– Клетку? Большую? Загончик для цыплят подойдет?
      – Вот такого размера, но не деревянный.
      – Э-э. Алюминий и проволока. – Он сорвался за дверь.
      Некоторые уже выкатывались, видимо, направляясь в комнату отдыха. Другие, заново наполнив кружки, шумно прихлебывали – самый громкий звук в комнате. Мне казалось, что сержант Келли должна находиться в кухне, стряпая бисквиты, но она была не там. – Вот, – сказала она, положив передо мной сэндвич с курятиной и поставив стакан молока, – Ешь. – Ее выражение было трудно понять, словно лицо было в разладе с эмоциями.
      Я уставился в колени: – Не хочу.
      – Да?, – огрызнулась она. – Что ты наделал такого, что не можешь есть?
      – Сержант, – сказал я, понизив голос, – я убил Шо…
      – Знаю, – прервала она меня. – Сказали. – Она мягко положила мне руку на плечо.
      Когда я не поднял головы, она наклонилась, взяла мою голову в колыбель своих рук – они были громадны – и притиснула к себе. Я не смог сдержаться. Я начал плакать, как ребенок, уткнувшись в ее передник. Передник сержанта Келли был для меня сейчас единственным в мире. Я схоронил в нем лицо и плакал. Впервые за всю жизнь я заплакал днем. – Мальчик мой, – сказала она, – мой хороший мальчик. Все прошло. Мама уже здесь. Мама здесь.
      Наконец, я остановился. – Сержант, – сказал я, вытирая нос о ее передник, – спасибо вам. Я затуманено посмотрел на нее, ее глаза блестели. – Я люблю вас.
      – Э-э… – Ее хладнокровие заметно пошатнулось. Она смутилась. Она сказала: – Я забыла там в кухне…, – и быстро ринулась прочь. Когда она ныряла за дверь, мне показалось, что она вытирала глаза.
      Когда я повернулся к столу, Тед стоял с клеткой для цыплят. Не знаю, как долго он был здесь – и не хотел спрашивать. Он ничего не спросил про мои красные глаза; просто поставил клетку на стол и ждал.
      Я скрыл замешательство возней с сумкой. Тед открыл верх клетки, а я просунул внутрь асбестовую рубашку с тысяченожками. Развязал узел и вывалил три твердых, черных самородка. Потом тщательно запер задвижку клетки.
      – Что это?, – спросил Тед. В голосе звучало разочарование. – Это действительно животные кторров?
      Я кивнул. Тысяченожки лежали свернувшись; панцири казались почти металлическими. Если они были живы, то не показывали этого.
      – Почти не на что смотреть.
      – Подожди, они развернутся, – сказал я. – Они миленькие, как паучки.
      Тед скорчил мину.
      Тем временем Сэм, лагерный талисман – большой, серый с белым, здоровенный кот, который нас усыновил – прыгнул на стол для инспекции. – Мроурт? – спросил он.
      – Нет, Сэм, это не едят, – сказал Тед.
      Сэм понюхал с разочарованием. И сразу обратил внимание на мою курятину и молоко, неожиданный подарок судьбы. Ни Тед, ни я не отталкивали его. Он шумно ел. Изящно кусает, но шумно жует. Он особенно громко мурлыкал, когда ел.
      Луис шел мимо в майке. На его фигуре среднего возраста уже начали проступать прослойки жира. Я подумал, что армия более не может быть слишком разборчивой. – Насекомые из лагеря червей? – Он вгляделся поближе. – Когда они развернутся?
      Я пожал плечами.
      – Ты пытался их кормить? Может, в этом причина. Может, они проголодались.
      – Или напуганы, – предположил я.
      Он пропустил замечание мимо ушей. – Что они едят?
      Я снова пожал плечами.
      – Ты не знаешь?
      – Откуда? Может, все что угодно. Когда я их поймал, они грызли стены своего загона.
      – Тебе надо их чем-нибудь покормить, – настаивал он. Двое-трое других людей шли мимо. Образовалась небольшая толпа. Некоторые бормотали, соглашаясь с ним.
      – Попробую, – промямлил я. – Посмотрю, что им понравится.
      – Э-э, ты ничего не понимаешь в животных. Я вырос на ферме… – Он сунул палец в сетку и позвал: – Цыпа-цыпа. Клянусь, они как цыплята. Цыплята кторров.
      Вперед, жучки, вперед – смотрите, что папа принес… – Он показал им кусочек бисквита через решетку. – Вперед…
      Я надеялся, что тысяченожки проигнорируют его, но одна выбрала именно этот момент, чтобы развернуться. Более ничем не сдерживаемая и не находя причины прятаться, она начала исследовать свое окружение; антенны двигались вперед-назад во всех направлениях, пробуя все. Через мгновение она скользнула по полу и даже по стенам клетки, позволив увидеть свою мягкую изнанку. Мягкую?
      Она была глубокого тревожно-красного цвета с темными лентами, разделяющими – что? – это выглядели как сегменты. Я смог увидеть, как соединялись все скорлупки – тело создания было поездом крошечных бронированных машин на ножках.
      Тысяченожка попробовала алюминиевый каркас своими чувствительными антеннами и попыталась просунуть голову сквозь проволочную сетку. На мгновение показалось, что она смотрит прямо на меня; глаза были черными дисками размером в квартер.
      Они напоминали глаза кторров и не были фасетными, как глаза обычных насекомых.
      Потом она оттянулась назад и продолжала исследование, дойдя наконец до ломтика бисквита. Тысяченожка легко потрогала его пробующими антеннами, потом съела.
      Она просто двигалась вперед, сгрызая на ходу, пока все не исчезло. – Эй, – сказал Луис, улыбаясь. – Понравилось. Вот еще немножко. – Он впихнул остаток бисквита в клетку.
      Тысяченожка проделала короткую работу и над этим кусочком. Потом развернулась другая и тоже начала исследовать клетку.
      – Эй, Луис, – сказал кто-то. – Накорми-ка еще одну.
      Луис поглядел вокруг. Его взгляд упал на сэндвич с курятиной, над которым все еще трудился Сэм. Луис разломил хлеб на кусочки и пропихнул их через сетку. Сэм неторопливо грыз мясо, надеясь, что курятина не последует за хлебом.
      Он ошибался. – Посмотрим, что им еще понравится, – сказал Луис, и курятина была тоже пропихнута сквозь проволоку. Как и салат-латук с кусочком помидора.
      – Похоже, надо извиниться перед расстроенным котом, – заметил Тед. – Вот Сэм, утопи свои печали в молоке.
      – Мроурт, – недовольно сказал Сэм. Но пить начал.
      Тем временем третья тысяченожка развернулась и присоединилась к своим товаркам в пожирании даров. – Смотри-ка, курятина им тоже нравится.
      – И латук. И помидор. – Тед глянул на меня. – Хотел бы я знать, есть что-нибудь, что им не нравится.
      – Вещество внутри стены загона, – сказал я. – Оно им не по вкусу. Я принес тебе образец для анализа. – Я вытащил пластиковый мешок из сумки.
      Тед открыл его и понюхал. – Лучше не буду говорить, что напоминает этот запах.
      – Он сморщил нос и закрыл мешок.
      Луис все еще был у клетки. Он просунул палец сквозь сетку и заквохтал. – Хорошенькие мои, идите к папочке… – Я не понимал его восхищения. Они выглядели более умными, чем обычные насекомые. Дело было в глазах, они были большие, круглые и темные, почти мягкие – словно глаза щенка; сплошной зрачок. Дело было и в том, как они смотрели на вас этими глазами – всматриваясь и поворачиваясь на каждый звук, изучая каждый объект с бесстрастным любопытством. Они выглядели сознательными. Эти создания относились к обычным жукам, как совы к другим птицам – очевидно тот же тип животного, но определенно нечто большее. Одна из тысяченожек поднялась в воздух, чтобы понюхать палец Луиса… … и внезапно укусила его.
      – Ай-й! Эй-й!! – Он дернул палец, но у тысяченожки была крепкая хватка.
      Мгновение он оставался схваченным, а тысяченожка билась в клетке – потом вырвался, кровь струилась из откушенного сустава. – А-а-а! Сукин сын!, – задохнулся он.
      Кто-то завернул его палец в бумажную салфетку, она быстро стала красной. – Поведем его к доктору!, – сказал кто-то. Двое с Луисом поспешно вышли за дверь.
      Он тихо шипел.
      Тысяченожки в клетке остались безмятежны. Их черные глаза внезапно стали гибельными.
      – Надо было остеречь его, – сказал я.
      Тед глянул на меня: – Ты знал, что они так сделают?
      Я покачал головой.
      – Тогда не выступай. Он сам сглупил, просунув палец. Временами Луис – настоящий дурак. Сегодня он превзошел себя. Жуки наверное подумали, что продолжается время кормежки. – Он продолжал задумчиво: – У этих тварей хороший аппетит, не правда?
      – У кторров тоже, – сказал я, вспомнив. – Вот. Это тоже было в загоне. – Я передал ему пустые панцири и членики тела.
      Тед поднял брови.
      – Ланч, – объяснил я. Я показал на клетку. – Кторры едят их.
      – Звучит рискованно, – сказал он насмешливо, но в этом есть смысл. И лучше их, чем нас. – Потом он задумался. – Скажи, как ты их поймал, что они тебя не атаковали?
      – Не знаю – просто не интересовались мной. Я думал, что это не опасно, так и вышло.
      – Хм, – нахмурился Тед. – Должна быть причина.
      – Может, я просто несъедобный.
      – Да? Сунь палец в клетку и проверь.
      – Ну, – быстро сказал я, – может, есть другая причина.
      Тед смотрел с разочарованием: – Предположения – должен быть настоящий тест.
      – Если ты такой нетерпеливый, сунь свой палец.
      – А-а, но ведь мы проверяем не мою съедобность. Однако, ты прав, должна быть другая причина. Наверное, ты съедобен, просто не очень вкусный. Как ты попал в загон? Просто сунул нос и прыгнул?
      – Нет, сначала я проверил ногой. Помахал над их головами, посмотреть, не нападут ли они.
      – Ну, ты умнее, чем кажешься. Я думал, ты скрестил пальцы и прокричал:
      «Король Икс!». Может, им просто не нравилась кожа ботинок – давай попробуем. – Он снял ботинок и прижал боком к сетке. Все три тысяченожки атаковали его. Что ж, это разрешилось.
      Он попытался отобрать ботинок, но их совместная хватка была слишком сильна. – Эй, ну-ка отдайте… – Не желая повредить им, дернув порезче, он отпустил ботинок. Тот повис, инсектоиды грызли его, а люди вокруг нас хихикали.
      Тысяченожки отгрызли все что смогли и ботинок свалился на пол.
      Тед с досадой поднял его и сунул пальцы в дыры. – Моя лучшая пара, – опечалился он. Вздохнул и надел его, все время качая головой. Глянул на меня. – Окей, теперь давай твой…
      – Эй? Ты сдвинулся? Ты только что доказал, что им нравится кожа ботинок – зачем ты хочешь уничтожить и мои ботинки?
      – Дурак, – сказал он спокойно, – это научный эксперимент, определяющий, почему ты все еще ходишь. Теперь дай мне свой ботинок, пока я не оторвал тебе ногу и не забил тебя ею насмерть.
      Он был прав. Я видел, как тысяченожки напали на его приспособление для ходьбы.
      Оно было идентично моему, а меня тысяченожки игнорировали. Я снял ботинок и отдал ему.
      Он прижал его к сетке. Тысяченожки попробовали антеннами, потом потеряли к нему интерес и удалились. Тед попробовал еще раз с другой стороны. Тысяченожки проделали то же самое.
      Тед нахмурился и поднес ботинок близко к лицу. Понюхал. Раз, другой, третий, с любопытством. – Пахнет рыбой. Во что ты вляпался?
      – Ни во что, – сказал я. Потом вспомнил. – Э-э, в яйца.
      – Яйца?… Ты имеешь в виду цыплячьи, цыпа-цыпа?
      – Нет. Я имею в виду кторровые.
      Он смотрел недоверчиво. – Ты наступил на яйца кторров?…
      – Они были внутри гнезда…
      – Внутри гнезда!… Юп! Я все беру назад, Джимми-бой. Ты вовсе не умный. Есть более безопасный способ убивать кторров, чем заходить в их гнезда и топтать их яйца. Для чего, думаешь, нужен огнемет?
      – Я не хотел наступать на яйца. Это произошло случайно.
      – Надеюсь, ты не скажешь об этом Маме Кторров.
      – Кроме того, Дюк все равно сжег бы их, поэтому я залез туда и взял несколько.
      На мгновение повисла тишина.
      Потом Тед спросил: – Они у тебя с собой?
      Я достал сумку и вывалил содержимое на стол. Там был десяток как минимум.
      Тед уставился, как и двое оставшихся парней. Я не знал, как их зовут. Яйца были кроваво-красными и гладкими, все еще выглядели влажными и полупрозрачными.
      Внутри было что-то темное. Очень осторожно Тед поднял одно и понюхал. – Сырая рыба, все в порядке. – Он поднес его к боку клетки с тысяченожками. Они попробовали его без всякого любопытства, потом потеряли интерес. – Что ж, вот это и спасло твою жизнь, Джимбо – тот факт, что ты такой неуклюжий увалень.
      Тебе надо было всему вывозиться в яйцах.
      Я обдумал это: – Ты прав. Я выпачкал ноги до колен и руки. – Я содрогнулся, представив, что было бы, если бы так не случилось. Вероятно, именно это объясняет, почему три мои образца не пытались прогрызть себе путь сквозь сумку – запах яиц вокруг них.
      – У-гу… – Тед держал яйцо на просвет.
      – Видишь что-нибудь?, – спросил я.
      – Говорят: избегайте протухших яиц. – Он положил яйцо на стол. – Не могу сказать.
      – Знаешь, что это напоминает?, – сказал я. – Муравьиные яйца.
      – Муравьиные?
      – Угу. Они такие же полупрозрачные. Скорлупа тоже мягкая. Смотри, видишь, как они отскакивают? Что это напоминает?
      – Гандбол?
      Я пропустил замечание мимо ушей: – Это значит, что мы начали понимать, как они развиваются. У птиц и рептилий яйца с твердой скорлупой – для лучшей прочности и удержания воды. Для кторров это может означать низкую степень развития.
      Насекомые или амфибии.
      – Черви – немного те и другие?
      – Наверное. – Я снова взял яйцо. – С другой стороны, может быть атмосфера Кторра достаточно влажная, чтобы удержание воды не было слишком важным фактором выживания. Эта скорлупа, похоже, страшно толстая, почти хрящевая. Что, вероятно, вызывает необходимость защиты эмбрионов, особенно если на Кторре большая сила тяжести, чем на Земле. Об этом некоторые задумывались. Это могло бы объяснить чрезвычайную силу и подвижность кторров. – Я нахмурился и поднял яйцо к свету. – Не знаю. Форма яйца и текстура его скорлупы могут рассказать об условиях их высиживания и вылупления, а это должно дать ключи к природе родителей и отпрысков. Но я не знаю, как начать разгадывать. У меня мозги кипят – слишком много вопросов. Например, как получается, что такие невероятно прожорливые тысяченожки не интересуются яйцами? – Я снова прижал яйцо к сетке. – В этом нет смысла.
      – Может, они чувствуют, что это кторр, и боятся его еще до вылупления?
      – Извини, не могу представить, что эти создания пройдут мимо доступного завтрака. В яйцах должно быть нечто отпугивающее.
      Тед закрыл глаза: – Вау! Яйцо со встроенным механизмом защиты. – Он открыл глаза. – Что ты собираешься делать с ними?
      – Построить инкубатор.
      Тед тихо присвистнул: – Джимми. Я восхищаюсь твоей… храбростью. Или чем-то вроде. Ты либо самый умный из чертовых дураков здесь, либо самый глупый. Тебе мало риска спасти яйца кторров от сожжения; теперь ты хочешь вывести их. Когда Дюк услышит об этом, его хватит удар.
      Я не подумал о Дюке: – Почему? Что плохого в идее?
      – О, ничего, просто цель операций Специальных Сил – убивать червей, а не высиживать их.
      – Не совсем, – настаивал я. – Мы с тобой посланы сюда изучать кторров.
      – Это не значит, что мы должны делать из них домашних любимцев.
      – А как иначе мы подберемся к ним достаточно близко для изучения? Ты знаешь лучший способ наблюдать их? На охоте, как только увидят червя – сжигают его.
      Нет, единственный способ, если мы действительно посланные сюда ученые, это посадить несколько червей в клетку и наблюдать, что делает их свирепыми, а если мы не можем захватить живого кторра, то мы должны его вырастить.
      – Остынь, я на твоей стороне. Я думаю. Просто мне кажется, что эта идея не будет слишком популярна, здесь не лагерь военнопленных, и еще – если ты выведешь несколько червей, где ты собираешься держать их?
      – Мы что-нибудь придумаем, – промямлил я. Я пытался придумать что-нибудь.
      – Мы? – Он поднял брови.
      – Да. Мы. Ты ведь тоже экзобиолог.
      – О, да, я забыл. – Тед смотрел сконфуженно. – Мне кажется, наступает время, когда я предпочел бы брать пробы на ботулизм. – Он продолжил: – Наверное, выращивание червей – самая легкая часть проблемы…
      – Как?
      Он похлопал меня по плечу: – Джимбо, уложи жуков в постельку. Я иду говорить с Дюком.
      – Пойти с тобой?
      – Э-э, лучше нет. У Дюка был… тяжелый день. Мне кажется, я буду более тактичен. Просто пристрой их на ночь, а остальное доверь мне.
      – Хорошо… окей.
      Я оставил тысяченожек на ночь в большом зале, набросив на клетку брезент и положив сверху записку: ОПАСНО! С яйцами было труднее, и я положил их в картонную коробку, позаимствовал электрическое одеяло Теда и накинул его сверху в качестве временного инкубатора. Чтобы предохранить яйца от высыхания, я положил пластик, пачку полотенец, поставил сверху коробку и окропил все теплой водой – чтобы полотенца были волглыми, но не сырыми. Это было просто догадкой.
      Что-нибудь посолиднее я сделаю утром.
      Засыпалось мне плохо. Я не мог справиться. Кто-то кричал в моей голове: Шоти мертв!
      Я говорил сам себе, что мало знал его; не надо переживать так тяжело. Но болело все сильнее – о, черт, я не мог справиться, я начал снова плакать.
      Я еще не спал, просто лежал, всхлипывая, когда пришел Тед. Он не включил свет, разделся в темноте и улегся тихо, как только смог.
      – Что сказал Дюк?, – спросил я.
      – Что? О, я думал, ты спишь.
      – Не сплю. Не засыпается. Что сказал Дюк?
      – Ничего. Я не говорил с ним.
      – Тебя не было страшно долго.
      – Ага, – сказал он. – Расскажу утром. Может быть. – Он повернулся к стене.
      – Тед, – сказал я, – Шоти погиб, потому что я промедлил, да?
      – Не знаю, – пробормотал он, – я там не был.
      – Это моя вина, да?
      – Замолкни.
      – Но…
      – Все решится утром. Будет слушание.
      – Что?
      – Расследование, дурак! Расследование. Теперь спи, черт бы тебя побрал!

12