По закону, я уже отслужил в армии.
      Три года. Что-то около этого.
      Вас автоматически зачисляли, когда вы появлялись на первом занятии по «глобальной этике», единственном обязательном курсе в высшей школе.
      Без окончания этого курса не давали диплома. И кроме того, что обнаруживалось только впоследствии – нельзя было закончить курс, не заслужив почетного увольнения. Все это было частью «Обязанностей Всеобщей Службы». Ура!
      Инструктором был некто по имени Уайтлоу. О нем знали немногое. Здесь он был первый семестр. До нас, правда, доходили некоторые слухи – что однажды он ударил парнишку за разговорчики и сломал ему челюсть. Что его нельзя уволить.
      Что он проходил срочную службу в Пакистане – и все еще хранит уши мужчин и женщин, которых убил. Что он до сих пор участвует в некоторых сверхсекретных операциях и преподавание – лишь прикрытие. И тому подобное.
      Когда я увидел его, то поверил всему.
      Он приковылял в комнату, бросил клипборд на стол и обратился к нам: – Прекрасно! Я хочу находиться в этой комнате не более чем вы! Но этот курс обязательный для всех – так выжмем все лучшее из плохой ситуации!
      Он был коренастый, как медведь, грубоватый и раздражительный. У него были начинающие седеть волосы и серо-стальные глаза, ввинчивающиеся в вас, как лазер. Нос толстый; похоже, был сломан несколько раз. Он выглядел, как танк, и двигался странной катящейся походкой. Покачиваясь при ходьбе, он был неожиданно грациозен.
      Он стоял перед нами, как неразорвавшаяся бомба, и глядел на нас с очевидным отвращением. Он смотрел сердито – выражение, которое мы быстро научились распознавать, как общее недовольство нашим испугом, причем не каждым из нас в отдельности, а всем классом, как целым.
      – Меня звать Уайтлоу! – рявкнул он. – И я не являюсь приятным человеком!…
      Ого!?… -… Так что, если вы думаете, что пройдете курс, подружившись со мной, забудьте это! – он так свирепо смотрел, как если бы ждал от нас такого же взгляда. – Я не хочу быть вашим другом. Так что не тратьте времени. Все очень просто: я должен сделать дело! И оно будет сделано. Вы тоже должны сделать дело. Вы можете сделать его легко и взять ответственность на себя – или вы можете сопротивляться, и тогда я вам обещаю – этот класс станет хуже преисподней! Понятно?
      Широким шагом он прошел в конец комнаты, вырвал комиксы из рук Джо Бэнгса и разорвал их. Обрывки бросил в мусорную корзину. – Те, кто думают, что я вас разыгрываю, пусть отныне не заблуждаются. Мы можем сэкономить друг другу две недели танцев на цыпочках для изучения друг друга, если вы будете с самого начала предполагать худшее. Я – дракон. Я – акула. Я – монстр. Я разжую вас и выплюну кости.
      Он находился в постоянном движении, скользя из одного угла комнаты в другой, указывая, жестикулируя, рубя воздух рукой во время разговора. – На следующие два семестра вы принадлежите мне. Этот курс нельзя пройти или не пройти. Когда преподаю я – все проходят. Потому что я не даю никакого другого шанса.
      Большинство из вас, если предоставляется выбор, не выбирают победу. И это гарантирует ваше поражение. Поэтому запомните: здесь у вас нет выбора. Как скоро вы поймете это, так скоро сможете выйти. – Он прервался. Оглядел всех.
      Глаза были жесткие и маленькие. Он продолжил: – Я очень безобразен. Я это знаю.
      Я не стану тратиться на доказательство обратного. Не ждите, что я буду другим.
      И если в этой классной комнате кто-то должен приспособиться, то я жду, что это будете вы! Вопросы есть?
      – Ага… – Один из клоунов с заднего ряда: – Можно выйти?
      – Нет. Еще вопросы?
      Их не было. Большинство из нас были ошеломлены.
      – Хорошо. – Уайтлоу вернулся к кафедре. – Я жду стопроцентной посещаемости все сто процентов времени. Извинения не принимаются. В этом классе будет результат.
      Большинство из вас используют свои обстоятельства, как причины не иметь результатов. – Он смотрел в наши глаза, словно глядел в души. – Об этом все, начнем немедленно! Отныне ваши обстоятельства – единственное, чем вы можете управлять, чтобы получать результаты.
      Одна из девушек подняла руку: – А если мы заболеем?
      – Вы планируете это?
      – Нет.
      – Тогда не должны беспокоиться.
      Другая девушка: – А если…
      – Стоп! – Уайтлоу поднял руку. – Видите? Вы уже пытаетесь найти себе лазейки.
      Они называются: а если?… «А если я заболею?» Правильный ответ – не болейте! «Если моя машина сломается?» Сделайте, чтобы она не ломалась, или имейте запасной транспорт. Забудьте лазейки. Их нет! Вселенная не дает второго шанса. Я тоже. Будьте здесь. У вас нет выбора. Этот класс работает только так. Предположите, что я приставил револьвер к вашей голове. Так оно и есть – только вы еще не знаете, какой это револьвер, но факт есть факт: я держу револьвер у вашей головы. Либо вы здесь и вовремя, либо я нажму спусковой крючок и разбрызгаю ваши никчемные мозги по стене. – Он показал на стену.
      Некоторые содрогнулись. Я обернулся посмотреть. И представил красно-серые брызги мозга на панели.
      – Вам понятно? – Он принял наше молчание за согласие. – Хорошо. Можно продолжать.
      Уайтлоу небрежно присел на краешек своего стола. Скрестил руки на груди и оглядел комнату.
      Улыбнулся. Эффект был ужасающим.
      – Теперь, – сказал он спокойно, – я расскажу о выборе, который вы сделаете.
      Единственном выборе. Все остальное – иллюзии, или лучше сказать – лишь их отражения. Вы готовы слушать? Прекрасно. Вот этот выбор: или вы свободны, или вы скоты. Это все.
      Он ждал нашей реакции. В комнате было много озадаченных лиц.
      – Вы ждете продолжения, не так ли? Вам кажется, что надо сказать больше. Нет, продолжения нет. Это все. То, что вы ждете в качестве продолжения – просто определения, или приложения. Разговору об этом мы и посвятим остаток нашего курса. Звучит просто, правда? Но просто не получится – потому что вы будете упорствовать в отягощении, и потому что наш курс не просто об определениях этого выбора – он о переживании его. Большинству из вас это не понравится. Но курс не о том, что вам нравится. То, что нравится или не нравится, не есть законный базис для выбора в нашем мире. Вы научитесь этому здесь.
      Так он начал.
      Отсюда все пошло под гору – или в гору, в зависимости от точки зрения.
      Уайтлоу никогда не входил в комнату, пока все не сядут и не приготовятся. Он говорил, что пройти курс – это наша обязанность; кроме того, он уже знает материал и этот курс предназначен только для нас.
      Он всегда начинал одинаково. Когда решал, что мы готовы, он входил – и всегда входил, говоря: – Прекрасно, кто хочет начать? Кто хочет дать определение свободе? – И мы отчаливали…
      Одна из девушек предложила: – Это право делать, что вы хотите, да?
      – Слишком просто, – расценил он. – Я хочу сорвать вашу одежду и совершить с вами страстное сношение прямо здесь на полу. – Он сказал это абсолютно хладнокровно, глядя ей прямо в лицо. Девушка открыла рот; класс изумленно засмеялся; она зарделась. – Что меня остановит? – спросил Уайтлоу. – Кто?
      – Закон, – сказал кто-то. – Вас арестуют. – Еще смех.
      – Тогда я не совсем свободен, не так ли?
      – Ну, ладно… свобода – это право делать, что хочешь, пока не нарушаешь права других.
      – Звучит лучше – но как я определю, в чем это права? Я хочу делать атомные бомбы на своем заднем дворе. Почему я не могу?
      – Вы подвергаете опасности других.
      – Кто сказал?
      – Ну, если бы я был вашим соседом, мне это не понравилось бы!
      – Что же вы так обидчивы? Я же еще ни одну не сбросил.
      – Но всегда есть шанс. Мы должны обезопасить себя.
      – Ага! – сказал Уайтлоу, отбрасывая назад свои белесые волосы и наступая на несчастного студента: – Но теперь вы нарушаете мои права, когда говорите, что я не могу построить собственную атомную бомбу.
      – Сэр, но это же нелепо. Каждый знает, что нельзя делать А-бомбу на заднем дворе.
      – Да? Я этого не знаю. На самом деле, я мог бы ее сделать, если бы имел доступ к материалам, достаточно денег и времени. Принципы хорошо известны. Вы рассчитываете лишь на то, что у меня не хватит решимости довести дело до конца.
      – Э-э… да, конечно. Но даже если вам удастся ее сделать, права отдельных лиц имеют меньший вес по сравнению с безопасностью целого общества.
      – Ну, снова. Вы утверждаете, что права одной персоны более важны, чем права другой?
      – Нет, я…
      – Но именно так это звучит для меня. Вы говорите, что мои права имеют меньший вес по сравнению с чьими-то. Я хочу знать, как вы определите их. Вспомните, предполагается, что каждый из нас равен перед законом. А что вы будете делать, если мне кажется, что ваш подход несправедлив? Как вы проведете в жизнь ваше решение? – Уайтлоу внимательно смотрел на юношу. – Попробуем по-другому: пусть я – жертва чумы. Мне надо в больницу для лечения, но едва я достиг вашего города, вы начинаете стрелять в меня. Я утверждаю, что мое право на медицинскую помощь гарантирует мне вход в эту больницу, а вы утверждаете, что ваше право быть свободным от заразы дает вам лицензию на убийство. Чьи права нарушены больше?
      – Это нечестный пример!
      – Да? Почему же? Это происходит в Южной Африке прямо сейчас – и неважно, что по этому поводу говорит правительство Южной Африки, мы рассуждаем о правах. Почему же этот пример нечестен? Это же ваше определение свободы. Мне кажется, что-то неверно с вашим определением. – Уайтлоу глядел на несчастного юношу. – Ну?
      Юноша покачал головой. Он сдался.
      – Ладно, дам вам намек. – Уайтлоу снова повернулся к нам. – Свобода не имеет отношения к тому, что вы хотите. Это не значит, что вы не можете иметь, что хотите – наверное, можете. Но я хочу, чтобы вы понимали, что погоня за сладостями есть просто погоня за сладостями и ничего больше. У ней очень мало общего со свободой. – Он снова сел на краешек стола и огляделся. – У кого-нибудь есть другие идеи?
      Тишина. Смущенная тишина.
      Потом голос: – Ответственность.
      – А? Кто это сказал?
      – Я. – Юноша-китаец в углу.
      – Кто-кто? Встань сюда. Пусть остальные увидят, как выглядит гений. Как твое имя, сынок?
      – Чен. Луис Чен.
      – Прекрасно, Луис. Повторите ваше определение свободы для этой деревенщины.
      – Свобода означает быть ответственным за свои действия.
      – Правильно. Вы получаете "А" за этот день. Вы можете отдыхать – впрочем, нет – скажите мне, что это значит?
      – Это значит, вы можете построить атомную бомбу, сэр, но если вы не сделаете надлежащих предосторожностей, тогда правительство, действуя в интересах народа, имеет право предпринять меры, чтобы гарантировать безопасность или прекратить вашу работу.
      – И да, и нет. Теперь надо определить еще кое-что. Права. Садись, Луис. Дай очередь другому. Поглядим на другие руки.
      Другой юноша в углу. – «Права: то, что должно, юридические гарантии, или моральные принципы».
      – Хм, – сказал Уайтлоу. – Вы удивили меня – это верно. Теперь закройте книгу и скажите: что это значит? Своими словами.
      – Ну… – Парень запнулся. – То, что по праву ваше. Право чего-то… Право на что-то… Я думаю, это то, на что вы имеете право… – Он разволновался и замолк.
      Уайтлоу желчно смотрел на него: – Прежде всего, нельзя использовать понятие для собственного определения. И, во-вторых, ничего никому не принадлежит по праву.
      Мы уже говорили об этом, помните? Не существует таких вещей, как собственность; есть только контроль. Собственность есть лишь временная иллюзия, поэтому как может существовать такаю вещь как права? Можно, конечно, настаивать, что вселенная должна обеспечить вам пропитание. – Уайтлоу внезапно улыбнулся. – И это на самом деле так, но работа на всю жизнь – собирать его.
      Он возобновил свою пулеметную атаку: – Внимание, я попытаюсь объяснить. Вся эта материя, называемая правами – всего лишь масса чепухи, которую болтают политики, потому что она хорошо звучит и люди поэтому голосуют за них. На самом деле они вас надувают, потому что все путают, нагромождая массу ерунды между вами и источником этого понятия. Поэтому я хочу, чтобы вы забыли на время всю чепуху по поводу прав, в которую вы верите. Истина в том, что все это не работает. На самом деле можно даже забыть о правах во множественном числе.
      Существует лишь одно право – а оно вообще даже не является правом в традиционном значении этого слова.
      Он был в центре комнаты. Он медленно поворачивался, встречаясь с нами глазами, пока говорил. – Определяющее условие взрослости есть ответственность. Что то единственное необходимое, чтобы испытать себя в ответственности? Очень просто – удобный случай. – Он помолчал немного, прежде чем нырнуть в это, потом повторил: – Удобный случай быть ответственным за себя. Вот так. Если вы упустите его, то вы не свободны, а все другие так называемые права излишни.
      Права – это возможности по определению. А возможности требуют ответственности.
      Поднялась рука: – А что с людьми, которые не могут позаботиться о себе?
      – Вы говорите о безумных и незрелых. Именно поэтому у нас есть санитары и родители – следить за ними, убирать за ними, подтирать их попки и учить их больше не пачкать – и не пускать их одних в мир, пока они не научатся. Частью ответственности взрослых является забота, чтобы другие тоже имели возможность стать взрослыми и нести ответственность за себя. Умственно и физически.
      – Но это же работа правительства…
      – Что? Кто-то звонит в психушку – один из лунатиков убежал. Конечно ты не это имеешь в виду, сынок?
      Юноша упорствовал: – Да, это.
      – Ммм, окей, – сказал Уайтлоу. – Объяснись.
      – Это – ответственность правительства, – сказал юноша. – По вашему определению.
      – Разве? Нет, я говорил, что это ответственность народа.
      – Правительство есть народ.
      – Так ли? Это звучало не так, когда я смотрел в последний раз – следуя этой книге, правительство представляет народ.
      – Так не честно, сэр, вы сами написали эту книгу.
      – Я? – Уайтлоу посмотрел на текст в руках. – Да, действительно. Хорошо, очко в вашу пользу. Вы заставили меня извиниться за вопрос…
      Юноша самодовольно огляделся. -… Но все же вы не правы. Нет, вы не правы только наполовину. Задача правительства – единственная причина, оправдывающая его существование – действовать в интересах членов популяции в делегированной области специфической ответственности. А теперь, что такое «делегированная область специфической ответственности»? – Уайтлоу не стал ждать, пока кто-нибудь попытается ответить – он напирал дальше. – Похоже, то, с чем большинство людей соглашается – независимо, хорошо это или плохо. Поймите это! Правительство, действующее в интересах членов популяции – и от их имени – будет делать все, на что оно делегировано, независимо от моральности совершаемого. Хотите доказательств – полистайте хорошую книгу по истории. – Он взял одну из книг со стола. – Хорошая книга по истории – та, что говорит вам, что случилось. Абзац. Забудьте те из них, которые объясняют вам историю – они отвлекают вас от возможности видеть всю картину.
      Он снова присел на краешек стола: – Итак, правительство делает то, что вы хотите. Если вы не хотите ссоры с ним, вы с гарантией не выиграете. Суть дела в том, что любой, кто достаточно силен, чтобы принудить других людей к соглашению, обязан ссориться. Я хочу, чтобы вы поняли, что это не получение большинства. Игра заключается в том, что специфические сегменты национальной популяции заставляют остальных включиться в гигантскую военную организацию, агентство космических исследований, систему федеральных дорог, почту, агентство контроля за окружающей средой, бюро управления экономикой, национальный стандарт образования, службу медицинского страхования, национальный пенсионный план, бюро управления наймом и даже в обширную и сложную налоговую систему, так что каждый из нас может уплатить его или ее справедливую долю этим службам – хотим мы этого или нет прежде всего. – Уайтлоу ткнул в нас длинным костлявым пальцем, словно сорокопут, пронзающий клювом свою добычу в кустарнике. – Поэтому вывод неизбежен. Вы ответственны за действия вашего правительства. Оно действует от вашего имени. Оно – ваш служащий. Если вы не можете правильно руководить действиями вашего служащего, вы не владеете вашей собственностью. И вы заслужите то, что получите. Знаете, почему правительство находится сегодня в нынешнем состоянии? Потому что вы не выполнили ваши работу. Кроме того, чьей еще может быть ответственность? Можете ли вы представить кого-нибудь в здравом уме намеренно проектирующего такую систему? Нет – никто не сделал бы этого в здравом уме! Такая система постоянно попадает в руки тех, кто хочет манипулировать ею для краткосрочных прибылей – потому что мы позволяем им.
      Кто-то поднял руку. Уайтлоу отмахнулся. – Нет, не сейчас. – Он улыбнулся. – Я не промываю вам мозги. Я знаю, что некоторые из вас думают так – я тоже видел передовицы в газетах, призывающие к концу политически ориентированных классов!
      Позвольте сказать об этом сразу же: вы должны заметить, что я не говорил вам, что надо делать. Потому что я не знаю. Ваша ответственность – определить это для себя, тогда вы начнете создавать вашу собственную форму участия. Это единственный реальный выбор, полученный вами за всю вашу жизнь – будете вы участвовать, или нет. Вам надо обратить внимание, что неучастие это тоже решение – решение быть жертвой последствий. Откажитесь управлять своей ответственностью – и вы получите последствия. В любое время! На это можно делать ставки.
      Поэтому здесь пролегает граница – обратите на это внимание. «Пусть это сделает Джордж» – это не только лозунг ленивого, это кредо раба. Если вы не хотите забот, и не хотите, чтобы о вас заботились – прекрасно: можете присоединяться к остальной скотине. Скотом быть уютнее – по этому признаку их можно распознать. Не жалуйтесь, когда они пошлют вас на консервную фабрику. Они оплатили эту привилегию. Вы продали ее им. Если хотите быть свободными, поймите: свобода не в том, чтобы быть в уюте. Она в том, чтобы завладеть и использовать возможность – и использовать ее ответственно. Свобода – это не уют. Это обязательство. А обязательство есть желание не быть в уюте. Это две цели не являются несовместимыми, однако чертовски мало свободных людей живут в достатке.
      Свободный человек или свободный класс не просто выживает – он отвечает на вызов!
      Уайтлоу был, конечно, прав. Почти всегда. Если б даже он был не прав, никто из нас не смог бы поймать его на этом. Через некоторое время мы поняли это очень хорошо.
      Я знал, что он сказал бы. Что выбор за мной. Даже если бы я попросил его совета, он только сказал бы в ответ: – Я не могу ответить на этот вопрос за тебя, сынок. Ты уже знаешь ответ. Ты просто ищешь аргументы.
      Верно.
      Я никогда больше не смогу рассчитывать на добрую волю вселенной. Пять больших эпидемий чумы и десяток маленьких позаботились об этом.
      Мой кофе остыл.
      Поэтому я пошел разыскивать Шоти.

      Шоти нависал надо мной, как стена.
      – Вот, – сказал он и сунул мне в руки огнемет. – Не вздрагивай, – улыбнулся он.
      – Бояться нечего. Он не заряжен.
      – О, – сказал я, совсем не успокоенный. Я пытался понять, как его держать.
      – Следи за этим, – предупредил он. – Иначе спалишь сам себя – вот, держи его так. Одна рука на управлении пламенем, другая – на стволе. Видишь рукоятку?
      Правильно. Теперь постой спокойно, пока я закреплю ремни. Мы будем работать без баллонов, пока не вникнешь. Знаешь, тебе повезло…
      – О?
      – Этот факел – фирмы «Ремингтон». Почти новый. Разработан для войны в Пакистане, но не использовался. Там не понадобился – но для нас теперь он хорош, потому что берет все, что горит и плавится. Гляди, вот хитрость: можно стрелять струей горючего – лучше всего сгущенный бензин – или можно выставить огневой вал взрывающихся пуль, смоченных в горючем. Или одновременно. Патроны упакованы в этой коробке. Когда используешь пули, бери дальний прицел – они взрываются при ударе и летят большие брызги. Эффект ужасен – не нацеливай его в землю, иначе взлетишь.
      – Но, Шоти…
      – Что-нибудь не так?
      – Напалм был запрещен за десять лет до конфликта в Пакистане. Что правительство сделало с огнеметами?
      Он продолжал прилаживать ремни. – Тебе нужны наплечники. – Он отвернулся. Я подумал, что он не хочет отвечать, но он вернулся от джипа с наплечниками и сказал: – То же, что и с атомными бомбами, нервными газами, бактериологическим оружием, галлюциногенами и переносчиками инфекций. Положило на склад. – Он остановил мой вопрос, прежде чем я смог его задать. – Я знаю, они незаконны.
      Они потому и есть у нас, что у другой стороны они есть тоже. Позволить им знать – это гарантия. Так работают все соглашения.
      – Но… я думал, что цель – запретить негуманное оружие.
      – Нисколько. Просто предотвратить его использование. Всегда есть разница между тем, что говоришь, и тем, чего реально хочешь. Если достаточно умен, чтобы понять, чего реально хочешь, тогда легко понять, что надо говорить, чтобы получить это. Вот о чем все конференции. – Он угрюмо помолчал. – Я знаю. Я там был.
      – Где?
      Шоти хотел сказать что-то, но остановился. – Ладно. Как-нибудь потом. Лучше ответь: что делает оружие негуманным?
      – Э-э… – Я задумался.
      – Тогда спрошу полегче. Назови мне гуманное оружие.
      – Ну… я тебя понял.
      – Правильно. Такого нет. Как в Рождество – важен не подарок, а внимание. – Он обошел меня и начал прилаживать наплечники под ремни. – Оружие, Джим – помни об этом – подними руки – это средство остановить другого. Истинная цель – остановить его. Так называемое гуманное оружие просто останавливает человека без того, чтобы нанести ему непоправимый ущерб. Лучшее оружие – можешь опустить руки – действует своим существованием, своей угрозой, и вообще не применяется.
      Враг останавливает себя сам.
      Вот когда он не остановится, – он повернул меня, чтобы поправить ремни спереди, – тогда оружие становится негуманным, потому что его хотят использовать. А тогда наиболее эффективно то, которое убивает – потому что оно останавливает парня навсегда. – Он встал на колени, подтягивая крепление на поясе. – Хотя… много говорилось об увечьях…
      – Э? – Я не видел его глаза, и не понимал, шутит он или нет. -… но еще больше вопросов об оружии у тех, кто его применяет. – Он снова выпрямился и постучал в пряжку на моей груди. – Окей; это защелка быстрого отстегивания. Щелкнешь вверх и вся штука отпадает. Это когда тебе внезапно надо бежать, как черт. И лучше так и сделать. Через пять секунд он взрывается на кусочки. Порядок, теперь я подвешу тебе баллоны.
      – Ты хотел сказать что-то о Московском договоре, – подсказал я.
      – Нет. – Он направился к джипу.
      Я согнул руки. Упряжь была жесткой, но удобной. Шоти знал, что делает.
      Он вернулся с баллонами. Они слегка плескались. – Заполнены наполовину. Я не хочу, чтобы ты начал лесной пожар. Повернись.
      Он подвешивал баллоны мне на спину и говорил: – Хочешь знать о договорах? Они позорны. Устроить фальшивые правила типа «я не стану использовать это, если ты не будешь применять то», может казаться цивилизованным, потому что уменьшает жестокость – но это не так. Это просто делает жестокость приемлемой на долгое время. Что вовсе не цивилизованно. Если мы находимся в ситуации, когда надо остановить другого парня, то давайте просто остановим его. Это более действенно. Вот тут, как ты чувствуешь?
      Я попробовал равновесие: – О, прекрасно…
      Он нахмурился. – Нет. Нет баланса. Они слишком низко. Постой спокойно. – Он снял баллоны со спины и начал переналаживать ремни упряжи. – Этот факел, – сказал он, – этот факел – прекрасное оружие. Максимальная дистанция – шестьдесят метров. Восемьдесят с ускорителем. Ты становишься полностью независимой боевой единицей. Ты несешь свое горючее, выбираешь собственную цель, прицеливаешься и нажимаешь. Врр-у-уумм! Он может остановить навсегда человека – или червя. Он может остановить танк. Он может сжечь дот. Ничего не спасет от факела – кроме толстой брони или большой дистанции. Но он… – он резко дернул ремень, – не гуманен. Ты нажимаешь крючок и человека перед тобой больше нет; только небольшой кусочек ада. Можно видеть как он чернеет, съеживается, а его кровь закипает под кожей. Можно почувствовать, как жарится его плоть. Иногда можно услышать крик, когда воздух взрывается в его легких. – Он затянул ремень.
      – И это хорошо, Джим, это очень хорошо. Ты должен ощущать правоту того, что делаешь. Если ты идешь убивать, то должен делать это лично, чтобы ощутить, что делаешь. Это и есть цивилизованный способ. – Он подтолкнул меня. – Этот факел не гуманный, но он цивилизованный.
      Во рту было сухо. Я попытался произнести: – Цивилизованный?…
      – Он остановит их, нет? Стой спокойно, я снова прилажу баллоны. Оружие должно позволять тебе спокойно спать по ночам. Если не так, то что-то неладно с войной.
      Он поймал меня неподготовленным. Я почти шатался. Я закостенел под весом. Но он был прав. Равновесие улучшилось.
      Видимо, он заметил выражение моего лица. – Джим, на войне нет вежливости.
      Особенно на этой. У нас нет времени на справедливость. Факел сожжет кторра как пух, только это имеет значение – черви не дают второго шанса. Они летят на тебя на добрых шестидесяти пяти километров в час – двести двадцать пять килограммов разъяренного червя. А на рабочем конце – сплошные зубы. Все красное – сожги.
      Таков постоянный приказ. Нельзя ждать разрешения.
      – Ладно, не буду.
      Он посмотрел мне прямо в глаза и коротко кивнул; его выражение было жестким. – Еще одно. Не медли, даже если можешь задеть человека. Не медли, даже если думаешь, что можешь спасти его – не можешь. Если кторр начал жрать, нет способа остановить его. Он не может остановиться. Даже если захочет. Сожги обоих, Джим.
      И сожги быстро. Он поблагодарил бы тебя за это, если бы смог. – Он изучал мое лицо. – Ты сможешь это запомнить?
      – Попробую.
      – Это как с девочкой. Лучшее, что можно сделать.
      Я кивнул и поправил на плечах огнемет. Мне это не нравилось, я, наверное, не смогу. Слишком тяжко. – Окей, – сказал мой рот. – Покажи мне, как он работает.

      Разведка подтвердила, что в долине только три червя, как предполагал Дюк, и они чем-то очень заняты. Когда Ларри доложил, Дюк нахмурился. Он не любил, когда черви были так активны – они становились голодными.
      Доктор Обама заказала снимки со спутника и «USAF ROCKY MOUNTAIN EYEBALL» прислал нам целую серию во всех зонах спектра: двадцатичетырехчасовое обозрение долины и прилегающих районов. Кадры начали приходить через час после запроса доктора Обама.
      Все мы изучали их, в частности инфракрасные, но они мало дополнили к тому, что уже было известно.
      – Смотри сюда, – сказал Ларри, – вот иглу. – Это было яркое красное пятно; снимок был раскрашен в искусственные цвета, показывающие источники тепла. – Внутри что-то очень горячее. Они могут быть большими.
      – И очень активными, – проворчал Дюк. – Тепла слишком много. – Он толкнул Шоти.
      – Ты что думаешь? На какую массу мы смотрим?
      Шоти пожал плечами. – Трудно сказать. По меньшей мере три тонны. Может, больше.
      Инфракрасное разрешение неважное. Длина волны велика.
      – Ага, – сказал Дюк. – Я думаю решить так: мы возьмем три команды.
      Мы вышли перед рассветом. Кторрам не нравится прямой солнечный свет, мы решили ехать все утро и захватить их в наиболее жаркую часть дня, когда они самые вялые. Как мы надеялись.
      Нас было двенадцать. Четверо с факелами, трое с гранатами и двое с ракетометами. И три водителя джипов, вооруженных винтовками АМ-280 с лазерным прицелом. 280-ая была без отдачи и могла выстреливать двадцать три сотни пуль в минуту. Легкое нажатие на крючок посылало примерно пятьдесят пуль в кружок в семь сантиметров туда, где касался луч прицела. Можно было стрелять с бедра и использовать как прожектор. 280-ая могла проесть дыры в кирпичной стене – это позволяла высокая плотность огня. Если какое-то оружие могло остановить кторра, то должно быть 280.
      Я услышал только одно недовольство этим оружием – от Шоти, конечно. Денвер прислал несколько специально снаряженных магазинов. Каждый сотый заряд был с микроиглой, начиненной разными скверными микробами. Идея состояла в том, что если мы не убьем кторра сразу, бациллы достанут его после. Шоти презрительно фыркнул: – Это если мы не вернемся. Как мало они в нас верят. – Он глянул на меня. – Слушай, парень, мы идем совсем не за этим. Мы рассчитываем вернуться.
      Понял?
      – Э-э… да, сэр.
      «Ремингтон» не был тяжел в обращении. Я потратил первую пару дней зажигая лесные пожары – вычищая кусты и расширяя спаленную зону вокруг лагеря; потом переключился на конкретные цели – пытаясь сжечь чучело из асбеста и проволоки, тащившееся за джипом.
      – Теперь осторожнее, – предупредил Шоти. – Если выстрелишь слишком рано, кторры сменят направление, а ты не сможешь это увидеть, пока дым не рассеется. А тогда слишком поздно. Жди сколько можно, прежде чем стрелять.
      – Пока не увижу белки его глаз?
      Шоти улыбнулся, садясь в джип: – Сынок, если ты так близко к червю, что видишь белки его глаз, то ты – ужин. – Он отъехал и учение началось.