койку, рассматривая меня; я слышал, как скрипели пружины:

— Она показала тебе аризонские картинки?

Я не ответил.

— Ты пройдешь через это. Все прошли.

Я решил, что мне не нравится Тед. У него всегда было что сказать — почти правду — словно он брал слова из кино. Он всегда был чуточку слишком замечательным. Нельзя быть таким радостным все время. Я натянул одеяло на голову.

Он наверное устал ждать ответа, потому что снова встал.

— Во всяком случае, Дюк хочет видеть тебя, — и добавил, — сейчас.

Я повернулся, но Тед был уже за дверью.

Поэтому я встал и пригладил волосы. Потом влез в ботинки и пошел искать Дюка.

Я нашел его в комнате отдыха, говорящим с Шоти; они сидели за одним из столов, рассматривая карты. Перед ними стоял кофейник. Когда я появился, они подняли головы.

— Сейчас я освобожусь, — сказал Дюк.

Я вежливо отошел, рассматривая стену. На ней висела старая фотография из журнала: выцветший снимок президента Рэндольфа Хадсона Макги; я смотрел на него без всякого интереса: квадратная челюсть, сияющие седые волосы и убеждающие голубые глаза. Наконец Дюк что-то пробормотал Шоти и отпустил его. Мне он сказал:

— Садись.

Я сел, нервничая.

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо.

— Выпей немного для вежливости. — Дюк налил чашку и поставил передо мной: — Ты здесь неделю, верно?

Я кивнул.

— Ты поговорил с Оби?

— Да.

— Видел картинки?

— Да.

— Ну, что думаешь?

Я сказал:

— Не знаю. О чем надо думать?

— Например, не отвечать вопросом на вопрос.

— Отец говорил, что это единственный способ ответа на риторический вопрос.

Дюк отхлебнул кофе и скривился:

— Фу. Каждый день все хуже. Но не говори сержанту Келли, что я так сказал. — Он оценивающе посмотрел на меня: — Ты можешь обращаться с огнеметом?

— Что?

— Стало быть, нет. Как скоро ты сможешь научиться? К концу недели?

— Не знаю. Наверное. Зачем?

— Мне нужен помощник. Думаю, ты потянешь. — Я начал протестовать — Дюк проигнорировал. — На сей раз это не просто поход скаутов, это операция поиска и уничтожения. Мы вернемся доделать, что должны были сделать вчера. Сжечь несколько червей. — Он ждал ответа.

— Я не знаю, — сказал я наконец.

Его глаза были спокойны:

— В чем проблема?

— Не думаю, что я — человек военный; это все.

— Нет, не все. — Он смотрел на меня стальными серыми глазами и ждал.

Я ощущал себя прозрачным. Пытался глядеть в сторону, но меня снова притянуло к его взгляду. Дюк был мрачен, но не разгневан — он терпеливо ждал.

Я медленно произнес:

— Я прибыл сюда изучать червей. А это… не соответствует моим ожиданиям. Никто не говорил, что я буду солдатом.

Дюк сказал:

— Ты получаешь военный паек, не так ли?

— Служебный паек, — поправился я. Мне повезло. Мое биологическое образование квалифицировали как «необходимое умение» — но только отчасти.

Дюк поморщился:

— Да? Здесь мы не проводим таких тонких градаций. Разницы нет.

— Прошу прощения, Дюк, большая разница.

— Да? И какая?

— Я следую контракту. Я прислан в качестве ученого. Там не говориться, что я должен быть солдатом.

Дюк откинулся в кресле: — Взгляни получше на контракт, парень, раздел «специальные обязанности».

Я цитировал наизусть, научился этому в школе; Дюк поднял брови, но позволил продолжать:

— «В дополнение, от работника может быть потребовано нанимателем в лице его/ее непосредственных или более высокопоставленных начальников выполнение любых специальных или единичных обязанностей, для которых он пригоден и должным образом подготовлен с помощью обучения, по природе или другим образом, и которые связаны или имеют отношение к основным обязанностям, как здесь описано…» — Дюк улыбнулся. Я продолжал: — «… за исключением случаев, когда эти обязанности находятся в прямом противоречии с целью данного контракта.» Дюк продолжал улыбаться: — Все верно, Маккарти — и обязанности, о которых я прошу, не находятся в прямом противоречии. Ты же не находишься в пределах действия раздела о «мирных целях»?

— Ну, не знаю.

— Нет, не находишься. Если б находился, тебя бы сюда не прислали. Каждый человек здесь выполняет два дела — свое собственное и уничтожение червей. Надо ли говорить, какое на первом месте?

Я медленно произнес:

— И что это значит?

— Это значит, — сказал Дюк, — если миссия носит военный характер, то каждый является солдатом. Мы не можем позволить себе иметь бездельников. Мне нужен помощник. Хочешь изучать червей — научись работать огнеметом.

— Ты так понимаешь «специальные обязанности»?

Он сказал спокойно:

— Верно. Знаешь, я не могу приказать тебе, Маккарти. Любая операция, связанная с риском для жизни, должна быть совершенно добровольной. И это вовсе не старомодный тип добровольности, вроде: «я беру тебя, тебя и тебя». — Дюк поставил кофейную чашку. — Но я дам тебе время. До завтра. Если надумаешь, найди Шоти. Иначе, в пятницу улетишь на вертушке. Идет?

Я не ответил.

— Ты понял?

— Понял! — огрызнулся я.

— Хорошо. — Дюк встал. — Ты уже знаешь, на что идешь, Джим — об этом нет вопросов. Поэтому кончай переживать и приступай к делу. У нас нет времени.

Он был прав и я это знал, но было нечестно так давить на меня.

Он понял мое молчание и покачал головой:

— Брось, Джим. Ты не станешь более готовым, чем сейчас.

— Но я вообще не готов!

— Об этом и речь. Если бы был, не было бы нужды в разговоре. Так что… как?

Я поднял глаза.

— Да?

— Я боюсь, — признался я. — А если я струшу?

Дюк улыбнулся.

— Есть очень простой способ узнать, не трусишь ли ты. Если да, тебя съедят. Все остальное — это успех. Запомни.

Он взял чашку, чтобы отнести на кухню.

— Я скажу Шоти, чтобы ждал тебя. Надень чистое белье. — Потом он повернулся и ушел, оставив меня таращиться вслед.

4

По закону, я уже отслужил в армии.

Три года. Что-то около этого.

Вас автоматически зачисляли, когда вы появлялись на первом занятии по «глобальной этике», единственном обязательном курсе в высшей школе. Без окончания этого курса не давали диплома. И кроме того, что обнаруживалось только впоследствии — нельзя было закончить курс, не заслужив почетного увольнения. Все это было частью «Обязанностей Всеобщей Службы». Ура!