На конференции доминируют представители четвертого мира, у которых все еще пред-кторрово сознание, ты его знаешь: «Они взяли свое, теперь моя очередь». И они не дают нам играть в другую игру, пока смотрят на себя, как на неравных партнеров. Кторры находят их очень вкусными, а им все равно!
      Фромкин повернулся глянуть на меня. Он возвратился к креслу, но не сел. – Джим, каждый день, который проходит без программы совместного сопротивления вторжению кторров, отодвигает дату возможной победы еще на две недели. Мы быстро подходим к точке, за которой эта дата становится совершенно недостижимой. У нас нет больше времени. Они заняли позицию, что их врагом являются Соединенные Штаты, которые хотят использовать любые окольные пути, чтобы их эксплуатировать. Они не желают отказаться от этой позиции, потому что отказаться – значит признать, что они были неправы. А самая тяжелая вещь для человеческого существа в этом мире – быть неправым. Разве ты не знаешь людей, для которых лучше умереть, чем быть неправым?
      Я снова представил кторра, льющегося со сцены. Услышал крики ужаса.
      Почувствовал запах крови. Эти люди умерли, потому что были неправы? Я посмотрел Фромкину в лицо. Он глядел напряженно. Его глаза причиняли боль.
      Я понял, что это неправда, прежде чем произнес, но все же сказал: – Так они неправы – а вы правы?
      Фромкин покачал головой: – Мы сделали, что надо было сделать, Джим, и единственный способ объяснить это так неудовлетворителен, что я даже не стану пытаться.
      Я обдумал это. – Все же попытайтесь, – сказал я.
      Он выглядел несчастным, приступая: – Хорошо, но тебе это не понравится. Это другая игра, с другими правилами, и одно из наиболее важных звучит так:
      «Все предыдущие игры более не действительны». И тот, кто пытается играть в старую игру посередине новой, стоит на пути. Понял? Поэтому мы усадили все наши главные проблемы в передние ряды. Нам это не нравилось, но это было необходимо.
      – Вы правы. Мне это не нравится.
      Он кивнул: – Я предупреждал. Но, Джим, каждый, кто выжил, теперь увидел войну с близкого расстояния. Теперь это не просто другая политическая позиция. Теперь это – кровавый шрам в душе. Люди, вышедшие из этой аудитории, теперь знают, кто их враг. То, что ты видел, в чем участвовал, была весьма необходимая часть шоковой терапии сообщества мировых правительств.
      Он снова сел, наклонился вперед и положил руку на меня: – Мы не хотели делать это, Джим. В самом деле, до самой последней недели мы решили не делать. Надеялись, что самих фактов достаточно, чтобы убедить депутатов. Мы были неправы. Фактов оказалось недостаточно. Ты продемонстрировал это, когда выступил перед всей конференцией. Именно ты продемонстрировал нам, как полностью закристаллизировалась позиция четвертого мира.
      – О, конечно – это верно, – сказал я. – Теперь всему виной я!
      Фромкин наклонился вперед и сказал напряженно: – Джим, заткнись и послушай.
      Перестань показывать свою глупость. Знаешь, что ты дал нам? Уровень, на котором надо сооружать массовую перестройку политических целей. Видеозаписи конференции разошлись по общественному каналу. Весь мир увидел, как кторр атакует полный зал их высших лидеров. Весь мир увидел, как ты завалил этого кторра. Ты знаешь, что ты герой?
      – Э-э, дерьмо.
      Фромкин кивнул: – Я согласен. Ты совсем не тот, кого нам следовало бы выбрать, но ты тот, кого мы получили, поэтому мы просто наилучшим способом используем тебя. Послушай, публика теперь встревожена – мы нуждались в этом. Прежде у нас такого не было. В этом разница. Мы видим, как некоторые влиятельные люди внезапно объявили своими целями военизировать все необходимые ресурсы для сопротивления вторжению кторров.
      Я откинулся в постели и сложил руки на груди: – Так Соединенные Штаты выиграли в конце концов, правда?
      Фромкин покачал головой: – Это шутка, сынок. Возможно, не будет даже Соединенных Штатов, когда закончится война – даже если мы победим. Все необходимое для человеческого вида, чтобы победить кторров, имеет такую колоссальную важность, что выживание любой нации как нации становится неважным.
      Каждый из нас, кто принимает участие в этой войне, понимает, что выживание любого является важностью второго порядка, когда противостоит выживанию вида.
      Он снова откинулся в кресле. Я ничего не сказал. Говорить было нечего. Потом я подумал кой о чем: – Я понимаю, это ваша позиция. А теперь, как оправдывается включение меня? Вспомните, предполагалось, что я тоже буду убит, а не стану героем.
      Фромкин не выглядел смущенным. Он сказал: – Это верно. И тебя вообще не предполагалось спасать. Это сиделка, Динни – она иногда может быть хорошей занозой в заднице – спасла твою жизнь. Она отключила двух морских пехотинцев, которые пытались оттащить ее.
      – Они пришли убить меня?
      – Не совсем так. Это просто похоже на, э-э, политику не спешить тебе на помощь.
      Но никто не сказал ей это. Когда они попытались ее оттащить, она их покалечила.
      Одному разбила коленную чашечку, другому сломала ключицу, руку и грудную кость.
      Она оставалась с тобой все время, не подпуская близко никого, кого не знала лично.
      – А что произошло в операционной?
      Фромкин поразился: – Ты и об этом знаешь?
      Я кивнул.
      – Старший офицер намекнул, что твоя операция должна быть… отложена. Она предложила ему покинуть операционную. Он отказался. Она дала ему выбор: или он уходит сам, или по-другому. Если по-другому, она обещала, что ему не понравится. Она оказалась права. Ему не понравилась. Сейчас она арестована…
      – Что?
      – Охранный арест. Пока кое-что не упорядочится. Я обещаю тебе, что с ней все будет в порядке. Но вначале мне и тебе надо было вот так немного поболтать.
      Тогда до меня кое-что дошло: – Почему вы и я? Где дядя Айра? Разве не с ним мне следовало поговорить?
      Фромкин поколебался: – Сожалею. Полковник Валлачстейн погиб. Он не выбрался из аудитории вовремя. – На его лице было страдание.
      – Нет!…, – закричал я. – Я не верю! – Я чувствовал, словно мне в грудь ударил кирпич…
      – Он пропустил вперед троих, вытолкал перед собой. Один из них я. И вернулся еще за кем-то. Я ждал его у двери. Он не вышел.
      – Я… я не знаю, что сказать. Я едва знал его. Я не знаю, нравился ли ему, но я его уважал.
      Фромкин отмел это: – Он тоже уважал тебя за то, что ты убил четвертого кторра.
      Он говорил мне. И он подписал тебе премиальный чек в субботу утром, прямо перед сессией.
      – Премиальный чек?
      – Ты не знаешь? Миллион кейси за каждого убитого кторра. Десять миллионов – за живого. Ты теперь миллионер. Дважды. Я подписал тебе второй чек. Теперь я взял некоторую ответственность за агентство. Вот почему разговор вели ты и я.
      – О! Теперь вы – мой командир?
      – Скажем просто, что я твой, э-э, связник.
      – С кем?
      – Тебе нет необходимости знать имена. Это люди, которые работали с дядей Айра.
      – Люди, решившие, что я должен быть убит?
      Фромкин выдохнул с тихой досадой. Он положил руки на колени и собрался.
      Посмотрел мне в глаза и сказал: – Тебе надо кое-что понять. Да, предполагалось, что ты умрешь. Люди, на которых ты работал, приняли такое решение.
      – Любезный народ, – сказал я.
      – Ты был бы удивлен.
      – Извините, но, похоже, это не те люди, на которых я хотел бы работать. Может, я и дурак, но не до глупости.
      – Это еще поглядим. – Фромкин спокойно продолжал: – До вечера субботы, все, что можно было сказать о тебе – пассив. Никто не думал, что ты завалишь кторра.
      Сознаюсь, я все еще удивлен, но раз ты сделал это, ты перестал быть пассивом и начал быть героем. Теперь ты актив, сынок. Субботние фотографии продемонстрировали, что человеческое существо может остановить кторра. Миру необходимо знать это. Ты стал весьма полезным орудием. Мы хотим использовать тебя – если ты хочешь быть использованным. Ранее принятое решение теперь недействительно. Можешь поблагодарить Динни за это. Она предоставила тебе достаточно времени, чтобы мы смогли прийти к такому выводу. Хм, – добавил он, – нам стоит завербовать и ее.
      Я не знал, чувствовать ли облегчение или гнев. Я сказал: – И это все, что я есть? Орудие? Можете передать им, что я благодарен. Надеюсь, что когда-нибудь сделаю для них то же самое.
      Фромкин уловил сарказм. Кивнул раздраженно: – Хорошо. Ты предпочитаешь быть правым. Ты предпочитаешь упражняться в своей правоте.
      – Я злюсь!, – закричал я. – Мы говорим о моей жизни! Для вас это маловажно, но быть съеденным кторром могло бы испортить мне целый день!
      – Ты имеешь право на гнев, – спокойно сказал Фромкин. – На самом деле, я бы встревожился, если бы ты не злился, но то, что тебе надо получить с помощью гнева, не относится к делу. Твой гнев – это твое дело. Для меня это ничего не значит. И как только ты справишься с ним, то сможешь получить работу.
      – Я не уверен, что хочу эту работу.
      – Ты хочешь убивать кторров?
      – Да! Я хочу убивать кторров!
      – Хорошо! Мы тоже хотим, чтобы ты убивал кторров!
      – Но я хочу доверять людям позади меня!
      – Джим, перестань воспринимать это персонально! Любой из нас, все мы, будем пущены в расход, если это приведет остальных ближе к цели устранения заражения.
      Сегодня наша задача – сопротивление каждой личности, которая не видит, что проблема кторров перевешивает все, и особенно тем, кому вверена ответственность справляться с обстоятельствами. Они стоят на нашем пути. И если они загораживают нам путь, то будут устранены с него. Поэтому не стой на пути. А если стоишь, не воспринимай персонально.
      – Мне кажется, все это даже более ужасно, – сказал я. – Чистейшее бездушие.
      Но Фромкина это не произвело впечатления: – О, я понимаю, твои идеалы важнее, чем победа в войне. Слишком плохо. Знаешь, как кторры называют идеалиста? Ланч.
      Я глянул не его форму: – И это – просвещенная позиция?
      – Да, – ответил он. И не стал распространяться.
      Я сказал: – Вы все еще не ответили на мой вопрос.
      – Извини. На какой?
      – Каково оправдание – желать моей смерти тоже?
      Фромкин пожал плечами: – В то время это казалось хорошей идеей.
      – Прошу прощения?
      – Ты был похож на пассив, вот и все. Говорю тебе, не воспринимай персонально.
      – И это все?
      – У-гу, – кивнул он.
      – Вы хотите сказать, что просто спокойно решили – пусть будет так?
      – Ага.
      Я не мог поверить. Я начал возбужденно бормотать: – Вы хотите сказать, что вы – и полковник Валлачстейн – и майор Тирелли – просто спокойно уселись и решили послать меня на смерть?
      Он ждал, пока я закончу. Пришлось ждать долго. Потом он сказал: – Да, в точности так и было. Спокойно и без эмоций. – Он встретил мой яростный взгляд без всякого стыда. – Та же спокойно и без эмоций мы решили выпустить кторра в зале полном нашими коллегами. Как спокойно и без эмоций Дюк решил управиться с девочкой в коричневом платье. Да, об этом я знаю тоже. – Он прибавил: – И так же спокойно и без эмоций ты решил управиться с Шоти и четвертым кторром. Здесь нет разницы. Джим. Просто мы отбрасываем истерию и драму. Но с другой стороны, нет разницы, Джим, в том что делали мы, и в том что сделал ты.
      Ты взял на себя ответственность, когда впервые взял в руки огнемет. Истина в том, что вещи, которые мы делаем и которые тебе не нравятся, на самом деле те же, которые делаешь ты и которые тебе не нравятся. Правильно?
      Мне пришлось признать это.
      Я кивнул. Неохотно.
      – Правильно. Так дай перерыв людям вокруг тебя. Здесь не легче. Нам просто не нужны драматические вопросы. Поэтому можешь избавить меня от своей проклятой правоты! Если б я хотел быть побитым, я мог бы устроить это гораздо основательнее, чем ты! На самом деле уже устроил. Я знаю аргументы и, наверное, получше твоих! Думаешь, я сам не гулял несколько раз в тот лесочек?
      – Я слышу, – сказал я. – Это просто… Ненавижу, как со мной обращаются.
      – Я уловил, – сказал Фромкин. – И это можно понять. Суть дела в том, что агентство задолжало тебе несколько дюжин извинений, мы должны тебе больше, чем сможем заплатить. Но разве от этого что-нибудь меняется? Или дает нам время для решения более важных проблем?
      Я перестал подпитывать свой гнев на достаточно долгое время, чтобы рассмотреть его вопрос. Нет, от этого ничего не менялось. Я снова посмотрел на него: – Нет, не дает.
      – Правильно. Что мы делаем – плохо. Ты знаешь это. Мы знаем это. Мы думаем, что это необходимо, и суть дела в том, что мы не ожидали нашего разговора. Но сейчас мы ведем его и я ответственен за то, чтобы очистить наслоения, поэтому рассматривай, что я сейчас скажу, как благодарность за вклад, который ты сделал. Внимание! У меня есть для тебя работа.
      – Что? – Я сел в посели. – Вы так благодарите меня?
      – Именно. Вот так мы благодарим тебя. Мы даем тебе другую работу.
      – Большинство людей по меньшей мере сказали бы вначале: молодчага, ты поступил хорошо!
      – О, – сказал Фромкин, – хочешь, чтобы я вначале погладил тебя и почесал за ушами?
      – Ну, нет, но… -… но да. Слушай, у меня нет времени рассказывать, как ты чудесен, потому что ты в это все равно не поверишь. Сейчас я умерю твою чудесность, чтобы ты больше не волновался о ней. Готов? В том, что ты сделал, есть ли разница для планеты?
      Вот масштаб, которым измеряется твоя ценность. Понял?
      Я кивнул.
      – Хорошо. У нас есть для тебя работа. Агенство хочет послать тебя работать. Это говорит тебе о чем-нибудь?
      – Э-э, да. Говорит, – сказал я. Я поднял руку. Мне нужно было время обдумать. Я хотел выразиться ясно. – Слушайте, мне кажется, что один из нас должен быть дураком, а я знаю, что вы – не дурак. И я не уверен, что хочу приглашения.
      – Прошу прощения?, – вопросительно смотрел Фромкин.
      – Как я узнаю, что когда-нибудь в будущем вы не найдете меня… как это вы выразились? – расходуемым?
      – Ты не узнаешь.
      – Поэтому гарантии нет, не правда?
      – Правильно. Гарантии нет. Тебе нужна работа?
      – Нет. – Я даже на задумался над словом.
      – Хорошо. – Он начал подниматься.
      – Подождите!
      – Ты изменил мнение?
      – Нет! Но…
      – Тогда нам не о чем больше говорить. – Он направился к двери.
      – Вы даже не попробовали…
      – Что? Убедить тебя? – Он выглядел искренно озадаченным. – Почему я должен? Ты теперь большой мальчик. По меньшей мере, ты хотел убедить нас в этом последние три дня. Ты можешь выбрать или отказаться. Тебе не нужна реклама. И я ничего не продаю.
      – По крайней мере не могли бы вы рассказать, что это?
      – Нет. Пока не получу твое согласие.
      – Согласие?
      Он смотрел раздраженно: – Твое обязательство. На что мы можем рассчитывать?
      – Убивать кторров. Можете рассчитывать на это.
      – Хорошо, – сказал он и вернулся в кресло. – А теперь перестань быть дураком.
      Мы по одну сторону. Я хочу того же, что и ты. Мертвых кторров. Я хочу послать тебя работать. Ты хочешь работать? Или ты хочешь увиваться вокруг политиков, вроде наших друзей из четвертого мира?
      Я уставился на него. Мне это совсем не нравилось. Но я сказал: – Я хочу работать.
      – Хорошо. Тогда пойми – время для игр прошло. Это включает твою правоту. Теперь я говорю тебе правду и ты можешь рассчитывать, что я всегда буду говорить тебе правду. – Его глаза сверкали. Выражение напряженное, но искреннее. Я чувствовал себя нагим перед ним. Снова.
      Я сказал: – Это очень трудно.
      Он кивнул.
      – Я не знаю, смогу я вам верить или нет.
      – Поэтому не верь, – сказал Фромкин. – Твоя вера не имеет значения. Истине все равно, веришь ты в нее или нет. Вопрос в том, чем ты хочешь заняться?
      – Ну…, – начал я. Я чувствовал, что улыбаюсь. – Мстить должно быть глупо…
      – И не относится к делу, – улыбнулся он в ответ. -… поэтому я могу быть полезным.
      – Хорошая идея, – согласился Фромкин. Он наклонился вперед в кресле: – Знаешь, наверное ты забыл, но ты теперь офицер. Ты обманул нас. Никто не ожидал, что ты проживешь долго, чтобы использовать свое звание. Но тебе удалось выжить, поэтому надо создать для тебя подходящее дело.
      – У меня уже есть одно.
      – Э?
      – У меня уже есть дело, – повторил я. – Я работал над экологией Кторра. Очень многие создают гипотезы без достаточной информации. Совсем мало людей действительно собирают ее. У меня был однажды инструктор, который говорил, что если ему предложат выбор между дюжиной гениев для лаборатории и парочкой идиотов, которые могут выполнять полевую работу, он возьмет идиотов. Он говорил, что более важно аккуратно собирать факты, чем интерпретировать их, потому что если вы аккуратно соберете их достаточно много, то их не надо интерпретировать – они объяснят себя сами.
      – Имеет смысл. Продолжай.
      – Хорошо. Ну, у вас почти никого нет в поле. Война против Кторра еще не ведется, потому что вы, то есть мы – не проявили в ней никакого разума! – Я со значением ткнул себя в грудь: – Это – моя работа! Я – агент разума! Там вы нуждаетесь во мне более всего. Потому что мы еще даже не знаем, с кем или с чем воюем…
      Он поднял руку: – Остановись! Ты читаешь проповедь церковному хору, сынок. Я тебя понял. – Он широко улыбнулся. До сих пор я ни разу не видел у него такого радостного выражения. – Знаешь, забавная штука. Мы подобрали тебе именно это дело.
      – Правда?
      – Правда. – Он кивнул. – Я предположил, что мы по одну сторону?
      Я поглядел на него: – Кажется, да.
      Он сказал: – Я знаю. Но это пока не чувствуется, не так ли?
      – Действительно, пока нет.
      – Поэтому я должен сказать тебе вот что. Не надо затрудняться выбором друзей или врагов. Они всегда верят в тебя. Все, что надо выбрать: кого в какую категорию занести. – Он улыбнулся: – Хочешь быть моим другом? – Он протянул руку.
      – Да. – Я пожал ее.
      – Благодарю, – сказал он, глядя в глаза. Взгляд напряженный. – Ты нам нужен. – Он задержал мою руку надолго и я чувствовал, как благодарность, словно энергия, втекала в меня. Я понял, что не хочу высвободиться.
      Потом он улыбнулся, теплое выражение, словно восход солнца над холодным серым побережьем. – Тебе будет хорошо. Майор Тирелли зайдет позже и поможет начать. У тебя есть еще ко мне вопросы?
      Я покачал головой. Потом сказал: – Только один, но неважный. Обучение Moдe действительно работает?
      Он улыбнулся: – Да, работает. Извини, у него такой низкий статус в наши дни. – Выражение стало задумчивым: – Когда-нибудь будет больше времени и я расскажу тебе об этом.
      – Я бы хотел послушать, – сказал я.
      Он гордо улыбнулся: – Я так и думал. – Он приподнялся уходить: – О, да, еще одна вещь. Он глянул на мой поднос с завтраком: – Не пей апельсиновый сок.
      – Что?
      – Я сказал – не пей апельсиновый сок.
      Я посмотрел ему в лицо: – Я прошел еще один тест?
      – Правильно. – Он снова улыбнулся: – Не волнуйся, это последний.
      – Так ли?, – спросил я.
      – Надеюсь, что так, а ты? – И засмеялся, выходя.
      Я глянул на поднос. На нем стоял стакан апельсинового сока. Я вылил его в горшок с пальмой.

39

40