Уайтлоу как-то говорил об армии.
      Одна из девушек, из старших, ее звали Патрисия, пожаловалась, что призывная комиссия отклонила ее выбор «необходимого умения». – Лучше вступить в армию и стать шлюхой, – сказала она.
      – М-м, – сказал Уайтлоу. – С таким отношением к делу, вы не стали бы хорошей шлюхой.
      Класс засмеялся, она надулась. Даже оскорбилась: – Что вы имеете в виду?
      – То, что вы были бы неприемлемы. Мораль в армии очень важна в наши дни.
      – Мораль?… – Девушка смотрела изумленно. – Это только горстка выдавливателей пота. – Что с моей моралью? Я – политолог!
      – Здесь – нет. – Уайт присел на краешек стола, сложил руки и улыбнулся. – И, очевидно, также нет для вашей призывной комиссии. Может, немного приятного пота – это в точности, что вам нужно, чтобы оценить его важность.
      Она гордо фыркнула: – Моя работа мыслью гораздо более ценна, чем их работа телом.
      – Неверно, – сказал Уайтлоу. – Ваша работа ценна, только если необходима. А вы только тогда ценны, когда ваше особое умение редко. Нужно время, чтобы научить инженера-биолога, специалиста по механике, или даже компьютерного хэкера, но если у нас сотни тысяч таких, то как вы думаете – какова будет ценность каждого?
      Она не ответила.
      – Единственная причина, по которой мы не обучаем так много, то что мы в них не нуждаемся. Если бы нуждались, наше общество могло бы произвести их за три-четыре года. Мы доказывали это не раз. Ваши деды доказали это, когда им понадобились программисты и инженеры, специалисты по аэрокосмической технике и тысячи других специалистов, чтобы послать первого человека на Луну – и большинство этих специальностей были изобретены, когда появилась нужда. К концу десятилетия их, похоже, стало та много, как и выдавливателей пота, и реально некоторым их них пришлось начать упираться до пота, когда сократили космическую программу.
      – Но это была… только экономика, – настаивала она. – Ведь образование делает личность ценной, не так ли?
      – Да? – Уайтлоу вежливо смотрел на нее. – Как вы определяете свою ценность? Вы можете свалить дерево? Или подоить корову? Вы знаете, как управлять бульдозером? Вы можете класть кирпичи?
      – Конечно, нет…
      – Тогда по некоторым стандартам вы вообще не представляете ценности. Вы не являетесь типом человека, который выживет.
      – Но – это же физический труд! Любой может это сделать.
      Уайтлоу поморгал: – А вы можете?
      Она удивилась: – Почему я должна?
      Уайтлоу помолчал. Он с любопытством смотрел на нее: – Вы читали задания в учебнике?
      – Конечно, но я сейчас говорю о реальном мире.
      Уайтлоу замер на подиуме в полуповороте. Он оглянулся на нее с пугающим выражением лица: – Прошу прощения?
      Класс застонал – мы знали, что сейчас произойдет.
      Он выдержал паузу: – Позвольте кое-что объяснить. Всю историю человеческой расы, все время с тех пор как мы впервые слезли с деревьев, перестали быть обезьянами и начали учиться быть людьми, все это годы – мы лишь очень короткий период времени развивали то, на чем держится современная цивилизация. Я обозначаю начало современного периода первой индустриализацией и электричеством. Таким образом, современная эра продолжается менее двух веков.
      Недостаточно длинный тест. Поэтому еще не доказано, что цивилизация не просто причуда времени. Я ставлю на историю – именно она ведет записи гонок.
      Понимаете, что я пытаюсь сказать? Что вы считаете реальным миром, на самом деле есть весьма нереальный мир, искусственное окружение, начавшее существовать только трудом множества выдавливателей пота, искавших пути сделать свою жизнь легче, и по доброй воле вселенной – а последнее условие обычно принимается по умолчанию. Одно это гарантирует, что все вокруг, – он широко раскинул руки, охватывая комнату, здание, город, мир, – только временные условия существования. По космической шкале безусловно так и есть. – Одной рукой он отбросил седые волосы. Огонь был в его голосе, когда он добавил: – Слушайте, вы – способны, вопрос не в этом. Вы только отказываетесь отблагодарить за свои способности – и в этом ваша проблема. Знаете, что сейчас в Советском Союзе больше женщин-каменщиков, чем мужчин? И так продолжается по меньшей мере последние пятнадцать лет. Нет, ваше единственное извинение, что вы не обучены этому. В этом причина, по которой вы не станете хорошей шлюхой – вы не знаете, какой быть. Но могли бы, если бы научились. Вы не можете стать кем хотите, но сможете, если это будет означать разницу между едой и голодом.
      – Конечно, смогу, – сказала она, – я могла бы научиться доить корову.
      – Я тоже убежден, что смогли бы. Это заняло бы лишь несколько минут. – Он смотрел на нее. – Или дольше. -… и что тогда?
      – Тогда бы вы, конечно, доили коров!
      – Но я не хочу доить коров!
      – Я тоже – но раз коров надо доить, кто-то делает это! Вот что превращает это в необходимое умение. – Он повернулся к нам. Слишком многие из сидящих в классе были отделены от этих весьма необходимых навыков слишком много поколений. Это вызывает у вас некие очень странные идеи о собственной важности. Позвольте мне освободить вас от этой глупости прямо сейчас – большинство из вас зависят в своем выживании от слишком многих других и это делает вас уязвимыми. Неплохая идея – изучить некоторые из основных умений, потому что пока ваша жизнь, как и жизнь общества, связана с ними, ценно обучение, а не индивидуум.
      Прямо сейчас большинство из трудяг в армии страшно горды тем, что делают – веря в это или нет. Какое имеет значение, что некоторые из них получали пособия шесть поколений? Никакого! Они такие же налогоплательщики, как и остальные из нас. И умение, которое они приобретут в армии, может быть достаточно, чтобы они никогда больше не вернулись на пособия. По крайней мере они могут видеть физический факт своих достижений – большинству из нас это недоступно. Я не могу. Сомневаюсь, что вы вспомните через год десятую долю того, что я говорил вам, и вы не знаете, как я расстраиваюсь, сознавая это, а они могут показать на новый парк или рекламное сооружение и сказать: «Я сделал это». И это прекрасное ощущение. Я знаю! Страна извлекает выгоду из их работы, вы и я извлекаем выгоду – а из остального они извлекают выгоду, потому что их жизни обогатились.
      Они получили мастерство, они получили гордость и по праву завоевали самоуважение, потому что выполняют работу, совершающую изменения в мире.
      Уайтлоу остановился и перевел дыхание. Я снова подумал о его хромоте, и о том, где он заполучил ее. Он хорошо ее скрывал. Я не замечал, пока кто-то не обратил мое внимание. Он смотрел на девушку, чье замечание разожгло дискуссию, словно говорил ей: «Получила!?» Она совершила ошибку. Небольшую, но этого было достаточно. Она фыркнула.
      Лицо Уайтлоу застыло. Я еще не видел его таким гневным. Он спокойно сказал: – А знаете мое мнение? Если бы вы стали шлюхой, то наверное умерли бы с голоду.
      Никто не засмеялся. Не осмелился.
      Уайтлоу низко склонился к ней, его лицо было лишь в нескольких дюймах от ее лица. Сценическим шепотом он сказал: – Вас отвергли бы. Вы позволили себе превратиться в эгоцентричное, себялюбивое, избалованное отродье – сосредоточенную на себе, пустоголовую раскрашенную курочку. Вы думаете, что святость ваших гениталиев так важна? Вы уже шлюха, но даже не догадываетесь об этом!
      – Вы не смеете говорить со мной подобным образом…, – она начала подниматься… … но Уайтлоу не отодвинулся. Он даже нагнулся ниже. Она не смогла встать и снова опустилась на место. – Я вижу вас насквозь. Вы трясете грудями, глупо улыбаетесь и ждете, что футбольная команда начнет драться за привилегию сидеть рядом с вами в кафетерии. Вы надуете губы на папочку и он вручит вам свою кредитную карточку. В один прекрасный день вы начнете закручивать винт дважды в неделю и некий бедный простак даст вам дом, машину и золотое кольцо. Если это не проституция, то не знаю, что это такое. Единственная разница между вами и имеющей лицензию куртизанкой в том, что она, или он, служат честно.
      – Погодите… Один из парней позади внезапно встал. Лицо его было красным.
      Похоже, он был готов стукнуть Уайтлоу. Я не понял, за кого испугался: за него или за Уайтлоу.
      – Сядь, сынок!
      – Нет! Вы не можете так оскорблять ее!
      – Тебе не нравится, что я ее оскорбляю? Садись! – Уайтлоу повернулся к нам, не обращая внимания, последовал ли парень приказу. – Кто из вас считает, что я переступил границы?
      Большинство в классе подняли руки. Некоторые нет. Я тоже не поднял. Я не знал, что думать.
      – Тогда слушайте! Мне все равно, что вы думаете! Я обязан сделать дело! И если для этого придется некоторых из вас отлупить лопатой – я сделаю так, потому что, похоже, это единственный способ привлечь ваше внимание! Слушайте, черт побери! Я – не нянечка! Может быть, в других классах в вас могут вливать знания, как сироп, и надеются, что что-нибудь застрянет, но в этом классе мы будем поступать по-моему, потому что мой путь дает результаты! Этот курс проходит в рамках полномочий Закона о Всеобщей Службе – и он о том, как стать взрослым! – Он резко толкнул девушку. – Вы можете идти домой и жаловаться папочке, если хотите – я знаю, кто вы по натуре – а он может прийти и пожаловаться призывной комиссии. Подлый и старый мистер Уайтлоу пристает к папенькиной девочке! Они просто посмеются ему в лицо! Такое они слышат три-четыре раза в неделю. И они любят это – доказательство, что я делаю дело. – Он снова близко склонился к ней. – Когда дела идут плохо, вы всегда бежите к папочке? Вы потратите остаток жизни выискиваю папочек для защиты от подлых старых мистеров Уайтлоу, водящихся в мире? У меня для вас плохая новость – вы скоро станете взрослыми! Вам не удастся повторить это еще раз! – Он наклонился, взял ее за подбородок и приподнял лицо. – Посмотри на меня, Патрисия, не прячься! Там снаружи тигры – а ты пухлая, упитанная и нежная. Моя работа – укрепить вас, тогда у тебя будет против них шанс. Если вы хотите уйти отсюда с чепухой, какую приняли где-то, я стану полосовать вас, чтобы вы поняли, что она не нужна. Что вы представляете собой нечто большее, чем вся чепуха типа «сладкая папенькина дочка». Отныне оставьте это чепуху за дверью. Вам понятно?
      Она заплакала. Уайтлоу вынул платок из кармана и бросил на стол перед ней. – Такой рэкет здесь вообще не работает. – Она сердито посмотрела на него, потом взяла платок и быстро вытерла глаза. До конца занятий они была очень тихая и задумчивая.
      Уайтлоу выпрямился и сказал остальным: – Это касается всех. Все, что вы слышите здесь – о службе. Большинство из вас действуют, исходя из предположения, что обязанности, это что-то вроде хора, нечто, чего следует избегать. Вы знаете, что обманываете себя? Здесь вам представляется возможность использовать ресурсы правительства Соединенных Штатов, чтобы создать глубокое различие между собой и людьми, с которыми вы делите планету. Об особенностях мы еще поговорим позднее.
      Вам просто надо понять – курс не о том, как служить другим, а о том, как служить себе. – Он прошагал в конец комнаты и оглядел класс. Мы повернулись на сидениях, чтобы видеть его. Его лицо было возбужденным, глаза сверкали.
      – Слушайте, – сказал он. – Вы знаете о Договоре Тысячелетия – финальном акте Апокалипсиса. Я знаю, что вы уже прошли это. Для того, чтобы гарантировать мир на земле, Соединенные Штаты отказались от своего права обладать международной военной силой. Мы проиграли войну – и на сей раз взяли ответственность за проигрыш. Никогда больше не станет американский президент обладать средствами безрассудного авантюризма в своем распоряжении – риск слишком опасен.
      Апокалипсис доказал это.
      Поэтому мы имеем взамен трудовую армию – а для вас это означает, что ваши обязанности по службе связаны отныне не с подготовкой к войне, а с подготовкой мира. Это возможность трудиться не только здесь, но в любом месте планеты, если вам захочется, бороться с причинами войны, а не с ее симптомами.
      Уайтлоу резко прервался. Он засунул руки в карманы пиджака и вернулся к доске.
      Он стоял там спиной к нам, глядя на свои заметки на кафедре. Он стоял так достаточно долго, чтобы в классной комнате стало неуютно. Некоторые обменялись нервными взглядами. Не оборачиваясь, Уайтлоу спокойно сказал: – Пол, у вас вопросы?
      Пол Джастроу сидел в конце комнаты. Как Уайтлоу увидел? – Да, – сказал Пол, вставая. – Я прочел здесь, – он показал один из текстов, – что наша ситуация напоминает Германию после окончания первой мировой войны, правильно?
      Уайтлоу повернулся. – Каким образом?
      – Ну, мы наказаны за развязывание войны. Поэтому нам не позволяется иметь некоторые виды вооружений, которые могут быть использованы для развязывания другой войны, верно?
      Уайтлоу кивнул. – Небольшое дополнение – в нашем случае это не наказание. Это обязательство.
      – Да, – сказал Пол. -Я понимаю – но условия те же самые, не важно как назвать это. У нас нет настоящей армии – той, что носит оружие. – Он, похоже, сердился.
      – Только внутренние войска, конечно, – заметил Уайтлоу. – Но по существу вы правы. Так в чем вопрос?
      – Я перехожу к нему. Эта «трудовая армия», – он произнес с презрением, – звучит ужасно похоже на то, что было у немцев после первой мировой. У них были такие же рабочие лагеря и молодежные группы, они упражнялись с лопатами вместо ружей, выполняли общественные работы и всякое такое. И все это была просто подделка, потому что когда пришло время, парни бросили свои лопаты, подняли винтовки и снова превратились в настоящую армию. И мы знаем чем все это обернулось.
      – Да, – сказал Уайтлоу. – Ну и?
      – Так как же с так называемой трудовой армией? Я имею в виду, не могут ли они быстро превратиться в военную силу?
      Уайтлоу улыбнулся. По некоторым причинам это делало его взгляд угрожающим. – Ага, – сказал он, прямо глядя на Пола.
      – Ну?…, – спросил Пол.
      – Что ну?
      – Это все намеренно?
      – Не знаю. – Тон Уайтлоу был обычным. Наверное, он действительно не знал.
      – Ну, значит ли это, что трудовая армия – фальшивка?
      – Так ли?, – спросил Уайтлоу. – Скажите сами.
      Пол глядел неуверенно. – Я не знаю, – сказал он.
      Уайтлоу постоял немного, ожидая. Он посмотрел на Пола, оглядел комнату и всех нас, затем снова посмотрел на Пола. – Это наблюдение, Пол, или вопрос заключается в чем-то еще?
      – О, да. Вопрос в другом, но я не знаю в чем он. Это просто… я не могу понять…
      – Я вижу. Спасибо за честность – это хорошо. Позволь мне задержаться на этом секунду. Начнем с фактов о трудовой армии. Там люди, делающие вещи. Люди, делающие вещи, охранительно относятся к вещам, которые они сделали. Это называется территориальностью. Они могут стать очень хорошими солдатами. Да, возможность этого есть. Трудовая армия может быть преобразована в регулярную военную силу в срок… – о, позвольте мне только взглянуть– что говорится в отчете… – он устроил целое представление: повернулся к клипборду, нашел нужную страницу. -… ага, в срок от двенадцати до шестнадцати недель.
      Он помедлил. Пустил это укорениться. Он оглядел классную комнату, встретив взгляд каждого, кто осмелился смотреть на него. Я думаю, мы были скованы ужасом; я – точно был. Это был не тот ответ, который я хотел услышать. После длинной, неуютной паузы Уайтлоу спокойно спросил: – Так что? – Он снова прошагал в центр комнаты. – Вопрос не в том, почему такая возможность имеется – потому что всегда есть возможность военного авантюризма – вопрос в том, что мы должны делать с этим?
      Никто не ответил.
      Уайтлоу улыбнулся нам. – Вот о чем наш курс. Ответственность. Вскоре она навалится на вас. Ваше задание – посмотреть, как вам нравится управляться с нею. Что бы вы сделали с армией? Это ваше орудие. Как вы хотите его использовать? Мы поговорим об этом завтра. Благодарю вас, на сегодня все. – Он повернулся к кафедре, взял свой клипборд и вышел из комнаты.
      Э? Мы сидели и смотрели друг на друга. Что это было?
      Патрисия выглядела несчастной. – Мне это не нравится, – сказала она. – И я все еще не знаю, что мне делать с моей призывной комиссией.
      Кто-то подтолкнул ее. – Не беспокойся, – сказал он. – Ты что-нибудь придумаешь.
      У нас есть время.
      Но он был не прав.
      У нее не было времени – и ни у кого из нас. Через шесть месяцев она была мертва. Как и большинство моих школьных товарищей.

      Когда эпидемии чумы появились впервые, медицинская общественность предполагала, что они имеют естественное происхождение, простые мутации известных болезней.
      Отсюда названия: черный перитонит, африканская корь, ботулоидный вирус, коматозис и энзимная реакция 42 – последняя была особенно злой. Они были так вирулентны и распространялись так быстро, что все были идентифицированы только впоследствии.
      Я помню, как хмурился папа, читая газету каждую ночь. – Идиоты, – бормотал он.
      – Меня удивляет только, как этого не случилось раньше. Конечно будет чума, если соберется так много людей в месте вроде Калькутты.
      Через пару недель хмурость сменилась озадаченностью. – Рим? – сказал он. – Мне казалось, итальянцы более осторожны.
      Когда она поразила Нью-Йорк, папа сказал: – Нита, я думаю, мы должны подняться в хижину на пару недель. Джим, ты конечно поедешь с нами.
      – Но у меня школа…
      – Можно пропустить ее. Я думаю, надо вызвать и твою сестру.
      Сначала доктора думали, что они имеют дело только с одной болезнью, но с дюжиной противоречивых симптомом. Они думали, что она принимает различные формы, подобно бубонной и легочной чуме. Потом они думали, что ее нестабильность вызывается мутациями. У каждого была своя теория: переносчиками были воздушные лайнеры, мы должны разом прекратить все воздушные путешествия и изолировать болезнь. Или бактериологи окончательно развили широкую устойчивость к антибиотикам; мы не должны были так свободно применять их. Или это все эксперименты с четырехмерной физикой; они изменили атмосферу и стали причиной жутких новых мутаций. Штучек, вроде гигантских тысяченожек и пурпурных супергусениц.
      Первая волна прошла по стране за неделю. Во многих случаях она переносилась беженцами с восточного побережья, но так же часто распространялась абсолютно невозможными прыжками. Самолеты? Или что-то еще? Ниоткуда не было прямого воздушного сообщения да Кламата, Калифорния, но этот город вымер раньше Сакраменто.
      Я помню одно сообщение: ученый – я забыл его имя – утверждал, что это биологическое оружие. Он говорил, что есть два вида агентов: Y-агенты, для которых есть вакцины и антитоксины, и X-агенты, от которых защиты нет вообще.
      По-видимому, говорил он, некоторые из Х-агентов были выпущены, либо случайно, либо террористами. Другим образом невозможно объяснить такую внезапную вспышку глобальной неуправляемой Смерти.
      Идея быстро стала широко распространенной. В ней был смысл. Через несколько дней вся страна гудела. Кричали о возмездии. Если нельзя убить микроб, по крайней мере можно ударить по врагу, ответственному за его освобождение.
      Однако – кто же это был? Не было способа узнать. Кроме того – и эта мысль была ужасна – а вдруг эти клоны наши? В такое тоже готовы были поверить многие.
      Потом все пошло вразнос и по-настоящему быстро. Мы слышали кое-что на коротких волнах. Миленькое дело.
      В нашем месте мы были совершенно изолированы, особенно после того, как ночью кто-то вышел на перекресток и поджег мост. Он был сделан из одного куска старого дерева и горел несколько часов, пока наконец не рухнул в ручей.
      Большинство из нас, живших на холме, знали о пустом доме в двух милях вверх по течению. При необходимости можно было проехать туда на машине, но папа решил, что сгоревший мост должен остановить большинство беженцев от попыток подняться в горы. Он оказался почти прав. Один из соседей на холме однажды передал по радио, что караван из трех лендроверов направляется в нашу сторону, но не надо волноваться. Немного позже мы услышали стрельбу, потом наступила тишина. Больше об этом мы ничего не узнали.
      Однако, после этого папа держал заряженную винтовку возле двери и научил всех пользоваться ею – даже детей. Он очень подробно объяснил. Если мы застрелим кого-нибудь, мы должны сжечь тела, все их вещи, машины, животных, все, до чего они дотрагивались. Никаких исключений.
      Мы оставались в горах все лето. Папа отправлял свои программы по телефону, а когда телефон перестал работать, он просто делал их, не отсылая. Я хотел спросить, почему он продолжает, но мать остановила меня. Позже она сказала: – Джим, не имеет значения, появится ли опять кто-нибудь, кто захочет играть в его игры – он делает их для себя. Он верит, как и все мы, что есть будущее.
      Это меня остановило. Я не думал о будущем – потому что не понимал устрашающий масштаб заразы. Я рано бросил слушать радио. Я не знал, как плохо все было. Я не хотел слушать об умирающих быстрее, чем живущие успевали хоронить – целые семьи шли в постель здоровыми и все умирали, не просыпаясь. Я не хотел слышать о трупах на улицах, о панике, грабежах, поджогах – об огненном шторме в Лос Анджелесе. Выжил ли там кто-нибудь?
      Мы оставались в горах всю зиму тоже. Пришлось трудно, но мы справились. У нас работал ветряк, поэтому было электричество – не много, но хватало. У нас имелся солярий на крыше и стена Тромбе, мы ходили в свитерах и не мерзли. Летом мы построили оранжерею, поэтому появились овощи, а когда папа принес оленя, я понял, зачем он тратил так много времени на упражнения с арбалетом. Мы выжили.
      Я спросил его: – Ты знал заранее, что что-то подобное случиться?
      Он посмотрел на меня поверх оленя: – Подобное чему?
      – Чуме. Краху.
      – Не-а, – сказал он, вытирая лоб. Внутренности животного были горячими. Он вернулся к работе. – Почему ты спрашиваешь?
      – Ну, арбалет, хижина и все такое. Например, почему это горы? Я всегда думал, что, обучаясь самообеспечению, мы слегка… ну, сдвинутые. Теперь это кажется чертовски хорошим планированием.
      Он остановился и положил нож. Стер кровь с перчаток. – Невозможно работать в такую погоду. – Пар от его дыхания замерзал в воздухе. – Не могу хорошо схватиться через перчатки. Нет, я не знал заранее – и, да, это было хорошее планирование. Но это не моя идея. Это твой дед. Я хотел бы, чтобы ты узнал его получше. Он говорил мне, что человек должен быть готов внезапно сняться и уйти по меньшей мере три раза в жизни. Если, конечно, планируешь прожить долгую жизнь. Надеюсь, ты понимаешь, почему. Возьми любой период истории, любую страну.
      Тяжело найти семьдесят лет ненарушенного мира и спокойствия. На чье-то дерево всегда много охотников. – Он вздохнул. – Когда начинаются вопли, время уходить в более тихое место. – Он поднял нож и вернулся к свежеванию оленя. – В нашей семье традиция – спасаться в последнюю минуту. Подержи вот здесь. Один из твоих прадедов покинул нацистскую Германию в 1935. Он держал на Запад, пока не попал в Дублин – вот почему ты сегодня Маккарти. Он забыл обвенчаться в церкви с твоей прабабушкой.
      – О, – сказал я.
      – Твой прадед купил эту землю в 1986. Когда земля была еще дешевой. Он поставил здесь сборный домик. Приезжал сюда каждое лето и пристраивал понемногу. Я не видел в этом никакого смысла, пока – дай вспомнить, это было перед твоим рождением – должно быть летом 97-го. Правильно, мы думали, наступает год Апокалипсиса.
      – Я знаю, – сказал я, – мы проходили в школе.
      Он покачал головой. – Это не одно и тоже, Джим. Это было ужасающее время. Мир был парализован, ожидая увидеть, как будут бросать первые бомбы. Мы все были уверены, что это она – Большая Война. Паника была довольно сильной, но мы прошли сквозь это в порядке, здесь, наверху. Мы провели целый год на этой горе – не спускались до Рождества. В тот раз миру повезло. Однако, это меня убедило.
      Мы начали взваливать оленя на сани. Я сказал: – На сколько мы останемся здесь на этот раз?
      – Не знаю. Может быть, надолго, даже на пару лет. В четырнадцатом веке Черная Смерть длилась столько же, пока не замерла. Не думаю, что эта чума чем-то отличается.
      Я поразмышлял: – Как ты думаешь, что мы найдем, когда вернемся?
      – Это зависит.
      – От чего?
      – От того, сколько людей выживет. И кто. – Он задумчиво посмотрел на меня: – Думаю, тебе снова надо начать слушать со мной радио.
      – Да, сэр.
      Примерно через месяц мы поймали сообщение из Денвера, временной столицы Соединенных Штатов. Чрезвычайное положение все еще действует. Тридцать шесть выживших членов конгресса собрались и отложили президентские выборы по меньшей мере на шесть месяцев. Вакцина второго поколения показала эффективность, близкую к шестидесяти процентам. Запасы ее, однако, все еще ограничены.
      Папа и я посмотрели друг на друга и оба подумали об одном и том же. Худшее – позади.
      В течении месяца Денвер начал выходить в эфир двадцать четыре часа в сутки.
      Постепенно правительство снова собирало свои разрозненные части. Масса информации наконец вышла на свет.
      Первая из эпидемий – теперь знали, что их было несколько – появилась изолированными очагами в сердце Африки. За несколько недель она распространилась на Азию и Индию и волной пошла на запад по всему миру. Вторая чума так быстро наступала ей на пятки, что выглядела как часть той же самой волны, он она началась где-то в Бразилии, мне кажется, и хлынула на север через Центральную Америку – действительно так быстро, что многие города стали ее жертвами, прежде чем появился шанс идентифицировать ее. Ко времени третьей чумы правительства были в упадке и почти каждый город находился на чрезвычайном положении. Почти все передвижения в мире были остановлены. Вас могли застрелить за попытку попасть в больницу. Четвертая и пятая чума поразили нас подобно приливным волнам, оставив лишь каждого десятого из выживших в первых трех. Была также и шестая чума – но плотность населения была такой низкой, что она не смогла распространиться.