Кто-то звал меня.
      А-а. Уходи.
      – Вставай, Джим. Время просыпаться.
      Нет, оставь меня в покое.
      Она трясла мое плечо: – Вставай, Джим.
      – Ста… ме… по…
      – Вставай, Джим.
      – Чего ты хочешь?…
      Она продолжала трясти меня: – Вставай, Джим.
      Я хотел смахнуть ее руку. Но не смог поднять свою. – Чего тебе надо, черт побери?
      – Вставай, Джим.
      Я не мог шевельнуть рукой. – У меня не шевелятся руки!
      – Ты под капельницей. Обещай не дергаться, и я освобожу тебе руку.
      – У меня не шевелятся руки!
      – Обещай не выдергивать капельницу!
      – Развяжи меня!
      – Я не могу, Джим. Пока не дашь обещание.
      – Да, да, обещаю! – Я знал этот голос. Кто она? – Развяжи меня!
      Кто-то что-то делал с моей рукой. Потом я освободился. Смог пошевелиться. – Зачем ты разбудила меня?
      – Потому что надо просыпаться.
      – Нет. Не хочу. Оставь меня.
      – Нет. Мне надо оставаться с тобой.
      – Нет, я хочу умереть. Кторр убил меня…
      – Нет, не убил. Ты убил его.
      – Нет. Я хочу быть мертвым. Как все.
      – Ты не должен, Джим. Теду это не понравится.
      – Тед дурак. И его даже нет здесь. – Я хотел знать, где я. Я хотел знать, с кем говорю. Она держала меня за руку. – Я тоже хочу быть мертвым. Все будут мертвы, почему нельзя мне?
      – Потому что, раз ты мертв, то уже не можешь изменить свое мнение.
      – Я не хочу менять свое мнение. Быть мертвым – не может быть плохо во всем.
      Никто из мертвых не жаловался, не так ли? Как Шоти. Шоти мертв. Он был моим лучшим другом, а я даже не знал его. И мой папа. И пес Марсии. И девочка. О боже…, – я начал плакать, -… мы застрелили девочку! Я был там и видел! И доктор Обама – она сказала мне, что все правильно! Но это не так! Все это – дерьмо! Она осталась мертвой! Мы даже не попытались спасти ее! А я не видел никаких кторров! Все говорили, что были кторры, но я не видел никаких кторров!
      – Я вытер лицо, вытер каплю под носом. – Я не верю в этих кторров. Я не видел даже фотографий. Как я мог знать? – Слова пузырились у меня в горле, тесня друг друга. – Я видел, как кторр убил Шоти. Я сжег его. И я видел, как они кормили кторра собаками. Псом Марсии. Я видел, как они притащили кторра на сцену.
      Доктор Цимпф проверила стекло – о боже!, я видел, как оно треснуло. Кторр просто выплеснулся в аудиторию. Я видел, как люди бежали, я видел это… – Я захлебнулся собственным рыданием. Она крепко держала меня за руку…
      Я снова вытер лицо, она дала мне платок. Я взял его и утер глаза. Я удивлялся, почему я плачу? И почему я говорю все это? – Не уходи!, – внезапно сказал я.
      – Я здесь.
      – Останься со мной.
      – Все в порядке, я здесь.
      – Кто ты?
      – Динни.
      – Динни? Не знаю никакой Динни. – Или знаю? Почему имя звучит так знакомо? – Что со мной?
      Она похлопала меня по руке: – Ничего такого, что нельзя вылечить. Ты перестал плакать?
      Я обдумал это. – Да, кажется.
      – Ты хочешь открыть глаза?
      – Нет.
      – Окей. Не открывай.
      Я открыл глаза. Зеленое. Потолок зеленый. Комната маленькая и полутемная.
      Госпиталь? Я недоуменно помигал. – Где я?
      – Мемориал Рейгана.
      Я повернул голову, посмотреть на нее. Она не выглядела так страшно, как мне запомнилось. Она все еще держала мою руку. – Хай, – сказал я.
      – Хай, – ответила она. – Чувствуешь лучше?
      Я кивнул. – Зачем ты разбудила меня?
      – Правила. После операции под пентоталом всех будят, чтобы быть уверенным, что они управляют своим дыханием.
      – О, – сказал я. Я был накрыт одеялами. И ничего не чувствовал. – Что произошло?
      Она глядела печально: – Кторр убил двадцать три человека. Еще четырнадцать погибли в панике. Тридцать четыре ранено, пятеро – в критическом состоянии.
      Двое, по-видимому, не выживут. – Она критически осмотрела меня. – Если хочешь – спрашивай.
      Я начал спрашивать: – Кто… – Но голос сорвался и я не закончил фразу.
      – Что кто?
      – Кто убит?
      – Имена еще не огласили.
      – О. Так ты не знаешь.
      Я не понял выражения ее лица. Она смотрела со странным удовлетворением: – Ну, кое-что я могу сказать. Некоторые делегации от четвертого мира надо собирать заново. Мы заполнили ими два крыла больницы и морг. Они все сидели в пяти первых рядах. Червь прошелся по целой секции.
      Что-то мне пришло на ум, но я не стал говорить. Вместо этого я спросил: – Как он вырвался?
      – Для клетки взяли неверный сорт стекла. Думали, что стекло выдерживает стократную нагрузку. А оно выдерживало только десятикратную. Началось расследование, но похоже на какую-то ошибку в поставках. Никто не знает.
      Я попытался сесть и не смог. Я был привязан к постели.
      – Эй, не надо, – сказала Динни, мягко положив мне руку на грудь. – У тебя сломано пять ребер и проколото легкое. Тебе повезло, что не задеты большие сосуды. Ты был под кторром пятнадцать минут, пока мы вытащили тебя. Из этого по меньшей мере тринадцать минут ты был на кислороде.
      – Кто?…
      – Я. Тебе повезло, парень, потому что в этом я очень разбираюсь. Хорошо, что ты шагнул назад перед тем, как он упал на тебя, иначе я не подобралась бы к твоему лицу с маской, а к груди с тампером. Только всемером смогли откатить кторра.
      Хотели сжечь его, но я не дала. Поблагодаришь меня потом. Они не очень обрадовались этому. Однако, кто так сердит на тебя? Я никогда не видела так много злых людей с факелами. Но я не бросаю своих пациентов. Кстати, мне кажется, одно сломанное ребро – мое. Не спрашивай. Я не могла быть кроткой. О, у тебя еще разбита коленная чашечка. Ты был на столе пять часов. – Она поколебалась, потом проговорила одними губами: – Нарочно.
      – Что?
      Она склонилась надо мной взбить подушку и прошептала мне в ухо: – Кто-то не хотел, чтобы мы спасли тебя.
      – Что?
      – Извини, – сказала она в голос. – Сейчас я взобью получше. – И снова зашептала: – Хотели, чтобы ты умер на столе. Но здесь ты под защитой медицины и никому не позволено видеть тебя без сиделки. То есть, без меня.
      – Э-э… – Я закрыл рот.
      Снова присев, она сказала: – Кстати, наверное, ты – герой. В том зале некоторые двери оказались заперты. Не говори, сколько людей эта тварь могла убить, если б ты не остановил ее перед тем, как появилась остальная кавалерия.
      – О. – Я припомнил, как кторр повернулся и ринулся на меня, и внезапно мне стало тошно…
      Динни бросила тревожный взгляд на мое лицо и мигом была рядом с тазиком. Мой желудок накренился, горло свело и холодные железные когти впились в грудь…
      – Вот!, – она сунула мне в руки подушку и повернула меня так, что я повалился на подушку животом. – Наклонись сюда. … ничего не получилось. Я дергался от приступов тошноты. Каждый раз боль терзала меня заново.
      – Не беспокойся о швах – тебя хорошо заклеили. Я сделала это сама. Ты не разорвешься.
      Тошнота, однако, прошла. Боль все стерла.
      Я взглянул на Динни. Она улыбнулась в ответ. И в этот момент я снова вознегодовал не нее. За такую фамильярность. А потом почувствовал вину за то, что требовал от нее так много. А потом вознегодовал за то, что из-за нее чувствовал вину.
      – Как чувствуешь теперь?
      Я произвел инвентаризацию: – Как дерьмо.
      – Правильно. Ты и выглядишь так. – Она встала, подошла к двери и посвистела: – Эй, Фидо!…
      Больничный робот РОВЕР вкатился и подъехал к постели. Она вытащила пригоршню датчиков из корзинки сверху – они выглядели, как покерные фишки – и начала прикреплять их к разным точкам моей груди, ко лбу, к шее и рукам. – Три для ЭКГ, три для ЭЭГ, два для давления и пульса, два для паталогоанатома, один для больничного счета и еще один на счастье, – сказала она, повторяя считалку медсестер.
      – Для счета?, – спросил я.
      – Конечно. Твой кредит автоматически проверяется, когда ты ложишься сюда, так что мы знаем, сколько записывать.
      – А, ну конечно.
      Она повернулась к РОВЕРу и изучила экран: – Ну, что ж, плохие новости для твоих врагов. Ты будешь жить. Но маленький совет: в следующий раз, когда ты захочешь трахаться с кторром, будь мужчиной. Сверху ты будешь гораздо сохраннее.
      Она повыдергала датчики и бросила в корзинку: – Теперь я тебя покину. Сможешь уснуть сам или включить жужжалку?
      Я покачал головой.
      – Ужас. Я вернусь с завтраком.
      И я снова остался один. С моими мыслями. Мне следовало подумать о многом. Но я заснул прежде, чем смог рассортировать темы.

      Я снова оказался в классе Уайтлоу.
      Я был в панике. Я не подготовился к экзамену даже не знал, что он будет. А это – последний экзамен!
      Я огляделся. Здесь сидели люди, которых я не знал, но вглядевшись в их лица, я понял, что они мне знакомы. Шоти, Дюк, Тед, Лизард, Марсия, полковник Валлачстейн, японская леди, смуглый парень, Динни, доктор Фромкин, Пол Джастроу, Мэгги, Тим, Марк – и папа. И еще множество людей, которых я не узнал.
      Многовато.
      Уайтлоу на преподавательском месте произносил какие-то звуки. Они не имели смысла. Я встал и сказал это. Он посмотрел на меня. Они все посмотрели на меня.
      Я стоял на преподавательском месте, а Уайтлоу сидел в моем кресле.
      Девочка в коричневом платье сидела в переднем ряду. Рядом с ней вздымался гигантский оранжево-красный кторр. Он обратил черноглазый взгляд на меня и, казалось, устраивался слушать.
      – Давай, Джим!, – проревел Уайтлоу. – Мы ждем!
      Я злился. Не зная, почему. – Хорошо, – сказал я. – Слушайте, я знаю, что я зануда и дурак. Это очевидно. Но, глядите, все, что я сделал – только предполагал, что остальные не таковы. Я имею в виду, что слушаю здесь, как вы шумите, словно делаете что-то полезное, а я-то верю вам! Какой дурак! Истина в том, что вы вообще не знаете, что делаете, не более, чем я, так что я говорю вам: мой опыт так же важен, или неважен, как и ваш. Но как бы то ни было, это мой опыт, и я – тот, кто отвечает за него.
      Они зааплодировали. Уайтлоу поднял руку. Я кивнул ему. Он встал: – Уже время, – сказал он. И сел.
      – Вы – хуже всех, Уайтлоу!, – сказал я. – Вы весьма преуспели, накачивая вашу чепуху в головы других людей, и она болтается там годы спустя. Я имею в виду, что вы дали всем нам великую систему убеждений, как прожить наши жизни, а когда мы пытаемся следовать им – они не работают. Они только приводят к неадекватному поведению.
      Уайтлоу сказал: – Тебе лучше знать. Я никогда не давал тебе систему убеждений.
      Я дал только способность быть независимым от системы убеждений, поэтому ты можешь управляться с фактами, как они тебе кажутся.
      – Да? Поэтому каждый раз, когда я пытаюсь это делать, вы приходите и читаете мне очередную лекцию?
      Уайтлоу сказал: – Если ты приглашаешь меня в свою голову и позволяешь читать мне лекцию, то это твоя ошибка. Не я делаю это, а ты. Ты сам читаешь себе лекции. Я умер, Джим. Я мертв уже два года. Ты знаешь это. Поэтому перестань просить у меня совета. Ты живешь в мире, о котором я ничего не знаю. Перестань просить моего совета и тебе станет чертовски лучше. Или спроси совет, если совета ты хочешь – и если он не годиться, забудь его. Пойми, дурак: совет это не приказ, это всего лишь еще один выбор для личности. Он предполагает только расширение перспективного взгляда на вещи. Так и относись к нему. Но не обвиняй меня в том, что ты не умеешь слушать.
      – Наверное, вы всегда правы?, – спросил я. – Иногда это страшно надоедает.
      Уайтлоу пожал плечами: – Прости, сынок. Таким способом ты продолжаешь творить меня.
      Он был прав. Снова. Он всегда был прав. Потому что именно так я всегда буду творить его.
      Другие руки не поднимались. – Теперь мы чисты? Я могу начать жить заново?
      Хорошо.
      Я посмотрел на девочку в коричневом платье. У нее не было лица. Потом оно появилось. Это было лицо Марсии… лицо Джиллианны… лицо Лизард…
      Я повернулся к кторру: – У меня несколько вопросов к вам, – сказал я.
      Он кивнул глазами, потом снова посмотрел мне в лицо.
      – Кто вы?, – спросил я.
      Кторр заговорил голосом, похожим на шепот: – Я не знаю, – сказал он. – Пока.
      – Какие вы? Вы разумны? Или какие? Вы захватчики? Или ударные части?
      Кторр снова сказал: – Я не знаю.
      – А как насчет купола? Почему внутри был четвертый кторр?
      Кторр поводи глазами туда-сюда, кторров эквивалент покачивания головой. – Я не знаю, – сказал он и его голос стал громче. Словно ветер.
      – Как вы очутились здесь? Где ваши корабли?
      – Я не знаю, – сказал он. Теперь он рычал.
      – Как мы можем говорить с вами?…
      – Я НЕ ЗНАЮ! – И он стал вздыматься передо мной, словно готовясь к атаке…
      – Я ЗДЕСЬ НА СЛУЖБЕ!, – рявкнул я в ответ, – И МНЕ НУЖНЫ ОТВЕТЫ!
      – Я НЕ ЗНАЮ!!, – пронзительно завопил кторр – и взорвался, разлетевшись на тысячу пылающих кусков, уничтожив себя, уничтожив меня, уничтожив девочку рядом с ним, классную комнату, Уайтлоу, Шоти, всех присутствующих, бросив все во тьму.

      Тед сидел в кресле, глядя на меня. Голова была перевязана.
      – Он тебя тоже достал?, – спросил я.
      – Кто меня достал?
      – Кторр. Голова перевязана – кторр достал тебя тоже?
      Он улыбнулся: – Джим, сегодня среда. Просто сегодня утром мне сделали операцию.
      Они не разрешили проведать тебя до того.
      – Какую операцию? – И потом я вспомнил: – О!, – и проснулся. – Среда? – Я начал садиться, не смог, и снова упал на постель. – Среда? Действительно?
      – Ага.
      – Я был без сознания три дня?
      – Не больше обычного, – сказал Тед. – Знаешь, с тобой трудно говорить о чем-либо. – Потом, увидев мое выражение, добавил: – Ты парил туда-сюда. Тебя искололи снотворными. Как и большинство других. У них так много пациентов, что они просто привязали каждого к койке и подключили к аппаратам. Ты один из первых, кто проснулся. Мне пришлось подергать за веревочки, чтобы устроить это.
      Я хотел получить шанс повидаться с тобой – сказать гудбай.
      – Гудбай?
      Он потрогал повязку на голове: – Видишь? Мне сделали операцию. Пересадку.
      Теперь я в Корпусе Телепатии. Перевод стал официальным, когда имплантант заработал.
      – Он работает? Ты принимаешь?
      Тед покачал головой: – Нет. Пока нет. Вначале мне надо пройти двухнедельную подготовку, чтобы научиться чувствовать сильнее. Но я уже передаю. Они постоянно записывают меня, калибруют мои соединения и запоминают мое самоощущение, чтобы я не забыл, кто я есть на самом деле, в общем, все такое.
      Это очень сложно. Тренировка предназначена для реабилитации способности ощущать. Ты знаешь, что мы проводим большую часть жизни бессознательно, Джим? Перед тем, как стать телепатом, надо пробудиться, это похоже на пригоршню ледяной воды, брошенной в лицо. Но это невероятно!
      – Я вижу, – осторожно сказал я. Его глаза блестели. Лицо сияло. Он выглядел как человек, одержимый видениями.
      Потом он засмеялся – над собой: – Я понимаю, это звучит странно. Быть телепатом – дерзкоt приключение, Джим, надо включаться в сеть. Но это открывает целый новый мир!
      – Ты уже работал на прием?
      – Чуть-чуть. Только чтобы они убедились, что связи включились. Джим, я знаю, это звучит глупо, но я делаю самые чудесные вещи! Я пробую ванильное мороженое!
      То есть кто-то другой его пробует, но я пробую вместе с ней. И я целую рыжую. И нюхаю цветок. Глажу котенка. Кубик льда! Ты когда-нибудь ощущал по-настоящему, что такое холод?
      Я покачал головой. Я был поражен изменениями в Теде. Что они сделали с ним? – Э-э, почему? В чем причина?
      – Чтобы убедиться, что я могу чувствовать вещи, – объяснил он. Он сказал это спокойно. – Знаешь, пробуем давление, жару, холод, тактильное ощущение, вкус, зрение – все такое. Как только они убедятся, что входные цепи работают удовлетворительно, тогда попробуем широковещание. Только вначале мне надо потренировать естественную способность ощущать живых. Vне нельзя передавать ложные сообщения, если я почувствую себя разболтанно, это должно сказаться на моем восприятии. Поэтому мне надо это преодолеть. Боже, это ужасно! Я люблю это! – Он остановился и посмотрел на меня: – Вот так, Джим. А что у тебя нового?
      Я не смог удержаться. И начал хихикать.
      – Ну, я убил кторра. Еще одного.
      – Да. Я слышал. Видел записи. Они прошли по всем каналам новостей. Ты не поверишь, что началось! Большего гама я еще не видел.
      – В самом деле?
      – Блеск! Самый забавный политический цирк после того, как вице-президент был найден в постели с генеральным прокурором. Все бегают и вопят, что небеса рушатся, и почему никто ничего не делает? Африканцы расстроены больше всех. Они потеряли самых громких крикунов.
      – Вау, – сказал я. – Кого?
      – Ну, докторов Т!Кунга и Т!Кая – и доктора Квонга, с кем ты спорил.
      Я фыркнул, припомнив: – Поэтическая справедливость. Кто еще? Я видел Лизард в зале. Она не пострадала?
      – Кто?
      – Майор Тирелли. Пилот чоппера.
      – А, она. Нет, я видел ее на похоронах. Для жертв устроили мессу. Останки кремировали из-за опасения, что укусы кторра оставили в них споры.
      – О, хорошо.
      Мы помолчали немного. Просто глядели друг на друга. Его лицо пылало. Он выглядел как очень застенчивый школьник, пылкий и возбужденный. Он был не похож на себя.
      В это мгновение я понял, что на самом деле он мне нравился.
      – Ну, вот, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь?
      – Кажется, прекрасно. Оцепенело, – улыбнулся я. – Как сам?
      – Очень хорошо. Слегка напуган.
      Я изучал его лицо. Он без стыда глядел в ответ. Я сказал: – Знаешь, у нас было не много времени поговорить с тех пор, как мы приехали сюда.
      Он кивнул.
      – Может, я говорю с тобой в последний раз.
      – Да, может быть.
      – Да, – сказал я. – Я хочу признаться, что злился на тебя. Я думал, что ты поступаешь как настоящий дурак.
      – Забавно. Я думал о тебе то же самое.
      – Да. Но мне кажется, я просто хочу, чтобы ты это знал, э-э, я уважаю тебя.
      Сильно.
      Он казался пораженным. – Да. Я тоже. – Потом он сделал нечто для него нехарактерное. Он подошел к постели, присел не нее, наклонился ко мне и крепко обнял. Он поглядел мне в глаза и поцеловал, легко коснувшись губ губами.
      Погладил мою щеку.
      – Если я не увижу тебя снова…, – сказал он, -… а такая возможность есть, если я не увижу тебя снова, я хочу, чтобы ты это знал. Я люблю тебя. Большую часть времени ты просто гнусен, но я люблю тебя вопреки себе. – Он снова поцеловал меня и на этот раз я не устоял. Слезы застили мне глаза, не знаю, почему.

      Когда я проснулся в очередной раз, был день.
      И Его Преподобие Досточтимый Доктор Дэниель Джозеф Фромкин тихо сидел в кресле, изучая меня.
      Я поднял голову и посмотрел на него. Он кивнул. Я оглядел комнату. Шторы были задернуты, послеполуденное солнце просачивалось сквозь узкие вертикальные щели.
      В лучах танцевали пылинки.
      – Какой сегодня день?
      – Четверг, – сказал он. Он носил матовый медно-золотой костюм – почти униформа, но не совсем. Где я ее видел? О, я догадался. Философский кружок Моде.
      – Я не знал, – сказал я.
      Он поймал взгляд на свою тунику. Понимающе кивнул и спросил: – Как ты себя чувствуешь?
      Я огляделся. Ничего не чувствовал. – Пусто, – сказал я. Мне хотелось знать, не нахожусь ли я еще под действием наркотиков. Или их последствий.
      – А еще как?, – спросил Фромкин.
      – Голым. Словно меня раздели и выставили напоказ. У меня воспоминания о том, в чем я не очень уверен, или о том, что мне просто приснилось.
      – У-гу, – сказал он. – Еще как?
      – Злость. Кажется.
      – Хорошо. Еще?
      – Нет, вроде бы все.
      – Великолепно. – Он сказал: – Я здесь, чтобы тебя проинструктировать. Ты готов?
      – Он выжидательно смотрел на меня.
      – Нет.
      – Прекрасно. – Он поднялся уходить.
      – Подождите.
      – Да?
      – Я хочу поговорить. У меня есть свои вопросы.
      Он поднял бровь: – О?
      – Вы ответите на них?
      Он сказал: – Да. По правде говоря, я уполномочен ответить на твои вопросы.
      – Честно?
      Он медленно кивнул: – Если смогу.
      – Что это значит?
      – Это значит, что я буду говорить тебе правду, как я сам ее знаю. Это годится?
      – Годится.
      Он глядел нетерпеливо: – Каков вопрос?
      – Хорошо. Почему меня послали на смерть?
      Фромкин снова сел. Посмотрел на меня: – Так ли?
      – Вы знаете, что так! Предполагалось, что кторр меня тоже достанет. Вот почему я был назначен туда – когда стекло лопнет, я должен был оказаться первым.
      Предполагалось, что мое оружие не будет в боевой готовности, не так ли? Но я нашел руководство, пошел на полигон и самостоятельно поупражнялся с винтовкой.
      Поэтому ожидания не сработали, не правда?
      Фромкин глядел печально – не с болью, просто с грустью. Он сказал: – Да. Таковы были ожидания.
      – Вы не ответили на вопрос.
      – Я отвечу. Но прежде дослушаю остальные.
      – Хорошо. Почему хотели, чтобы кторр вырвался? Я видел, как доктор Цимпф проверила с помощником клетку. Они не проверяли ее безопасность. Они убеждались, что она сломается в нужный момент. Когда кторр всем весом вломится в нее. Правильно?
      Фромкин спросил: – И вы это видели?
      Я кивнул: – Все эти люди были обречены умереть, не правда?
      Фромкин секунду разглядывал потолок. Сочиняя ответ? Потом посмотрел на меня: – Да, боюсь, что так.
      – Почему?
      – Ты уже знаешь ответ, Джим.
      – Нет, не знаю.
      – Повторим заново. Как ты думаешь, почему было инсценировано нападение?
      – Постфактум это совершенно очевидно. Большинство этих людей не соглашались с позицией Соединенных Штатов по поводу угрозы кторров, поэтому вы пригласили их самолично убедиться, как один из них питается. Гарантированная шоковая терапия.
      Она всегда срабатывает. Она сработала на мне, а я видел всего лишь картинки Шоу Лоу. Эти люди получили специальное представление въявь. Было устроено так, что никто из наших людей не был убит или ранен, только те, кто был против нас. – Я изучал его лицо. Его глаза омрачились. – Так и было, да?
      – Очень похоже, – сказал Фромкин. – Ты только забываешь контекст.
      – Контекст? Или оправдание?
      Фромкин игнорировал насмешку: – Ты видел как прогрессировал съезд. Ты мог бы предложить мне лучшую альтернативу?
      – Вы пытались научить их?
      – Да! Ты знаешь сколько времени занимает научить политика чему-нибудь? Трое выборов! У нас нет столько времени! Нам надо достичь нашей цели сегодня!
      Я должно быть нахмурился, потому что он сказал: – Ты слышал этих делегатов. Они пропускали все, что видели и слышали, через фильтр представления, что Соединенные Штаты используют опасность кторров как предлог для возобновления эксплуатации остального мира.
      – Ну и? Разве это не так?
      Фромкин пожал плечами: – Откровенно говоря, это не относится к делу. Война против Кторра будет продолжаться где то от пятидесяти до трех сотен лет – если мы победим. Таков наш диапазон наилучшей аппроксимации.
      – И? Каков наихудший вариант?
      – Мы все окажемся мертвы в течении десяти лет. – Он сказал это бесстрастно, но слова разили, как пули. – Ситуация призывает к экстраординарному искусству кризисного управления. Она требует такого рода объединенных усилий, которых эта планета не видела никогда. Нам нужен контролирующий орган, который сможет функционировать свободным от обычной инерции, присущей выборному правительству.
      – Вы оправдываете диктаторский режим?
      – Не слишком. Я оправдываю всеобщую воинскую службу для каждого мужчины, женщины, ребенка, робота, собаки и компьютера на планете. Это все. – Он позволил себе кривую улыбку: – Однако, едва ли это диктаторский режим, не так ли?
      Я не ответил. Он встал, подошел к окну и выглянул. – Ирония ситуации, – сказал он, – в том, что единственно выжившие институты, у которых есть ресурсы, чтобы справиться с ситуацией, как раз те, что наименее способны применить эти ресурсы – а это величайшие мировые технологические нации.